Текст книги "Без+Дна"

7. Угол

Каждому нужен свой угол, в котором он сможет пережить унижения, личные катастрофы и, каждый раз перерождаясь, выползать наружу. Обновленным выползая изнутри наружу…

Маша сидит на кухне в своем углу и перерождается, примиряется с собой, пытаясь представить новую жизнь и оставить позади старую. Но сначала надо порвать до конца все мосты.

Ночь закуталась в черное одеяло, Маша звонит в 911, стоя рядом с открытой форточкой окна.

Так не хочется это делать и просто хочется все это забыть и не вспоминать никогда, так хочется испариться каплей и сделать вид, что тебя вроде как нет. И чтобы никто потом не капал на мозги и не названивал.

Но рано или поздно придется звонить самой или взять трубку.

– Я заболела и пока я не могу работать.

– Что случилось?

Маша подбирает слова.

– У меня вирус, температура и нельзя выходить из дома. И выгляжу я ужасно…

– Хорошо, выздоравливайте, только позвоните, как выздоровеете, мы будем очень ждать.

Маша смотрит в окно, думая, что прошло все неплохо, не так плохо, как она ожидала, и теперь завтра можно спокойно идти на собеседование в школу, на реальную роль учительницы. Надо придумать, что говорить, а одеться можно, как и тогда на вечеринке, в брючный костюм.

– Здравствуйте! Рад вас видеть, сегодня не так часто приходится встречаться с новыми учителями, – говорит высокий, лысоватый мужчина в возрасте. На нем недорогой костюм в полоску, часы Касио и помятая, пожелтевшая белая рубашка. Он сидит в офисном кресле управленца среднего звена с высокой спинкой и подлокотниками, как его ни крути, достойное кресло для директора школы.

– Здравствуйте, ну я еще не совсем учитель, буду им только через полгода, – признается Маша, наиграно смущаясь и чуть демонстрируя восторг от встречи. Ох уж эти годы – тренировки обольщения…

– Но желания в вас, я смотрю, много, вы обзвонились нам за последние два дня, вы, видимо, очень хотите здесь работать?

– Когда что-то приходит в мою голову, и мне кажется, эта идея может помочь мне или кому-то еще, то я вся загораюсь и рвусь ее исполнить, – смотря в его скучающие глаза, упоительным нежным взглядом прикрывая обман, широко двигая губами, медленно и четко томно произнося каждое слово. – Честно говоря, я стараюсь помогать людям.

«Да ладно», – подумал я и мужчина про себя. Он откидывается в кресле назад, принимая положение полулежа и важно смотрит на нее, продолжая думать о том, как же широко открывается ее рот, развивая через секунду про себя общую мысль: «Эх, хороша чертовка». Маша смотрит на мужчину она улыбается ему хоть он и смешон. Его живот вываливается из-под рубашки на штаны, а сама рубашка желтоватая, выправилась и торчит, штаны, задравшись, врезались ему в пах, ширинка до конца не закрыта, видимо не сходится или от давления жира чуть разошлась. И при этом всем он делает такой важный вид, как у главного в стойбище страуса. А сам он при этом весь такой мягкий, пухлый и рыхлый, а еще и сильно вспотел, и видно круги пота там, подмышкой. Вот теперь уже точно он стал как влажное-влажное, теряющее форму желе.

– Хорошо, как вы уже знаете, меня зовут Герман Петрович, расскажите, где вы учились, где работали? – уже мысленно на ней, говорит Герман, про себя уже разрешив самому себе, как минимум, взять ее на работу.

– Я учусь в педагогическом на кафедре русского языка и литературы, учусь неплохо, проходила практику в школе, проработала там два месяца, после продолжила учиться и прервала практику. Сейчас уже несколько лет я веду частные занятия и помогаю ребятишкам подтянуть русский язык перед экзаменами в девятом и одиннадцатом классе, – мило моргает, хлопая густо накрашенными ресницами.

И чуть протрезвев, Герман серьезно, совсем другим тоном…

– Хорошо, это все просто замечательно, и вы, наверное, знаете, что учителю в школе платят, прямо скажем, немного, я бы даже позволил себе сказать, что мало. И такая хорошенькая девушка не сможет разойтись в плане покупки одежды, косметики и прочих женских штучек. Жизнь учителя – очень скромная… – грустно продолжает диалог Герман Петрович, а потом, глядя на улыбчивую барышню, ободрившись ее внешним видом восклицает. – А вы такая еще яркая, еще такая молодая!

