Текст книги "Золотая чаша"

И вдруг она осознала, что он подавляет рыдание.

– Я знаю, я не всегда вел себя как положено мужчине. Я причинил тебе боль. Посмотри на меня, Хенни, пожалуйста.

Он взял ее за подбородок, и она увидела слезы в его глазах.

– Я не хотел, чтобы ты страдала. Но со мной нелегко. Я совершаю много ошибок, я не слишком внимателен. Но я исправлюсь, поверь мне.

– Хотелось бы.

– Тогда поверь мне. Я раскаиваюсь. О Господи, как я раскаиваюсь.

С таким выражением лица нельзя лгать. Нет, это невозможно.

– Поверь мне и отныне всегда верь мне.

Она молчала. Желание верить боролось с сомнениями и колебаниями. Но его слезы растопили ее сердце. Болезненный нарыв недоверия и горя в ее душе прорвался, она разрыдалась.

– Я не хочу умирать, – рыдала она. – Я не это имела в виду.

– Конечно, нет. Ты будешь жить. Милая моя Хенни.

Он целовал ей волосы, их слезы смешались, они прижались друг к другу, и его губы нашли ее губы. Ее обволакивало тепло его тела; в нем растаяли ее страх, ярость, чувство уязвленного самолюбия, и им на смену пришло спасительное облегчение.

– Ты чудесная, храбрая.

– Не знаю.

– Да. Да. Чудесная и храбрая.

Они долго стояли, прижавшись друг к другу, потом Хенни улыбнулась и привычным жестом откинула прядь волос у него со лба.

– Я позабочусь о тебе, Хенни. И я поговорю с дядей Дэвидом, пусть даже ему и хочется убить меня.

Теперь она могла смеяться.

– Да он вовсе этого не хочет.

– Я позабочусь о тебе. Не бойся ничего. Я здесь с тобой. Я всегда буду с тобой.

Да, да, забыть обо всем, ни о чем не спрашивать, начать с начала.

– Я не понимаю этой внезапной спешки, – сказала, нахмурившись, Анжелика. – И почему твой отец идет в этом вопросе на поводу у Дэна.

– Папа рад за меня.

– Все это какая-то загадка. Ни с того ни с сего твой отец начал его нахваливать. Он такой образованный, он ученый. Какое это имеет значение?

«Это потому, что папа знает, какой несчастной я себя чувствовала, – подумала Хенни. – А может, он догадывается и об истинной причине «спешки».

– Подожди до весны, – вступила в разговор Флоренс. – За зиму мы как следует все подготовим. Теперь, когда вы обручены, можно не торопиться.

– Флоренс, мы не хотим ждать.

– Тогда придется поспешить с приглашениями. Ах, Хенни, устроим все у меня. Ты будешь спускаться по лестнице. Я украшу перила гирляндами из аспарагуса…

– Спасибо тебе за предложение, но я бы не хотела пышной церемонии. И пусть все состоится у нас дома.

– Но у Флоренс было бы так красиво, – возразила Анжелика. – Тебе не следует отказываться.

– Папа будет счастлив, если мы устроим свадьбу здесь.

– Пожалуй, она права, – нехотя согласилась Флоренс. – Ты же знаешь, он до сих пор переживает, что я выходила замуж не у нас дома.

Анжелика вздохнула. «Она не испытывает радости, – подумала Хенни, – вот если бы я выходила замуж за того, кто ей нравится, она бы чувствовала себя куда бодрее». И, как ни странно, ею овладела жалость к матери, которую постигло, как та сама считала, очередное разочарование.

– По крайней мере, позволь мне помочь с платьем, – сказала Флоренс, исполненная энергии и добрых намерений. – Белый бархат? Нет, не бархат, его так редко можно носить. Лучше парча или муаровый шелк. Тогда ты сможешь после надевать его на званые обеды. Ты ведь такая практичная.

– Сомневаюсь, что мы будем ходить на званые обеды.

– Ну, не будешь же ты все время сидеть в четырех стенах, живя в Нью-Йорке. Итак, пойдем по магазинам в понедельник. Начнем с Бродвея, с «Лорд энд Тейлор». Потом «МакКрири». Мы с Уолтером решили дать тебе Чек, чтобы было с чем начинать.

