Текст книги "Золотая чаша"

ГЛАВА 2

Хенни отложила книгу; она никак не могла сосредоточиться. Некоторое время она смотрела куда-то вдаль, потом перевела взгляд на одевшиеся весенней листвой деревья, за которыми виднелись каменные особняки на Пятой авеню. Погода стояла чудесная; веселый ветерок шелестел в кустах, в воздухе была разлита свежесть. Все вокруг было чистым, обновленным, полным жизни. Каких только желаний не рождается в душе в такой день! Хенни вдруг охватил страх. Она впустую тратит время. Дни сменяют друг друга, прекрасные весенние дни, а она ничего не предпринимает.

Ее внимание переключилось на людей в парке. Старик со старушкой шли рука об руку, подставив солнцу добрые морщинистые лица. Чумазые мальчишки возвращались из школы; они подпрыгивали, толкали друг друга, кричали и смеялись; один, согнувшись, держался за живот.

На скамейке напротив сидела молодая женщина в простом свободном пальто, которое, однако, не скрывало ее беременности.

Она немногим старше меня, подумала Хенни, а может, и моя ровесница. Женщина подняла голову от журнала и Хенни увидела, что она некрасива. Но кто-то захотел же разделить с ней свою жизнь, и скоро родится ребенок…

Улыбка тронула губы женщины. Она думает о ребенке… нет, она думает о мужчине, который дал ей этого ребенка…

Новая жизнь, зачатая двумя. Ею и Дэном. Хенни вдруг охватили, наполнили ее всю, страстное желание иметь ребенка от Дэна и страх, что этому никогда не бывать. Закрыв глаза, она представила темноволосую голову Дэна и головку ребенка, покрытую нежными слипшимися волосиками, словно наяву ощутила, как прижимается к ее плечу теплое тельце.

– Я вернулся, тятя Хенни!

Она открыла глаза. Пол сидел на своем велосипеде с гордым видом победителя.

– Ты долго катался. Пора идти домой. Скоро у тебя урок музыки.

– Я не хочу играть на рояле, – запротестовал Пол.

– Ах, Пол, когда ты вырастешь, ты не раз порадуешься тому, что умеешь играть. У меня есть друг, который прекрасно играет.

– Я знаю. Это Дэн.

– Дэн? Ты должен называть его мистер Рот.

– Он сказал, что я могу звать его Дэном.

– Когда он это сказал?

– В тот раз, когда мы встретили его в парке у озера, и он взял меня покататься на лодке.

Это случилось в один из воскресных дней в прошлом году. А сейчас уже подходила к концу первая половина другого года.

– Где живет Дэн?

– О, далеко отсюда. В нижней части города.

– Давай пойдем к нему.

– Нам же нужно идти домой.

– Тогда пойдем в другой раз.

– Ну… мы не можем. У него нет настоящего дома.

– У всех есть дом, – с упреком воскликнул Пол.

– Нет, не у всех. Не у всех есть такой большой дом, в котором можно принимать гостей.

– А, ты имеешь в виду – у него квартира, как у тебя с бабушкой? Все комнаты на одном этаже и лестницы в ней нет?

– Намного меньше, чем у нас.

– Мне нравится лифт в бабушкином доме, только едешь в нем очень недолго. Я бы хотел быть лифтером, когда вырасту, тогда я ездил бы в лифте вверх и вниз, сколько захочу.

– Да, это было бы чудесно.

Они дошли до угла, откуда был виден дом Вернеров; из дома выносили чемоданы и грузили их в фургон.

– Посмотри, Пол, твои вещи скоро повезут в горы. Ты рад?

– Да. В этот раз мы возьмем с собой канарейку и кота поварихи, мама обещала. Они поедут с нами в поезде.

Флоренс стояла на верхней ступеньке лестницы, наблюдая, как отъезжает фургон.

– Какая же это морока и нервотрепка – готовиться к отъезду, – вздохнула Флоренс. – Столько надо успеть сделать. Зачехлить всю мебель, закрыть окна ставнями. А портниха еще дошивает мои летние платья, хотя до отъезда осталось всего две недели. Не знаю, что я буду делать, если она не управится к сроку. Входи же, садись, ты, должно быть, устала.

