Текст книги "Наследие"

Глава 9
Рука Бога

Влюбилась она в его руки.

Он был сварщиком, и его руки она увидела прежде, чем лицо. Сильные загорелые руки с крупными гибкими пальцами трудились над листами металла, как скульптор над глиной. Что-то неотразимо чувственное было в том, как двигались эти руки, как придавали свежесть и новизну тяжелой обыденной работе. Он был в синем рабочем комбинезоне, в маске, в тяжелых ботинках – в броне с ног до головы, но почему-то без перчаток: ладони и пальцы его были ничем не защищены; и именно они привлекли ее внимание.

Она опаздывала на встречу и все же остановилась у желтой ленты, огораживающей участок дорожных работ, чтобы полюбоваться. Движения его рук ее заворожили, она не замечала ничего вокруг – и лишь когда руки на миг замерли, заметила, что он тоже на нее смотрит.

Она невольно залилась краской, а он нажал красную кнопку на своем аппарате и откинул щиток. Видела она лишь небольшую центральную часть его лица – глаза, нос, рот; лоб, щеки и подбородок оставались скрыты сварочной маской, – но то, что увидела, ей понравилось. Доброе и умное лицо. Такое же, как руки.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил он.

Она покачала головой, перехватила поудобнее папку с бумагами и пошла дальше.

Однако, зная, где он работает, сумела выяснить в Интернете его имя и должность – Джим Макмиллан, старший сварщик, часы работы и время перерывов. И на следующий день как бы случайно столкнулась с ним в столовой.

Он и думал всегда, что встретились они случайно. Она не призналась, что заметила его, выследила и решила сделать своим, когда он еще и не знал о ее существовании. Так или иначе, они вместе по-обедали, и к концу обеда Джим был совершенно очарован и пригласил ее на ужин.

А после ужина они легли в постель. Потому что она поняла: Джим – тот, кто ей нужен.

Нет, конечно, ухажеры у нее бывали и раньше. Мальчишки, неуклюже и торопливо старавшиеся «завести» ее на заднем сиденье родительской машины. Больше всего нравилась ей именно эта стадия отношений – когда мужские руки ложились ей на грудь, расстегивали на ней джинсы, старались проскользнуть между ног. Она сопротивлялась ради приличия, но оба понимали – это ничего не значит, это лишь потому, что так положено; и когда мужские пальцы наконец проскальзывали внутрь ее, в тугие джинсы, почти не позволявшие двигаться, она закрывала глаза и блаженно плыла на волнах ощущений, забывая о мужчине, о его лице, обо всем, кроме трудящихся над ней пальцев, представляя себе эти белые пальцы в зарослях темных лобковых волос. Дольше всех продержался Тони Ливси: паренек, во всех прочих отношениях непримечательный, обладал длинными гибкими пальцами и касался ее мягко, словно опытный массажист. Пусть она его не любила, но он был хорош и, главное, ничего больше от нее не требовал. Его все устраивало. Они встречались каждую неделю, она позволяла ему то, что эвфемистически именуется «глубоким петтингом», и, когда бывала особенно им довольна, дарила в ответ то, что без всяких эвфемизмов именуется «отдрочить».

Джим был не такой, как остальные. Совсем другими были его руки – прекрасные, умелые и уверенные, мужественные и нежные. Да, руки Джима ее не разочаровали: на ощупь они были такими же, как на вид, прикасались к ней именно так, как она мечтала. И этим рукам она позволила то, чего не позволяла еще никому: снять с нее блузку, лифчик, стянуть брюки и то, что под брюками.

Даже когда он поставил ее на четвереньки и вошел в нее сзади, руки его лежали у нее на груди, и сильные пальцы ласкали плоть, играя с сосками; и она прижималась к нему, впускала глубже, еще глубже, так что казалось, что они слились воедино и поодиночке уже не существуют.

Через два месяца они поженились.

И оставались женаты десять лет спустя.

Руки его с годами становились все более чуткими, все лучше понимали потребности ее тела – и страсть их оставалась жаркой, словно в первые месяцы брака.