Хенни почти не слышала ее. Все было под контролем. О ней заботились.

Правда, однажды ночью она проснулась в холодном поту от кошмара: она поднималась по крутой лестнице с ребенком на руках – он был таким тяжелым – подходила к комнате Дэна и звонила в дверь; она звонила и звонила, но никто не открывал ей, и она с ужасом понимала, что он на ней не женится.

Проснувшись, она потянулась к кольцу, дешевенькому бриллиантовому кольцу, принадлежавшему матери Дэна. Она любила вертеть его на пальце, видя в нем доказательство и обещание. Затем положила руку на живот, где уже зрела новая жизнь, которая зародилась благодаря Дэну и которая соединила их.

Чувство невероятного облегчения нахлынуло на нее. Оно было сродни чувству благодарности, испытываемому утопающим, которому только что спасли жизнь. Она долго лежала без сна, улыбаясь в темноте.

Мальчик, которому дали имя Фредерик в честь отца Дэна и которого сразу же стали называть Фредди, родился, как сообщил семье дядя Дэвид, исключительно большим и сильным для семимесячного ребенка. И роды, к счастью, прошли на удивление легко.

Вся семья пришла в больницу – родители Хенни, Флоренс и Уолтер с маленьким Полом.

– Мы послали коляску тебе домой, – сказала Флоренс. – Темно-голубая английская коляска, в такой не стыдно лежать и наследному принцу.

Хенни с Дэном уже купили довольно приличную плетеную коляску с верхом – она рекламировалась в каталоге «Сирз» и стоила всего тринадцать долларов. Что ж, они просто вернут ее, нельзя обижать Флоренс.

– Теперь ты не будешь больше ходить со мной в парк, – сказал Пол.

– Конечно, буду. Почему же нет?

– Потому что теперь у тебя есть он, и меня ты больше не будешь любить.

Все засмеялись, кроме Хенни, которая, взяв Пола за руку, серьезно сказала:

– Я буду любить вас обоих. Ты будешь помогать мне воспитывать Фредди, учить его, потому что ты старше. И Фредди тебя полюбит. Вы всю жизнь будете любить друг друга.

– Его ты будешь любить больше, – возразил Пол, – потому что он твой.

«Какой же Пол умный мальчик! Он умеет понять и принять вещи такими, какие они есть. Благословенный ребенок», – подумала Хенни и ничего не ответила, но продолжала держать его руку в своей до самого его ухода.

Она осталась с Дэном и младенцем, лежавшим в колыбельке рядом с кроватью. Дэн встал на колени, так что его лицо оказалось вровень с лицом Хенни. Он принес ей розы и матерчатую кошку.

– Ты и ребенок, – произнес он дрожащим голосом. – Я вас недостоин.

Она погладила его по волосам.

– Не говори так. Это неправда.

– Да… за эти последние месяцы, когда мы жили вместе, я сумел в полной мере оценить, какая у тебя прекрасная душа. Мне стыдно за многие свои поступки. Ты не представляешь, как я…

Тронутая до глубины души, она прошептала:

– Я не хочу этого слушать. Мы вместе, а остальное не важно.

Он выпрямился.

– Ну хорошо. Ты знаешь, что я только что сделал? Купил билеты на концерт. Будут исполнять новую вещь Дебюсси «Послеполуденный отдых фавна». Говорят, это что-то изумительное. Мы пообедаем и устроим себе праздник, когда ты поправишься.

– Поправлюсь? Да я прекрасно себя чувствую, лучше и быть не может.

После ухода Дэна она осталась одна с ребенком. Маленький комочек под белым одеяльцем. Он спал, лежа на животе, была видна одна щечка и редкие волосики на голой головке. Одна ручка высунулась из-под одеяла; крошечные пальчики пытались ухватить гладкую простыню. Во сне он чмокал губами и, наклонившись, Хенни увидела, как подрагивают белые веки. Она подумала, что ему, возможно, снится кормление. Несколько минут Хенни, опершись на локоть, созерцала это чудо, которое она произвела на свет.

