Текст книги "Золотая чаша"

– О, да, она чаровница, вырастет, будет такой же. Но главное для меня, видит Бог, чтобы ты была довольна. И я помогу тебе с ней, сделаю все, что в моих силах. Не беспокойся.

Хенни улыбнулась.

– Вот и хорошо.

ГЛАВА 5

После ужина Фредди сидит в своей комнате и, как считают домашние, делает уроки. Ему надо еще решить двенадцать задач и обозначить на контурной карте крупнейшие реки мира, но сегодня он не в состоянии думать ни о цифрах, ни о реках. Он может думать только о том, что случилось днем. Охваченный печальными мыслями, он кладет голову на руки.

А начался день так хорошо. По дороге в школу к нему подошел и дружелюбно заговорил с ним Боб Фишер, до этого не обращавший на него внимания, на завтрак ему положили в портфель пакет с большим куском яблочного пирога; за сочинение он получил А с минусом; и, самое главное, мистер Кокс попросил его сыграть на собрании в пятницу вместо заболевшего учителя музыки.

Фредди выбегает из школы, даже не дождавшись Боба Фишера; он должен поскорее рассказать об этом папе, ему не терпится увидеть, как тот обрадуется. Отец хочет, чтобы Фредди стал профессиональным музыкантом и часто повторяет, что у него есть для этого все данные. Он не рассердится, если Фредди придет к нему в лабораторию с такими новостями.

Фредди бежит всю дорогу, портфель колотит его по ногам. Он на полной скорости огибает углы, лишь изредка, когда начинает совсем задыхаться, замедляя свой бег, подбегает наконец к двери и звонит. Никто не отвечает. Но папа должен быть там. Он всегда работает в лаборатории в это время дня. Вдобавок, день сегодня пасмурный и видно, что внутри горит свет. Фредди звонит еще раз, подольше. Звонок уже не звенит, а воет, как гудок, противный звук, хочется заткнуть уши. Но все равно никто не открывает.

Может, папа задремал наверху? Или… не мог же он умереть, как Лиина мама. Фредди охватывает страх, который, правда, быстро проходит. Надо же вообразить такое. Затем он вспоминает, что у него есть ключ. Ну конечно! Он у него во внутреннем кармане портфеля вместе с ключом от дома, который ему дали на случай непредвиденных обстоятельств – вдруг, вернувшись из школы, он обнаружит, что дома никого нет, как в тот раз, когда маму арестовали. Правда с тех пор ничего подобного не случалось. Фредди тогда очень не понравилась вся эта история. Он не хочет, чтобы она участвовала в таких ужасных вещах, как драки и забастовки.

Он достает ключ и открывает дверь. Отца в лаборатории нет. Свисающие с потолка лампы освещают его бумаги и разложенные на столе штепсели и предохранители и разные другие приборы, в которых Фредди ничего не смыслит и которые его нисколько не интересуют. Значит, отец был здесь; должно быть, он наверху.

Фредди идет вглубь помещения. Он собирается подняться по лестнице и тут до него доносятся голоса. Он останавливается. Что-то удерживает его на месте… Кто-то смеется приятным журчащим сопрано… Кто? Не мама, в этом он уверен.

Слышится голос отца: «Ты самая чудесная, самая веселая девушка…»

Фредди словно примерз к нижней ступеньке лестницы.

Голос отца: «Останься подольше, мы же только начали». Приглушенный ответ. Смех. Молчание. И звуки, звуки. Фредди кажется, он знает, что означают эти звуки. Он не уверен, но, наверное, это то, о чем говорят старшие ребята в школьном туалете. Нет, он знает это наверняка, хотя предпочел бы не знать. Ведь это его отец. Его отец…

Он зажимает уши руками и стоит, уставившись в стену. В углу под потолком висит паутина, оставшаяся с прошлого лета. И как это паук забрался сюда? Он сосредоточенно размышляет над этим вопросом, чтобы не думать о том, что сейчас происходит наверху. Потом вдруг хватает свой портфель и идет, чуть ли не бежит – на сей раз на цыпочках – к входной двери.