Спрашивают иногда, что важнее для человека: голова или сердце. Она знала ответ: важнее всего руки, все воплощающие в жизнь. Стихи рождаются в мозгу поэта – но без рук их не записать. Скульптор воображает прекрасные формы – но без рук их не вылепишь, не отольешь в бронзе. В душе композитора рождается музыка – но чем, если не руками, ее сыграть? Руки – посредники между эфирным и материальным, между небесным и земным; и нигде это не проявляется в такой полной мере, как в любви. В руках есть гибкость и маневренность, которой недостает члену, они способны совершать много движений одновременно. Что может член? Расти и опадать, двигаться вперед-назад, как придаток к тазу – и только. А возможности рук бесконечны. Часто, когда она ублажала мужа ртом, он вводил большой и указательный пальцы в оба ее отверстия, в вагину и анус, и массировал тонкую стенку плоти между ними; и это ощущение его руки с двух сторон неизменно возносило ее к оргазму.

Руки многолики и бесконечно разнообразны. Рука внутри ее может быть крохотной, как кончик мизинца, или огромной, как кулак. Руки проникают, гладят, потирают, сжимают, щекочут. Была у нее тайная фантазия: оказаться во власти нескольких мужчин, на четвереньках в коробке со множеством отверстий – и пусть они просовывают туда руки, щупают ее, ласкают, шлепают. Она представляла множество мужских рук: руки на грудях, в волосах, во рту, в киске, в заднице. Пусть мнут ее, тыкают, пронзают! Об этом фантазировала она, лаская себя в одиночестве, – и эта фантазия, вместе с собственной рукой, дарила ей такой оргазм, какого никогда не давало обычное совокупление.

Руки способны и ранить, и исцелять; в двух гибких отростках красноречивее, чем в какой-либо иной части тела, проявляется двойственная природа человека.

В детстве она смотрела фильм ужасов «Руки Орлака». О том, как пианисту, потерявшему руки в какой-то катастрофе, хирург пришил руки убийцы. Возможно ли такое? Если Джим умрет, возможно ли спасти его руки и пришить их кому-нибудь другому? Разумеется, можно сделать бронзовую отливку или гипсовый слепок; однако больше всего она любила в его руках не форму, а движения, их чуткость и гибкость. Что, если, пришитые к другим плечам, они утратят свои чудесные свойства? Другой мозг будет управлять ими, и попытка воссоздать чудо обернется фальшивкой, бледной копией реальности.

Это был ее самый страшный кошмар – потерять руки Джима. Каждый вечер она молилась о том, чтобы оба они жили долго и счастливо, а когда придет время умирать, пусть она умрет раньше. Только бы ей не пришлось жить без Джима!

И без его рук.

Даже сейчас, годы спустя, он не понимал ее истинных чувств. Секс для него был сосредоточен в гениталиях. Член и киска, простые движения. А руки – так, для прелюдии, своего рода необходимое зло, чтобы подготовить ее и себя к настоящему сексу.

Для нее же, напротив, совокупление было не более чем умиротворенной лаской, расслаблением после оргазма, испытанного в его руках. Он входил в нее, начинал двигаться туда-сюда, – а она просто лежала, чувствуя, как растекаются по телу и постепенно затихают волны наслаждения. В сущности, она делала ему одолжение, хоть он этого и не понимал. И ладно, пусть думает, что ее возбуждает его член, что к вершинам восторга ее возносит его мужественность.

По иронии судьбы, ее руки казались Джиму слишком грубыми. Ему нравился минет, нравилось, как она ласкает его губами и языком, но руками он позволял ей лишь сжимать свой пенис у основания, а потом останавливал ее со словами: «Если б я хотел, сделал бы это сам. – И легонько надавливал ей на затылок, придвигая голову к своим коленям. – Поработай-ка лучше язычком».

Она счастливо вбирала его в рот, принимала и глотала его семя; но руки ее бесполезно висели вдоль тела, словно ненужные. Единственное, чего ей недоставало в их любви, – возможности использовать руки.

…Она сидела на работе, у себя в кабинете. Позвонил начальник Джима и сказал: Джиму стало плохо, его отвезли в больницу Святого Иуды. Что, как и почему случилось, он не объяснил, а она не спрашивала: не готова была услышать. Вместо этого в панике бросилась в больницу – и там узнала, что Джима больше нет. Обширный инфаркт. Умер на месте.

