Текст книги "Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации"

К 1920-м фиш-энд-чипс было повсеместно распространенное блюдо навынос для рабочего класса, его продавали более 35 тысяч заведений по всей Британии. Но с годами вкусы меняются. Во второй половине ХХ века во многих больших городах Британии обычной уличной едой стал жареный цыпленок, отражая вкусы и кулинарные предпочтения выходцев из Африки, Карибского региона и Восточной Европы, не говоря уже о культуре позднего употребления алкоголя. В мультикультурных городах жареный цыпленок устраивает всех, он пересекает этнические, религиозные и классовые границы.

Принесенное в Лондон еврейскими беглецами, фиш-энд-чипс в дальнейшем готовилось и продавались новыми волнами иммигрантов: итальянцами, китайцами, киприотами, индийцами, поляками и румынами. Схожим образом в Нижнем Ист-Сайде Нью-Йорка многие киоски с фастфудом обслуживаются иммигрантами-предпринимателями, которые отчаянно нуждаются в деньгах. У них в ходу еврейская соленая говядина, багеты, сливочный сыр, копченый лосось, фалафель, маринованные овощи и пастрами; гамбургеры, хот-доги, претцели из Германии, Австрии и Швейцарии; итальянское мороженое и пицца; греческие сувлаки. С начала ХХ века усилия официальных лиц по очищению города все же убрали тележки торговцев с улиц Нижнего Ист-Сайда. Традиция социализации вокруг уличной пищи, которая связывала иммигрантские сообщества, сошла на нет. Последующие волны в этой сфере отражали социальные изменения, что проносились через современные города. Тележки евреев и выходцев из Восточной Европы сменились киосками с китайской, вьетнамской, мексиканской, японской и корейской едой, а позже – афганскими, египетскими и бенгальскими халяльными блюдами.

Путь к сердцу города лежит через его желудок. И пища меняет то, как город живет. Лос-Анджелес долгое время любил уличную еду. В конце XIX века там было полно мексиканских фургончиков с тамале (tamaleros) и китайских разносчиков всякой всячины. Начиная с 1960-х с грузовичков-loncheros, переделанных из машин для продажи мороженого, продавали такос, тостадас, бурритос, гордитас, севиче и тортас. Быстрый рост и распространение испаноговорящей части населения Лос-Анджелеса с 1980-х изменило кулинарный облик города. Популярность loncheros вышла за пределы иммигрантских районов, они появились в университетских кампусах, в местах бурной ночной жизни, а затем и по всему метрополису.

Комбинация финансового кризиса 2008 года и заря эры социальных сетей вызвали настоящий взрыв в этой отрасли. Шеф-повара, которые не могли позволить себе рестораны, покупатели с уменьшившимися доходами и технологии, способные недорого рекламировать такой бизнес, – все это привело к тому, что число грузовичков с уличной едой в Лос-Анджелесе выросло до трех с лишним тысяч, и они стали продавать кухню всех уголков мира. Эта революция состоялась несмотря на строгие законы и позицию властей, рассматривающих стритфуд как символ беспорядка и отсутствия гигиены. Распространение торговли едой на улицах позволило создать островки уличной жизни в мегаполисе, где долгое время безраздельно правил автомобиль. Люди отправлялись в места, которые им ранее и не пришло бы в голову посетить, привлеченные информацией из блогов и соцсетей о том, что там готовят нечто вкусное или необычное. Приманка уличной пищи помогла сформироваться культуре социализации, еды и питья там, где ее ранее не было.

Лондонские разносчики, уличные торговцы Викторианской эпохи, владельцы тележек с едой из Нью-Йорка и шеф-повара, работающие в грузовичках в Лос-Анджелесе, – все они составляют одну из самых предприимчивых групп в городе. Рыночки, кафе, киоски с фастфудом, loncheros и все тому подобное – бьющееся сердце урбанистического сообщества и экономики. В XXI веке город оценивается по качеству и разнообразию предлагаемой в нем пищи: туристов в такой же степени соблазняют рынки, рестораны и уличная еда, как и музеи, и городские пейзажи. Часто мы буквально «проедаем» наш маршрут по городу, изучая его географию согласно распространению этнической кухни и рынков.