– Нет. Мы с Полом чудесно провели время. Погода замечательная.

В холле было сумрачно. Проникая в холл через витражные окна, свет с улицы становился каким-то тускло-лиловым, отчего и деревянная мебель из золотистого дуба, и обои с нарисованными на них ирисами приобретали унылый вид. Сумрачно было и в гостиной, освещенной люстрой из цветного стекла, только там свет имел оттенок красного вина. Темно-красным отсвечивали две фотографии работ великих мастеров прошлого: «Моисей» Микеланджело и «Ночной дозор» Рембрандта. У дивана стоял уже сервированный чайный столик.

– Хочу пирожное, – немедленно заявил Пол.

– Через пятнадцать минут у тебя урок музыки, – возразила Флоренс. – Иди наверх и вымой руки, дорогой. Получишь пирожное после ужина.

– Я обещала ему пирожное по дороге домой, – призналась Хенни.

– О Господи, ты испортишь ребенка. Ну хорошо, возьми шоколадное печенье, от него крошек меньше, иди наверх и попроси Мэри или Шейлу помочь тебе вымыть руки. Будь хорошим мальчиком… Да, ты его испортишь, – повторила Флоренс, когда Пол вышел из комнаты.

– Надеюсь, что нет. Пол такой разумный мальчик, что испортить его трудно.

Флоренс посмотрела на нее.

– Тебе бы своих детишек с десяток. Ты создана для этого.

Хенни скромно, как от нее и ожидали, улыбнулась. Она вдруг почувствовала слабость, рука, протянутая за чашкой с чаем, задрожала. Она стала задыхаться в этой комнате с пальмой в большом горшке и «восточным уголком» под полосатым балдахином, куда не было доступа свежему воздуху. Ей захотелось плакать, и она постаралась подавить подступающие слезы, уставившись через открытую дверь на чучело павлина, стоявшее у лестницы в холле. Какое счастье, что в комнате было так темно.

– Тебе следовало бы поехать с нами в горы, Хенни. Альфи едет, будет весело. Почему ты не хочешь? – Рука Флоренс поглаживала подлокотник нового кресла с инкрустацией из перламутра. Должно быть, он и на ощупь казался дорогим.

– Это слишком далеко, – ответила Хенни первое, что пришло ей в голову.

– Ерунда! Да и какое это имеет значение? Проспишь ночь в поезде, а утром мы уже будем у озера. Ты и представить не можешь, как там красиво. Дикая нетронутая природа; по ночам кричат гагары; пахнет сосной, даже одеяла пропитываются этим запахом. Тебе понравилось бы.

Почему она так настойчива? Какая ей разница, поеду я или нет? Но я знаю почему. И она знает, что я знаю.

– Родители Уолтера очень гостеприимные люди, ты сразу почувствуешь себя как дома. Ну, да ты же была у них в Элбероне, знаешь, какие они. А в Адирондаке еще лучше, хотя я и должна признать, что Элберон удобнее расположен, Уолтер может добираться оттуда в город на пароме. Но они хотят, чтобы этим летом мы провели с ними месяц в горах. Они так хорошо к нам относятся. Мне повезло, что у меня такие свекор со свекровью. Я молю Господа, чтобы тебе повезло так же, Хенни.

Да, подумала Хенни. Я верю, что она и в самом деле молится об этом.

Чувство удовлетворения и защищенности смягчило нрав Флоренс. Ее нервозность и раздражительность, которые Хенни хорошо помнила, вызывались должно быть неуверенностью в будущем; они исчезли без следа за годы замужества.

– Поехали, Хенни, – Флоренс ласково посмотрела на сестру. – Если ты не поедешь с нами, тебе не отвертеться от двухнедельного пребывания с папой и мамой в какой-нибудь скучной гостинице в горах. Две недели в кресле-качалке на веранде. Как же я ненавидела эти гостиницы. Огромные неуютные здания с гонтовыми крышами, башенками, длиннющими коридорами. И вокруг одни старики, которые только и делают, что сидят в креслах, едят и снова сидят.

Хенни наконец-то собралась с мыслями.

– Я занята в благотворительном центре. Я не говорила тебе, что теперь я веду еще и занятия по кулинарии. Не хотелось бы бросать дело на половине.