Неделя прошла как в тумане. А в конце недели она рыдала у свежей могилы, представляя себе, как Джим лежит в гробу, и его руки, его прекрасные руки бесполезно сложены на груди; и, казалось, от подобной боли может избавить лишь собственная смерть. Никогда больше она не встретит такого, как Джим, никогда не найдет таких рук, и жизнь ее отныне не имеет смысла.

Много раз затем она думала о самоубийстве, однако пугалась и отступала в последнюю минуту; и уже совсем было собралась выпить целиком флакон снотворных пилюль, когда случайно увидела фильм, изменивший ее жизнь.

Детский фильм.

По Доктору Сьюзу[6]6
  Доктор Сьюз, или Доктор Зойс (англ. Dr. Seuss, наст. Теодор Зойс Гайзель; 1904–1991) – американский детский писатель и мультипликатор.


[Закрыть].

«Пять тысяч пальцев доктора Т.».

В сюрреалистическом мире этого фильма безумный учитель музыки поймал 500 мальчишек и надел каждому на голову круглую шапочку с реалистичной резиновой рукой на макушке. От вида этих рук с растопыренными пальцами, гордо торчащих на мальчишечьих головах, по ее телу прошла дрожь: зародилась между ног и электрическим током побежала по нервам, спавшим с тех пор, как умер Джим.

Она купила программу кабельного телевидения, узнала, где и когда снова пойдет этот фильм – его показывали поздно ночью, – подключила видеомагнитофон и поставила таймер на запись. Фильм записался, пока она спала. Проснулась не просто бодрой – полной энтузиазма.

Она пересмотрела фильм.

Еще раз.

И еще.

Это множество рук на экране и то, что режиссер, кажется, понимал и молчаливо признавал их особое значение, придали ей отвагу и надежду. Руки словно возвращали ее к жизни, оттаскивая от края могилы. Ей вспомнилось: много лет назад, еще до знакомства с Джимом, она читала статью о каком-то племени в Новой Гвинее, что поклоняется богу в облике руки. Тогда она вырезала статью и сохранила ее – и теперь перерыла весь дом в поисках этого пожелтевшего клочка бумаги. Нашла его там, где никак не ожидала найти, – между страниц поваренной книги, по соседству с полученным от подруги и записанным на листочке в клетку рецептом лимонного пирога, – и, перечитав, немедленно отправилась в библиотеку, чтобы собрать больше информации об этом племени и его боге.

Однако никакой другой информации не было. Ни в книгах, ни в журналах, ни на сайтах ей не удавалось найти об этом ни слова. Впрочем, выходные данные на вырезке имелись. Не раздумывая, она бросилась домой, села на телефон и заказала билеты на несколько авиарейсов, которые, один за другим, должны были в конце концов доставить ее в Порт-Морсби, Новая Гвинея. Там-то, думалось ей, она найдет кого-нибудь, кто знает, где обитает это племя.

В реальности все оказалось несколько сложнее; однако три дня спустя она ехала на «Джипе» по джунглям Папуа, с водителем-переводчиком, по направлению к отдаленному ущелью, где обитал народ лингбакао. Дорога становилась все у́же и у́же, грязнее и грязнее, наконец превратилась в едва заметную тропку, так заросшую травой и кустарником, что им пришлось выйти из «Джипа» и идти дальше пешком.

Первым признаком того, что они недалеки от цели, стал рисунок на скале – огромное, подробное, явно законченное совсем недавно изображение человеческой руки. И вокруг него – множество мелких отпечатков ладоней, куда более старых на вид. Словно дети вокруг отца, подумала она, или король со своими подданными.

Или Бог и его церковь.

Словно завороженная, смотрела она на рисунок. Даже если бога-руки не существовало – что ж, здесь обитал народ, понимающий божественность руки, ценящий ее значение и важность. В этом она убедилась, когда они наконец пришли в деревню и старейшина встретил их словами:

– Ваш приход – честь для нашей общины. Мы всегда рады новым рукам.