История горшечника из «Тысячи и одной ночи» показывает нам, что продукты для пира покупались во время прогулки через Багдад, герои переходили из одного специализированного торгового ряда в другой. Большинство мегаполисов на протяжении почти всей истории были очень крупными продуктовыми рынками и кухнями свежей пищи, одно порождало второе, хотя готовка могла происходить как внутри домов, так и снаружи. Большие оптовые продуктовые рынки вроде Цукиджи в Токио, Лес-Аль в Париже и Ковент-Гарден в Лондоне работают по ночам, когда город спит, и вокруг них существует вспомогательная экосистема круглосуточных баров, ресторанчиков и продавцов уличной еды. Ну а ночная продажа еды пробуждает ночную урбанистическую жизнь. Бо́льшую часть блюд на протяжении веков готовили на улице и съедали на ходу. Жизнь и процветание городов в значительной степени зависят от возможности наполнить чей-либо желудок и пощекотать вкусовые сосочки. Для граждан Мумбаи или Лагоса общительность, гражданственность и умение веселиться связаны с бесконечной активностью, что кипит от уличных ларьков до роскошных ресторанов днем и ночью буквально на каждой улице. Города, которые «очистили» себя от неформальных рынков и бродячих продавцов, потеряли один из самых важных ингредиентов, из которых формируется основа социального общения.

В 2015 году в романе «Вору каждый день хорош», посвященном Лагосу наших дней, Теджу Коул описал важную роль, которую играет рынок в городской жизни: «Мы ходим на рынок, чтобы участвовать в жизни. Как и во всех вещах, которые связаны с внешним миром, пребывание на рынке требует осторожности. Рынок – сущность города – активен, когда в его жилах пульсируют возможности и опасности. Незнакомцы сталкиваются друг с другом в бесконечном разнообразии мироздания; и на этой сцене требуется осторожность. Люди здесь не для того, чтобы исключительно покупать и продавать, а потому, что таков их долг. Если вы сидите дома и отказываетесь ходить на рынок, то как вы узнаете о существовании других? Как узнаете о своем собственном существовании?»[160]160
  Teju Cole, Every Day is for the Thief (London, 2015), p. 57.


[Закрыть]

* * *

Багдадцы не просто хотели есть роскошную пищу – они хотели и читать о ней. Специальный базар Sūq al-Warrakin состоял примерно из сотни книжных лавок. Значительная доля продаваемых тут книг была посвящена пище во всех ее аспектах. Страсть к кулинарии сыграла важную роль в появлении новой революционной технологии: изготовление бумаги.

Основание Багдада совпало с приходом этой технологии из Китая, и бумага позволила распространять письменные материалы в невиданном ранее масштабе. Первая бумажная фабрика появилась в Багдаде при Бармакидах, роде из Центральной Азии, который поднялся к богатству и власти во время правления Аббасидов (бумагу в Европе не изготавливали еще почти половину тысячелетия, до XIII века). Возникла новая профессия – переписчик, чтобы удовлетворять возрастающий интерес к литературе[161]161
  S. Frederick Starr, Lost Enlightenment: central Asia’s golden age from the Arab conquest to Tamerlane (Princeton, 2013), pp. 132ff.


[Закрыть].

Как «перекресток вселенной» Багдад притягивал благосостояние мира, а вместе с ним и знание мира. В этом городе находилась «область людей утонченных, источник мудрецов-ученых», тут успешные поэты могли стать богатыми и знаменитыми, если находили покровителя из суперэлиты, в том числе и самого халифа. Среди находок с корабля из Белитунга, как уже говорилось, сотни чернильниц – ошеломляющее свидетельство распространения грамотности[162]162
  Marozzi, p. 65.


[Закрыть].

