Текст книги "Да, нет, возможно"

Глава девятая. Джейми

Мама сегодня прямо воплощенная ярость.

– Невероятно, – она взмахивает телефоном. – Честное слово, Джейми, мы закончим со всем этим, и я просто буду спать года три. Ни разу в жизни не встречала такой некомпетентности, черт побери.

Я запихиваю в рот очередную ложку хлопьев и стараюсь сдержать смех. Для человека, который пытается спланировать священный религиозный ритуал, символизирующий взросление, моя мама очень уж часто поминает черта. Хотя надо отдать ей должное: не каждый день диджей, нанятый на бат-мицву, отказывается участвовать в празднике потому, что его позвали участвовать в шоу «Холостячка».

– Я бы поняла, если бы речь шла о неприятностях в семье. Это нормально. Можно смириться. Но этот паршивец собирается разорвать контракт меньше чем за три недели до события – и ради чего? Ради какой-то ерунды.

– Может, он приедет в нужный день в лимузине, со светящимися браслетами и надувной гитарой в руках.

– Вообще не смешно! – заявляет мама, остановившись и глядя на меня в упор.

– «Не забудьте включить телевизор шестого июля, чтобы услышать самое эффектное хамотзи в истории “Холостячки”…»

– Откуда ты столько знаешь про это шоу?

– Оно хорошее.

– Я очень рада, что оно тебе нравится, но теперь мне придется поменять все планы и срочно разбираться с этой проблемой. А потом еще и… о нет. Джейми, ты сегодня снова на агитации?

– Нет, у меня перерыв до выходных.

– Отлично! – с облегчением вздыхает мама. – У меня сегодня встреча с представителями фирмы, которая будет отвечать за питание, поэтому тебе придется отвезти Софи на занятия ивритом…

– Но мы с Дрю и Фелипе собирались…

– Джейми, пожалуйста, – мама прикладывает руку ко лбу, – помоги мне с этим. Я знаю, тебе сложно, милый, ты и так стараешься. Мне правда жаль, но этот чертов диджей…

Еврейские мамы это умеют: раз – и ты чувствуешь себя виноватым. Казалось бы, у меня давно должен был появиться к таким манипуляциям иммунитет, но они мутируют, как вирус. Стоит мне излечиться, мама выпускает новый штамм.

– Я ее отвезу.

– Спасибо, милый. – Мама ерошит мне волосы. – В храме в 15:30, не забудь. Я сама ее заберу. Нам повезло, что все это не выпало на один из тех дней, когда ты занят на агитации. – Она улыбается. – Кажется, вы с ней преуспели?

– Да, все идет неплохо. В воскресенье мы обошли одиннадцать человек.

– Алина говорит, вы с Майей нашли общий язык.

Я немедленно переворачиваю телефон экраном вниз.

– Что именно она сказала?

Мама косится на телефон и едва заметно улыбается.

– Ничего конкретного. Просто заметила, как Майе нравится все это. Я так рада за тебя, Джейми. – Она треплет меня по плечу. – Это же отличная разговорная практика, благодаря агитации ты сможешь лучше подготовиться к тосту. А когда справишься и с ним – все, тебя уже ничто не остановит. Я помню, как ты мечтал однажды тоже принять участие в предвыборной гонке…

У меня скручивает желудок. Кажется, какая-то часть меня до последнего надеялась так впечатлить маму успехами на агитации, чтобы она забыла про тост на бат-мицве. Но нет. Моя мама – как та мышка из детских книг. Даешь ей печенье, а она уже бежит к молоку. Я часами просиживал штаны в штабе Россума, заполняя таблицы, – мама хотела, чтобы я пошел на улицы с агитацией. Я согласился агитировать – и теперь это считается за практику выступления перед сотнями гостей. Очевидно, следующим этапом мы начнем готовиться к выборам в Конгресс, потому что, разумеется, я уже научусь расслабляться и не испачкаю рвотой чьи-нибудь ботинки.

Можете представить, чтобы я просто подошел к микрофону и бросил буквально пару слов, которые сразу же вдохновят всех слушателей, как это делает Россум? Единственное, что я могу бросить в такой ситуации, – это микрофон, потому что у меня ладони мокрые будут от пота и я все равно его не удержу. Да даже если бы мне и удалось выдавить пару предложений, это стало бы только поводом для насмешек. Нет, я не просто провалю свою предвыборную кампанию. Я сначала назову ее «копанием». А потом провалю.