Переводчик повторил приветствие по-английски. Затем она попросила перевести:

– Я тоже поклоняюсь рукам. Поэтому я здесь.

Выслушав переводчика, старейшина кивнул, улыбнулся и быстро заговорил на своем языке.

– Руки возделывают поле, – перевел переводчик, – руки охотятся на оленя, руки собирают плоды. Благодаря рукам мы вместе. Благодаря рукам мы живы.

Старейшина лингбакао сказал что-то еще и указал в дальний конец деревни.

– Бог живет там, – перевел переводчик. – В той хижине.

Хижина была крошечная, чуть больше складского навеса.

Она сама не знала, чего ждала. Должно быть, чего-то вроде иудео-христианского Бога: ощущения невидимого присутствия, перед которым люди падают ниц. Но никак не того, что бог будет физически жить в определенном месте!.. В нерешимости смотрела она на хижину, не понимая, чего в ней больше, возбуждения или страха.

Однако ради этого она приехала сюда – и вот, обернувшись к переводчику, попросила разрешения войти туда и увидеть бога.

Туземец снова выпалил несколько фраз, а переводчик перевел их одним коротким:

– Разумеется.

Она медленно двинулась вперед; взгляд ее не отрывался от закрытой деревянной двери хижины и от единственного ее окна, завешенного какой-то черной тканью, колеблющейся в безветрии. Деревня вокруг, голоса людей, даже английская речь переводчика – все померкло и слилось в невнятный гул. Хотя было жарко и влажно, по спине бежали мурашки, и сердце стучало так, словно хотело вырваться из груди; а положив руку на ржавую дверную ручку, она на миг испугалась, что сердце ее разорвется.

– Подождите здесь, – попросила она переводчика.

Она сама не знала, чего ждет. Что должно случиться? Окажется ли она одна в пустой комнате – или встретится лицом к лицу с разъяренным божеством, готовым сожрать ее за непрошеное вторжение в святилище? Так или иначе, это ее судьба, и свою судьбу она встретит одна.

Она открыла дверь, шагнула внутрь, прикрыла за собою дверь. Скоро глаза привыкли к полумраку, и она различила у противоположной стены хижины человека. Человек этот показался ей знакомым; подойдя ближе и вглядевшись, она вскрикнула в изумлении:

– Тони?!

Да, это был Тони Ливси, давний приятель, возмужавший и постаревший, в каких-то лохмотьях, с суровым, изможденным лицом. Его щеку пересекал старый шрам; уголок рта был бессильно опущен и не двигался, когда двигались губы. Правый рукав оканчивался пустотой.

– Ты меня помнишь? – спросила она, шагнув к нему.

Он встретился с ней взглядом и кивнул.

– Я никогда тебя не забывал.

Она огляделась. Вокруг было пусто.

– Так ты и есть… их бог?

– Нет, – устало ответил он. – Не совсем.

И рассказал ей свою историю. После школы он пошел в ВМС, служил на корабле, армейской жизни нахлебался досыта. В Саудовской Аравии дезертировал, стал уличным актером и музыкантом. Однако дела пошли туго, он начал воровать и попался. Саудовская Аравия – ближайшая союзница Америки на Ближнем Востоке, но в этой стране до сих пор отрубают руки за воровство. Так поступили и с ним.

Бог – его рука. Ибо она не умерла; она живет и растет. И следует за ним. Поначалу он пытался бежать от нее: с Ближнего Востока в Южную Африку, оттуда в Южную Америку и на Тихоокеанские острова. Но она всюду с ним. «Смотри!..» Тони медленно встал – и она увидела, что он сидел не на стуле, как показалось ей сперва… о нет, он сидел на ладони огромной руки с обрубленным запястьем. На глазах у нее рука зашевелила пальцами и изменила форму; теперь она напоминала не сиденье, а скорее, чудовищного паука из старых научно-фантастических фильмов.

– Я все еще связан с ней, – продолжал Тони. – Я чувствую все, что чувствует она. Когда здешние женщины подстригают и полируют ей ногти, когда садятся верхом на ее огромные пальцы, чтобы доставить себе наслаждение, – я чувствую все. Все чувствую, а управлять ею не могу, – закончил он. – Она делает, что хочет.