Он плетется домой, еле волоча ноги, чувствуя себя больным. Ему ясно одно: он ни с кем не должен говорить об этом, и отца тоже не должен спрашивать, ни за что. Он и сам толком не понимает, почему этого не следует делать, знает лишь, что это было бы ужасно. А может, ничего и не было. Может, у него разыгралось воображение. Нет, воображение тут ни при чем.

Женский смех. Какое у нее право находиться в этой комнате наверху? Внезапно его охватывает гнев на эту неизвестную женщину.

Дома за ужином отец ведет себя так же, как всегда: войдя, целует маму, садится, разворачивает салфетку и начинает обсуждать все то, что заинтересовало его в сегодняшней «Нью-Йорк таймс». Фредди не в состоянии смотреть на него, не в состоянии ни о чем говорить. Зато Лия болтает без умолку. Собственно, Фредди и в обычные дни часто молчит, ему больше нравится слушать Лию, она так забавно обо всем рассуждает.

Его мысли обращаются к Лии. Уже год прошел с тех пор, как она к ним переехала. Она больше не плачет, но и в начале плакала не много. Она мужественная девочка. Смотрит в будущее как, по словам мамы, и положено нормальному человеку, а не сокрушается бесконечно о прошлом. А может, смерть легче перенести, чем предательство. Лия лишилась матери, но сохранила о ней прекрасные воспоминания. Воспоминания дают душе хоть какое-то утешение. Лия не сталкивалась ни с чем столь отвратительным, как…

Фредди поднимает голову. «Сегодня я чего-то лишился, – думает он. – Отца. Не в прямом смысле слова, конечно, но мое отношение к нему никогда не будет прежним».

И лучше бы ему не просить меня сыграть для него сегодня. Лучше ему этого не делать.

Вздохнув, он открывает учебник по математике.

ГЛАВА 6

Наступила рождественская неделя. В один из вечеров – он выдался промозглым и ненастным – Флоренс с Уолтером отмечали двадцать третью годовщину со дня своей свадьбы. Дом Вернеров, производивший обычно мрачноватое впечатление – это впечатление усиливалось в погожие ясные дни – в этот вечер, благодаря царившей в нем праздничной атмосфере, казался светлым и приветливым.

В большой квадратной столовой, как в бархатной коробке, сидели за столом гости. Стены, отделанные полированными дубовыми панелями, мягко поблескивали в свете полдюжины канделябров. На окнах висели тяжелые жаккардовые занавеси цвета сливы, пол закрывал персидский ковер того же цвета. Прямо над столом, накрытым на двадцать четыре персоны, висела большая люстра из богемского стекла. В ее рубиновом свете ярко-белыми огоньками вспыхивали бриллианты и серебро.

Гости доели черепаховый суп, супницу унесли, и Уолтер, сидевший во главе стола, принялся разрезать зажаренный целиком огромный кусок мяса. Две молоденькие горничные ходили вокруг стола, обслуживая гостей. Стол был заставлен серебряными блюдами, вазами, графинами, кувшинами с различными яствами и напитками: спаржа, мусс из омара, устрицы, персики в вине, салаты, соусы, суфле, пудинги, сыры, печенье, виноград, всевозможные вина.

Флоренс сидела в конце стола. Конец стола, мелькнула у Хенни мысль, превратился в почетное место, потому что там сидела Флоренс. У Флоренс был величественный вид; Уолтер в очках и с редеющими волосами выглядел не так внушительно. Следовало отдать Флоренс должное: ее роскошный туалет – платье с низким вырезом, расшитое бисером и отделанное по вырезу оборкой из гофрированного кружева – был ей к лицу и выгодно подчеркивал достоинства ее фигуры. Шею обвивала бархотка с бриллиантовой звездой. Да, Флоренс производила впечатление. Она держалась очень прямо и казалась выше, чем была на самом деле.

Мама не сводила с Флоренс глаз. Она так гордится этой своей дочерью, сумевшей окружить себя той роскошью, в которой недолгий период своего детства и юности жила сама мама.