Стимул, однако, пришел с самого верха. К середине IX века Багдад был крупнейшим мировым хранилищем знаний. Географическое расположение столицы державы Аббасидов имело важные последствия. Сюда приезжали не только ученые с Запада, привозя с собой громадное количество греческих и латинских манускриптов, чье происхождение можно проследить до Афин, Александрии или Рима, но и их коллеги из Персии, Индии, Центральной Азии и Китая. Благодаря появлению бумаги и всеядному любопытству багдадцев огромный объем знаний прошлого, которое в ином случае было бы потеряно, оказался сохранен и увеличен. Открытый всем сторонам света Багдад стал местом столкновения не только кулинарных стилей и людей, но и идей.

Поток знаний с Востока и Запада и их столкновение можно проиллюстрировать выдающимися достижениями Мухаммада ибн-Мусы аль-Хорезми (ок. 780–850). Происходивший из рода персидских зороастрийцев, аль-Хорезми родился в одном из оазисов Хорасана (современный Узбекистан), и подобно многим известным интеллектуалам своей эпохи он оказался в Багдаде, где были собраны обширные коллекции греческих, вавилонских, персидских, индийских и китайских работ по математике, геометрии, науке и астрологии[163]163
  Starr, pp. 167ff.


[Закрыть].

«Книга о восполнении и противопоставлении» стала революционным результатом трудов аль-Хорезми. В ней автор одним гигантским шагом углубил наше понимание математики. Для того чтобы создать свой magnum opus, аль-Хорезми понадобилась геометрия Древней Греции, китайская математика и индийская теория чисел; используя их, он заложил основания современной алгебры, создал метод решения линейных и квадратных уравнений. Вторая большая работа, «Книга о сложении и вычитании согласно индийскому счету», была посвящена арифметике, и она тоже сильно повлияла на современную науку: именно она представила систему индийских цифр арабскому миру, а позже и Европе. Латинизированная версия его имени – Алгоритми – стала основой для слова «алгоритм», которое сейчас используется повсеместно. В Средние века «алгоритмистом» называли человека, который принимал систему аль-Хорезми: все числа передаются с помощью девяти цифр и нуля. Достаточно быстро алгоритмисты (или последователи аль-Хорезми) начали использовать десятичные доли.

Когда мы читаем, что аль-Хорезми родился в одном из оазисов современного Узбекистана, то может создаться ощущение, что его извлекли из невежества и отправили в Большой город, где он и сделал себе имя. Но на самом деле все обстоит совсем не так. Современные историки, сосредоточивая внимание на римских, греческих или арабских городах, едва касаются или вовсе обходят вниманием тот факт, что в Средней Азии имелась одна из самых утонченных урбанистических культур, и там находились некоторые из наиболее продвинутых городов планеты[164]164
  Ibid., pp. 37ff, 62ff.


[Закрыть].

Благодаря торговым путям такие коммерческие центры, как Балх, Самарканд и Мерв, процветали; главные центры обширного региона приобрели свой облик, который время от времени менялся благодаря путешественникам и мигрантам. Каждая группа – начиная с греков, потом евреи, китайцы, индийцы, иранцы, тюрки, сирийцы и арабы – приносила собственные культурные привычки, технологии и верования. Эти города также были магнитами для кочевых племен, которые доставляли мед, воск, охотничьих соколов и шкуры диких животных, меха и мясо на рынок. Города росли. Мерв, например, описанный арабским историком X века аль-Мукаддаси, был «приятным, изящным, элегантным, сверкающим, обширным и полным удовольствий городом». Подобно многим другим на Великом шелковом пути, он мог похвастаться монументальной архитектурой и самой современной инфраструктурой[165]165
  Georgina Herman and Hugh N. Kennedy, Monuments of Merv: traditional buildings of the Karakum (London, 1999) p. 124.


[Закрыть].

Потомки буддистов, обратившихся в ислам, упомянутые выше Бармакиды, выходцы из города Балх в долине реки Окс (Северный Афганистан нашего времени), привезли в новый метрополис не только бумагу, но и интеллектуальную энергию и открытость новым идеям. Сейчас Балх не более чем руины, но он был одним из величайших городов поздней античности, римляне знали его как неописуемо богатый, а арабы упоминали как несравненно прекрасный[166]166
  Starr, pp. 28–9.