Солнечные лучи светили теперь прямо в окно, наполняя комнату дремотным теплом. Хенни снова откинулась на подушку.

Казалось невероятным, что всего несколько часов назад этот маленький человечек жил в ее теле. И тут же она посмеялась над собственным изумлением; наверняка, каждая женщина, родив ребенка, испытывает то же самое. Никакого чуда здесь нет.

Во всяком случае он здесь со мной, мы семья, у нас есть будущее. И я наконец нашла самое себя.

ГЛАВА 3

Последний день года, последний день века. Везде царит атмосфера предшествующего празднику радостного предвкушения, смешанного с сожалением, какое испытываешь, расставаясь с насиженным местом.

Хенни оглядывает свою семью. Последние часы девятнадцатого века мы провели вместе, скажем мы много лет спустя и вспомним этот вечер с элегической грустью. На секунду она представляет, какой станет через много лет – старая женщина сидит в большом кресле, может, кресле-качалке, ноги скрещены, руки, в пятнах от старости, сложены на животе – но сразу пытается выбросить из головы эту воображаемую картину.

Весь вечер она испытывала чудесное чувство благополучия. В доме все в порядке. Всего хватает, хотя и не с избытком. Только серебряный чайный сервиз, один из тех, которые бабушке удалось спрятать в лесу во время Гражданской войны, здесь неуместен. Замысловатые, филигранной работы, чайники и молочники с романским орнаментом не смотрятся на простом столе в «миссионерском»[13]13
  Стиль мебели, распространенный в Америке в конце XIX – начале XX века. Имитировал обстановку первых испанских миссий в Калифорнии – предельно простая, тяжеловесная мебель из темного дерева.


[Закрыть] стиле.

– «Миссионерская» мебель? – воскликнула Флоренс, когда они купили ее. – Эти простенькие мещанские вещи?»

«Дэн не считает их простенькими».

«Но в них отсутствует подлинный стиль. Только простолюдины могут ею увлекаться».

«Она и сделана для простых людей, добротная и без претензий. Поэтому она и нравится Дэну».

Ей никогда не хотелось иметь вещи, о которых мечтали мама и Флоренс. Дурно иметь больше того, что тебе необходимо. К тому же излишек вещей ее угнетает.

У них с Дэном веселые светлые комнаты. Дэн покрасил стены и потолок белой краской, не считаясь с тем, что в моде были темные обои с крупным рисунком. Но густые темные цвета давят на вас, а белый цвет словно притягивает воздух и солнечные лучи. У них солнечная квартира. Из кухонного окна Хенни видны зеленые дворы богатых особняков на Восточном Бродвее, меньше чем в квартале от них. Хенни сшила на окна тонкие занавеси, а Дэн смастерил книжные полки. Ей доставляет удовольствие наблюдать, как постепенно полки заполняются книгами; книги – единственная роскошь, которую они себе позволяют. Книги стоят аккуратными рядами. Порядок, по мнению Хенни, создает впечатление уюта и завершенности.

К счастью в заднем холле есть большой чулан, в котором Дэн, не отличающийся аккуратностью, держит свои вещи; газеты и брошюры лежат там вперемешку с письмами – он хранит все полученные письма – и все это постоянно вываливается из коробок и валяется на полу. Хенни внутренне улыбается: чулан отражает натуру Дэна – смелую, вольную, широкую, беззаботную.

Она переводит взгляд на старое пианино; на этом пианино Дэн учит играть Фредди. Все вещи, так или иначе связанные с Дэном, всегда притягивают ее взгляд. И чудесное чувство благополучия снова снисходит на нее.

Они славно отобедали: индейка, репа, картофель, рогалики, домашний мармелад. Настал черед фруктов и сладкого – они сервированы на круглом столе в гостиной.

– Прекрасный обед, – говорит мать Хенни. – Я восхищаюсь тем, как ты научилась вести хозяйство. Я росла, не зная, как вскипятить воду, и, как всем известно, так этому и не научилась. Да, превосходный обед, хотя должна заметить, что в нашем климате всегда ощущается нехватка зелени. Приходится ждать лета, чтобы попробовать свежих овощей и фруктов, если только у вас нет возможности купить парниковые. О, где вы это достали? – восклицает она, когда Дэн вносит вазу с апельсинами.