К собственному удивлению, Хенни пребывала в отличном настроении. Ее нисколько не смущало, что она здесь чужеродный элемент – женщина «идущая не в ногу со светом», подвергшаяся однажды аресту, хотя и кратковременному. Пожалуй, это ее даже забавляло. Семья есть семья. Родственники могут расходиться во взглядах, но при этом оставаться в хороших отношениях.

Она с удовольствием ела и пила, радуясь триумфу сестры. Их старое тайное соперничество осталось в прошлом. Теперь Хенни чувствовала себя ровней Флоренс: обе замужние женщины, обе матери, исполненные того особого достоинства, которое приходит к женщинам с годами замужества и материнства.

По вполне понятной ассоциации от замужества и материнства мысли Хенни перекинулись на Альфи и Эмили. Семейная жизнь подействовала на них благотворно. Хенни прекрасно помнила – и вряд ли когда забудет – то хмурое утро, когда она присутствовала на церемонии бракосочетания Эмили и Альфи в здании муниципалитета. Церемония произвела на нее тягостное впечатление, которое не смог рассеять даже тот бесспорный факт, что молодые были влюблены друг в друга.

А какие отвратительные сцены предшествовали этому браку. Каких только оскорблений, порожденных неуемной гордыней, не наслушался Альфи в своем доме, а Эмили – еще более тяжких – в своем. Их отцы, связанные в силу финансовой необходимости узами партнерства, дошли до того, что практически перестали общаться друг с другом, ограничиваясь лишь вынужденными разговорами на деловые темы, хотя, по сути дела, у них не было оснований дуться друг на друга, поскольку каждый сделал все от него зависящее, чтобы помешать этому браку, удержать своего ребенка в общине единоверцев.

Но им не удалось разлучить Альфи и Эмили.

Зареванная Эмили в простом темном костюме мало походила на невесту. В маленькой дамской комнате Хенни пыталась подбодрить Эмили, вытирала ей заплаканные глаза и воспаленные щеки смоченным в холодной воде носовым платком.

– Я выгляжу ужасно, да, Хенни?

– Вовсе нет, дорогая. К тому же поля шляпы – кстати, она тебе очень идет – скрывают лицо.

– Мне так хотелось, чтобы и у меня было белое платье, и вуаль, и все остальное. Но меня огорчает не столько это, сколько то, что родители отказались присутствовать. Я поверить этому не могла.

Хьюзы предпочли уехать в этот день из города. Генри и Анжелика пришли, что делало им честь, хотя в лице Анжелики, стоявшей перед клерком муниципалитета, не было ни малейшей искры радости. Одним словом, начало было печальным.

И вот сейчас Альфи и Эмили, мужественно преодолевшие все препятствия на своем пути, сидели рядом – счастливые супруги, счастливые родители ребенка, чье рождение заставило дедушек и бабушек отказаться от вражды в пользу прохладного мира. Это был хрупкий мир… Устоявшийся порядок вещей не меняется единственно ради того, чтобы легче стало жить таким, как Эмили и Альфи, и их маленькой дочке, которая со временем станет… кем же она станет?

С минуту Хенни нежно смотрела на брата с женой, потом перевела взгляд на собственных детей. Фредди с Лией сидели на другом конце стола, и она могла видеть их лишь в профиль.

Фредди больше молчал; но он наверняка не упускал ни одной детали и позднее поделится с Хенни своими наблюдениями.

Зато Лия то и дело весело смеялась. Лия всегда кажется оживленной, лицо у нее открытое, смелое, радостное. За два года, прошедшие после смерти Ольги, она окончательно привыкла к своему новому дому и стала для них настоящей дочерью, во всяком случае для Хенни. Какое чудо и какое счастье, что малышка сумела быстро оправиться от пережитой трагедии.

Правда, Анжелика придерживалась на этот счет несколько иного мнения.

– Она не слишком-то грустит, эта девочка, оставшаяся сиротой, – частенько говорила она с неодобрением и добавляла: – Надеюсь, она не вставляет в свою речь выражений на идише в присутствии Фредди. В конце концов, это искаженный немецкий – и только.

На что Хенни обычно отвечала.

– Не знаю, с какой бы стати ей заговаривать на идише – у нас в доме его никто не понимает.

– Ну, как бы там ни было, – гнула свое Анжелика, – а я по-прежнему считаю, что ты сделала большую ошибку.