Флоренс вскочила и подошла к секретеру, стоявшему у окна.

– Кстати, чуть не забыла. Уолтер оставил чек для благотворительного центра. Он выписан на твое имя.

– О, скажи ему от меня спасибо. Нет, лучше я сама ему напишу, – воскликнула Хенни, испытывая стыд оттого, что думала об Уолтере не иначе как о долговязом сухаре в котелке и гетрах. – Ой, как щедро! Пятьсот долларов.

– Уолтер – щедрый человек, – с достоинством ответила Флоренс. – Немцы все такие, хотя кое-кто все еще смотрит на них сверху вниз. У немцев есть совесть, они знают, что такое антисемитизм. Те, кто как де Ривера прожили в Америке уже Бог знает сколько лет, забыли об этом. Ну а теперь, когда немцы разбогатели, – закончила она с удовлетворением, – их стали принимать в обществе.

Хенни аккуратно сложила чек и спрятала его в сумочку, повторяя:

– Уолтер такой молодец!

– Он восхищается тем, что ты делаешь. Помогаешь этим людям приобщиться к американскому образу жизни, стать полноценными американцами. Чем скорее они забудут о том, как жили раньше, тем лучше будет для них и для нас, считает Уолтер. – Флоренс явно была довольна сама собой.

Что происходит? Две родные сестры рассуждают о каких-то отвлеченных предметах, скрывая свои истинные мысли.

Флоренс налила себе еще чаю и стала помешивать его, вращая и вращая в чашке изящную ложечку. Потом светским тоном заметила:

– Я прочла в газете, что Люси Маркс выходит замуж. Это не та Маркс, с которой ты училась в школе?

– Нет. Я училась с ее сестрой Энни.

– За какого-то Дрейфуса. Выпускника юридического факультета Гарварда. Интересно, он не из бостонских Дрейфусов, знакомых моей приятельницы Хильды. Надо будет спросить.

Флоренс чуть ли не наизусть запоминала колонки светских новостей. Она помолчала, задумчиво глядя на ложечку, потом, видимо приняв решение, посмотрела прямо на сестру.

– Ты не хочешь ехать из-за Дэниела.

Хенни, заставив себя выдержать ее взгляд, с удивлением увидела в нем не вызов, как ожидала, а заботу.

– Да, наверное, – призналась она.

– Хенни, как обстоят дела? Я не хочу вмешиваться, правда не хочу. Но мне с трудом удается удерживать маму от взрыва. Она не понимает, что происходит.

– Что происходит! Господи, да я знаю его немногим больше года.

– Почти два, дорогая.

– А что, надо выходить замуж после первой встречи?

– Хенни, они вообще не хотят, чтобы ты выходила за него замуж. Это-то их и беспокоит. Ты должна понимать.

– Тогда чего они хотят? Чтобы он сделал мне предложение, а я бы ему отказала?

– Они подозревают, что ты встречаешься с ним чаще, чем говоришь, но у них нет доказательств, а то бы они давно устроили скандал.

– Не так уж часто я с ним встречаюсь. Иногда вижу его в благотворительном центре. В этом ведь нет ничего плохого. Он дает бесплатные уроки музыки моим ученикам.

– Очень похвально, – и Флоренс спокойно добавила: – А, кроме того, ты встречалась с ним в Центральном парке. Пол что-то такое говорил. А однажды Уолтер видел вас, возвращаясь от своих родителей.

Хенни вспыхнула.

– Ну и что! Что, если мы и встретились пару раз в Центральном парке? Можно подумать, что он собирался… изнасиловать меня там.

– Хенни! Что за ужасные вещи ты говоришь. Ты меня шокируешь. Послушай меня, не сердись. Я желаю тебе добра.

– Тебе он тоже не нравится. Не отрицай этого, это бесполезно. Я знаю, что не нравится.

– Я была любезна с ним в те немногие разы, когда мы встречались, и Уолтер тоже. Ты не можешь сказать, что это не так.

– Так, но все-таки для вас он человек другого круга.

Флоренс ответила не сразу. Затем, положив ладонь на руку сестры, заговорила с достоинством замужней женщины и уверенностью человека, имеющего жизненный опыт.

