Текст книги "Золотая чаша"

– Что с тобой случилось? Опять забастовка?

– Пусть она сядет, – вмешалась Хенни. – Она еле стоит.

Кто-то снял со стула стопку шерстяных брюк.

– Вот, садись. Хочешь горячего чаю? – женщина, должно быть мать семейства, встала со своего места. – Ты выглядишь ужасно. Замерзла?

– Да, – Ольга сняла шапку, – замерзла.

– Она больна. – Один из мужчин, вздохнув, подогнал шов под иголку и снова застрочил на машинке. – Очень больна.

Ольга пыталась снять пальто.

– Не снимай, – посоветовала Хенни. – Согрейся сначала как следует.

– Я и так вся горю, хотя раньше замерзла. Где Лия?

– Я послала ее за молоком, – ответила женщина.

Она принесла чай. Ольга грела руки о стакан и понемногу прихлебывала чай. Сесть было некуда и Хенни осталась стоять. Только сейчас она заметила, что в комнате было еще двое ребятишек, совсем маленьких. Они спали на куче какой-то одежды у окна. Керосиновые лампы освещали комнату тусклым желтым светом; у людей, работающих при таком свете, наверняка болят глаза. Хенни довольно часто бывала в подобных квартирах, но раньше никогда не осматривала их так внимательно. Спертый воздух был пропитан запахом грязи и немытых тел.

Я бы сошла с ума, если бы мне пришлось жить в такой квартире, подумала Хенни.

На улице начался снегопад, а Пол с Дэном ждали ее внизу. Хенни засобиралась уходить, и тут дверь открылась и в комнату вошла маленькая девочка с бидоном в руках. Она стряхивала снег с пальто.

– Лия, – Ольга открыла объятия.

Ребенок, принесший с собой в затхлую комнату чистый свежий морозный воздух, остановился, уставившись на мать.

– Мама! Ты опять заболела? Хенни быстро сказала:

– Нет, с ней все в порядке. Ей пришлось вернуться домой, но с ней все в порядке.

– Да, все в порядке, – подтвердила Ольга и добавила, увидев, что глаза девочки широко раскрылись и наполнились тревогой: – Не беспокойся, Лия.

Девочка опустилась на колени рядом с матерью.

– Что с тобой случилось, мама?

– Я тебе потом расскажу. Не будем задерживать мою подругу, которая привезла меня домой. Ты ее помнишь, мою подругу Хенни, я тебе о ней часто рассказываю.

Лия пристально посмотрела на Хенни.

– Я вас помню. Однажды вы угостили меня лимонадом в благотворительном центре.

Ольга тоже взглянула на Хенни. Глаза ее светились гордостью и нежностью. «Вот видишь, вот видишь», говорил этот взгляд.

Ольга не преувеличивала, скорее уж наоборот, подумала Хенни. Глядя на маленькую Лию, невозможно было остаться равнодушным. Были в ней живость и теплота, сразу подкупавшие вас. Рыжеватые волосы вились крупными кольцами, образуя на голове подобие тиары. На щечках с нежной шелковистой кожей были ямочки. Но самым поразительным был ее здоровый вид; так мог бы выглядеть ребенок, живущий на ферме, где много солнца, где можно вволю пить молоко. Надолго ли сохранит она этот цветущий вид.

Девочка тоже изучала Хенни.

– Вы приехали в автомобиле, – сказала она.

– Да, это машина моего племянника, – ответила Хенни, испытывая стыд, для которого, как она сама понимала, в данных обстоятельствах не было ни малейших причин: во-первых, машина принадлежала не ей, во-вторых, почему бы Полу не иметь автомобиль. Он ведь не украл его, никого не ограбил и не убил.

Эти мысли промелькнули у нее в считанные секунды. Подобные мысли и чувство стыда будут и впредь возникать у нее всякий раз, когда ей случится наблюдать соприкосновение бедности с богатством.

Девочка подошла к окну и выглянула на улицу.

– Смотрите-ка, – удивился мужчина, работавший у окна, – ей понравился автомобиль. Может, и тебе хотелось бы иметь такой, а, малышка?

Ольга пожала плечами.

– Господи, мне бы заработать на пропитание, и я с радостью буду ходить пешком.

Хенни положила руку на поникшее плечо подруги.