– Как бы там ни было, – откликалась Хенни ей в тон, – а я так не считаю.

Вот только отношение Дэна вызывало у нее беспокойство.

– Дэн, неужели она тебе не нравится?

– Как может не нравиться ребенок? Но она же не останется ребенком вечно, – отвечал он с непонятным сомнением в голосе.

Из-за реакции Дэна у Хенни иной раз возникала мысль, что она приняла слишком поспешное и необдуманное решение.

Но в целом все было хорошо с Лией. Она сумела переступить через свой «трущобный» опыт, она тянулась к знаниям, прекрасно справлялась с учебой, завела себе подруг и постоянно о них рассказывала.

Она такая, какой всегда хотелось быть мне, но какой я не была, подумала Хенни.

– Ты что-то притихла, Хенни, – обратилась к ней Флоренс, напоминая ей таким образом об обязанности гостьи поддерживать застольный разговор.

– Извини, – Хенни быстро улыбнулась, – это, наверное, потому, что я объелась.

Но она тут же вернулась к своим наблюдениям и своим мыслям. Собственно, общего разговора за столом не было. Отдельные группы гостей вели свои отдельные разговоры. На это торжество собрались все Вернеры, даже самые бедные и самые дальние родственники были приглашены, ибо «кровные узы превыше всего». Женщины, которым не часто представлялась возможность «выйти в свет», надели ради такого случая свои самые лучшие наряды.

Теперь, захлебываясь от восторга, они нахваливали все подряд – обед, цветы, дом, в то время как Уолтер и наиболее состоятельные из мужчин обсуждали деловую активность, процентные ставки, котировку акций, сделки с премией и обратной премией.

Дэн, с самого начала обеда уделявший все свое внимание соседке слева, сейчас был полностью поглощен разговором с ней. Эта живая девушка, дочка одного из кузенов Вернеров, судя по всему, наслаждалась этим разговором, так же как и Дэн. В его смехе Хенни различила хорошо ей знакомые чувственные нотки. Он наклонялся к девушке, тихо говоря ей что-то, будто у них был им одним известный секрет, а она вспыхивала и расцветала от его слов, явно принимая обычный флирт за нечто большее.

Если бы он не вел себя так! Хенни так хотелось, чтобы этого не было. Не то чтобы у него было на уме что-то серьезное, но ведь другие этого не знали. Он привлекал к себе внимание, и из-за его поведения внимание обращали и на Хенни. Гости бросали на нее взгляды, пытаясь угадать, сердится ли она, жалея ее, кроткую, послушную, терпеливую жену. Как бы ей ни хотелось крикнуть им в лицо: не суйте нос не в свое дело и не надо меня жалеть, по-настоящему он любит меня, только меня, она должна была притворяться, что ничего не замечает. Показать им, что она задета, было бы слабостью, которая обернулась бы еще большим унижением. А главное, нельзя было допустить, чтобы Дэн понял, что она заметила его флирт, и что он ей неприятен.

Самое забавное заключалось в том, что Дэн вовсе не хотел идти сегодня к Вернерам. Их приглашения и всегда-то не вызывали у него особого энтузиазма, а сегодня для его недовольства имелась и вполне конкретная причина: они вынуждены были пропустить вечеринку, которую устраивали их соседи по дому. На вечеринках такого рода Дэн чувствовал себя как рыба в воде, хотя на них – вот уж воистину необъяснимое противоречие – никогда не бывало привлекательных женщин.

– Вот кто живет настоящей жизнью, – ворчал Дэн, собираясь к Вернерам. – А в доме твоей сестры единственный, у кого в голове что-то есть, это Пол. Только с ним и можно поговорить о серьезных вещах, – и добавил: – Да, он единственный твой родственник, с кем я могу разговаривать теперь, когда дядя Дэвид находится в доме для престарелых.

Пол беседовал со своей соседкой, юной мисс Мариан, «Мими», Майер. Веснушчатая светленькая девушка, которой не исполнилось еще и шестнадцати, не обещала стать красавицей, но обладала элегантностью и уверенностью в себе.