– Хенни, я вижу, тебе не хочется говорить об этом, и я больше не буду к этому возвращаться. Скажу только, что меня ты не обманешь. Помни, это твои лучшие годы. Но девушке нельзя выжидать до бесконечности, вот и все, что я хочу сказать. Ты останешься обедать?

Хенни встала.

– Для этого я недостаточно хорошо одета, – ответила она, сознавая, что говорит излишне резко. – Пол вымазал мне юбку шоколадом.

Сарказм не ускользнул от Флоренс.

– В конце концов у нас не Букингемский дворец, – с упреком заметила она. – И у нас никого не будет, кроме молодого человека из конторы Уолтера. Ему надо обсудить с Уолтером какие-то дела. Кстати, очень приятный молодой человек. Оставайся, я дам тебе платье, если захочешь переодеться.

Но Хенни не терпелось уйти. Она была охвачена беспокойством. Что-то нужно делать. Она не могла больше ждать неизвестно чего. Собственное лицо, отраженное в зеркале, висевшем под полкой для шляп, показалось ей каким-то болезненным. Это все из-за цветного стекла, сказала она себе. Нет, стекло тут ни при чем, я выгляжу ужасно. Лицо усталое, озабоченное, морщинистое. Она нацепила шляпку.

– Все же подумай о поездке в горы, – сказала Флоренс.

Ее лицо в зеркале выглядело моложе, чем у Хенни, гладкое лицо женщины, у которой нет никаких забот, кроме заботы о сестре.

– Если передумаешь, дай мне знать.

Хенни ехала на омнибусе, грохотавшем по булыжной мостовой Пятой авеню. Квартал за кварталом тянулись солидные каменные дома за железными оградами с ухоженными лужайками перед подъездами. Она взглянула на часы. В каждой уютной гостиной сейчас должно быть убирали посуду после чая. В таких домах всегда и во всем царил порядок.

О, многое можно было сказать в защиту порядка! Чем плохо иметь надежную крышу над головой, дом, где каждый знает свои обязанности, дом, в котором ты будешь жить и сегодня и завтра. И большой обеденный стол. И много детей. И спальню наверху, дверь которой можно закрыть на ключ, и кровать посреди спальни, в которой никогда не придется спать одной.

Ну почему, почему нужно столько ждать? Встречаться только в общественных местах, в парках или кафе, или бродить по улицам, пока не станет слишком темно, слишком поздно, слишком холодно. Внезапно пришедшая мысль заставила ее прижать руку к губам. Может, он из породы мужчин, которые никогда не женятся. То, о чем говорил дядя Дэвид… Нет, невозможно. Но мысль эта напугала ее, как напугал бы грабитель, притаившийся в пустынной аллее. И исчезла она как грабитель, убегающий с места преступления, отобрав у тебя что-то очень для тебя дорогое.

Омнибус остановился на Вашингтон-сквер. Вместе с немногими оставшимися пассажирами она вышла под лучи уже клонящегося к горизонту солнца. Пару минут она стояла под золотисто-зеленой листвой, обдумывая одну идею, ставшую в ее представлении такой же осязаемой, как предмет, который держишь в руках. Посмотрела на восток в сторону дома. Нужно идти домой. Но она должна знать…

Наконец, решение было принято, и она быстрым уверенным шагом пошла в противоположную от дома сторону.

Она не предполагала, что это произойдет именно так. Да и он тоже. Она лишь хотела спросить, что с ними станет, действительно ли он намерен остаться с ней – последнее время он слишком расплывчато говорил о планах на будущее, и ее охватила паника. Вот и все, что было у нее на уме.

Но они оказались наедине, и случилось то, к чему она, хотя и неопытная и невинная, стремилась со всей силой молодой страсти.

Он открывает дверь, на лице появляется удивленное выражение. Внезапно она приходит в ужас от собственной смелости, но поворачивать назад уже поздно.

Он работал; через открытую дверь видно пламя горелки.

– Я помешала, – говорит она.

– Нет, нет, я как раз заканчивал и собирался идти наверх.

Он выключает горелку. Они стоят, глядя друг на друга, затем он спрашивает:

– Ты поднимешься ко мне?