Она подается вперед, заговорщически сощурив глаза, Герман Петрович возвращается из положения «полулежа» в положение «сидя» и тоже подается вперед, желая услышать секрет. И томным шепотом…

– По секрету, я думаю продолжить подрабатывать частными занятиями по вечерам, хоть это и не приветствуется чаще всего в школе. Но тогда я смогу работать учителем и обеспечивать себя. Кроме того, постепенно зарплата же вырастет? Правильно?

Герман Петрович кивает, кивает… на волне продолжая отвечать томным шепотом, подражая ей.

– Да… вырастет. Но это будет нескоро… – Герман садится нормально, вспомнив, где он и кто он, отодвигается, придвигается на стуле к столу, поправляется и облокачивается локтями на него. И сделав напыщенно-серьезный вид, строго объясняет ей… но как можно быть строгим и серьезным с Машенькой? Все равно он уже все решил и просто ломает комедию, ломая ее вместе с ней.

– Знаете, сюда приходят иногда молодые учителя, немного поработают, понимают, что это не курорт и не практика в институте, и через месяц уходят восвояси. Просто перестают ходить, ничего не объясняя, это уже почти тенденция. Так вот, почему так не станет с вами?

Она смотрит ему в глаза, говорит, и это скорее откровение.

– В детстве я хотела быть учителем, потом училась на учителя, я до сих пор хочу быть учителем и буду хотеть. Мне кажется, пришло время осесть и заняться мечтой, и я готова учить. Маленькая зарплата меня не смущает, я знала об этом, когда сюда шла, и когда звонила, и когда говорила с вами. Ничего, поработаю так, а там, надеюсь, и станет получше.

– Ну хорошо, убедили, теперь стандартные вопросы, вы употребляете наркотики?

Маша отвечает четко и резко, как перед воодушевленным походом в последний бой.

– Нет, и не пробовала.

– Если надо будет пройти тест на наркотики, вы его пройдете?

– Да.

– Страдаете вы алкоголизмом или кто-то в вашей семье? Какое ваше отношение к алкоголю?

– По праздникам могу выпить пару бокалов, в семье ни у кого проблем с алкоголем не было.

– Вы курите?

– Редко.

– Это как?

– Ну я никак не могу бросить, две-три сигареты в месяц… Иногда наверное, штук пять выкуриваю…

Герман Петрович, довольный, вскакивает, протягивает руку для рукопожатия, а она все еще сидит. Приоткрытая ширинка, выправившаяся желтоватая рубашка – все это сейчас на уровне ее глаз и буквально напротив ее лица, она медленно встает, чуть брезгуя, жмет ему вспотевшую руку.

– Хорошо, тогда у меня все, думаю, можно попробовать, почему и нет, я еще вчера передал документы в службу охраны, и надеюсь, что на следующей неделе мы встретимся после вашей проверки и некоторых бюрократических моментов. Вот бы все отправляли, как вы, резюме с фотографией!

Всю неделю Маша вдохновленно пытается заплатить все долги за квартиру, за учебу… встречается с друзьями, говорит им о том, что хочет начать новую жизнь, все сначала. Так оно и есть. Она пытается убежать от самой себя и найти новую себя в другом месте. Она делает все, чтобы ей ничего не напоминало о том, что было раньше и не мешало в ближайшее время, пока она обретает новый мир.

Стирай фотографии, прячь подарки и потуже затягивай поясок.

А Саша все время работает, ему стучит Лена по голове, иногда еще блондинка из клуба, редко вспоминающая о нем в особые моменты ее жизни. Ему все надоело, он не хочет их обеих слушать, говорить с ними. Он пробует одну, другую, третью, все они не такие… не такие, как красная машинка.

«Угораздило же меня так крепко тронуться умом, чтобы втюриться в проститутку, хотя нет, тут что-то другое, – думает Саша в будний день, одиноко обедая, разрезая котлету по-киевски. – Тут только секс и ничего больше». Из котлеты потекло сливками масло.

Через день ему предлагают съездить в Египет мужской компанией из семи человек на пять дней. Терять нечего, скучнее уже не будет. Он соглашается.