– Подарок от Флоренс и Уолтера, – объясняет Дэн. Анжелика довольна.

– Флоренс такая внимательная, правда? Жаль, они не смогли прийти, но им пришлось пойти на прием. От некоторых светских обязанностей нельзя отказываться.

По холлу вприпрыжку пробегает Альфи с Фредди на плечах; худые ноги мальчика в черных хлопчатобумажных чулках болтаются на широкой груди его дяди.

– Вы знаете, что я видел слонов в зоопарке? – кричит он. – Они едят носами.

– Нет, – поправляет Пол. – Своими длинными носами они только берут пищу. А рот у них внизу, разве ты не помнишь?

Фредди смеется, показывая превосходные маленькие зубы. У него короткая верхняя губа, которая сразу начинает подрагивать от любого его переживания.

«Если бы я не видел его минуту спустя после рождения, я бы не поверил, что он наш», – любит говорить Дэн. – «Он слишком красив».

Это похвала с каким-то сомнительным оттенком. Мальчик светловолосый, но все равно любой с первого взгляда скажет, что это сын Дэна: тот же подбородок с ямочкой, крутой лоб, те же глаза с тяжелыми веками. Для шестилетнего он слишком мал; он очень хрупкий и пугливый ребенок.

– Я хочу снова увидеть слона и мартышек, – требовательно говорит Фредди, когда Альфи опускает его на пол. – Пол, ты сказал, что мы возьмем орехи для мартышек.

– Зимой слишком холодно. Мы пойдем в зоопарк весной, – отвечает Пол.

Больше всех Фредди любит Пола. На втором месте – дядя Альфи. У Фредди нет знакомых мальчиков его возраста. Пола и Альфи он любит потому, что они добры и нежны с ним. Хенни прекрасно это понимает, но никогда не говорит об этом с Дэном. По какой-то непонятной причине, может из опасения, что Дэну это не понравится, она держит эти мысли при себе.

Альфи, поставив Фредди на пол, ловит взгляд Хенни и весело ей подмигивает. Альфи счастлив. Он почти всегда счастлив, а сегодня особенно – сегодня он пришел с девушкой, на которой хочет жениться, спокойной, уравновешенной Эмили, дочкой этих ужасных Хьюзов, чьи возражения против брака дочери с Альфи представляются препятствием столь же непреодолимым, как гора. Родители Хенни тоже против этого брака, но их возражения – гора не столь высокая.

Эмили стоит у письменного стола в углу комнаты; дядя Дэвид показывает ей альбом с фотографиями Матью Брейди о Гражданской войне. Она вежливо слушает восторженные пояснения старика. Ее светлые волосы, собранные в высокую прическу и сколотые черепаховым гребнем, как корона увенчивают ее чисто саксонского типа лицо с правильными чертами; она абсолютно спокойна и, как представляется Хенни, не имеет возраста. Так же она выглядела ребенком, такой же или почти такой же останется в старости. Сейчас, когда она склонила голову над альбомом, ее стройная нежная шея вызывает почему-то чувство жалости.

Как все сложно, думает Хенни, а должно бы быть просто. Желание двух людей быть вместе. Но всегда находится какая-то сила, которая угрожает разъединить их. В данном случае это религия. В моем… не знаю. Мы никогда не говорим об этом. На минуту она закрывает глаза, словно желая отогнать эту мысль.

Потом снова смотрит на Эмили. Им надо что-то решать и поскорее. Альфи не должен заставлять ее ждать. Для женщины это самое тяжкое испытание. На слове «тяжкое» губы Хенни непроизвольно начинают двигаться, складываются в жесткую линию, хотя она не издает ни звука.

Она вспоминает об обязанностях хозяйки и начинает резать торт.