– Береги себя, – глупый невыполнимый совет, – если я могу что-то для тебя сделать…

Ольга покачала головой.

– Для меня ничего. Только для Лии, – в голосе ее слышались слезы.

– Хорошо. Я обещаю.

Да, было что-то особенное в Лие Зареткиной восьми лет от роду. Таких, как она, называют солнечными людьми, подумала Хенни. Они обладают неким не поддающимся описанию излучением, от них словно исходит сияние. Дэн такой и Пол тоже.

Ее сердце потянулось к ребенку.

Хенни задремала и проснулась от пульсирующей боли в носу и в челюсти, которые оказались прижатыми к подушке.

Дэн сидел на стуле рядом с кроватью и смотрел на Хенни.

До этого он позвонил врачу по телефону из аптеки, купил лекарства, принес на подносе ужин, менял грелки со льдом, а главное, согрел ей душу своей гордостью.

– Я думала, ты рассердишься, – сказала она сейчас.

– Рассержусь? Да, на этих подонков и полицию, которая немногим их лучше. Слава Богу, ты еще относительно легко отделалась. – В глазах его светилось восхищение. – Вот увидишь, ты не напрасно прошла через все это. Конечно, сразу все не решится. Думаю, хозяева пойдут на мелкие уступки, чтобы возобновилась работа на фабрике, потом будут новые забастовки. Но в конце концов будет принят закон, регулирующий условия труда и найма. В том, что это случится, будет и твой вклад. Ты мужественная женщина.

Опять пошел снег, который вскоре превратился в град, с силой забарабанивший по стеклам. Дэн укутал ее одеялами, и она погрузилась в полудрему.

Он считает меня мужественной. Но это не так. Я была напутана до смерти. Сейчас, когда я об этом вспоминаю, мне даже страшнее, чем было тогда, когда все это происходило.

Почему я это делаю? Потому, что хочу помочь и знаю, что поступаю правильно. Но есть и другая причина… Думаю… нет, я знаю, что мне хочется сделать что-то значительное ради того, чтобы Дэн похвалил меня. Он любит меня… но мне еще хочется заслужить его похвалу.

Она вдруг соскочила с кровати в холодный воздух комнаты и подошла к зеркалу.

– Господи, Хенни, что ты делаешь?

– Хочу посмотреть, как я выгляжу. Желтоватый свет лампы сбоку падал на ее лицо. Не обращая внимания на распухшую щеку, она изучала свое лицо с другой стороны. Привлекательность моему лицу придает его выражение, подумала она. Сами по себе черты лица слишком резкие, неправильные, брови слишком густые. Лучше всего я выгляжу, когда улыбаюсь. Надо бы делать это почаще.

– Через пару дней все заживет, – сказал Дэн. – Ну, если быть честным, через пару недель. Сильно болит?

– Да нет, не очень.

– Ложись скорей назад, пока совсем не замерзла. Не понимаю, почему ты никак не заснешь. Лекарство должно было бы давно подействовать.

– Не могу выбросить из головы эту девочку. Если бы ты видел, Дэн, это маленькое живое личико в убогой комнате, грязной, серой…

– Я знаю, я понимаю. Но ты же не в силах чем-то помочь им, поэтому постарайся лучше не думать о ней.

– Видишь ли, я по сути дела обещала Ольге, что позабочусь о Лие.

– Что? Каким образом ты сможешь это сделать? Тебе не следовало давать такого обещания.

– Эти люди не оставят девочку у себя после смерти Ольги. Да у них и нет такой возможности. Сейчас, наверное, они кормят их задаром, но, видимо, рассчитывают на какую-то компенсацию, когда забастовка кончится.

– Я думаю, ты вот что можешь сделать. Наведывайся к ним почаще, а когда случится самое страшное, когда мать умрет, устроишь девочку в сиротский приют.

Эти ужасные заведения. Мрачные здания из темно-красного кирпича, грязные маленькие окна. Дети, шагающие колонной по двое, как в армии. Конечно, тамошние работники по-своему добры к этим детям, но…

Она вспомнила выражение безнадежности на лице Ольги, ее трясущиеся руки, придерживающие воротник у горла, ее отчаянный вскрик: «Что станет с моим ребенком?»

Можно ли допустить, чтобы была загублена жизнь чудесной маленькой девочки.