Весь самолет заполнен веселыми пьяными русскими, как будто вся Россия хочет вернуться в Египет. Перед взлетом голос говорит что-то вроде: «Наши самолеты самые безопасные, самые лучшие, самые быстрые, лететь будем долго, не факт, что приземлимся, скоро взлетаем, с нами удача…»

Билеты, по старой русской традиции, покупали в последний момент, и всех раскидало по всему самолету.

Рядом с Сашей сидит пожилая женщина, одна из немногих трезвых представителей людского рода на борту. Вы что, не знали? Даже пилоты пьют от страха и не только русские…

Небольшая прямоугольная бабуля, точнее она ближе к квадрату, а еще точнее – к кубу. Сидит в очках в полупрозрачной оправе с увеличивающими стеклами-лупами, у нее на голове седые волосы розовато-малинового оттенка, не знаю, как у старушек получаются такого цвета волосы.

– Простите, пожалуйста, молодой человек, будьте так добры, давайте поменяемся местами, я не могу сидеть около окна. Меня укачивает и начинает пучить.

Саша смотрит на нее, мимолетно думает о том, как ее будет всю дорогу пучить и только бы ее не пучило, думает о приятном виде из окна. И мигом встает.

Бабуля и Саша с трудом меняются местами, пообнимавшись, пообтеревшись и потрогав друг друга в узком пространстве между креслами самолета, бабуля садится на новое место.

– Смотри, вот этой родинки у меня раньше не было, – она показывает пальцем на неопределенное место на своей руке. Там родинок, как сыпи на пятый день ветрянки. Саша понимающе качает головой с восхищенным видом: «Вот это да… Вот это да!» – А она продолжает…

Весь полет, а это четыре часа, она рассказывает о своих болячках, о семье, детях, внуках, пирогах, которые готовила вчера… Встает, достает из сумки пару пирогов: «Кушай сынок». На третий час, основательно устав, Саша успевает в пятисекундную паузу ее монологов воткнуть наушники себе в уши и включить плеер. Но бабуля не замолкает, продолжая рассказывать о том, как нужно лечить грибок на ногах, задирая подол и демонстрируя свои варикозные ноги. Они еще и пахнут…

В другом конце салона друзья пьют вискарь. Вся передняя часть самолета хором: «О-о-о… зеленоглазое такси, О-о-о… притормози, притормози, О-о-о… на-на-на-най…» – орут там вместе с пилотом.

Русские летят в Египет.

Первые два дня Саша и команда делают то, что и все русские здесь: пьют в стране, в которой нет алкоголя, лежат на пляже на лежаках, превращаясь в копченую курицу, и ходят вокруг отеля кругами, как заколдованные.

Рядом, сказали, нудистский пляж.

– Пойдем поглядим!

А в ответ Саша: «Вот бы нудисты были нудистками». Это он говорит друзьям уже на подходе к пляжу.

На самом пляже и на подходе к нему продают сувениры: маленькие пирамидки, сфинксиков и всякую прочую ерунду. Продают, прямо как перед зоопарком продают игрушки для детей. Тут перед зоопарком продают игрушки для взрослых и сувениры.

Тут же к ним подошел один мужчина, предложил гашиш – они отказались, второй мужчина предложил гашиш – они отказались… и так пять раз, на шестой они согласились. Ну нельзя же быть такими настойчивыми!?

В Каире, что есть на сегодня столица Египта, начались беспорядки, по телевидению здесь это не показывают, но Интернет слухами полон и утверждает именно это…

Саша и пара друзей вечером на третий день, слегка выпив, берут такси и едут в город.

На такси подъезжая к городу, они смотрят вокруг, выглядит все обычно и спокойно. Саша таксисту, знающему два с половиной слова по-русски и четыре на английском и немецком языке, объясняет, куда им надо попасть.

Метрах в двухстах от них много-много людей, их реально много, они стоят на площади, вокруг старинные здания и новоделы, часть из которых уже недавно горели и покрылись черной сажей. На площади стоит пять десятков сгоревших машин, и разбросана куча мусора и камней, включая горящие покрышки, полиция стоит в три ряда, рядом несколько машин, похожих на наши БТР, только чуть симпатичней, полиция оцепила площадь, загораживая протестующим проход.

Митингующие кидают камни, бутылки, мусор в полицейских. Орут что-то на своем и нарываются на ответные действия. Митингующие – мужчины, женщины, среди них много молодежи и детей. Они хотят отставки власти, крови… революция сейчас в моде… Каждое новое поколение против старого – это нормально, только я с трудом вспомню хоть одну революцию или переворот, закончившуюся в итоге для самого народа хорошо, а уж тем более заказную революцию не вспомню ни одну. Постойте… Хотя нет, сексуальная революция была довольно милой, спасибо ей, я интересное многое узнал.