– Майеры нам как родные, – с горделивой улыбкой говорила Флоренс, представляя их, забывая о том, что повторяет это не в первый раз.

Этим людям, размышляла Хенни, свойственна та особая непринужденность, которая отличает обладателей огромных состояний. А может, не столько огромных, сколько давних и нажитых законным путем. Она задавалась вопросом – и в какой-то момент даже ответила на него утвердительно – не питают ли семьи надежды на то, что Пол и Мариан со временем… Но потом отбросила эту мысль как нелепую. В Америке XX века никто не занимается «устройством» браков.

Пол, любивший, подобно Фредди и Хенни, наблюдать и анализировать, предавался за обедом размышлениям о самых разных вещах. Эти обеды, эти светские игры всегда казались ему невероятно скучными, а иногда в силу причин, которых он и сам не понимал, наблюдения за гостями наполняли его чувством печали. Взять, например, его двух дедов…

Отец его матери почти не участвовал в разговоре, он вообще был немногословен. Вперив отсутствующий взгляд в стену перед собой, он механически подносил вилку ко рту. Создавалось впечатление, что он не ощущает вкуса Пищи, и мысли его витают где-то далеко.

А вот дедушка Вернер чувствовал себя хозяином везде, куда бы он ни пришел, и в этом доме, принадлежавшем его сыну, тоже. Он был источником этого изобилия, которое в конечном итоге изольется и на Пола. Пол заерзал на стуле и взглянул на широкую грудь деда, увешанную золотыми цепочками. Что это за цепочки такие, подумал Пол, не может же он носить столько часов. По-английски дед говорил с сильным акцентом, как человек, приехавший в Америку не более года назад, хотя на самом деле его семья перебралась сюда, когда он был юношей, моложе, чем Пол сейчас. Но в его доме все говорили только по-немецки; он по-прежнему считал себя немцем и каждый год ездил в Германию. Пол даже сожалел немного о том, что этот человек вызывает у него неприязнь.

Обе бабушки – Вернер и Де Ривера – были Полу в общем-то безразличны. Про себя Пол всегда потешался над тем, до какой степени две старые дамы презирали друг друга (конечно, никто в семье ни за что не признал бы этого): бабушка Анжелика презирала немецкое происхождение бабушки Вернер, а у той презрение вызывала бедность аристократки-южанки. Внешне они были полной противоположностью: одна – подтянутая и элегантная; фигура другой выдавала большую любительницу поесть. Ее розовая плоть была обтянута черным в полоску шелком, но она смотрелась бы куда лучше в фартуке на кухне, занятая раскатыванием теста для струделя.

И все же, решил Пол, не такие уж они и плохие, и вообще, кто дал ему право…

Внесли десерт: ореховый торт с кофейным кремом – его традиционно пекли по торжественным случаям, мороженое с малиной и клубникой, выращенными в теплицах на Лонг-Айленде, плам-пудинг, верхушку которого лизали язычки голубого пламени. Две горничные беспрестанно расхаживали вокруг стола, и Пол следил за ними глазами: они двигались быстро и ловко, а их лица были такими же застывшими и лишенными всякого выражения, как лица восточных танцовщиц, хотя одна была ирландкой, а другая – венгеркой.

О чем они думали? Восхищались, завидовали, или же их мысли были заняты лишь тем, как бы не уронить тарелку? Пол часто думал о прислуге, живущей в их доме; одному Богу было известно, откуда и почему они появлялись и куда исчезали.

Обед растянулся на несколько часов. Воздух стал спертым от долгого горения свечей и запаха человеческих тел. Нежные кремовые лепестки раскрывшихся в тепле цветков гардении начали буреть по краям. Наконец Флоренс встала, давая понять, что обед окончен и можно выйти из-за стола.

Между двумя гостиными открыли раздвижные двери, так что получилась одна огромная комната, протянувшаяся во всю длину дома. Пока все занимались поисками места поудобнее, Пол подошел к Фредди.

– Тебе не слишком тягостно? – спросил он. Фредди удивленно округлил глаза.

– Тягостно? Почему? Все так красиво. Ты же знаешь, мне нравится бывать у вас.