– Хенни, таких тысячи.

– Да, но их-то я не знаю.

– Хенни, что это за мысли приходят тебе в голову?

– А если бы умерла я, и Фредди остался бы абсолютно один в этом мире, где царит закон джунглей?

– Фредди, что он подумает?

– У него доброе сердце, да она ему и мешать не будет.

– Признайся, все эти мысли оттого, что у тебя только один ребенок.

– Если бы у меня была дочка, Лия, я бы отдала ее в школу, накупила бы ей разных платьиц – желтых, красных, белых. Баловала бы ее, как никто никогда не баловал меня самое.

Теплая рука Дэна гладила ей лоб.

– Закрой глаза. Попробуй уснуть. Пусть сон унесет тебя туда, где нет забот.

Но она широко раскрыла глаза.

– Мы могли бы удочерить ее. Я не имею в виду официально, просто взять ее к себе.

– К нам? В нашу семью?

– А почему нет. Мы же хотим еще ребенка, только ничего у нас не получается.

– Сейчас уже поздно. Фредди почти взрослый.

– Ничего не поздно. Ты бы не сказал так, если бы я забеременела.

– Но ты не беременна, а взять ребенка – серьезный шаг. Я понимаю, у тебя на душе неспокойно, но обдумай все как следует.

– Я обдумала.

– Подумай еще.

– Ты этого не хочешь, а я-то была уверена, что ты поддержишь меня, именно ты.

– В принципе я за, но в нашем конкретном случае, когда Фредди такой…

– Что ты имеешь в виду под «Фредди такой»? – резко спросила она.

– Фредди предстоит пройти длинный путь, который может оказаться очень нелегким.

– О чем ты говоришь? С Фредди все в порядке.

– Он трудный ребенок. Не такой как все. Ты знаешь это не хуже меня, Хенни, но мы боимся говорить об этом.

– Я ничего не боюсь и не понимаю, о чем ты говоришь. Может то, о чем не говоришь, исчезнет само по себе.

– Он очень впечатлительный ребенок, конечно, я знаю это, Дэн, но ведь это не делает его… странным.

– В будущем могут возникнуть всякие осложнения, – спокойно сказал Дэн.

Она ответила, сознавая, что ее слова полны горечи:

– Ты хочешь, чтобы он был похож на Пола. И ты сама тоже.

– Я никогда не говорил ничего подобного, Хенни. – Последовала долгая пауза. – Сегодня такой суматошный день, я устал. Пойду посмотрю, как там Пол и твоя мать.

Он открыл дверь. Из гостиной донеслись приглушенные заботливые голоса.

– Мама в ярости?

– Нет. Она меня удивила. Не сказала ни одного сердитого слова.

– Я была уверена, она взорвется.

– У нее, наверное, шок. Пол говорит, взрыв еще будет, когда пройдет первое потрясение, и она спокойно обдумает то, что с тобой сегодня случилось. – Дэн поколебался. – Я не хотел быть резким, Хенни. Но взять чужого ребенка – это огромная ответственность. По-честному, мне не хочется этого делать. Но если ты… в общем ты должна полностью отдавать себе отчет в том, на что идешь.

– О, я отдаю.

Пока Хенни лежала в ожидании спасительного сна, ей показалось, что личико ребенка маячит в туманной мгле за окном. Девочка ласково манила ее к себе, словно говоря: я жду тебя. Жду, когда придет время, и когда ты будешь готова.

Пол, развалившись, сидел в кресле Дэна в гостиной. Удивительный день! Поскорее бы рассказать обо всем друзьям. Вносить залог за родную тетю. Ее подруга, та другая женщина, бедняжка, какая же она хрупкая, как стеклянная статуэтка. Боже, при виде такой нищеты становится дурно. А как похоже на Хенни – взять на себя все хлопоты… Он помнил семейные истории о детстве Хенни, о том, как она спасала больных кошек, а однажды привела в дом маленького потерявшегося мальчика. Сегодня ей повезло, но впредь следует вести себя более осторожно. Какому-то пикетчику недавно выбили глаз в такой же вот потасовке. Он читал об этом в «Таймсе».

Пол закрыл глаза, чувствуя, что засыпает. Бабушка и Фредди разговаривали, сидя на диване. Вернее, говорила бабушка, а Фредди слушал, как зачарованный, держа на коленях тарелку с недоеденным пудингом.