Саша и ребята подходят ближе, сокращая расстояние до пятидесяти метров до толпы. Они стоят, облокотившись на старый дом, и закуривают самокрутки – в них накрошен гашиш. Обсуждение того «кто кого» – манифестанты или полисмены – затягивается… а вот и полицейские начали смещать с позиций слишком близко подошедших манифестантов, отбрасывая потихоньку их назад. Резиновые дубинки «бам-бам»… отстаивают власть, митингующие переходят к более решительным мерам, кидая камни с бутылками прицельно.

Из толпы слышно крик, Саша видит: летит подожженная бутылка – это старое оружие революции. Коктейль Молотова разбивается в толпе полисменов, горючая смесь горит прямо на коже. Одни тушат сослуживцев, а другие почувствовали запах крови, начинается бойня, летят языки пламени, резиновые пули, водометы.

С пятидесяти метров смотрится все довольно страшно, совсем небезопасно, как будто ты уже почти в этой темнеющей окровавленной каше.

Саша с ребятами отходят назад, стараясь не привлекать внимание. Мимо проходит женщина в платке от дома на одной стороне улицы до другого, на нее смотрит мечтательно Саша, женщина такая красивая и сразу отвернулась, а Саша продолжил смотреть на то, как она перебегает улицу, что-то в ней было такое…

Ее муж выбежал на улицу из подъезда, увидев это из окна, и крикнул ей что-то на своем, и она забегает вовнутрь, пропадает в подъезде, а египтянин уверенным шагом один подходит к Саше и толкает его, крича и тыкая пальцем ему в лицо. Один из друзей Саши оттаскивает египтянина, тот начинает тыкать и ему в лицо пальцем и снова идет к Саше. Трое ребят встают вместе, пытаясь довольно мирно и спокойно объяснить все египтянину, тот ничего не понимает, а они не понимают его. Египтянин снова толкает Сашу, тот неожиданно для всех бьет его в лицо, египтянин падает, разочаровано один из друзей говорит: «Ну что ты делаешь, Саша?» Это все видят метрах в ста от них двигающиеся уже к ним мужчины с манифеста – власти протеста.

Только отвернулся глотнуть со стола чая, а они уже друг за другом бегут.

Трое бегут по улицам Каира, за ними – человек десять, может пятнадцать. Это разъяренная толпа, они совсем не в настроении. Они завелись на митинге, еще больше завелись от того, что какие-то белые пареньки бьют их кровного брата.

Уж поверьте, они разбираться ни в чем не будут.

Узкие, иногда шириной всего в пару метров, улочки Каира, толпа недобрых каирских ребят, они бегут следом, что может быть веселее? Это почти Алладин и банда разбойников! Они кричат белолицым, не успевшим еще загореть, проклятия в след…

У Саши и его друзей адреналиновый всплеск, они бегут, их сердца бьются и будут биться, пока их не догонят, да-да именно так, сестрица.

Бегают они изрядно долго, они уже обежали все достопримечательности старинного города. Уже пробежали на фоне заката уходящего солнца, они пробегают мимо величественных пирамид Рамзеса, Птаху, Сфинкса, дальше высокие колонны божественных садов и водоемов грез оазисов…

Шучу, они бегают по грязным, вонючим, старым узким проходам бедных окраин Каира, где нет света солнца, но, тем не менее, каждый тут считает своим долгом вывесить сушиться тряпки из окна и вылить на дорогу помои из ведра. А все здания одинакового желто-коричневого цвета.

Как тут в самую глубь города забежать? Убежать? Как тут спрятаться? И как отсюда выбежать, выбраться никто из бегущей тройки не знает… они продолжают бежать по лабиринтам Каира.

Тупик. Это должно было случиться в трущобах пустыни, где планировку этой части города делал сарай. Двадцать пять метров до столкновения с бегущей на них разъяренной толпой, они оглядываются, куда бежать, двадцать метров до столкновения, смотрят вверх на стену тупика, она слишком высока, осталось пятнадцать, бежать некуда, они бегут во внутрь здания рядом… Это оказался захудалый хостел, постройки 70-ых годов, тут пять этажей и есть один единственный лифт, его двери, чуть скрипя, закрываются… закрываются. Один из бегунов советской команды добегает до лифта, забегает в него и придерживает рукой дверь. Двери продолжают медленно смыкаться. Ныряет второй, третий… Нажав на последний этаж, наперебой долбят по нерабочей кнопке быстрого закрытия дверей.