[Закрыть].

Большие города, в которых царило разнообразие культур, процветали как интеллектуальные центры, в них жили известные ученые, астрономы, врачи и математики, а также многочисленные книголюбы. Ничего удивительного, что Багдад, стремившийся стать центром науки для всего мира, неизбежно обратился к источнику интеллектуальной энергии, которая так долго копилась в Центральной Азии. Аль-Хорезми был одним из многих, кто переехал в столицу халифата из мегаполисов Средней Азии, а возвышение Бармакидов при дворе Аббасидов сделало интеллектуальную мощь региона основой феноменального научного прогресса Багдада.

Несколько веков до начала нашей эры и столетием позже Александрия обеспечивала базис для продвижения науки вперед. С 1660-х Лондон кипел и бурлил научной энергией, только что основанное Лондонское королевское общество стало местом встреч для таких людей, как Исаак Ньютон, Роберт Бойль, Джон Локк, Кристофер Рен, Роберт Гук и многих других светил. Расположившись на временной шкале между этими двумя точками, Багдад встает в один ряд с Александрией и Лондоном как одно из трех мест, где до начала современной эпохи происходили настоящие научные прорывы. Почему эпизоды, когда резко ускорялось накопление человечеством знаний, происходили именно в этих городах? Простого ответа нет, само собой, но по меньшей мере мы можем отметить общие черты всех трех городов, которые могли помочь процессу. Они обладали могуществом – как торговым, так и политическим. Каждый мог похвастаться амбициозной элитой, готовой опустошить карманы ради научных экспериментов. Там также была живая, любопытная публика, благодаря которой создавалась культура научного исследования. И превыше всего – везде находились открытые двери для новых идей и людей.

Выдающееся благосостояние Багдада и его страсть к знанию привела к тому, что в городе оказалось настоящее созвездие ученых-универсалов, которые работали, мыслили и ели (это же Багдад) вместе. В центре интеллектуальной жизни города располагались Дом мудрости и астрономическая обсерватория. Ученые Багдада создали прорывные исследования в оптике, медицине, химии, технических науках, металлургии, физике, теории музыки и архитектуре. Великий мыслитель Абу-Муса Джабир ибн-Хайян (известный на Западе под латинизированным именем Гебер), считается обычно «отцом химии» и основателем метода лабораторного эксперимента; рядом с ним в истории науки стоят Роберт Бойль и Антуан Лавуазье. Тем не менее его вклад часто игнорируется; он был алхимиком и писал нарочито затемненным языком, шифровал свои заметки, из-за чего его латинизированное имя стало основой для слова «тарабарщина»[167]167
  Англ. gibberish от Geber.


[Закрыть][168]168
  Ibid., pp. 162–3.


[Закрыть].

Одной из черт исламского ренессанса было то, что большие объемы знаний – как древнего, так и нового – собирались вместе, синтезировались и упрощались для повседневного использования. Другими словами, знание тут делали утилитарным. Математика, астрономия и география были ключом к господству над миром, поскольку эти науки, помимо прочего, позволяли создавать карты и навигационные описания. Занимаясь исследованиями для своей книги «Лучшее разделение для познания климатов» (985), географ аль-Мукаддаси отправился в порты Персидского залива и Красного моря, где расспрашивал многочисленных «корабельщиков, купцов, моряков, торговых агентов, и относил их к числу самых проницательных людей». Все это были опытные практики, имевшие дело со сложными инструментами, математическими и астрономическими расчетами[169]169
  Hyunhee Park, Mapping the Chinese and Islamic Worlds: cross-cultural exchange in pre-modern Asia (Cambridge, 2012), p. 77.


[Закрыть].