– Она творит чудеса?

– Она и есть чудо, – ответил Тони.

Так и есть, подумалось ей. Она снова взглянула на пустой рукав Тони, затем – на руку у противоположной стены. Что, если и руки ее мужа могли вот так же выжить после ампутации? Каждую ночь она брала бы их с собой в постель, и они блуждали бы по ее телу, ласкали, дарили наслаждение… Делали все, что хотят… При этой мысли все в ней заныло от желания.

– Она и вправду Бог?

Тони кивнул.

– Ее почитатели есть по всему миру, – тихо ответил он. – Верующие в нее. Не только в этом селении. Существуют общины даже в Соединенных Штатах. Мужчины и женщины поклоняются моей руке. Она – не тот бог, к которому мы привыкли. Но – да, Бог.

Она потянулась к Тони, коснулась его пустого рукава. Ей вспомнилось, что делал он с ней этой рукой.

– Это мой Бог, – прошептала она.

– Так иди же к своему Богу, – хрипло произнес он.

Больше они не сказали друг другу ни слова.

Рука снова изменила позу – теперь растянулась, напоминая ложе. Коснувшись руки, женщина изумилась мягкости кожи. Судя по ее истории, рука должна была быть жесткой, загрубелой; однако неровная поверхность с отчетливо выдающимися складками была мягкой, как шелк. И как приятно было ее трогать!

Рука молчала… Впрочем, слов и не требовалось; она знала, что делать. Сев на пол возле руки, она стянула с себя ботинки, носки, блузку, лифчик. Поднявшись, скинула брюки и трусы, а затем взобралась на ладонь. Ей показалось, что рука ее узнает. Сама-то она точно ее узнала – ясно помнила и неповторимые черты ее, и движения. Она легла на спину и закрыла глаза.

Однако рука была слишком велика для нее – слишком велика для того, чего хотелось им обеим. Мощные пальцы, огромные, как ее ноги, раздвигали ей бедра, терлись об нее, толкались, пытались войти, – и на лице Тони на другом конце комнаты появилась досада.

Вспомнив, как поступают туземные женщины, она оседлала один огромный палец, словно механического быка. Но и это было не то, чего хотела она, чего хотел Тони, чего хотел Бог. Тогда она схватилась за большой палец, повисла на нем, крепко его обняла, чувствуя, как в ее объятиях, под ней, вокруг нее бурлит и переполняет ее сила.

– Слезай! – крикнул Тони. В его голосе звучал страх.

– Все хорошо, – негромко ответила она.

– Не надо!

Вдруг она поняла, чего он боится. И поняла, что именно этого и хочет. Пусть так.

– Все хорошо, – повторила она.

И снова легла, вытянувшись на мягкой ладони.

Гигантская рука дрогнула и сжалась в кулак. И через миг после того, как закричал Тони, и переводчик вместе с туземцами, толпящимися снаружи, ворвался в хижину – и за миг до того, как рука выжала из нее жизнь, – она успела подумать: какая прекрасная смерть.

Глава 10

Все оказалось удивительно просто.

Вот что не давало ему покоя.

Первые дни были сущей мукой. Всякий раз, стоило на работе зазвонить телефону, Стив воображал: сейчас войдет усталый коп, вроде Коломбо из сериала, забросает его ничего не значащими на вид вопросами и как-нибудь заставит выболтать истину. Сидя дома, он ждал стука в дверь – и не сомневался, что за дверью окажется полиция с ордером на арест. Боялся даже искать информацию о смерти Лаймена Фишера в Интернете – вдруг по тому, что заходил на сайт, его и вычислят?

Но шли дни, складывались в недели, и никто не приходил. Слетал, сделал дело, вернулся – и живи себе как ни в чем не бывало, привычной обыденной жизнью.

Может, стоило заодно свернуть шею и Джессике Хестер?