Двери успели закрыться, лифт, скрипя, уезжает, слышно, как по закрывшимся дверям со злости стучат.

Каирцы бегут по лестнице и устремляются вверх. У российской команды спортсменов преимущество сейчас с минуту отдыха, они отдохнут, пока лифт ползет вверх, а арабы устанут, уже набегавшись, преодолев пять этажей лестницы вверх.

Только что им делать на последнем этаже? Прыгать из окон? Ждать, когда их порежут на лоскутки и сделают из них папирусы?

Последний этаж. Двери открываются, слышно топот каирских озлобленных ног.

И они… и они… и они… переглядываются… И барабанная дробь.

Переглянувшись, молча, просто спокойно нажимают на первый этаж, двери неспешно закрываются, и они едут вниз.

Поразительная смекалка.

Уставшие каирские спортсмены, добежав до верха, теперь побегут вниз и к низу уже измотаются так, что будут с трудом передвигать ноги.

Внизу стоит несколько арабов, вовсю ждущих спускающийся лифт.

Саша и команда выпрыгивают, крича, из чуть открывшихся дверей. Арабы стоят в боевых стойках, высоко подняв кулаки, один из них держит в руках биту, замахиваясь и готовясь отразить атаку. Они думают, что на них сейчас бросятся и будут их бить, будет драка, и надо быть готовым отразить первый удар… сейчас будет атака.

Один из арабов, стиснув зубы, упирается ногами в мраморный пол, будто готовясь устоять перед высокой морской волной. Русские выпрыгивают из лифта, кричат, бегут на них и просто оббегают каирцев, проскальзывают между сосредоточенными их лицами. Просто бегут мимо, бегут дальше.

Они выбегают из хостела и бегут обратно по тому же пути, что и прибежали в тупик, сворачивают с этой дорожки в переулок другой, второй, третий, вроде оторвались. Еще немного бегут, оборачиваясь, выбегают на дорогу с асфальтом и двумя автомобильными полосами, мимо проезжает такси, они кричат ему вслед и машут руками. Водитель затормозил, они добегают до него, садятся в машину и едут в отель.

Откинувшись на задний диван автомобиля, они дышат, как марафонские бегуны, не поднимая головы, смотря друг на друга. «Хорошая пробежка», – кто-то сказал. Да, вполне в духе и стиле русо-туристо.

Им было скучно, нашли на свою задницу неприятностей, и сразу все стало как-то пободрей. Жаль, что нас потом всех по таким чужим поступкам судят, но что тут поделаешь. Ничего не поделаешь.

Оставшееся время они спокойно, как все, сидят в отеле, валяются на пляже, в море, пьют контрафактный алкоголь, танцуют на дискотеках для туристов и играю с аниматорами в волейбол, и ходят заколдованные вокруг отеля, одним словом, делают все, чтобы лишний раз не палиться, и в единую загорелую массу со всеми тут слиться.

В аэропорту Саша читает новости из России: Госкомстат обнародовал статистику, что каждый год из России эмигрирует половина россиян, другая половина наоборот мигрирует в Россию.

Самолет взлетает, и летит… летит…

На большой высоте, очень далеко в ясном небе, видно другой большой пассажирский самолет, сейчас кажущийся размером с муху, севшую на иллюминатор с другой стороны стекла.

Он смотрит на улетающий самолет вдалеке, улетающий вдаль, нажимает кнопку «Играй», и в наушниках поет группа Кино со своим хитом девяностых – «Пачкой сигарет».

Саша думает, смотря на улетающий самолет за окном, улетающий за океан… а я додумываю: «Знал я многих, уехавших из своей страны, потом вернувшись, говорящих, что в их отъезде виноваты все мы. И знал тех, кто там тухнул и гнил никем и ничем. И тех, кто, возвращаясь, оправдывает порой десть лет пустоты, проведенных в шкуре эмигранта чем-то вроде: «Я хотел… я думал… но, в целом, это было ничего… подзаработал немного деньжат… и жилось там очень спокойно… но вот так, как-то не так…», – примерно также оправдывают скоропостижный брак с разводом через год или затянувшиеся, уже умершие давно внутри отношения. Я знаю не так много случаев, когда эмиграция была вынужденной или действительно необходимой мерой и пошла на пользу. Эмиграция – это как революция, только внутри. Случаев, когда после вооруженного свержения власти наступают хорошие, светлые, жирные времена не так много… обычно это заканчивает голодом, дефолтом, смутой и еще большими страданиями народа.