Наверху он открывает дверь и отступает, пропуская ее вперед. Здесь он живет.

Первое, что бросается ей в глаза – это кровать, неубранная кровать. Она отводит взгляд, но комната такая маленькая, что кровать все равно оказывается в поле зрения. Между кроватью и большим уродливым пианино едва можно пройти. Стул завален одеждой. Он убирает одежду, под ней обнаруживается стопка книг. Он стоит, держа в руках и одежду и книги, отыскивая глазами место, куда бы их положить. Места не находится, и он снова кладет их на стул. Извиняется за беспорядок, и они садятся на край кровати.

Они не произносят ни слова. Окно открыто, и в комнату с улицы долетают различные звуки: стук колес, хлопанье дверей, плач ребенка, сердитые голоса мужчин, переругивающихся друг с другом, но им эти звуки кажутся очень далекими. Они чувствуют себя в изоляции от внешнего мира за стенами комнаты. Комната – как остров.

Он целует ее. Это не такой поцелуй, как раньше. В нем больше нежности, но и больше страсти, потому что сейчас они одни, никто не смотрит на них, и им некуда спешить. Ей хочется, чтобы поцелуй не кончался.

Дрожащими руками он расстегивает ей платье – застежка у платья на спине и пуговицы идут до самой талии. Она чувствует неотвратимость того, что должно произойти, и с удивлением сознает, что не испытывает ни малейшего страха, хотя, казалось бы и должна. Все просто и ясно, все решено. Она позволит ему сделать все, что он захочет; она не будет возражать, что бы ни случилось. Она не может иначе, не может больше ждать.

Он по частям снимает с нее одежду. Тело у нее теплое и податливое, но прижимается она к нему с неожиданной силой.

Последнее, что она слышит – это начальные такты какой-то знакомой мелодии, которые наигрывает шарманщик. Потом все вокруг исчезает – голоса, звуки, даже солнечный свет. Весь мир сжимается до размеров кровати, на которой они лежат.

Он принес шерстяной халат и накрыл Хенни. Света он зажигать не стал и комната была погружена в полутьму, в синие сумерки; в ней царила атмосфера величайшего покоя. То, что она находится с ним в этой комнате, казалось Хенни самой естественной вещью на свете.

– Какая ты красивая, – сказал он. – У тебя изумительные шея и плечи. Когда ты одета, об этом и не догадаешься. Тебе следует носить яркие платья с низким вырезом. Почему ты этого не делаешь?

– Мама говорит, что мне не идут яркие цвета.

– Она не права. Не понимаю, почему она так к тебе относится. Впрочем, может, она и сама этого не понимает.

– Тебе не нравится моя мама. Не пытайся отрицать, я знаю.

– Я мог бы подружиться с твоим отцом. Но даже он, я уверен, считает, что я тебе не пара.

Она представила, какой трудной, полной испытаний может оказаться их совместная жизнь, жизнь, от которой ожидаешь лишь счастья. Она попыталась объяснить:

– Дело не только в снобизме, хотя, конечно же, они снобы. Но жизнь сурово обошлась с ними. Во всем виновата война.

– Расскажи мне, ты никогда об этом не говорила.

– Война раздавила их. Однажды во время налета какой-то солдат выстрелил в моего деда. Дед упал с балкона на лужайку перед домом, но умер не сразу. Мама всю ночь простояла около него на коленях. Она была тогда совсем юной. – На нее вдруг нахлынули любовь и жалость к матери. – Когда-нибудь я расскажу тебе больше, – продолжала она. – О том, как был продан чудесный дом. Папа говорит, они продали его за бесценок, но все равно они не могли содержать его. Да и в любом случае папа хотел перебраться на Север.

– Милая Хенни, как же я рад, что он это сделал. Ей пришла в голову еще одна мысль.

– Разве не удивительно, что ты оказался знакомым дяди Дэвида. Не будь вы знакомы, я бы ни за что не осмелилась подойти к тебе.

– О, он изумительный человек. Надеюсь, его отношение ко мне хотя бы наполовину такое, как мое к нему.

– Он очень хорошо о тебе отзывался, – ответила Хенни.