Но хуже всего то, что мама не случайно заговорила об этом. Все эти рассуждения о выборах – они неспроста. Мечтаю ли я когда-нибудь баллотироваться в Конгресс? Да. Печатал ли я когда-нибудь «Представитель Джейми Голдберг (демократ, округ Джорджия)», чтобы посмотреть, как эти слова между собой сочетаются? Возможно.

Софи считает, что я – цитирую – «придурок, который тайно стремится к власти». Но к власти все это не имеет никакого отношения. По крайней мере, не к такой власти, которой желают только ради нее самой.

Я хочу менять историю. Хочу помогать чертить линию времени.

И я знаю – знаю! – что для этого не нужно обязательно идти в политику. Есть сотни способов менять мир тихо и незаметно. Для этого не нужна харизма. Не нужно быть очаровательным ясноглазым кандидатом, работающим в штаб-квартире над событиями избирательной гонки. Не нужно произносить речи, от которых все замирают в немом восторге на заседании Конгресса. Я ведь не такой. И мне необязательно таким быть.

Проблема в том, что я-то хочу быть именно таким.

Таким. Не собой.

Мне приходится подождать, пока мама выйдет из кухни. Только потом я нахожу в себе силы снова взять в руки телефон. Да, знаю, выглядит подозрительно. Но честное слово, это не то, чем кажется. Просто Майя приняла наконец мой запрос в Instagram[12]12
  Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть]. Конечно же, я должен был сразу просмотреть ее аккаунт, пускай мама и была в комнате. Сейчас она ушла в гостиную: ищет диджея, который в этом месяце не отправится на поиски любви всей своей жизни. А я могу полистать фотографии.

Я снова разворачиваю приложение: страница Майи уже открыта – обычная мозаика квадратных снимков. Она не из тех людей, кто заботится об определенной атмосфере и последовательности фотографий, даже – в отличие от бабушки – какой-то общей темы нет. Просто обычная жизнь. Вот селфи в солнечных очках, вот крупный план потрепанной временем и явно любимой куклы Элмо. Я прокручиваю страницу вниз и нахожу сразу несколько снимков Майи и ее кудрявой подруги, которую я видел в «Таргете». Теперь я знаю, что это Сара. Среди фотографий есть даже крупный план одной из листовок Россума. Выложена в это воскресенье, а значит, я был где-то неподалеку. «Крутой день, крутой Россум», – написано под фото.

Прочитав это, я не могу сдержать улыбку.

Но мой любимый снимок – я возвращаюсь к нему снова и снова – это черно-белое селфи. Просто портрет Майи. Лицо обрамляют темные волнистые волосы, достаточно длинные, чтобы их концы скрывались за краем кадра. Она едва заметно улыбается, не размыкая губ, но в глазах есть что-то. Не безумный огонь, а какая-то искорка, словно она кого-то дразнит.

На этом фото она… выглядит неплохо.

И тут, будто услышав мои мысли, Майя мне пишет.

Такого еще ни разу не было. Мы, конечно же, переписываемся. Но если не считать сухого «Это Майя Риман», которое она отправила мне, когда мы только обменялись номерами, инициатором разговора всегда выступал я. И вдруг – что это? Внезапное, абсолютно нелогичное, неожиданное сообщение от Майи. Оно появляется посреди экрана, словно нет и не может быть ничего более обыденного. Между тем я чуть ложку не выронил.

На меня подписалась твоя бабушка!

Я еще не успеваю ответить, как следом прилетает еще одно сообщение:

Я знаю, это потому, что она твоя бабушка и мы уже виделись, но я ее поклонница и я в восторге!

Я снова кладу телефон на стол.

Понимаете, в чем дело. Майя никогда не принимала мой запрос в подписчики, потому что у меня даже нет аккаунта. Я не понимаю, зачем он нужен, поскольку не считаю свою жизнь сколько-нибудь пригодной для Instagram. А если мне нужно посмотреть чьи-то фотографии, я просто захожу под бабушкиным логином.

Именно это я и сделал сегодня утром, отправляя запрос Майе.