– После войны, – говорила Анжелика, – вспыхнула эпидемия желтой лихорадки, тогда и умерла моя мама. Потом мы переехали на Север.

– Расскажи мне про это еще. Анжелике был приятен интерес мальчика.

– Я помню, как по всему городу раздавались пушечные выстрелы. Тогда, видишь ли, считали, что таким образом можно уничтожить возбудителей болезни. А еще считали, что ночной воздух заразен, поэтому на ночь закрывали все окна. В жару это было ужасно. По утрам, когда окна открывали, в воздухе висел запах горящего дегтя. Это тоже считалось одним из средств борьбы с болезнью.

– Дальше, – нетерпеливо сказал Фредди. «Романтик. Хлебом его не корми, дай послушать такие вот истории», – подумал Пол.

– Моя мама сказала нам, что скоро умрет. – Анжелика всегда держалась очень прямо, но при случае, когда повествование требовало, как сейчас, проявления гордого достоинства, могла выпрямиться еще больше. – Из окна ее комнаты я смотрела на повозки с гробами, проезжавшие по улице и, помню, подумала, каково это быть мертвым и трястись в гробу, что скоро предстоит и моей маме. Но потом, помню, подумала, что люди в гробах, к счастью, уже ничего не чувствуют.

– У нас был дворецкий, старый-престарый негр по имени Сизиф; когда мама умерла, он вышел на улицу и прикрепил к дереву, росшему у ворот ограды, траурный знак – кусок картона, обрамленный черной полосой. Шел дождь. Вернувшись в дом, он сказал мне: «Скоро разыграется сильная буря. Всегда бывает буря, когда умирает старая женщина». Это было странно, потому что мама казалась мне совсем не старой. Да, каких только воспоминаний не хранится в душе каждого из нас.

На минуту бабушка и мальчик замолчали, погрузившись каждый в собственные мысли.

Потом Фредди отрывисто сказал:

– Хотел бы я жить в то время. Оно похоже на сказку. А какие мужественные были люди.

Пол почувствовал, как в нем закипает злость на бабушку да и на Фредди тоже. Мужество проявила сегодня Хенни, принимавшая участие в благородном деле.

– Нет, Фредди, это не так, – возразил он. – Это было время, когда на определенной части нашей территории отсталые узколобые люди творили величайшую несправедливость. Ты можешь только радоваться, что не жил в то время.

– Тебя там тоже не было, откуда тебе знать, – отпарировала Анжелика. – Люди склонны к преувеличениям, часто они осуждают то, о чем ничего не знают. Тогда существовала утонченная культура. Были определенные устои. И у нас были герои, каких сегодня не встретишь. Во всяком случае не здесь, – закончила она с презрением, обмахиваясь, как веером, носовым платком. Полу не хотелось втягиваться в бессмысленный спор.

– Ну, в любом случае это все пустые разговоры, потому что время нельзя повернуть назад. Знаешь, какое самое лучшее время в жизни человека, Фредди?

– Нет, какое?

– Я скажу тебе: настоящее. Вчера уже прошло, завтра еще не наступило, сегодня – это единственное, что у нас есть. Правильно?

– Да, наверное.

Как быстро меняется у него настроение, как легко подпадает он под чужое влияние, подумал Пол, испытывая раздражение и жалость одновременно.

– Хочешь как-нибудь навестить меня в Йеле? Останешься на уик-энд, я тебе все покажу, может, и тебе захочется туда поступить. Будешь изучать естественные науки, как и твой папа. Или музыку, раз ты так хорошо играешь на рояле, или экономику, как я сам.

– Папа говорит, что мне надо поступать в Городской колледж, что там собрались лучшие умы со всей страны.

– Вот в этом я с тобой согласна, Пол, – быстро сказала Анжелика. – У Дэна какие-то абсурдные псевдодемократические идеи относительно образования, как будто частный колледж – это что-то дурное.

Пол нахмурился. Могла бы, кажется, не критиковать в присутствии мальчика его отца.

– Знаешь что? – обратился он к Фредди. – Ты наверняка не сделал еще уроки на завтра. Иди к себе в комнату, позанимайся.

Фредди без возражений встал. Послушный ребенок. Пожалуй, было бы лучше, если бы он не всегда был таким послушным, мелькнула у Пола мысль.