* * *

Морской Шелковый путь, соединявший Персидский залив и Жемчужную реку, состоял из маршрутов, по которым веками ходили буддийские миссионеры и торговцы. Это были пути не только для товаров, но и для знания. Корейский монах Хьечо отправился с родины в Гуанчжоу, чтобы учиться в одном из тамошних монастырей. Погрузился на корабль, принадлежавший, по всей видимости, персу, и двинулся из города в город по Юго-Восточной Азии; случилось это в 720-х годах. Кореец прошел через Индию и вернулся в Китай уже наземным путем. Монахи вроде Хьечо были частью информационного потока, благодаря которому знания расползались по азиатским городам. Религия, идеи и торговля путешествовали благодаря новой успешной технологии – бумаге[170]170
  Glen Dudbridge, ‘Reworking the World System Paradigm’, Past and Present, 238, Supplement 13 (November 2018), 302ff.


[Закрыть].

Один из величайших городов Средневековья, индийский Квилон, сегодня не может похвастаться размерами. Но его любопытная история рассказывает нам о том, какой урбанистический взрыв произошел тысячу лет назад в Азии, и о том, что за необычный, экзотический и роскошный городской мир существовал на берегах Индийского океана. Квилон (ныне он именуется Коллам) находится на малабарском побережье штата Керала в Южной Индии. Еще до IX века у него была долгая и славная портовая история. Однако в IX столетии благосостояние Квилона начало увядать. Удайя Мартханда Варма, тамильский царь, призвал двух христианских монахов из Сирии, Мар Сабора и Мар Прота, чтобы заново выстроить порт и оживить торговлю[171]171
  Pius Malekandathil, Maritime India: trade, religion and polity in the Indian Ocean (Delhi, 2010), pp. 39ff.


[Закрыть].

Гости из христианского мира сделали хорошую работу: заново открытый в 825 году Квилон стал не просто одним из самых загруженных портов в Индии – он сделался одним из четырех гигантских перевалочных пунктов раннего Средневековья наряду с Александрией, Каиром и Гуанчжоу. В Квилоне была значительная китайская община, он был домом для христиан несторианского толка, мусульман – арабов и персов, евреев, джайнов, индусов, буддистов и людей со всех берегов Индийского океана. Персидский купец Сулейман аль-Таджир описывал Квилон IX века как порт, забитый большими торговыми китайскими джонками, как промежуточный пункт на дороге между Гуанчжоу и Багдадом. Благосостояние города покоилось на его глобальной функции: столетиями он служил центром торговли одним из самых желаемых и редких товаров, а именно черным перцем[172]172
  Paine, p. 273.


[Закрыть].

Пища и наши изменяющие кулинарные вкусы на самом деле изменяют мир. Согласно монаху И-Цзиню, китайская кухня много поколений была пресной и непривлекательной. Открытие индийских пряностей изменило все и положило начало оживленной коммерческой деятельности. Ну а торговая сеть из взаимосвязанных маршрутов, что протянулась на 12 тысяч миль[173]173
  Более 19 тыс. километров.


[Закрыть], в свою очередь породила такие глобальные метрополисы как Квилон[174]174
  Ibid., p. 306.


[Закрыть].

Города на муссонных морях, от Момбасы до Гуанчжоу, выглядят удивительно схожими хотя бы в своем космополитизме. Квилон вовсе не был чем-то особенным в плане культурного разнообразия; это была норма на муссонных морях. Вместе с коренными жителями Саймира, который располагался на шестьдесят километров к югу от нынешнего Мумбаи, проживало около десяти тысяч иммигрантов из Омана, Шираза, Басры и Багдада, а также их рожденные уже в Индии отпрыски. А это был всего лишь один город из многих на берегах Гуджарата и Конкана, где наблюдалось такое же разнообразие языков и религий.

Могадишо в современном Сомали был в то время богатым и могущественным коммерческим центром; он славился тканями, фимиамом и золотом, которые экспортировали местные богатые купцы. Археологические находки показывают, насколько далеко простиралось его влияние: в Могадишо находят монеты из Шри-Ланки, Вьетнама и Китая. Со временем Могадишо ушел в тень Килвы, города-государства, основанного персидскими колонистами в X веке на крохотном островке у побережья современной Танзании. Граждане Килвы принадлежали к среднему классу: купцы, финансисты, корабельщики, привозившие товары из Индии, Китая и Аравии, чтобы продать их на рынках материка в обмен на африканскую слоновую кость, золото, рога носорога, шкуры львов, черепашьи панцири, железо и редкую древесину; все это транспортировали обратно через океан, в первую очередь в Китай. То, что доминирующий коммерческий центр находился на острове, привело к появлению зависимых от него городков на материке; через них шла торговля с внутренней Африкой, и они поставляли в метрополию продукты.