Она, конечно, думает, что это бабушка на нее подписалась. Естественная ошибка, поскольку я сижу под ее логином. Хотя Майя наверняка не отклонила бы и мой прямой запрос. Никто не блокирует в социальных сетях людей, с которыми и так переписывается, это был бы обратный процесс. К тому же я почти уверен, что на закрытом аккаунте настаивала мама Майи.

Но все равно чувствую себя виноватым. Как будто я обманул ее настройки приватности и обманом заручился одобрением. Наверное, нужно сказать ей, что это я… но так еще хуже. Сейчас она так рада получить внимание от местной знаменитости. И пускай их первое знакомство было не слишком удачным, сейчас она точно в группе поклонников бабушки.

Так что я прикусываю язык и пишу в ответ:

ОТЛИЧНО.

А потом снова захожу на ее страницу с бабушкиного аккаунта и ставлю лайк нескольким фотографиям, потому что бабушке они бы точно понравились, если бы она их увидела.

Но тому черно-белому портрету я лайк не ставлю. Даже от лица бабушки.

Потому что дела со всем, что касается девушек, у меня обстоят катастрофически плохо. Я даже не понимаю, как с ними разговаривать. Ладно, предположим, пару слов в присутствии большинства я выдавить все-таки могу.

Но я не знаю, что делать дальше.

Знаете, есть парни, которые умеют поддразнивать девчонок ровно настолько, насколько нужно. Или прикоснуться к руке так, словно это ничего не значит, хотя на самом деле значит.

Дрю всегда говорит, что я должен перестать беспокоиться, довериться инстинктам и позволить им вести меня. Но это работает только в том случае, если у тебя есть инстинкты. Трудно позволить вести себя тому, чего нет. Меня просто не понимают. Дрю отлично флиртует, но никогда не увлекается серьезно. А Фелипе очень настороженно относится к парням, но стоило на сцене появиться Нолану, как Фелипе выступил отлично. И когда я говорю «отлично», я имею в виду, что он устроил квест с поиском спрятанных сокровищ, в конце которого Нолана ждало приглашение на выпускной. Ну а я? Я отправил Майе гифку из «Шрека» несколько дней назад и до сих пор беспокоюсь, не перегнул ли палку.

Не знаю даже, у кого спросить совета. Разве что у бабушки, хотя она будет рассуждать о том, как нам общаться и как мне «открыть свое сердце», а не о вполне конкретных физических ощущениях, которые я испытываю, глядя на вполне конкретное черно-белое фото.

Возможно, пора уже выходить из ее аккаунта.

Между тем у Софи есть план.

Нет, не так. План-то у нее есть почти всегда. Когда мне было двенадцать, у меня, кажется, мозг вообще не работал. Но посмотрите на Софи, которая до завтрака успевает дважды составить план покорения мира.

– Вот что я думаю про отдельную комнату для подростков, – говорит она, устраиваясь в пассажирском кресле поглубже. – Ее наличие сразу многое упростит. Во-первых, в банкетном зале появится больше места…

– Тебя так на этой идее и заело?

– Меня не заело, – возмущается она. Мне не нужно даже отвлекаться от дороги: я и так знаю, что Софи сейчас закатила глаза. – Я просто размышляю вслух. Во-вторых, можно настроить комфортное освещение для гостей. Понимаешь? Тем, кто постарше, – мягкий свет. Тем, кто помоложе, – темноту. Может быть, включим разноцветный диско-шар со светодиодами. И не вздумай шутить про диоды и идиотов.

– Я даже не…

– Ты об этом подумал. Предсказуемость твоего юмора обсудим как-нибудь потом. Возвращаясь к освещению…

Периодически я перестаю ее слушать. Не потому, что мне скучно. Просто сейчас в машине говорят она, навигатор в телефоне и Национальное радио. Неудивительно, что я в итоге пропустил несколько минут ее монолога.

– …в «Бутылочку» или «Семь минут в раю», понимаешь?

– Погоди, что? – Мы стоим на «красном» на 17-й улице, и я могу наконец посмотреть на сестру.

– Это игры такие, Джейми.

– Я знаю, что это игры. Я не знал, что ты в них играешь.

– Я такого не говорила. – Софи вздыхает. – Просто отдельная комната для подростков дала бы нам такую возможность. Тебе, конечно, это и в голову не приходило: ты в седьмом классе каждые выходные проводил, наверное, играя с родителями своих друзей. Так они и подчиняют тебя своей воле.