Они остались вдвоем, и бабушка повернулась к нему:

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – и не дожидаясь ответа, принялась изливать свои жалобы: – Хоть убей, не пойму этого. Моя собственная дочь в тюрьме. Как же она не похожа на твою мать, и не подумаешь, что родные сестры. Весь их уклад мне столь же непонятен и чужд, как если бы я жила среди зулусов или готтентотов.

Пол ничего не ответил.

– Ты же, надеюсь, не одобряешь того, что сегодня произошло?

– Я ее понимаю, – спокойно возразил Пол. – И иногда мне бывает стыдно, что у меня не хватает мужества и решимости поступать так же и, наверное, никогда не хватит.

– Вздор! У тебя в роду много мужественных людей. Ты слышал, что нам, южанам, пришлось вынести во время войны. Вот это было мужество. Оно у нас в крови. Ты, что, забыл обо всем этом?

– Не забыл, – устало откликнулся Пол.

И снова подумал о Фредди. Что выйдет из этого мальчика, который подвергается столь противоречивому влиянию? С одной стороны – социалистический энтузиазм его родителей, с другой – буквально завораживающие его романтические истории бабушки об аристократическом прошлом.

Поднявшись, он подошел к окну. Семьи! Они кормят и воспитывают тебя, любят тебя и создают у тебя в голове такую путаницу, что ты перестаешь понимать, что к чему. Даже в его собственном доме, где, в отличие от дома Фредди, чаще всего царило согласие, было от чего прийти в замешательство. Он уже мечтал о возвращении в колледж и не потому, что был несчастлив дома – этого не было – а потому, что с друзьями он мог говорить о чем угодно, не боясь задеть чьих-то чувств. Пол отвернулся от окна.

– Снегопад усиливается, бабушка. Судя по всему, здесь мы больше не нужны, давай я отвезу тебя домой.

– Хорошо, – согласилась Анжелика. – Я, правда, всегда нервничаю в автомобилях, но, видно, придется мне привыкать к ним. Похоже, мне много к чему придется привыкать.

Как и всем нам, подумал Пол, но ничего не сказал.

– Мама, я нарисовала картинку, – сказала Лия. – Хочешь посмотреть?

Из кармана юбки она достала замусоленный лист бумаги, осторожно развернула его, разгладила ладонью и протянула матери.

– Это принцесса. Похоже?

– Конечно. Какая у нее красивая корона. С такой короной она могла бы быть и королевой, правда?

– Она слишком молодая. Это принцесса. Она ждет принца. А платье у нее розовое. У меня не было нужного карандаша, но оно все равно розовое.

– Очень красиво. Ты рисуешь такие чудесные картинки, Лия.

Мать сидела, опершись подбородком на руки и наблюдала, как дочка ужинает. Скудный это был ужин: кусок сухой селедки, вареная картофелина, немного хлеба. Но девочка ела с удовольствием – она была голодна. Благотворительный ужин, подумала мать, подарок тех, кто сидит сейчас за машинками в комнате рядом. Они же должны понимать, что она не сможет отплатить им. Подарок бедняка еще большему бедняку, чем он сам.

– Ах, если бы ты сшила мне розовое платье, – сказала Лия.

Ольга вздрогнула. Такое безобидное желание. Лия смотрела на нее умоляющими глазами, а у нее было ощущение, будто в сердце вонзили нож. Где достать денег, чтобы купить материал? На чем шить, ведь машинки, которые здесь есть, вечно заняты. Не говоря уж о том, откуда взять силы.

– Ты дрожишь, мама. А перед печкой так жарко. Кухня была такой маленькой, что стол и два стула стояли чуть ли не впритык к печке. Слава Богу, что здесь по крайней мере было тепло. С резким рыбным запахом и покрытой сальным налетом раковиной можно было смириться.

– Ты дрожишь, мама, – повторила Лия.

– Ничего, все в порядке. Иногда я не могу сразу согреться.

Девочка внимательно посмотрела на мать, словно желая удостовериться, что та говорит правду. Затем, не заметив, видимо, ничего необычного, снова заговорила о своем:

– Так ты сошьешь мне розовое платье? Ольга мягко ответила:

– По-моему, сначала надо справить тебе зимнее пальто. Ты так выросла, в старом рукава тебе коротки.