Сбоку у задернутого портьерой прохода в холл стояла елка. Высотой футов в десять она была украшена серебряными снежинками, пурпурными шарами, а на верхушке укреплен позолоченный херувим. Фредди с удовольствием смотрел на нарядное дерево. А потом его охватил страх. Он вспомнил, как перед выходом из дома мама просила отца воздержаться от замечаний по поводу елки. В прошлом году он что-то такое сказал про елку, что не понравилось тете Флоренс. Конечно, она осталась вежливой и спокойной – как чудесно, должно быть, жить с людьми, которые всегда спокойны и не воспринимают все слишком эмоционально – но она явно рассердилась. Фредди это почувствовал.

– Вы ведь неверующий, Дэн, вы сами всегда об этом говорите, так какая вам разница? – возразила она тогда отцу. Фредди хорошо помнил ее слова. – Мы, по крайней мере, регулярно ходим в синагогу.

– И вы не усматриваете в этом противоречия? – спросил отец. – Не видите, насколько нелепо ваше поведение?

– Но это же просто символ счастья, – настаивала тетя Флоренс. – Вся Америка празднует Рождество, все дарят друг другу подарки, веселятся. Почему бы и нам не устроить праздник? Мы не вкладываем в это никакого иного смысла.

Потом мама бросила на отца один из своих «предостерегающих» взглядов, на которые он, впрочем, далеко не всегда обращал внимание. Однако на сей раз мамин взгляд подействовал, чему Фредди был очень рад. Обычно остановить отца, коль скоро он решил высказать свое мнение, было невозможно. В такие моменты он был как собака с костью; кто бы осмелился отобрать у собаки кость?

Конечно, им не следовало бы ставить елку. Даже Пол, который подходил к вопросам веры более вдумчиво, чем его, Фредди, родители, признал это. Но елка была такой красивой…

Какой же счастливчик Пол, что живет в этом доме. Здесь все – само совершенство.

– Как вам нравится новый портрет? – обратилась к дамам бабушка Анжелика.

Над камином висел портрет Флоренс, на котором она выглядела так же величественно, как принцесса Уэльсская. Дамы восхищенно заохали.

– О, чудесно! А ты, Флоренс, довольна?

– Ну, это, конечно, не Болдини, но неплохо, должна признать, – скромно ответила Флоренс.

– Я видела в журнале фотографию дамы, похожей на вас, – подала голос Лия.

– Правда? – доброжелательно спросила Флоренс.

– Да, на ней было платье, которое надевают к чаю, сфотографирована она где-то в Европе. Наверное, во Франции, но точно не в России. Она держала в руках чашку.

Дамы заулыбались. Маленькая протеже Хенни быстро набиралась ума-разума. Но откуда она узнала о платьях, надеваемых к чаю? У Хенни наверняка не было ни одного такого. Загадка, да и только.

– Лия интересуется модой, – объяснила Хенни. – И она делает очень красивые рисунки.

Хенни хотелось привлечь к Лие внимание, хотелось, чтобы все поняли, сколь многому она научилась, но дамы уже потеряли к ней интерес и стали рассаживаться вокруг камина.

– У нас во всем доме проводят электричество, – объявила Флоренс. – Им можно будет пользоваться со следующей недели. Уолтер и газ хочет оставить, вдруг произойдет какая-нибудь поломка.

– У вас и телефон есть, – с завистью заметила одна из «бедных» кузин.

– Чудесно было бы иметь телефон, – вздохнула Анжелика. – Сейчас мне приходится тащиться в магазин всякий раз, когда нужно позвонить дочери. Я уговариваю мужа обзавестись телефоном.

Старая миссис Вернер со смехом сказала:

– Подумать только, когда у нас поставили телефон, я сначала боялась им пользоваться. Мне все казалось, что из аппарата на меня что-то выпрыгнет. Но, – добавила она с довольным видом, – ко всяким новинкам быстро привыкаешь.

– Век чудес, – заметила другая дама. – Бог его знает, что еще они изобретут. Говорят, скоро мы все сможем летать в летательных машинах.

– Не может быть, – воскликнула еще одна дама с некоторым даже возмущением.