Если мы, скажем, не можем заработать денег в своей стране, может быть, мы просто не умеете правильно работать? Может быть, мы просто хотим все на блюдечке с золотой каемочкой, думая, что там все будет легко, чудесно и просто?

Проблемы обычно кроются внутри нас самих, а не снаружи, и мы просто от них бежим, не решая их, перекладывая вину с себя на внешние раздражители, придумываем сами себе проблемы вовне себя. Убегая, улетая прочь от мнимых надуманных проблем, увозя в обнимку туда свои реальные старые проблемы внутри себя.

Конечно, есть и те, кому правда мешает место пребывания… или еще какие-то нюансы, но обычно всему мешает лень и самообман. Меняя страну, ты меняешь только пейзаж, но не себя.

Я сейчас вокруг себя слышу от всех толстых, что они толстые не потому, что они много жрут, а потому, что у них такие плохие мамины гены, плохой метаболизм. Дорогие мои, слышу я это от всех, а такая проблема генов есть только у одного из ста, мне кажется, тут, извините меня за грубость, кто-то пиздит, раз это говорит каждый второй. Если у вас пухлые мама и папа, может быть, просто им также не хватило силы воли похудеть, как и вам не хватает? А не проблема генов? А-а-а-а?

Примерно то же происходит почти со всем.

Подумайте дважды, перед тем как срывать злобу за собственные ошибки на внешние раздражители, выдумывая их… виня во всем других, а не себя».

«А не виновата ли я во всем сама? – задается вопросом Маша второго сентября, в этом году – это первый учебный день. Последний месяц лета пролетел, за окном – ранняя осень. – Нет, ну как же… стечение обстоятельств, отсутствие отца, плохие подружки. Вот я и сижу тут за партой, начиная свою новую жизнь заново… Конечно, я не виновата». Оправдывает она себя, находя кого во всех своих бедах винить.

Точно так же она, как и мама, святая.

Мне кажется, она чуть переоценила влияние обстоятельств…

В класс заходят ученики, у них – это второй урок в году и первый русского языка, это 9-ый класс, им по пятнадцать лет, а учителю немногим больше. Подростки не воспринимают ее всерьез, говорят вслух, перекидываются записками, почувствовав свободу, начинают над ней шутить. Она стоит у доски и что-то объясняет… Один самый умный говорит специально слишком громко, в классе время обсуждения того, как выглядит молоденькая училка у доски: «Я бы так ее и отодрал, смотри, какая шикарная жопа!»

Она вызвала самого дерзкого и громкого к доске, он стоит, кривляется, она диктует ему предложение в духе Льва Толстого на полстраницы мелкого шрифта. Он что-то бубнит, царапает мелом по доске, не умея даже толком писать. Она разбирает накарябанное предложение на доске: в каждом втором слове по две ошибки, половины знаков препинания нет, за каждую ошибку она на него давит все сильнее и сильнее, сравнивая его с обезьянами и недоношенными детьми. Постепенно парень становится смирным, всем уже понятно, что он дебил, и что бывает, когда в слух пытаешь взыметь молоденькую училку.

Так уж получилось, что мимо проходила завуч школы, ей было любопытно, как там учится ее мальчик. Она неприятная старуха, скряга, с желтыми волосами, зубами, считающая, что ей все должны, раз она дожила до пятидесяти пяти и продолжает работать в школе, тыкая лицом всех в свой более чем тридцатилетний стаж и непробиваемую закалку из СССР.

Она слышит Марию, заходит на порог класса и неприятно удивлена…

– Вася, что случилось? – а пухлый Васенька стоит у доски, чуть побелев от такого разноса.

Она сразу переводит взгляд на молодую учительницу.

– Можно вас на два слова? – Маша идет навстречу завучу. – А ты садись пока…

– Хорошо, мама.