– Ну и пусть. Я хочу платье. Мама Ханны сшила ей новое платье, она сегодня в нем была… почему ты никогда не можешь… – она прижала ладонь к губам и быстро поправилась: – Я забыла, что ты больна. Я хотела сказать, когда ты поправишься.

Какая она добрая, подумала Ольга. Пристает ко мне, требует, но вспомнив, что я больна, сразу же жалеет меня. Она такая маленькая, совсем еще ребенок.

– Вот что я тебе скажу, Лия. Розовый цвет хорош для лета. Сейчас ты будешь смешно выглядеть в розовом. Но когда наступит лето, я сошью тебе розовое платье. Я обещаю.

Боже милостивый, я достану ей розовое платье, не знаю как, но она его получит.

– Пей молоко, Лия. Тебе оно необходимо.

Даже молоко стоило недешево. В России в самых бедных деревнях можно держать корову. Она пасется целый день на лугу, не требует никаких затрат и взамен дает молоко. А здесь… – Ольга уставилась в окно, которое находилось всего в нескольких футах от такого же окна напротив – нет и клочка травы. Здесь было так сумрачно, что герань на подоконнике погибла от недостатка солнечного света.

Впрочем, это несправедливо. И в Америке есть деревни, где много цветов и на лугах пасутся коровы. Только они с Лией там не живут. Она снова посмотрела на дочь, которая задумалась о чем-то, зажав в обеих руках стакан.

– О чем ты думаешь, Лия? Твои мысли где-то далеко.

Девочка улыбнулась, на щеках появились ямочки.

– Я думала о той даме, твоей подруге, которая приехала в автомобиле. Мне бы хотелось покататься в таком автомобиле.

Малышка мечтала о простеньком удовольствии, не ведая, с чем ей вскоре придется столкнуться. От этого впору было разрыдаться. Но Ольга знала, что ей надо оставаться спокойной. И она ответила ровным голосом:

– Да, для тебя это было бы развлечение.

– Еще какое. Должно быть, эта дама богатая. Она богатая, мама?

– Я не знаю. Я не думала об этом. Она хорошая подруга, и это главное.

Лия подобрала с тарелки все до последней крошки и понесла ее к раковине. Взяв двумя пальцами грязную драную тряпочку для мытья посуды, она сморщила нос от отвращения.

– Фу! Какая грязь! Здесь повсюду грязь, мама.

– Тсс, они могут услышать.

Ольга с беспокойством посмотрела на дверь в комнату. Но они, конечно, ничего не слышали. Они склонились над швейными машинками, нажимая на педали, переговариваясь о чем-то, что-то мурлыча себе под нос.

– Ты не должна так говорить, Лия. Это хорошие люди и к нам хорошо относятся. У них нет времени, чтобы наводить чистоту.

– Но у нас было чисто, когда мы жили с папой, – не сдаваясь прошептала Лия.

Лия была права. Но они с мужем оба работали и у них был только один ребенок. Ольге было проще следить за порядком, чем матери этой многодетной семьи.

– Мне так не хватает папы, – сказала Лия.

– Я знаю, родная, я знаю.

Обе замолчали. Вдова вспоминала лицо умершего таким молодым мужа. Наверное, оно воскресло и в памяти Лии, потому что девочка вдруг расплакалась.

– О, мама, он никогда не вернется к нам?

– Нет.

– Что, если ты тоже умрешь? Я боюсь, ты ведь тоже можешь умереть.

Ольга закашлялась. Она задыхалась от кашля, на носовом платке остались следы крови.

– Мама, ты действительно очень больна. Я знаю.

– Да, я больна. – Ольга решилась. В конце концов пусть Лия узнает правду сейчас, когда ей восемь, все равно через год или раньше ей придется столкнуться с реальностью. – Возможно, я умру, дорогая.

– Я не хочу, чтобы ты умирала. Ты не можешь. У меня тогда никого не останется.

– Это, увы, от нас не зависит. Слушай, что я скажу, слушай очень внимательно. Ты уже большая девочка, в третьем классе, я могу говорить с тобой о серьезных вещах. Я напишу тебе имя и адрес той доброй дамы, что была здесь. Хенни Рот. Записку я положу в коробку и спрячу под белье. Если со мной что-нибудь случится, ты пойдешь к ней. Или попросишь кого-нибудь.