Благосостояние торговли муссонных морей, как и сегодня, проходило через заливы Малакки и Сунды. Малайский полуостров, Суматра и Ява видели многочисленные независимые города-государства, которые возникали, чтобы конкурировать за часть той прибыли, которую приносили купеческие флоты. Уступая только Багдаду, а позже Каиру, этот регион был самым богатым во всем средневековом мире. Летом муссон приносил торговцев с Островов пряностей (Молуккских) и Индонезии с грузом мускатного ореха и гвоздики. Но в это время им не с кем было там торговать, поскольку купцы из Индии, Аравии и Китая прибывали только с зимним муссоном. В результате специи и другие товары приходилось хранить некоторое время, прежде чем их удавалось увезти дальше, на мировые рынки.

Много веков доминирующей силой на этом важнейшем торговом перекрестке была почти забытая позже конфедерация городов-государств Шривиджая. Ее центром был Палембанг на Суматре, который к VIII веку достаточно возвысился, чтобы контролировать лигу городов, раскинувшихся по всему острову, на Малайском полуострове, на Яве, в некоторых регионах Бирмы и Таиланда. Арабские дау, индийские суда и китайские джонки прибывали в это богатое буддийское царство, чтобы торговать и ремонтировать корабли. Палембанг был тем местом, где сталкивались торговцы двух величайших империй на Земле, Арабского халифата и китайской династии Тан.

Палембанг столетиями был оживленным, процветающим, космополитичным местом, так что его можно назвать одним из величайших исчезнувших метрополисов в мировой истории. К сожалению, от него не так много осталось; империя Шривиджая была стерта с лица земли в XIII веке, столица подверглась разграблению, а поскольку находилась в эстуарии, то ее занесло осадочными породами. В эпоху расцвета это было место величественного богатства, интеллектуальный центр международного значения; но на самом деле мы знаем больше об Уруке IV тысячелетия до н. э., чем о Палембанге XI века н. э. Увы, с большей частью средневекового урбанистического мира Индийского океана дело обстоит точно так же: это была постоянно меняющаяся, свободно текущая, сосредоточенная на внешнем мире культура, оставившая после себя мало следов.

Вполне вероятно, что Палембанг, даже в эпоху расцвета, в основном состоял из плавучих деревянных домов; это была скромная урбанистическая цивилизация, готовая поднять якоря и переехать, если того потребует природа или изменение торговых путей. Хотя многое потеряно в недрах истории, мы можем представить место, где толпятся купцы со всей Азии и Восточной Африки, где грудами лежат мешки специй, тюки тканей и ящики с фарфором. Сцена была примерно одна и та же во всей цепи взаимосвязанных муссонных городов. Сезонные ветра, работающие как часы, приносили армады торговцев из далеких стран в эти порты; торговцы оставались там на месяцы, заключали сделки, углубляли контакты, общались и обменивались идеями, а потом тот же муссон нес их домой. Некоторые жили вдали от родины долгие годы, многие женились на местных и заводили детей.