Когда-нибудь она расскажет ему, что еще говорил дядя Дэвид, и они вместе посмеются. Ох уж эти старики, скажут они…

Она зашла за дверь и стала одеваться. Странно, она совсем не стеснялась, когда он раздевал ее, а сейчас вдруг почувствовала смущение.

– Хенни, я хочу сказать тебе кое-что, – услышала она.

Он скажет, когда мы поженимся.

– Обещаю, что тебе не придется беспокоиться. Я очень осторожен. Ты не забеременеешь.

Почему вдруг она вздрогнула от стыда? Потому что… минуты наслаждения могут иметь такие пугающие последствия…

– Хенни, ты слышала? Я сказал, чтобы ты не беспокоилась. Верь мне.

– Да, я верю.

– Послушай, я знаю тебя. Вернувшись домой, ты начнешь мучиться угрызениями совести. Не нужно. Мы не сделали ничего плохого. Разве любить – это плохо?

– Нет, – прошептала она. – Конечно, нет.

На следующее утро она проснулась с мыслью: «Я стала другой».

Она не могла поверить, что эта огромная перемена никак не отразилась на ней внешне. Но все вели себя как обычно: отец за завтраком читал «Таймс», мама торопила Альфи в школу. И как обычно на завтрак была овсянка, как обычно прозвенел колокольчик продавца льда и раздался свист почтальона. Но в течение всего дня она смотрела на себя в зеркало каждый раз, когда проходила мимо.

Они с Дэном договорились, что она будет приходить к нему при любой предоставившейся возможности. Случалось, она приходила слишком рано и тогда тихо сидела, наблюдая, как он работает в своей аккуратно убранной лаборатории, которая так отличалась от комнаты, где он ел и спал. В лаборатории все лежало на своих местах: бумаги, разные трубки, мотки проволоки, лампы и инструменты.

Иной раз Дэн пытался объяснить, что он делает: «Это усилитель. А это протянутая вручную медная проволока, она гораздо прочнее обычной медной проволоки».

Она не имела ни малейшего представления, что все это значит, она кивала и улыбалась, но слова не доходили до ее сознания. Ее мысли были постоянно заняты только им. Он бывал таким сосредоточенным; прищурив глаза, склонив голову набок и что-то насвистывая, он размышлял над какой-нибудь проблемой и по его виду было ясно, что он в полном ладу с самим собой. Он чувствовал себя в ладу со всем миром. Говорил, что хотел, одевался, как хотел. Иногда она внутренне посмеивалась над тем, что он, уделявший так мало внимания собственной одежде, всегда замечал, как выглядит женщина в том или ином платье, что ей больше идет. «Эта желтая вещица прекрасно на тебе смотрится» – и, внезапно повернувшись, добавлял: «Я закончил. Пойдем наверх, снимем с тебя эту желтую вещицу».

Она любила приносить что-нибудь к ужину; дома она что-то готовила или пекла под предлогом того, что возьмет это в благотворительный центр. Изо всех сил старалась наводить в комнате порядок, что было нелегко, потому что Дэн был очень небрежным и его одежда, письма, треснувшие тарелки вечно валялись где попало. Занимаясь всеми этими мелкими вещами, она постигала чудо совместной жизни с ее общими заботами и взаимным доверием.

Она чувствовала себя замужней женщиной. Почти.

Проходили месяцы, Дэн был счастлив. Он больше не говорил о том, как хочется ему оказаться с ней вдвоем в комнате за закрытой дверью. После долгих колебаний она однажды все-таки подняла вопрос о браке, смущаясь и сознавая, что лицо ей заливает краска стыда – ведь первой заводить такой разговор положено мужчине, по крайней мере так всегда происходит в романах.

– Видишь ли, сначала мне нужно скопить хоть немного денег, – ответил Дэн.

– Я не избалована, Дэн, ты же знаешь. Мне много не нужно. Я могу жить так же скромно, как и ты.

– Да, да, мы оба можем жить скромно, но все же не в этой комнате.

Посмотрев на узкую кровать, единственный стул и молочную бутылку на подоконнике, она вынуждена была согласиться.

– Дорогая, я бы с радостью женился на тебе завтра же, но я должен поднакопить денег.

– А как ты собираешься это сделать? – спросила она ровным голосом.