– Зачем, зачем?

Ольга постаралась, чтобы голос ее не дрожал.

– Она обещала мне присмотреть за тобой. Я уверена, она возьмет тебя к себе. У тебя будет хороший дом.

Лия прижалась к коленям Ольги.

– Но я не хочу жить с ней. Я ни с кем не хочу жить, кроме тебя.

Ольга нежно отстранила ее.

– Не подходи ко мне слишком близко, я могу опять закашляться. Дорогая, тебе будет у них хорошо. Если бы я не была в этом уверена, я бы ни за что на это не согласилась, правда?

Девочка зарыдала, положив голову на стол.

– Лия, у тебя будет много платьев. Розовые, любые, какие захочешь.

Мать тщательно подбирала слова. Оставалось так мало времени, чтобы подготовить ребенка.

– И игрушек тоже. Все то, чего я не могу тебе дать. Может, даже кукольный домик.

– Я не хочу кукольного домика, – послышалось сквозь рыдания.

– Конечно, хочешь. Ты только о нем и говоришь с тех пор, как увидела картинку в книге.

Маленькие плечи сотрясались от рыданий… Медленно, очень медленно рыдания стали затихать… Наконец Лия подняла голову, вытирая щеки тыльной стороной ладони.

– А еще, – продолжала Ольга, – они будут иногда катать тебя в автомобиле, я уверена. – Она сама слышала, каким сладким, как у искусительницы, стал ее голос, но одновременно в нем звучала мольба. – Ты умная девочка, Лия, помни об этом. Из тебя выйдет толк. Борись за то, что тебе нужно, за справедливость. Ты хорошая девочка, ты сумеешь понять, что хорошо, а что плохо. Я пыталась научить тебя этому.

В темных смышленых глазах ребенка засветилось понимание, но тем не менее она пробормотала:

– Все равно я не хочу туда идти.

– Сейчас мы не будем больше говорить об этом. Сними платье, я расчешу тебе волосы.

Теплые волосы кудрявились под материнскими пальцами. Ольга молча ритмично водила по ним расческой, ничем не выдавая собственных страданий.

Как странно думать, что другие руки будут расчесывать эти волосы. Пройдет первый приступ горя и со временем, хотя и не скоро, Лия привыкнет к этим другим рукам, забудет о материнских. Мать превратится в смутный образ, наполовину забытый голос, имя, которое положено чтить. Мать. Умершая мать. Это кажется нереальным, невозможным.

Смерть пришла скорее, чем можно было предположить. Для нее это благо, подумала Хенни, ее страдания кончились.

Прямо с похорон она отправилась за вещами Лии: немного одежды, старая драная кукла, такие же старые драные книги, альбом для рисования и карандаши. Теперь они стояли в комнате, заставленной швейными машинками, умолкнувшими сегодня на время, пока их хозяева провожали Ольгу в последний путь – на Бруклинское кладбище. Им хотелось поскорее уйти, но они не знали, как это сделать, чтобы не показаться грубыми.

Дэн с Фредди остались в дверях. У Фредди был серьезный вид. Он был испуган – это было его первое знакомство со смертью. Хенни не хотела брать его с собой, но Дэн настоял. В одиннадцать лет, сказал он, пора получить представление и об этой стороне нашего бытия. Вдобавок, раз Хенни твердо решила принять в семью чужого ребенка, Фредди следует собственными глазами увидеть, чем это вызвано. Что ж, это имело смысл. И вот они стояли там, наблюдая. Фредди, судя по всему, был очень взволнован, Дэн – молчалив и сдержан.

Хенни достала кошелек.

– Кто из вас собирал деньги?

Один из мужчин ответил, что он. Несколько человек, объяснил он, согласились внести деньги, чтобы бедную женщину не пришлось хоронить на кладбище для бродяг.

– Я оставлю вам деньги. Их хватит на покрытие всех расходов и кое-что останется для вашей семьи. – Хенни с трудом удерживалась от слез и быстро закончила: – Вы были так добры к ней.

Мать семейства схватила Хенни за руку.

– Вы ангел, настоящий ангел.

– Не я, – ответила Хенни. – Это деньги моей сестры и ее мужа. Они захотели помочь, когда узнали.