Персидский купец вспоминал огромное население и «больше рынков, чем можно сосчитать» в Палембанге; только на одном из базаров он насчитал 800 менял. Тамильский эпос «Манимекалаи», написанный в VI веке, описывает город Канчипурам, что находился на месте современного Ченная. Там были лавки торговцев рыбой и мастерские горшечников, ювелиров, мастеров, работавших с медью, плотников, каменщиков, художников, кожевенников, портных, резчиков раковин и изготовителей гирлянд; на главной улице вразнос продавали сладости, всякую уличную еду, мясо, листья бетеля и благовония. Отдельно находился рынок зерна, улицы для певцов разного рода, улица «где жили куртизанки, дающие сексуальное удовольствие», улица дрессировщиков слонов и улица объездчиков лошадей, улица, где жили только охранники магазинов. Помимо того, имелись «улицы с красивыми домами пробирщиков золота; улицы, где жили многие торговцы драгоценными камнями; улицы, где жили брахманы; главная царская улица; улица, где обитали министры и важные чиновники государства; общественные пространства для городских собраний, а также площади и перекрестки»[175]175
  Kanakalatha Mukund, Merchants of Tamilakam: pioneers of international trade (New Delhi, 2012), pp. 164–6.


[Закрыть].

В Палембанге имелось огромное количество складов. Пятьсот тысяч предметов, поднятых около Явы с затонувшего малайско-индонезийского корабля в 2003 году, – датируются они концом X века, – намекают на то, сколько роскоши было на складах и рынках Палембанга. Китайская керамика с зеленой глазурью, зеркала и деньги; бутылочки с дорогими благовониями из Западной Азии и Египта; горный хрусталь из Африки и Кагмира; ляпис-лазурь из Африки; драгоценные камни со Шри-Ланки; лекарства из Аравии; тонкая керамика из Таиланда. Очень вероятно, что там же находились продукты, специи и ткани[176]176
  Dashu Qin and Kunpeng Xiang, ‘Sri Vijaya as the entrepôt for circum-Indian Ocean trade: evidence from documentary records and materials from shipwrecks of the 9th—10th centuries’, Étudies Océan Indien, 46–7 (2011).


[Закрыть].

Корабль из Белитунга ушел на дно тоже не так далеко от Палембанга. Возможно, он как раз собирался зайти в этот город, чтобы обменять часть своего груза; или, может быть, только что покинул его после хороших сделок, пополнив запасы дорогих специй. Судно несло на борту монеты Шривиджаи, а также весы из этой страны. Очень вероятно, что наш дау побывал и в других недавно возникших портах в империи Ангкора (Камбоджа), Бирме, на Яве, в Таиланде, Малайзии и Вьетнаме.

Решение поместить находки с корабля из Белитунга в Музее азиатских цивилизаций в Сингапуре о многом говорит. Сингапур рассматривает себя как современного носителя традиций городской цивилизации, которая процветала в Проливах тысячу лет назад, и как естественного наследника могущественных городов-государств, таких как Палембанг. Для сингапурцев корабль из Белитунга и другие находки со дна моря, сделанные в XXI веке, обнаруживают лежащие вне времени азиатские урбанистические традиции. Сингапур, как некогда Палембанг, проводит через себя значительную долю морской торговли, что проходит через Проливы, предоставляет для нее самое совершенное портовое оборудование. Подобно предшественнику, он может похвастаться большой и переменчивой популяцией экспатов, привлеченных со всего земного шара, для того чтобы финансировать торговлю, развлекать местных жителей, смешивать коктейли и готовить роскошные блюда. Как в муссонных метрополисах прошлого, в нем сходятся щека к щеке самые разные религиозные направления: даосские, индусские и джайнские храмы стоят рядом с мечетями; буддистские ступы соседствуют с синагогами; почти все направления христианства уживаются с заороастрийцами, сикхами и атеистами.

Но в первую очередь, идентифицируя себя с историческим наследием региона, Сингапур претендует, что может быть носителем специфической формы урбанизма, такой, которой он меньше обязан Западу и эпохе британского колониализма, а больше древним паназиатским традициям создания городов. Сингапур всегда рассматривали как британское творение, его историю прослеживают исключительно от 1819 года. Обнаружение корабля из Белитунга изменило ситуацию, оно позволило Сингапуру примерить на себя корону городов-государств, которые процветали в этих местах с IX по XVI век.