Из коридора слышны крики пожилой женщины, Маша оправдывается, говорит, что Вася ее словесно возымел и назвал шлюхой, старушка глухая до ее рассуждений: ее маленький гадкий недоношенный урод – самое ценное, что есть в ее убогой пожелтевшей жизни.

Дальше – директор, споры, показательная порка, и он просит всех успокоиться, наконец, поправив ширинку, и, решив, что надо было бы это прекратить еще минут десять назад.

Итог: Маше – выговор, и директор вместе с ней идет в класс объяснить ученикам, что так поступать нехорошо.

Мария возвращается в класс, все молчат, она продолжает урок, абсолютная тишина. Никто даже не пищит.

На фоне случившегося следующие несколько уроков кажутся ей сущим пустяком. Так кончается первый день в школе…

Маша сидит дома, у нее трясутся маленькие пальчики на маленьких худеньких женских руках на нервной почве, она пытается поужинать. Но ее все раздражает и бесит, особенно эта старуха.

«Ничего, всегда найдется какая-то сука, которая будет тебе мешать, куда бы ты не пришла, чем бы ты не занялась, всегда найдется что-то против тебя. Это не повод уходить с работы в середине дня. И возвращаться назад, сдаваться…» – говорит себе вслух Маша, настаивая на том, что завтра снова надо будет идти в школу и постепенно переварить случившийся позор.

Конечно, Маша, о чем речь? Но тут уже все будет зависеть от тебя, судьбы, признания учителей и усилия над собой. Удачи, Маша…

Жаль, но мои пожелания удаче не помогут…

Неделя, две, она – пай-девочка, ее иногда лишь мучает завуч, а она, как добрая и общительная девушка, начинает дружить со всеми школьниками и старшеклассниками, учителями истории и физры.

Через месяц она уже с учениками вовсю курит за школой и в доску своя, через полтора – она с ними пьет на квартирах, где они собираются, когда родители школьников уезжают на дачу.

Потом проходит в общей сложности два месяца, и они уже сидят в ее квартире.

Еще пара таких буйных встреч, и она курит вместе с парой самых взрослых старшеклассников траву и занимается с ними любовью.

Проходит слушок, да и так уже всем понятно, от нее иногда пахнет перегаром, и ее можно чаще увидеть за школой с сигаретой, где обычно курят с девятого по одиннадцатый класс, чем в самой школе.

Обычная школа – очень скучное место… очень скучное, похожее на тюрьму. Там скучно не только ученикам, но и учителям… ужасно скучно, чтобы не умереть со скуки приходится себя развлекать, или надо родиться учителем.

Ее вызывает директор, они общаются, она обещает, что больше не будет… Но вы же понимаете, что будет – то ли еще будет…

Так продолжается еще неделю…

… и ей находят замену.

Скоро платить за квартиру, за учебу, а денег нет, а с работы ее выгнали с позором.

И, снова изменив условия, места обитания, работу, профессию, круг друзей, страну, мы возвращаемся туда, обратно, начиная с того, с чего начали в прошлый раз… виня обстоятельства.

И что во всем и вправду виновато было то, что нас окружает, а не то, что внутри?

И вот снова она в своем сакральном углу, курит Винстон, сидит одна, она не может победить саму себя, свои привычки, свою жизнь.

Что это – судьба, стечение обстоятельств, черная полоса или так было заложено в генах?

Какая разница, какой ответ, если есть угол, в котором можно переродиться и попробовать все сначала.

Она сидит в этом углу, смотрит в окно и курит. Ей так хочется рыдать в пустой квартире от обиженности на свою судьбу.

Мы, как рыбы в аквариуме, долбимся головами о невидимые собственные стеклянные стены. Просто делая это с разных сторон. Надеясь, что когда-то мы найдем место именно то…

А Саша уже несколько месяцев после Египта гниет от образовавшейся замкнутости, постепенно сужающихся кругов. Все не так, и все не то, ничего ему не нравится, и все бесит…

Он стоит на кухне, пьет кукурузное пиво из Мексики с лаймом. И думает: «Вроде все есть: деньги, жратва, одежда, машина, дорогие часы, бабы, доступны любые услуги, товары, а на душе так тоскливо… и так плохо… Но тут, на кухне, где-то высоко в тишине уже лучше, чем там, среди людей».

Они на разных полюсах синхронно добавляют к слову «жизнь» второе слово, описывая Вселенную.

Догадайся…

«Жизнь – …….». Во втором слове шесть букв начинается с «д».