Отец, будь он в здравом уме и пойми, что сделал сын, гордился бы им. В конце концов, разве сам он не поступил бы так же? Одна проблема: никогда, ни единого разу в жизни Джо Най не одобрил ни одного поступка своего сына. Так что, скорее всего, он и здесь нашел бы, к чему придраться. В конце концов, специалист: убивал людей годами, десятилетиями. Стив прямо слышал язвительный голос отца: кто же так убивает? С бухты-барахты, ничего толком не продумал, наследил… А если Лаймен поделился своими подозрениями и планами с Джессикой?

Если б Лаймен поделился с Джессикой, после убийства та пошла бы в полицию, и Стива уже допрашивали бы.

Довольно! Он и так зашел слишком далеко – куда дальше, чем следовало бы. Не было дня, когда он не жалел о том, что поехал в Коппер-Сити. С Шерри или с друзьями – с нормальными людьми – он ощущал себя грязным, словно прокаженным. В самые неожиданные минуты рассудок возвращался к тошнотворной сцене в темной, пропахшей старостью лачуге; снова он ощущал под рукой складки морщинистой кожи и упругие хрящи, снова чувствовал последние судороги старика.

Да лучше б его отец просто умер от удара!

И все же…

И все же теперь Стив ощущал неожиданное родство с отцом – родство, основанное на общем опыте. Отец будто стал ему куда ближе, чем раньше. Оба они убивали людей (Господи, что за мысль!) – и оба притворяются, что они вовсе не преступники. Теперь Стив понимал, как жилось отцу все эти годы. Ему случилось прочесть о «миллионерах по соседству» – самых обычных на вид людях с многомиллионными состояниями, о которых их приятели и соседи ведать не ведают. А они с отцом, думал Стив, «убийцы по соседству». Интересно, много ли еще таких?

Он совершил страшное дело; яркие, чувственные воспоминания об этом – вид, запах, ощущение, звуки – преследуют его до сих пор и, должно быть, не стихнут до самой смерти. Но правда в том, что, думая о происшедшем, вместе с ужасом и омерзением Стив испытывал пьянящее ощущение силы. Выдавливая жизнь из Лаймена Фишера, он был почти богом. Проблема, вставшая перед ним, не имела нормального решения: шантаж мог продолжаться вечно, разрушить не только его собственную жизнь, но и жизнь всей его семьи. И тогда он вышел из обычной человеческой парадигмы, отринул половинчатые решения и компромиссы, принятые в обществе: он покончил с проблемой одним смелым и точным ударом – словно Бог всемогущий, забрал у Лаймена Фишера жизнь.

А дальше все вернулось на круги своя. Как прежде, он ходил на работу, смотрел телевизор, тусовался с друзьями, встречался с Шерри.

Шерри.

Что бы она сказала, случись ей узнать? Ничего хорошего, это уж точно. Да и как иначе? Он – убийца и сын убийцы; люди таких не слишком любят. Он не заслуживает эту чудесную девушку.

Однажды в субботу, когда Шерри осталась у него на ночь, Стив дал ей прочесть свой очередной рассказ. Ободренный первым писательским успехом, новый рассказ он решился показать Шерри еще до того, как отправлять в журнал, и ожидал от нее одобрения. Однако та промолчала, а когда он стал расспрашивать, призналась, что рассказ вызвал у нее неприятные чувства.

– Так вот как ты смотришь на женщин? – спросила она. – Считаешь, мы способны думать только о сексе, нам важно лишь то, что в штанах?

– Да нет, что ты! – отвечал он, смущенный, не понимая, с чего она такое взяла. – Я совсем не об этом писал…

– А о чем же? У нее муж умер, а она тоскует только о его руках и о своих оргазмах! – Шерри покачала головой. – Извини. Я не хотела критиковать. Спасибо большое, что показал мне свой рассказ. Но он… Ну не знаю. Он страшный.

– Он и должен быть страшным. Это же страшная история. – Стив был задет, но не хотел этого показывать.

– По-моему, она какая-то неправильно страшная.