Я сворачиваю налево.

– Не думаю, что дела обстоят настолько плохо, Софи. Люди просто пытаются устроить своим детям праздник.

– Да я ничего и не говорила. Что бы там ни думала мама, в восьмом классе все будет совершенно по-новому. Тесса сказала, ей в этом году разрешили на день рождения устроить вечеринку без взрослых, понимаешь? Мы будем играть в «Бутылочку» и в «Семь минут в раю», может, даже в «Полижи и приложи»…

– Во что?!

– Это игра с карточками. Ну ты и ребенок, Джейми. И к тому же…

Но тут мое внимание привлекает то, о чем рассказывают на радио. Точнее, одно имя.

«Имам Шахид Джексон из общинной мечети Брукхейвена присоединится к нам сегодня, чтобы обсудить…»

Я делаю звук погромче.

– Это что? – спрашивает Софи.

– Национальное радио.

– Естественно…

– Хочу послушать. По-моему, это он был на том ифтаре, куда приходил Россум.

Остаток пути проходит в молчании. Мы просто слушаем.

– Сегодня утром Йен Холден, представитель Конгресса от республиканцев, рассказал о новом акте, который призывает частично запретить головные уборы и предметы одежды, закрывающие лицо, для людей, выходящих в социум. Например, это правило коснется водителей автомобилей, – говорит Тэмми Эдриэн, ведущая программы. – Имам Джексон, спасибо, что присоединились к нам в «Честном разговоре». Как по-вашему, что может означать подобное ограничение для мусульманского сообщества Джорджии?

– Спасибо, что пригласила меня, Тэмми. Думаю, мы пока еще только пытаемся осознать последствия принятия подобного акта. Но главное я могу сказать уже сейчас: это излишняя мера. Она продиктована страхом. Можно считать, что республиканские законотворцы в очередной раз пытаются ограничить свободы мусульманского населения, которое хочет принимать участие в повседневной жизни штата и страны.

– Защитники инициативы – среди них сенатор от штата и кандидат внеочередных выборов Эйса Ньютон – настаивают, что это мера безопасности, которая касается абсолютно всех. Напомню, сенатор Ньютон уже пытался несколько лет назад провести в Конгрессе сходный акт, но потерпел неудачу. Как бы вы ему ответили?

– Можно сколько угодно притворяться, что эти действия не направлены против мусульман, но мы все имели возможность ознакомиться с текстом акта, опубликованным сегодня утром. В нем используется только местоимение «она». Значит, закон специально создан для того, чтобы воздействовать на женщин, выбравших носить головные уборы, закрывающие голову и лицо.

– Пресс-секретарь Холдена выпустил заявление, в котором использование одного и того же местоимения объяснялось опечаткой.

– Скорее уж они просто забыли исправить это до публикации закона.

– Нельзя не признать, что намерения авторов акта действительно вызывают вопросы, – продолжает Тэмми. – Дело в том, что их инициатива опирается на уже существующий закон, предложенный на рассмотрение Конгресса в 1950-х с целью защитить жителей Джорджии от ку-клукс-клана. Однако Холден предложил ряд поправок, которые расширяют действие акта. Теперь акценты смещены так, чтобы затронуть непосредственно мусульманских женщин. В девяностых Ньютону не удалось провести этот акт, но сейчас, учитывая сложившуюся политическую ситуацию, инициатива может получить поддержку.

– Ужас какой, – негромко говорит Софи.

– Ага, – вздыхаю я. – Ничего себе.

– …Увеличится количество преступлений на почве ненависти, – говорит имам Джексон. – Но что гораздо важнее, он в корне меняет представление о происходящем. Реальность такова, что в Джорджии мусульманки часто становятся жертвами преступлений на почве ненависти. Жертвами, не преступницами. Однако принятие подобного закона…

– Джейми, мы сейчас мимо храма проедем.

– Упс. – Я резко сворачиваю направо.