– Не знаю. Просто не знаю. Посмотри, что творится вокруг. Крах банков, безработица, новые бесплатные столовые. Это самая настоящая депрессия, Хенни. Да, я получаю зарплату, но до встречи с тобой я тратил все, что зарабатывал. Стольким нужно было помочь, а сейчас в помощи нуждается даже больше людей, чем раньше.

– И ты по-прежнему помогаешь?

– Не так много, хотя трудно удержаться, когда видишь, что твои ученики приходят на уроки полусонными, потому что до поздней ночи делали искусственные цветы. Но я стараюсь. Правда. Потерпи, Хенни.

Альфи съездил с Вернерами в горы и, вернувшись, без конца развлекал семью за столом рассказами о прогулках на каноэ и пикниках, на которых готовили пойманную им форель.

– Это называется простая жизнь с комфортом. Жаль, что ты не поехала, Хенни. Отдохнула бы на славу.

Альфи умел наслаждаться роскошью и не упускал ни одной возможности в этом плане.

– Я во всяком случае не понимаю, почему она не захотела, – сказала мама. Она подавала десерт и сейчас со злостью воткнула ложку в пудинг. – Такая невыносимая жара, а она все лето болтается в этом своем благотворительном центре. Никто, кроме Хенни, не стал бы торчать в городе, если есть возможность уехать. Благотворительность – вещь хорошая, но не надо делать из себя мученицу.

Альфи тут же сменил тон.

– О, ма, там было не так уж и здорово. Да и не все любят горы.

Милый Альфи! Когда-то Он так досаждал ей, а теперь подрос и неожиданно превратился в союзника. К глазам у нее подступили слезы. Она пришла в ужас, представив, что сейчас они покатятся по щекам, одна жалкая слезинка за другой, и ей придется выбежать из комнаты, а потом отвечать на вопросы. Вопросы…

Счастливая семья за обедом. Эта сцена могла бы стать сюжетом для миленькой литографии, которую потом можно было бы вставить в рамку и повесить в гостиной. Отец в темном деловом костюме, мать, хозяйничающая за столом, жизнерадостный сын-школьник и дочь-девица на выданье.

О, если бы они знали! Хенни перебирала в уме различные планы и варианты. Может, отец предложит Дэну работу, оплачиваемую лучше, чем преподавание? Нет, Дэн не согласится. Ему нравится быть учителем. Да и отцу нечего ему предложить. Если в конторе, в которой отец с партнером боролись за выживание в мире бизнеса, когда-либо и откроется вакансия, она достанется Альфи.

В голове мелькали различные картины: белое свадебное платье, музыка, благословения, надежность. Самое главное – надежность.

Пролетели летние месяцы, и снова пришла осень. Она купила и прочла «Алую букву». Господи, какая жестокость! Правда, в романе описаны события двухсотлетней давности.

А так ли уж все изменилось?

Она теперь редко заходила к дяде Дэвиду. Если же такое случалось, он никогда не заговаривал о Дэне, и это заставляло ее спрашивать себя, что ему известно и что он подозревает. Может, и вообще ничего.

В благотворительном центре мисс Демерест с выражением любопытства и зависти на лице вставляла иногда в разговор замечания вроде «вы и ваш молодой человек». Должно быть, видела ее и Дэна, когда они гуляли в этом районе. Даже в таком огромном городе, как Нью-Йорк, рано или поздно попадешься на глаза кому-нибудь из знакомых.

Ей до боли хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной, и она совсем уж было решила пригласить Ольгу на чашку кофе и все рассказать ей. Но однажды их разговор принял оборот, который сделал признание невозможным.

– В России у нас ничего не было, – сказала Ольга. – У нас и сейчас ничего нет. Но пока мой муж рядом со мной, я все могу вынести.

– А вы долго встречались, прежде чем пожениться?

– Мы выросли в одной деревне, но почти не общались друг с другом… И вдруг в один прекрасный день это случилось… ты знаешь, как это бывает… мы решили пожениться.

Хенни почувствовала себя как человек, который тянется к интересующему его предмету, не решаясь сразу взять его в руки. Она осторожно спросила:

– Но вы наверняка любили… вы познали любовь до того как пожениться.