Они, видно, не читают газет, тоже с возмущением подумал Фредди. Неужели им не известно, что братья Райт уже поднимались в воздух в летательном аппарате и продержались почти полчаса.

Он поискал глазами Пола, с которым любил обсуждать подобные темы – я наверняка побоялся бы подняться в воздух, подумал он, вспомнив, как Пол говорил, что многое бы отдал за такую возможность – но Пол сидел на стуле в противоположном конце комнаты в компании мужчин, а так как места там больше не было, Фредди пришлось остаться рядом с женщинами.

Женщины говорили о таких скучных вещах. Однако сейчас они, видимо, обсуждали что-то интересное, потому что понизили голоса до шепота и наклонились друг к другу так, чтобы «мальчик» не слышал. Они говорили о дяде Альфи и тете Эмили, так же как и в тот раз, когда только что родилась их дочка, Мег.

– Он бы все равно не смог остаться в деле, – вздохнула бабушка Анжелика.

И почему всегда получалось, что ее слова вызывали споры, нагоняли тоску, вселяли беспокойство?

– Учитывая возражения Хьюзов против их брака, это было бы ужасно.

Сплошное уныние. Ее губы скорбно изогнулись на слове «ужасно». Но дядя Альфи и тетя Эмили казались такими счастливыми. Любой бы догадался об этом уже по одному тому, как лежала его рука на спинке ее стула.

– Да, это была, как говорят, полоса невезения. Он всегда интересовался недвижимостью, – продолжала бабушка Анжелика чуть пободрее, – и недавно на паях с двумя компаньонами приобрел небольшой дом неподалеку от Кэнал-стрит.

– Ну, – заявила старая миссис Вернер, – он, должно быть, пошел на жертвы ради жены.

– Альфи всегда все для нее делал, – отчеканила Анжелика.

Она заговорила громче, надеясь, что ее услышат мужчины в другом конце комнаты, но те, занятые бренди, не обратили внимания на ее слова.

– Альфи говорит, что в скором времени Нью-Йорк перегонит Лондон и превратится в главный город мира. Он все вкладывает в недвижимость.

А это уже сказано в пику моему отцу, сообразил Фредди.

«Трущобные дома», всегда говорил Дэн, когда при нем заходила речь о сделках дяди Альфи.

– Ваш сын, кажется, не кончал колледжа? – спросила миссис Вернер.

Она ведь отлично знает, что Альфи не учился в колледже, подумал Фредди. Вредная старуха, говорил о ней Пол, хотя она была его родной бабушкой.

– Его с юных лет интересовал только бизнес, – холодно ответила Анжелика. – У него прекрасное деловое чутье.

– Что ж, это не самый плохой выбор, – объявил подошедший к женщинам Уолтер Вернер. – А вообще, главное в жизни, по-моему, усердно трудиться и приносить хоть какую-то пользу людям.

– Да, усердно трудиться, – повторил его отец.

Они принесли стулья и уселись рядом с женщинами, образовав полукруг.

– Меня жизнь не баловала, я получил немало тычков и зуботычин, – продолжал Вернер-старший. – Это и было моим колледжем. Мой сын окончил Йель. А почему он смог это сделать? Да потому, что сначала я прошел школу тычков и зуботычин. Мой отец, как вы знаете, был уличным торговцем. Он привез меня в Америку мальчишкой. Да, он был уличным торговцем, и я не собираюсь это скрывать. Наоборот, я горжусь этим.

Его жена, которой, надо полагать, до смерти надоели рассказы мужа о своем простом происхождении, перебила его, обратившись к Полу:

– Сыграй нам что-нибудь, Пол. Пол рассмеялся.

– Я не играю. Я прекратил брать уроки лет десять назад.

– Нам всем надо послушать игру Фредди, – вмешалась Флоренс. – Он одаренный мальчик.

Фредди съежился. Его взгляд, обращенный к матери, был полон ужаса, вызванного одной лишь мыслью о том, что придется играть при чужих людях.

– Да, – подхватил Дэн, – он очень талантлив, хотя сам этого не сознает, или отказывается признать. Почему бы тебе не сыграть ту пьесу Моцарта, которую ты недавно разучил, Фредди?