– …Губернатор Дойл – человек прагматичный. Он республиканец, но уже заявил о своем намерении наложить вето на эту инициативу. Соответственно, сейчас все зависит от того, сможет ли Республиканская партия снять его вето большинством голосов в Палате представителей и сенате. Поскольку они уже побеждают в тридцать четвертом округе, достаточно будет выиграть выборы в сороковом, чтобы получить заветное большинство, – объясняет Тэмми. – Раньше представителем округа был республиканец Джон Грэм, избранный в этом феврале на внеочередных выборах в Палату представителей. Джордан Россум, кандидат от Демократической партии, уже выпустил заявление, в котором новый акт рассматривается как оскорбление достоинства и ущемление религиозных свобод мусульманской общины Джорджии.

– Он абсолютно прав, – добавляет имам Джексон. – И это поднимает вопросы, которые нам придется теперь обсудить. Что мы имеем в виду, когда говорим об обеспечении религиозных свобод? Образ какого гражданина возникает в этот момент перед нашими глазами?

– Ставки на внеочередных выборах еще никогда не были так высоки, – заключает Тэмми.

Я паркуюсь возле храма и несколько секунд смотрю прямо перед собой.

– Мама Майи носит хиджаб.

Софи продолжает сидеть в пассажирском кресле, обнимая сумку с учебниками по ивриту.

– Все будет хорошо, – говорит она. – Никто не станет голосовать за Ньютона. Он же расист.

– Точно, – невесело усмехаюсь я.

Перед тем как выбраться из машины, Софи обнимает меня, но я почти не обращаю на это внимания, хотя такое случается очень редко. Я быстро снимаю телефон с зарядки. И, не выезжая с парковки, чтобы не успеть себя отговорить, пишу сообщение Майе.

Только что узнал про акт. Ты как?

Она сразу же отвечает.

Ох. Не очень.

И, спустя секунду: А ты занят? Может, приедешь?

Я сразу же ввожу ее адрес в навигатор и едва не забываю ответить.

Глава десятая. Майя

Мама снимает трубку после первого гудка.

– Я иду на совещание. Все в порядке?

– Нет, – отвечаю я. – Все совершенно не в порядке.

– Что случилось? Я скажу Крису, что должна уйти. Буду дома через двадцать минут.

– Нет! Я про акт! Ты слышала про закон, который пытаются провести в Конгрессе?

– Ах это… – Она вздыхает. – Да, я об этом слышала.

– И? Ты не расстроена?

– Конечно расстроена. Я в ярости.

– Что нам теперь делать?

– Но ты уже делаешь. Ты же ходишь с агитацией.

– Это? Нельзя же ждать до выборов! Нужно что-то сделать прямо сейчас.

– Совет собирается сегодня вечером. Мы обсудим дальнейшие шаги.

– Я тебе скажу, какой должен быть первый шаг. Нужно послать сенатора Ньютона на…

– Майя, следи за языком!

– …на Луну! – морщусь я. – Он м-м… мерзкий расист!

– Обещаю, я буду держать тебя в курсе, – говорит мама. – Но, поверь, мы еще заставим его жалеть об этом. Такое ему с рук не сойдет.

Я улыбаюсь, услышав в ее голосе задор. Ей-то никто не посмеет диктовать, как одеваться.

– Как у тебя дела? – спрашивает мама. – Обживаетесь в квартире?

Моя улыбка гаснет.

– Да нормально.

– Какие планы на ифтар?

– Папа возьмет фо навынос.

– Неплохо. Из «Фо Даи Лой»?

– Ага. – Я сажусь прямее. – Могу позвонить ему и попросить взять еще одну порцию.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Сейчас Рамадан. Зачем ужинать в одиночестве?

– Спасибо за заботу, милая. Но я буду не одна. У нас же встреча совета сегодня. – После паузы она добавляет: – Слушай, мне правда пора на совещание. Давай я позвоню тебе после того, как освобожусь?

– Давай.

– Люблю тебя, Майя-Папайя!

– И я тебя.

Я вешаю трубку и смотрю на заставку телефона. В качестве обоев рабочего экрана у меня наша общая фотография из прошлогодней поездки в Большой каньон. В то лето мы решили, что ободки с заячьими ушками – это невероятно смешно. И все было хорошо. Я бы заметила, если бы что-то было не так.

Вот бы знать, как там у родителей дела с размышлениями и отдыхом друг от друга. Со мной они это не обсуждают. Но вряд ли все так уж хорошо, если мама сразу же отказывается от идеи совместного ужина.

Паршиво.