– Это русский торт с кремом. Я его впервые испекла. Надеюсь, он удался. Одна из моих старых учениц, моя подруга Ольга, дала мне рецепт своей мамы. Я испекла сразу два, второй послала ей; самой ей печь негде, да и не только печь. После смерти мужа – туберкулез, обычная вещь – она осталась без квартиры. Она и ее маленькая Дочка, чудесная девочка, снимают угол. Я у них никогда не была, но могу представить, что это такое. Вот этот кусок для тебя, Пол.

– Я хочу кусок побольше, – просит Пол.

– И как это в тебя столько вмещается, – с любовью замечает Анжелика. – Слава Богу, что ты не толстеешь, как твой дядя Альфи.

Пол проводит пальцем по своему воротнику Бастер Браун.[14]14
  Широкий крахмальный воротник с закругленными концами.


[Закрыть] В гости к Ротам его собирала мама, так что он пришел в своем лучшем костюме с виндзорским галстуком,[15]15
  Широкий черный шелковый галстук; завязывается свободным узлом.


[Закрыть] более уместным в гостиной его родителей, чем в этом доме.

Пол почти взрослый. В двенадцатилетнем мальчике угадывается характер будущего мужчины. У него задумчивое серьезное выражение лица, которому так не соответствуют частые всплески живого интереса ко всему, что его окружает. Можно сказать – и многие так и говорят – что у него аристократическая внешность. Как же Дэн ненавидит это слово, думает Хенни, которая и сама не часто его употребляет. Однако именно это слово лучше всего подходит Полу. Аристократизм чувствуется в его осанке и в твердом взгляде ярко-синих глаз, цвет которых кажется еще более поразительным на смуглом лице. Его облик говорит о решительности и воле.

Неожиданно встревожившись, Хенни пытается вспомнить, каким был Пол шесть лет назад, когда ему было столько же, сколько сейчас Фредди. Пол был более смелым. Он без страха подходил к чужим собакам, пускал свою лодочку на озере в Центральном парке, сам падал в это озеро и смеялся, когда его вытаскивали. А Фредди робкий… у него отличное здоровье и он почти не болеет, но он не любит шумных игр, не любит устраивать шутливые потасовки, даже с Дэном.

Может, Фредди будущий музыкальный гений, спрашивает себя Хенни. Дэн говорит, у него есть талант. А может она ослеплена любовью к своему единственному чаду?

Мир так жесток. По улицам Ист-сайда слоняются ватаги бездомных мальчишек, некоторые из них не старше Фредди. Они спят в подъездах, бегают за несколько центов с поручениями в салуны, а то и места похуже. Безжалостный мир. Ее ребенок не смог бы в одиночку в нем выжить. Слава Богу, ему и не придется этого делать.

Как ни странно, но когда она думает о том, что было бы, окажись Пол в подобной ситуации, она вполне может представить, как он приспосабливается к этому миру, постигает приемы выживания в нем. Фредди бросает Полу вызов:

– Спорим, я обыграю тебя в шашки.

Они достают доску и раскладывают ее на полу.

– Пол всегда так терпелив с Фредди, – замечает Анжелика. – Впрочем, это и понятно, ведь ни у того, ни у другого нет родного брата.

«Но почему у Пола нет брата, почему Флоренс не захотела завести больше детей? Этого я никогда не пойму, – с горечью думает Хенни. – На ее месте я бы завела пятерых. Когда-то Дэн сказал, что я не забеременею, а я забеременела. Теперь же, когда мы почти шесть лет хотим второго ребенка, ничего не получается».

– Да, – продолжает Анжелика, – плохо, что у Пола нет брата. Он бы тогда не надоедал тебе так своими частыми приходами.

– Мама! Он мне не надоедает. Ему у нас нравится, и мы его любим.

Она должна понимать, что Пол приходит к ним не только из желания поиграть с маленьким кузеном. Конечно, малыш забавляет его, но приходит он главным образом потому, что ему нравится атмосфера их дома, ощущение свободы в нем. Дэн, прекрасный педагог, относится к Полу как к равному. Хенни вспоминает, как они сидят на кухне, пока она готовит, и разговаривают о политике, электричестве, опере, рабочем движении, обо всем на свете. Дэн, живой и энергичный, рисует в воздухе руками какие-то фигуры, желая сделать свои объяснения более доходчивыми. Пол слушает внимательно, ему не терпится узнать больше, иногда он пытается возражать. Они всегда сидят на кухне – там стоит ваза с фруктами и кофейник, и там Дэн чувствует себя наиболее уютно. Хенни задается вопросом, будет ли он так же разговаривать с Фредди, когда тот вырастет.