В глазах Фредди светилась мольба. Хенни не смогла бы с уверенностью сказать, объяснялось ли это нежелание сыграть его обычной застенчивостью или сегодня на то были и какие-то иные причины. Ей показалось, что во взгляде сына, когда он смотрел на отца, появлялась неприязнь, даже враждебность, особенно когда Дэн попросил его сыграть. Но откуда бы взяться этой неприязни?

Хенни досадливо поморщилась: когда же, наконец, жизнь перестанет быть такой сложной.

Она тоже ответила мальчику взглядом; они привыкли понимать друг друга без слов: «Сыграй, Фредди, отец просит тебя. Он переживает из-за того, что ты так застенчив. Сыграй, пожалуйста».

– Мне обязательно это делать? – прошептал Фредди.

– Знаете, что? – предложила Флоренс. – Пока Фредди думает, пусть Мими сыграет для нас. Какую-нибудь немецкую песенку для бабушки. «Roslein auf der Heide», например, а, Мими? – И со свойственным ей тактом, всегда восхищавшим Хенни, перевела название для Эмили, не знавшей немецкого: «Розочка на лугу».

Мими села за рояль и бодро, но абсолютно бездарно заиграла незамысловатую вещицу. Господи, смешно было бы сравнивать ее игру с игрой Фредди. Дэн уставился в пространство, избегая встречаться взглядом с сыном. Его злила и тревожила излишняя стеснительность мальчика.

Фредди похож на меня, подумала Хенни, вспомнив себя в детстве и вдруг остро ощутила собственную вину, хотя, конечно, нелепо обвинять себя в том, что от тебя не зависит. В следующий момент у нее мелькнула мысль, что в четырнадцать лет Фредди пора бы и измениться, но она тут же сказала себе, что он никогда не изменится. Сердце ее исполнилось такой нежной любовью к сыну, таким огромным желанием защитить его, какие вряд ли возникли бы в ее душе, будь он похож на Пола… или на Лию…

Мими кончила играть и все зааплодировали. Девушка улыбнулась со смущенной гримаской, словно показывая, что она не против аплодисментов, хотя и понимает, насколько они незаслужены.

– Чудесно, – похвалила Флоренс. Мими покачала головой.

– Что вы, я такая бездарная.

– Ну, не больше, чем я, – заявил Пол. Миссис Майер погрозила ему пальцем.

– Не говори, Пол, мы-то знаем, какой ты. Ты ведь был одним из лучших учеников в школе. Сейчас в этой школе учится мой племянник, он говорит, о тебе там до сих пор вспоминают с восторгом.

Одна из кузин тут же спросила, что это за школа.

– Университетская школа Сака, – с готовностью ответил Уолтер Вернер. – Прекрасная школа, – с нажимом добавил он и повернулся к Дэну. – Вам бы следовало послать туда Фредди. Он необычный мальчик, это сразу видно. У него такой изумительно богатый лексикон.

– Я не могу позволить себе этого, а и мог бы, не отдал бы его в эту школу. – Дэн «завелся». – Я не одобряю частных школ.

Наступила минутная пауза, потом Флоренс добродушно возразила:

– Хотя вы и преподаете в государственной школе, Дэн – и поверьте, я сама поддерживаю идею бесплатного обучения – признайте все же, что частные школы имеют определенные преимущества: маленькие классы, более индивидуальный подход. Это относится и к девочкам. Они кончают…

– Не говоря уже о том, – перебила ее бабушка Вернер, – что частные школы сводят вместе молодых людей одного круга. Учась в одной школе, девушки знакомятся семьями, выходят замуж за братьев своих подруг и на всю жизнь остаются друзьями. Это так здорово – прожить жизнь в окружении друзей.

Старший Вернер погладил свои золотые цепочки.

– Да, друзья. В прошлом году я был на обеде, который давал в «Уолдорфе» Рэндольф Гугенхеймер, так среди приглашенных не было ни одного, кого бы я не знал. Ах, что это было за зрелище! Незабываемое! Зал ресторана превратили в сад – тюльпаны, зеленые кусты, а в кустах пели канарейки. Как на выставке.