Телефон жужжит. Сара. В сообщении оказывается селфи: глаза широко раскрыты, в руке ложка чего-то разноцветного. Ниже подпись: Без комментариев: фруктовые хлопья для завтрака.

Майя: Твое лицо уже само по себе комментарий.

Сара: Это незаконно.

Я отправляю ей покатывающийся со смеху смайлик, и тут на экране появляется сообщение от Джейми.

Джейми: Я почти на месте.

Я краснею. Новости об акте так меня расстроили, что я, не подумав, предложила ему заехать, когда получила сообщение. Но сейчас, после разговора с мамой и воспоминаний о прошлогодней поездке, я чувствую внутри какую-то пустоту, от которой не могу избавиться. Надо сказать ему, что момент неподходящий. Я снимаю блокировку с экрана, но тут в дверь стучат.

Поздно.

– Привет, – говорит Джейми, стоит мне открыть дверь. На нем джинсы и футболка. Руки в карманах. На лице – искреннее беспокойство. И я неожиданно понимаю, что рада его приходу.

Распахнув дверь пошире, я жестом предлагаю ему пройти внутрь.

– Я слышал новости, – говорит он. – Сначала решил, что неправильно все понял, но…

– И я. Лила, моя подруга, написала нам всем, требуя срочно включить школьный канал. Мне это показалось странным, но потом я услышала имама Джексона… и теперь это не странно, это страшно.

– Он отлично справился, – замечает Джейми. – Потребовал объяснений.

– Это смешно. Сначала они говорят, что все проблемы от того, что женщины слишком оголяются. Теперь – от того, что они слишком закутаны в одежду. Бред.

– По-моему, каждый волен решать, что ему носить. Если я решу целый год носить тиару, кто может мне это запретить? То есть… – Он смущается. – Не то чтобы я планировал…

– Честно говоря, мне бы это очень понравилось. Я готова даже доплачивать за такое, – смеюсь я.

Джейми улыбается, а потом удивленно раскрывает глаза, глядя куда-то за мое плечо. Обернувшись и проследив его взгляд, я понимаю, что он смотрит через окно на дом напротив.

– Это что, магазин пончиков? – Джейми подходит к окну. Восторг у него на лице такой, как будто перед ним Тадж-Махал.

– Ага.

– Потрясающе.

– Ага. Именно так.

– Нет, я серьезно. Каждый раз, когда у них появляются свежие пончики, ты получаешь уникальную возможность первой узнать об этом.

– Действительно…

Джейми отворачивается от окна и осматривает гостиную.

– Твои родители придерживаются философии минимализма?

– Минимализма?

– Просто тут мало мебели и украшений. Мама в прошлом году прочитала книжку Мари Кондо и невероятно увлеклась идеей. Но потом ей взбрело в голову отдать лежанку Бумера благотворительной организации, и бабушка устроила саботаж.

Я обвожу взглядом пустую комнату. Хорошо, что папа не начал обставлять квартиру и обживаться в ней, но такое количество пространства все равно действует на нервы.

– Это не мой дом. – Я сажусь на футон. – То есть… Отчасти. Это папина квартира. На время. Мои родители решили немного пожить отдельно.

Вот оно. Я впервые сказала об этом кому-то. И это не Сара.

Джейми садится рядом.

– Тебе, наверное, очень сложно, – говорит он.

– Все было как обычно. А потом раз – и поменялось.

– Если они решили пожить отдельно, значит, им нужно время разобраться в себе? И потом вы снова будете жить вместе?

– Возможно. Я знала, что у них были проблемы, но главная новость обрушилась на меня из ниоткуда. У нас была запланирована поездка в Италию, мы сняли коттедж в Тоскане. Я как раз собиралась рассказать папе и маме о том, что недалеко от нас устраивают мастер-класс по приготовлению пасты, и тут они говорят: поездка – и заодно наша семья – отменяется.

– Мне так жаль, Майя.

– И меня так раздражает неизвестность, необходимость сидеть и ждать их решения. Почему у меня нет права голоса, если это влияет и на мою жизнь тоже? Честное слово, прямо сейчас, если бы я узнала, что они разводятся, я бы обрадовалась. Просто хочется понимать. А ожидание? – У меня срывается голос. – Ожидание ужасно. Я ненавижу перемены, Джейми. Просто ненавижу. Но если все должно измениться, давайте просто переживем это и двинемся дальше. Начнем привыкать к новой жизни.