Она вдруг почувствовала, что дядя Дэвид смотрит на нее.

– Дядя, ты на что смотришь?

– На тебя. Ты стала красивой, впрочем, я всегда это предсказывал.

Но она вовсе не стала красивой. Правда, она изменилась, расцвела, ее роскошные волосы и необычного разреза глаза теперь более заметны. Это благодаря Дэну, он научил ее всему. Она помнит, как стояла с ним у витрины парикмахерского салона, глядя на головы манекенов с моделями причесок, и Дэн уговаривал ее войти. Дэн любит, когда женщина следит за собой. Он всегда обращает внимание на хорошеньких ухоженных женщин… и каждый раз в сердце ей закрадывается холодок страха, но она старается тут же избавиться от этого ощущения.

– Ты и правда хорошо выглядишь, – тоном критика изрекает Анжелика, услышавшая замечание дяди Дэвида. – И как это тебе удается, когда у тебя на руках дом, ребенок, да еще ты тратишь время на своих бедняков в благотворительном центре?

– Я всего лишь делаю то, что мне нравится, – кротко отвечает Хенни.

– Ну, вы оба очень занятые люди, – продолжает мама; она явно ведет к чему-то еще. – Флоренс упомянула на днях, что Дэна назначили руководителем исследовательского отдела.

– Это пока не официально, поэтому мы не говорим об этом.

– А он все еще занимается своими опытами?

– Да, проводит в лаборатории каждую свободную минуту. Сейчас он работает над высоковольтным трансформатором, хотя, признаюсь, я и сама не понимаю, что это такое.

Мама откликается тоном вежливого неодобрения:

– Должно быть, это замечательно. Но деньги на этом не сделаешь.

– Он делает это не из-за денег, Анжелика, – вставляет дядя Дэвид.

– Но ты бы мог заработать кучу денег, если бы захотел, Дэн, – говорит Альфи.

Дэн кажется удивленным.

– Каким же это образом, Альфи?

– Ну, я не ученый, но я кое-что читал и знаю, что сейчас много работают над вещами вроде тех, о которых говорил ты. В газетах писали об идее какого-то изобретения передавать электрические сигналы по воздуху. Дж. П. Морган строит с этой целью башню где-то на Лонг-Айленде. Двести футов высотой. Думаю, этот изобретатель сделает на этом состояние.

– Что значит посылать электрические сигналы по воздуху? – вмешивается в разговор Пол; он явно заинтересован.

– Разговаривать на расстоянии. Люди будут слышать твой голос, находясь от тебя за много миль, так было написано. Звучит невероятно, правда?

– Нет, это очень даже возможно, – быстро говорит Дэн. – Это станет реальностью раньше, чем вы думаете.

– Тогда я прав, – кричит Альфи. – Почему бы тебе не продать какое-нибудь изобретение вроде этого, Дэн?

– Эти люди – гении, – отвечает Дэн. – А я далеко не гений ни в науке, ни в финансах. Я просто упорно работаю и доволен этим. – И он добавляет, вежливо, но решительно закрывая эту тему. – А как насчет лимонада, который вы с Эмили обещали сделать?

«Никто в моей семье не понимает его, кроме дяди Дэвида, – думает Хенни. – Ни ты, мама, подходящая ко всему с позиций, что сколько стоит. Ни ты, Флоренс, со своим скучным безупречно одетым мужем, который «так хорошо обеспечивает семью». Знаешь ли ты, что значит смотреть на своего мужа в комнате полной гостей, ловить его взгляд и испытывать чувство гордости? Потому что он лучше всех других мужчин. Или, проснувшись иной раз среди ночи и чувствуя его рядом, преисполниться такой огромной нежностью, от которой на глаза наворачиваются слезы».