Ольга посмотрела на нее.

– Познали любовь? Уж не хочешь ли ты сказать, что мы были близки? Нет, он бы никогда не позволил этого до свадьбы. Не такой он человек.

Хенни вспыхнула.

– Я не это имела в виду, – быстро проговорила она. – Вовсе нет.

Значит, она оставалась одна со своей тайной.

– Последнее время Дэниел Рот что-то нечасто к нам заглядывает, – заметила как-то Анжелика.

Теперь, когда они встречались в другом месте, Дэн не бывал в ее доме неделями.

Хенни ответила не сразу, и мать спросила:

– Он что, перестал ухаживать за тобой?

– Ухаживать! Но это же смешно. Он мой друг. Не все сводится к «ухаживанию», как ты это называешь.

– Мужчина либо стремится к чему-то постоянному, либо нет. Все очень просто. И если он утратил к тебе интерес, я тебе прямо скажу, мы с отцом будем только рады. Конечно, нам жаль тебя, но ты это переживешь и почувствуешь себя счастливее, чем раньше.

Хенни холодно проговорила:

– По-моему, вы собирались уходить в десять. Вы опаздываете, сейчас уже десять минут одиннадцатого.

Мужчина либо стремится к чему-то постоянному, либо нет.

В кухне пела Эйлин. Теперь, когда хозяйки не было дома, она могла распевать во весь голос. Хенни пошла к себе в комнату и закрыла дверь, чтобы не слышать сильного жизнерадостного голоса.

* * *

Когда она почувствовала, что он начал отдаляться от нее? Она не могла точно ответить на этот вопрос. Охлаждение подкрадывается незаметно, как незаметно меняет направление легкий ночной ветерок.

В глазах смотревших на него женщин читалось обещание, он отвечал им такими же взглядами. Конечно, это еще ни к чему не вело, но каждый раз, когда это случалось, она чувствовала себя отвергнутой, а позднее, размышляя об этом, понимала, что собственная ревность ее унижает. Одно она знала твердо: она никогда не покажет ему, что заметила его флирт, что страдает из-за этого, дабы не уподобиться одной из женщин-собственниц с их постоянной нелепой подозрительностью.

Как-то они поехали на побережье на пикник по случаю окончания учебного года. Собралась группа учителей с женами и детьми. Погода выдалась чудесная. Правда, для купанья день был холодноват, зато как нельзя лучше подходил для прогулки по песчаному берегу. Хенни хорошо запомнила этот день…

«Мы идем к молу. Как-то само собой получилось, что все разбились на пары и идут друг за другом. Я оказалась в паре с мистером Марстоном, преподавателем латыни. Дэн впереди с его дочерью, Люси Марстон. Это девушка моего возраста, шумливая, как мой брат Альфи. Неужели она думает, что ее заливистый смех так уж соблазнителен?

Мистер Марстон рассказывает мне о своей недавно умершей жене, о том, какая это большая ответственность совмещать обязанности отца и матери. Мне жаль его, но он порядком надоел мне с этим его рассказом о своих заботах, хотя я и вставляю время от времени сочувственные замечания. Мое внимание приковано к Дэну и девушке. В конце концов не могу же я отвернуться, чтобы не видеть их. Ветер относит их голоса, и я не знаю, о чем они разговаривают. До меня доносится только ее хихиканье. По оживленной жестикуляции Дэна я понимаю, что он в прекрасном настроении.

Она спотыкается, он протягивает ей руку, и дальше они идут под руку. Ничего, думаю я, когда мы дойдем до мола и повернем назад, я как-нибудь сумею оказаться с ним рядом. Но и у мола они не отходят друг от друга, а, развернувшись, отправляются в обратный путь все так же рука об руку. В ее каштановых волосах проблескивают золотые пряди. Чудесные волосы. У нее кукольное личико с курносым носом, хорошенькое, но глупое. Она ни на минуту не закрывает рта. Дэн говорит, что ему нравятся спокойные женщины, он не выносит болтушек.

Время перекусить. Кое-кто усаживается на прихваченные из дому одеяла. Я сижу на камнях рядом с Дэном. Люси Марстон расхаживает вокруг с тарелкой в руке, ища глазами место, где бы сесть.