В ту ночь ему снова приснился клоун. На этот раз он прятался в доме Лаймена Фишера, и Стив должен был его найти. Тело Лаймена лежало на полу, на прежнем месте, уже разложившееся: сквозь гниющую плоть проглядывала белизна черепа. Стив, озираясь, стоял на пороге; позади него хлопала на ветру дверь и дребезжали ржавые жалюзи. Откуда-то из глубины дома донесся смех – сдавленный, тонкий, словно женский. Безумный смех. Клоун, подумал Стив. Он не хотел искать его, он боялся встречи с ним, но почему-то должен был искать; пришлось переступить через тело Лаймена и войти в темный дом. Мебель вокруг – кушетка, столы, стулья – в полумраке казалась живой, словно его окружали какие-то сгорбленные полулюди или чудовища. Все они из одного цирка, думал Стив. Из цирка уродов. Выйдя в темную переднюю, он заметил, что из-под закрытой двери ванной комнаты сочится луч света, окрашенный в мерцающие калейдоскопические цвета. На цыпочках, стараясь не шуметь, Стив подкрался к ванной, взялся за ручку двери и резко распахнул ее. Клоуна там не было; не было никого – ни в ванне, ни в душевой, ни в туалете. Только перед включенной лампой возле раковины вращался круглый многоцветный фильтр, окрашивая свет во все цвета радуги. Стив повернулся, решив поискать в спальне…

…и увидел клоуна прямо перед собой: разноцветные блики плыли по его раскрашенному лицу, и он смеялся тонким, сдавленным, безумным смехом…

Стив проснулся, тяжело дыша. Лицо Шерри на соседней подушке на миг показалось ему мертвенно-белым, словно в клоунском гриме. Глядя в потолок, он сделал несколько глубоких вздохов. Вспомнил вдруг, что со смерти Лаймена прошел ровно месяц. Тихонько встал, скрылся в ванной, закрыл и запер за собой дверь, и его стошнило.

В понедельник он решил поискать информацию о нераскрытых убийствах проституток в тех городах, где жил с родителями в детстве. Настало время больше узнать о преступлениях отца. Пока Стив довольствовался обрывками знаний и собственными догадками, это немногим отличалось от сознательного отказа знать; хоть правда его и пугала, он чувствовал, что должен выяснить все.

В эти дни Стив как раз готовил буклет к 20-летнему юбилею выпуска одного религиозного колледжа в Юте. Очень удобно – заодно можно поискать сведения о нераскрытых преступлениях в Солт-Лейк-Сити за те два года, что прожила там его семья. Когда они собрали пожитки и переехали во Флагстафф, Стиву было пять лет, так что Юту он почти не помнил. Помнил голубой дом, красный трехколесный велосипед, пикник на заднем дворе, и как вместе с каким-то другим мальчиком ел сэндвичи с медом и арахисовым маслом – вот и всё. Негусто. Однако те же годы интересовали его для буклета; так что он начал разыскивать жителей города, в ту пору таинственно убитых или пропавших без следа.

Исчезли и не были найдены три девочки-подростка и один мальчик. Отставного полицейского застрелили у него в гараже – очень похоже на заказное убийство или месть. Какого-то бродягу зарезали у входа в бар. Одну женщину изнасиловали и задушили. Два брата погибли на пожаре, полиция подозревала поджог. Сперва Стив обратил внимание на задушенную женщину – хоть и не думал, что отец способен кого-то изнасиловать, – затем вспомнил слова, брошенные отцом как-то в больнице, в одно из посещений: «Оба сгорели». К чему и зачем отец сказал это – непонятно, и тогда Стиву показалось, что это обычная его бессмысленная болтовня. Сейчас вдруг мелькнула мысль: а что, если речь шла о братьях, сгоревших в собственной квартире?

«И если я действительно думал, что эти слова ничего не значат, почему вообще их запомнил?»

Потому что в глубине души знал: они значат нечто очень важное. Стив постарался припомнить еще какие-нибудь слова, обрывки фраз, что могли бы стать ключами к прошлому. Пока ничего не припоминалось. Что ж, быть может, дальнейшие поиски освежат его память…

Пока что он занялся сгоревшими братьями. Алекс и Энтони Джонс, так их звали. Детали происшествия скрывались в полицейских отчетах; однако и общедоступных материалов было достаточно, чтобы понять, что произошло. Солт-Лейк – не Коппер-Сити, здесь имелись аж две городские газеты с архивами в Интернете. Стив изучил репортажи о пожаре, выписал даты, названия, имена. Отыскал в телефонном справочнике номера и адреса живых родственников и свидетелей происшествия, продолжающих жить в городе двадцать лет спустя. Закончив, задумался над выписанными в блокнот данными. Неужели он серьезно верит, что к этому пожару причастен его отец?