Из кухни доносится смех Дэна, который пошел туда вслед за Альфи и Эмили. В этом смехе звучит та особая нотка, по которой Хенни определяет, что он в прекрасном настроении.

Он возвращается с кувшином и наливает два стакана – для папы и дяди Дэвида. Он очень внимателен к ним обоим, особенно к отцу, который быстро стареет, быстрее, чем дядя Дэвид.

– Ох, уж этот Альфи, – говорит Дэн, – умеет выбрать девушку. Она восхитительна. Куда бы он с ней ни пошел, все будут на нее заглядываться.

Анжелика с упреком возражает:

– Может, она и восхитительна, но это едва ли наш выбор, как даже вы можете понять.

– О, да, – отвечает Дэн, – а вы, я уверен, понимаете, что ваш сын тоже не выбор ее родителей.

– Выбор? Да они впадают в панику каждый раз, когда Альфи переступает порог их дома, боятся, как бы чего не вышло.

Дэн пожимает плечами.

– Возможно, ничего и не выйдет. В его возрасте у молодого человека может смениться десяток увлечений, прежде чем он остепенится. Если он вообще остепенится, – добавляет он из озорства.

Дядя Дэвид, подносивший стакан ко рту, со стуком ставит его на стол.

– Любой мужчина, достойный называться мужчиной, знает, когда время остепениться, – он четко выговаривает слова. – Либо оправдай доверие женщины, либо сразу оставь ее в покое. Одно или другое, ничего иного и быть не может.

Дэн ничего не отвечает, занявшись кувшином и подносом. Дядя Дэвид снова подносит стакан к губам. Его старческие глаза на долю секунды встречаются с глазами Хенни и прячутся за стеклами очков, под нависшими седыми бровями.

О чем хотели сказать ей эти добрые мудрые глаза? Сообщить что-то, чего она не знает? Или в них отразились лишь воспоминания о словах, сказанных когда-то давно? Словах, которые с тех пор никогда не повторялись. Наверное, так. Время от времени, чаще всего в середине ночи, когда ее мучает бессонница, болезненные сомнения помимо ее воли закрадываются ей в душу, но она никогда не говорит о них. Для ее душевного равновесия важно, чтобы они так и оставались скрытыми в ее душе. Выраженные словами, они обретут реальность.

Анжелику беспокоят собственные проблемы.

– Я искренне надеюсь, что у него появится новое увлечение, пусть даже не одно. Я ничего не имею против Эмили лично, но, – в голосе появляются негодующие нотки, – я всегда презирала браки между людьми разного вероисповедания, когда обряд бракосочетания совершает судья или, упаси Господи, клерк в муниципалитете. – Она вздыхает. – Конечно, мы пытались повлиять на Альфи, но не можем же мы связать его и запереть дома.

– Мужчина – бунтарь по натуре, – говорит Дэн. – Чем больше вы будете пытаться связать его, тем яростнее он будет вырываться.

Ответить на это нечего, и никто и не пытается, даже дядя Дэвид. Часы на камине бьют половину.

– Через полчаса наступит двадцатый век, – провозглашает Альфи.

– Половина двенадцатого. Фредди почти заснул над шашками. Дэн, ему пора в постель.

– Пусть встретит Новый год. Этот Новый год он надолго запомнит.

– Пожалуй, ты прав, – соглашается Хенни, и у нее вновь возникает ощущение значительности момента. – Это будет прекрасный век! Я предчувствую, что грядут великие события, хотя и не могу представить, какие.

– У минувшего века тоже были свои достоинства, – замечает дядя Дэвид, думая, наверное, о том, что едва ли ему суждено многое увидеть в новом веке. – Были свои свершения, свои герои…

– А провожаем мы его со стыдом, – перебивает Дэн. – Эта грязная война на Кубе…

– Да, правда, – вздыхает дядя Дэвид.

– Однако, – бодро добавляет Дэн, – я не теряю оптимизма. Двадцатый век будет лучше, Хенни права. Он будет лучше, благодаря молодому поколению.

Тикают часы на камине. Стрелки приближаются к полуночи.