Эта городская традиция добавляет глубины урбанистическим амбициям и претензиям Сингапура на моральное лидерство в том, что касается будущего наших городов в текущем тысячелетии. Выступая пионером во многих сферах, от смарт-города и экологической полиции до внешнего облика, чистоты, безопасности и качества жизни, он предлагает азиатскую альтернативу Западу. Поэтому намеренно помещенные в центре Музея азиатских цивилизаций находки из Белитунга, а точнее тот мир, о котором они нам рассказывают, намекают на то время, когда Азия была мировым лидером в области городов, а Европа – тихой, окраинной заводью.

Богатая история средневековых торговых маршрутов также используется Китаем, чтобы оправдать возрождение Шелкового пути – это инициатива «Один пояс и один путь». Как высокоскоростные трансконтинентальные поезда, так и морские линии, что соединяют Китай с Западной Европой, будут, подобно их предшественникам, инициаторами урбанизации. Расположенные глубоко внутри материка места вроде Ланьчжоу, Урумчи и Хоргоса превращаются в торговые города, их называют Дубаи XXI века. На морских путях Гвадар в Пакистане, Хамбантота на Шри-Ланке, Кьяукпью в Мьянме, Багамойо в Танзании с помощью китайцев активно развиваются, чтобы превратиться в сверкающие небоскребами портовые города.

Еще невозможно сказать, повторят ли эти города космополитизм, интеллектуальные достижения и энергию предшественников. Триллионы долларов вкладывают в высокоскоростные железные дороги, портовое оборудование, электростанции, трубопроводы, мосты и аэропорты исключительно для того, чтобы переместить центр притяжения мировой экономики обратно в Азию.

Обратно, туда, где он и находился до Колумба.

* * *

В первые годы XIII века Чингисхан установил свою власть над равнинами Монголии, силой и переговорами объединив многочисленные племена под своей рукой. Монголам не хватало осадного снаряжения, поэтому они брали города либо устрашая жителей, либо хитростью. Имперская столица Чжунду (современный Пекин) оказалась в осаде в 1213 году. Китайцы считали, что город невозможно захватить. Миновал год, и император династии Цзинь покинул Чжунду, оставив горожан умирать от голода. В июне врата города были открыты, в неуязвимый город вошли захватчики. Тысячи людей погибли, отдельные районы столицы сгорели, и Чингисхан взял под контроль бо́льшую часть Северного Китая. Никакой город более не мог чувствовать себя в безопасности, поскольку монголы научились искусству осады и штурма. Ну а кроме навыков кочевники нашли еще кое-что интересное в захваченной столице: продвинутую осадную машинерию.

Монгольская армия вторглась в урбанистическое сердце Центральной Азии, а это в 4000[177]177
  Более 6400 километров.


[Закрыть] миль от Чжунду. Первым из больших городов стала Бухара, один из крупнейших метрополисов мира, где обитало 300 тысяч человек, богатейший центр науки. Бо́льшая часть внешнего города оказалась сожжена, цитадель принудили к сдаче после того, как в ход пошли самые передовые осадные механизмы эпохи. Из выживших молодые мужчины были завербованы в ополчение, женщин и детей продали в рабство, а ремесленников перевези в Монголию. Потом захватчики точно так же обошлись с Самаркандом. Следующим стал Нишапур, который обстреливали из трех тысяч гигантских луков, трех тысяч метавших камни машин и 700 устройств, бросавших огненные снаряды; после взятия население было перебито, сам город стерт с лица земли, а земля там, где он стоял, – вспахана. Балх, крупный интеллектуальный центр и родина Бармакидов, оказался уничтожен в 1220-м.

Москва была разрушена в 1238-м, Киев – в 1240-м. Киев с населением около ста тысяч человек был одним из крупнейших городов мира и ключевым узлом на торговых маршрутах, соединяющих Шелковый путь, степи и Скандинавию. Монголы прорвались дальше, в Европу, взяли Люблин, Краков, Буду и Пешт и разрушили многие города на Балканах. В 1258 году году они вторглись в Багдад и «словно алчные соколы, атакующие стаю голубей или словно хищные волки, напавшие на овец» промчались по улицам, убивая людей. Халиф из династии Аббасидов был завернут в ковер, после чего погиб под копытами лошадей. Изысканный город науки и роскоши лежал в руинах.