– Слышишь, Лия? – женщина взяла Лию за подбородок. Лицо у девочки опухло от слез, глаза были испуганными, она хлюпала носом. – Ты идешь к хорошим людям. Твоя мама знала, что делает. Но ты и нас не забудешь, правда? – и, не дожидаясь ответа, обратилась к Хенни: – Она хорошая девочка, у вас с ней не будет хлопот. И такая умная для своих лет. Вы не пожалеете. Через несколько лет она сможет работать. Ты все свои вещи собрала, Лия? Не заставляй себя ждать.

Хенни поняла, что они спешат вернуться к прерванной работе – и так потеряли полдня. Она взяла Лию за руку. Маленькая ручка крепко сжала ее руку; девочка сознавала, что в ней вся ее надежда.

– Ну что ж, – нарочито бодро сказала Хенни, – тогда мы, пожалуй, пойдем.

Они поехали домой на трамвае. Картонная коробка со скудными пожитками Лии стояла на полу между Хенни и Дэном. Через проход от них сидели Лия и Фредди. Хенни украдкой наблюдала за ними, пока Дэн читал газету.

Какое уродливое на ней пальто, думала она. Надо будет завтра же пойти в магазин. И хорошее покрывало на кровать тоже надо будет купить. Какое счастье, что у нас пустует эта маленькая задняя комната. Ее можно переоборудовать для Лии. Выкрасить в желтый цвет, она станет такой солнечной. И поставить полку для кукол. И купить ей новых кукол. Пусть ей покажется, что она попала в сказку. О, Фредди ей что-то рассказывает, она даже слегка улыбается. Как же ей должно быть страшно. А Фредди уже потянулся к ней.

Он понимает. Он не будет ревновать, не возненавидит ее. Нежная душа, Фредди. Я видела его лицо, когда Лия плакала у могилы. Какие жалкие похороны; кучка чужих людей, которым не терпелось покончить со всем поскорее. Комья холодной земли, падающие в могилу, глухие удары о крышку гроба. Запомнит ли она все это? И крики ласточек.

От остановки трамвая они пешком пошли к дому. Апрельский день, пасмурный с утра, сейчас прояснился, из-за туч проглядывало солнышко. На больших клумбах на Вашингтон-сквер трепетали на ветру белые и желтые нарциссы.

Лия остановилась.

– Я никогда не видела столько цветов, – прошептала она и застыла, не в силах отвести от них глаз.

Появилась няня с коляской, в которой лежал младенец, завернутый во что-то белое с многочисленными оборками – бантами. В глазах Лии застыло изумление. Голова ее вертелась из стороны в сторону как на шарнирах. Все, что она видела на площади, казалось ей чудом: два джентльмена в полосатых брюках и шелковых цилиндрах, ландо с кучером в темно-бордовой ливрее, толстая старуха в шляпе, украшенной длинными черными страусовыми перьями. Чудо за чудом.

Сколько в ней интереса ко всему, подумала Хенни. И она сильная по натуре; она быстро сумеет приспособиться к новому для нее окружению. Вслух она ласково сказала:

– Завтра мы отправимся на прогулку, и я покажу тебе все вокруг и твою новую школу. А сейчас пора идти, мне еще надо приготовить обед. Ты есть хочешь?

Лия кивнула. Нечего было и спрашивать, она, наверное, постоянно хотела есть.

– Зови меня тетя Хенни, дорогая, и говори, когда проголодаешься или тебе что-то понадобится.

Глаза девочки снова наполнились слезами. Это из-за моих добрых слов, догадалась Хенни. Чужая доброта часто вызывает у людей слезы, тем более в такой день. И она деловым тоном закончила:

– Поторапливайтесь, вы, двое. Уже поздно.

Лия с Фредди ушли вперед. Мальчик что-то говорил ей.

– Когда ты освоишь шашки, – донеслось до Хенни и Дэна, – я, может быть, научу тебя играть в шахматы. Я сам уже неплохо играю.

– По-моему, он счастлив, что она будет жить с нами, – заметил Дэн.

– А ты все еще думаешь, что я приняла ошибочное решение?

– Неважно, что я думаю. Что сделано, то сделано, и мне нужно принять это.

– Посмотри, как блестят на солнце ее волосы. Она очаровательный ребенок, ты должен признать это.