Они открывают окно и, наклонившись, вдыхают морозный воздух. В городе светло, как днем. В каждом доме зажжены электрические или газовые лампы, свечи. Внизу на улице собралась толпа. Трубят жестяные рожки, пронзительно свистят свистки, кто-то бьет в барабан.

Внезапно в небо поднимается радостный крик, оглушительный, как гром или шум прибоя, словно слились воедино голоса всех жителей Нью-Йорка, приветствующих наступление первого января Нового года.

– Двенадцать часов. Тысяча девятисотый год наступил, – говорит Дэн.

На мгновение все замирают. Потом колдовское очарование момента проходит. Поцелуи, тосты. Фредди разбудили. Дэн берет его на руки и дает выпить глоточек вина. Альфи и Эмили без стеснения обнимают друг друга. Генри и Анжелика обмениваются чинным поцелуем. Хенни и Дэн, глядя друг другу в глаза, решают подождать, пока все уйдут, и они останутся вдвоем.

Гости достают свои пальто, собираясь уходить.

Их тела, сплетенные секунду назад, сейчас просто соприкасаются, создавая очаг золотого тепла в зимней ночи. Дэн смеется.

– Как это чудесно, – говорит он. – Ты когда-нибудь задумывалась над тем, как это чудесно?

– Я всегда об этом думаю, – шепчет она серьезно. Она не перестает удивляться тому, что они дают друг другу столько радости, что она дала ему радость, способна дать ее снова и всегда будет это делать.

– Никто бы не подумал, глядя на тебя, что ты можешь быть такой, – продолжает он. – У тебя вид добропорядочной дамы.

– Но не чопорный? – беспокоится она, потому что он ненавидит чопорность.

– Нет, не чопорный, просто очень положительный и серьезный. Но это хорошо, – он усмехается. – Пусть люди думают о тебе, что хотят. Ты моя. Я знаю, какая ты на самом деле.

Она целует его в шею.

– Да, я твоя. Навсегда. Твоя и только твоя.

– Ну, – говорит он с комическим негодованием, – я на это надеюсь. Если какой-то мужчина осмелится вообразить… он рискует головой.

«А ты?» – думает она. Руки, которые слишком долго не отнимают при рукопожатии или когда подают пальто; глаза, которые зовут и обещают, блестящие, сверкающие. Нет, нет, это все твое воображение, Хенни. Твои воспоминания. После всех этих лет, прожитых в этом доме, который вы вместе создали, в доме, в котором спит ваш любимый сынишка, на этой кровати в объятиях мужа, ты все еще помнишь. Но ты не должна. Не должна ради собственного покоя и душевного здоровья. Ты должна внушать себе, что все обстоит так, как тебе того хочется.

– Хенни?

– Да?

– Сердце мое!

Сердце мое – он любит называть ее так.

– Мы прошли долгий путь вместе.

– Да.

– Ты чудесная женщина. Ты хорошо на меня влияешь. Мне покойно с тобой.

Она хорошо на него влияет. Она знает, что это правда.

– У мальчика сегодня был настоящий праздник.

– Да, он чувствовал себя в центре внимания. Дэн зевает.

– Если мы заснем прямо сейчас, мы сможем проснуться пораньше и начать день, как положено, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Она понимает.

– Неужели тебе мало? – спрашивает она, придвигаясь к нему.

– Знаешь, есть такая примета: ты весь год будешь заниматься тем, с чего начнешь первый новогодний день. Вот будет здорово, если примета сбудется, как ты считаешь?

Хенни смеется.

– Изумительно, дорогой.

Нет, никаких сомнений нет и быть не может. Ему хорошо с ней. В таких вещах мужчина не может притворяться. Вот если бы только она была уверена, что она единственная.

Прекрати, Хенни, прекрати сейчас же.

– Я засыпаю, – говорит он.

– Я тоже.

Она закрывает глаза. Лежа в тепле, она и вправду начинает засыпать. Ей чудится, что сквозь закрытые веки она видит что-то розовое. Целых девять лет прошло со дня пожара, изменившего их жизни, а они все еще любят друг друга и всегда будут любить.

Конечно, всегда… Разве не так?