Да.

Но если так, его теория неверна. Отец убивал не только проституток.

Вообще не только женщин.

Алекс и Энтони Джонс. Зачем отец их убил? Почему? Они ему угрожали, обманули его, чем-то обидели? Должна же быть какая-то причина! Не мог отец убивать людей просто так!

Почему не мог? Серийные убийцы так и делают.

На этой мысли Стив задерживаться не стал и поскорее перешел к Флагстаффу, где поселилась их семья после Солт-Лейк-Сити. Убийств здесь в нужный ему период произошло немного. Одного человека зарезали в драке в баре, другого, тоже в баре, пристрелили. И еще жестоко убили студентку колледжа при университете Северной Аризоны. Оба убийства в баре произошли открыто, при толпе свидетелей, убийц сразу схватили; нераскрытым осталось только убийство студентки. Стив сомневался, что это дело рук отца. Девушка возвращалась к себе в кампус со дня рождения подруги; убийца набросился на нее и буквально искромсал. Изрезал ей лицо, наносил удары в грудь и в живот с такой силой, что все вокруг было залито кровью. Именно эта безумная ярость заставила Стива подумать: нет, не отец. Поджог он мог себе представить. Сбросить кого-то с крыши? Пожалуй. А вот забрызганным кровью, в дикой злобе кромсать и кромсать девушку ножом…

Оставались еще два нераскрытых похищения детей; но мысль, что отец причастен к таким преступлениям, была для Стива столь же невероятна и еще более отвратительна.

Может, во Флагстаффе убийств не было? И год спустя они переехали в Темпе по какой-то вполне уважительной причине?

Будем считать, что так.

Тем временем офис начал заполняться людьми – сослуживцы возвращались с обеденного перерыва. Стив закрыл реестр пропавших без вести и сунул в верхний ящик стола блокнот со своими заметками. Подошла Джина, спросила, как отец. В последнее время она что-то часто с ним заговаривала, искала для этого любой предлог (может быть, тоже видела его тогда на пляже?); Стив старался держать дистанцию, вот и сейчас буркнул бессодержательное «хорошо» и уткнулся в компьютер, повернувшись к ней спиной. Джина отошла и села на свое место; он украдкой смотрел ей вслед. Снова спросил себя, кем же ей приходится тот старикан на пляже, – и снова разозлился на себя: ну какое ему дело?

После работы Стив отправился в Ветеранский госпиталь. На этот раз отец не спал. Он никак не отреагировал на появление сына, однако взгляд его казался осмысленным. Пожалуй, стоило с ним поговорить и попытаться вытянуть из него что-нибудь еще. Стив прикрыл дверь в палату, убедился, что второй пациент за шторкой спит, и придвинул стул вплотную к изголовью отца.

– Папа, ты помнишь Солт-Лейк-Сити? – тихо спросил он.

Ответа не было. Стив повторил вопрос, прибавив к нему фразу отца: «Оба сгорели», – он надеялся, что эти слова вызовут какую-то реакцию. Ничего. Тем не менее старик не улыбался, не болтал чушь, и Стив предпочел думать, что на каком-то уровне он его понимает.

– Папа, я знаю: ты убил тех двоих братьев. Алекса и Энтони Джонса, – продолжал он, глядя отцу в глаза. – Именно ты поджег их квартиру. Скажи мне, они погибли в огне или ты убил их раньше и устроил поджог, чтобы замести следы? И за что ты их убил? Что они натворили?

Отец молчал; несколько секунд спустя глаза его закрылись. Заснул или притворился спящим? Стив выжидал несколько минут, пока глубокое ровное дыхание не подсказало ему, что отец действительно спит. Разговор окончен. Даже если поначалу старик притворялся спящим, чтобы избежать разговора, теперь вырубился по-настоящему и очнется не скоро.