– Ты в порядке? – тихо спрашивает он.

Это просто проявление вежливости. Он должен был спросить, понимаете? Но что-то в том, как он произносит эти слова, как смотрит на меня…

– Нет, – говорю я, и по щекам у меня начинают течь слезы. Я не смогла бы остановить их, даже если бы попыталась. – Я ужасно устала.

Он медлит немного, потом придвигается ближе.

– Я могу тебя обнять?

Я киваю. Он обнимает меня. Я упираюсь головой ему в шею. От Джейми пахнет лимонами и мятой. Впервые за очень долгое время я чувствую, что не одна.

Я рассказываю ему и обо всем остальном. О Важном Разговоре. О грузчиках.

– …И вот мы здесь. В квартире размером с коробку для обуви. Папа пытается шутить на эту тему. Но как я могу притворяться, что все хорошо? Я ничего не могу сделать, остается только плыть по течению.

– Беспомощность – это ужасно.

– Точно. – Я вытираю слезы толстовкой и смотрю на Джейми. – Тебе уже говорили, что ты отлично умеешь слушать?

– Спасибо. Зато у меня говорить не получается.

– У некоторых не получается ни то ни другое, – слабо улыбаюсь я. – Ты, считай, выиграл свою битву наполовину.

Еще несколько минут мы сидим бок о бок в уютной тишине.

– Могу ли я как-то тебя порадовать?

– Да, но уверена, у папы тут нигде нет тиары, – снова улыбаюсь я.

– Я знаю, где их можно отыскать.

– Знаешь, на самом деле нет. Меня порадовало бы кое-что другое. Нужно найти фотографию этого Холдена. Чтобы я могла высказать все ему в лицо, если вдруг случайно его увижу. Это было бы здорово, правда? Стереть с его лица самодовольную ухмылочку.

Джейми открывает рот, чтобы сказать что-то, потом замирает.

– Погоди, а что, если это возможно?

– В каком смысле?

Он достает телефон и начинает яростно печатать.

– Что ты делаешь?

– Не понимаю, почему я раньше об этом не подумал. У Холдена ведь есть директор по юридическим вопросам… – Джейми так и сияет. – Кто бы то ни был, именно этот человек, вероятно, и дал зеленый свет его идее. Если бы у тебя была возможность записаться на прием к нему и высказать все, ты бы пошла?

– Откуда ты знаешь, что это возможно?

– Моя мама работает у Джима Мэтьюса в тридцать третьем округе. Иногда она заменяет директора по юридическим вопросам. И всегда жалуется на чудаков, которые записываются на прием, чтобы пожаловаться на инициативы, принятые или не принятые сенатором.

– Значит, в этом случае чудачкой с жалобами буду я?

– Точно! – Он передает мне телефон. С экрана на меня смотрит женщина с короткими темными волосами и в топазовом колье. – Дженнифер Дикерс. Записать тебя?

Я поверить не могу, что это так просто. Можно просто прийти к этой женщине и рассказать, почему новый акт адресован не тем людям и напрямую вредит им. И все же мне становится не по себе.

– А это в зоне работы приложения для такси? У меня оно есть, но настроено так, чтобы я ездила только к папе и домой.

– Я могу тебя отвезти. И… – Джейми секунду колеблется. – Я могу пойти с тобой на прием и поговорить с ней, если хочешь.

– Ты правда можешь? – Джейми никогда не производил на меня впечатление человека, готового идти на конфликт. Однако он кивает и улыбается. – Думаешь, они станут слушать старшеклассников?

– Ты хотела сказать: «Станут ли они слушать представителя общины, на которую этот акт влияет напрямую»? – улыбается он. – У тебя есть полное право сообщить им свое мнение.

– Тогда я в деле, – говорю я. – Давай заставим их пожалеть, что они сказали «да» этому дер… деревянному акту!

– Деревянному? Это как жеваный крот? Как в сериале «В лучшем мире»?

– Да-а… На самом деле я просто стараюсь не ругаться в Рамадан. Делай вид, что так и надо.

– Ага, я понял. Мы придем и назовем их планы деревянными так быстро, что они и не поймут, откуда подкрался песец.

Тут я начинаю хихикать.

Потом мы смеемся уже вместе.

И почему-то тяжелая боль в груди становится слабее.