Текст книги "Университет"

– А теперь, – сказал он, – настало время для кровавых игр.

Глава 11

Глава 12

I

«Книжные шкафы на трех верхних этажах библиотеки забиты бесконечными книгами, а сами шкафы расположены параллельно белым трубкам флуоресцентного освещения, вделанным в потолок. Книги расставлены в порядке математической прогрессии, от букв к цифрам и к датам. Здесь история плавно перетекает в философию, философия так же плавно – в политические науки, и так дальше, и дальше, и дальше. Все выглядит аккуратным, упорядоченным, логичным. Все и есть аккуратно, упорядоченно и логично. За исключением книг по компьютерам, которые слишком рьяные компьютерные фанатики разбрасывают где попало.

А шестой этаж…»

Фэйт остановилась и перечитала написанное. Слова лились легко и быстро, ручка просто порхала над желтой разлинованной бумагой, и писала она с такой скоростью, что не была уверена, имеет ли написанное какой-то смысл. Но, взглянув на написанный абзац, увидела, что слова без усилий цепляются друг за друга, а фразы подчиняются некоему естественному ритму.

Фэйт была удивлена. На литературное творчество она записалась лишь потому, что оно показалось ей никому не нужным курсом, на котором легко получить высшую оценку, и, по ее мнению, этот курс должен был выступить в качестве противовеса более трудным и обеспечить ей нормальный средний балл. До этого она написала несколько стишков, начала несколько кошмарных подростковых эссе с названиями типа «О любви» или «Об искусстве», но писала Фэйт всегда медленно и с трудом, а результаты ее творчества получались практически нечитабельными даже после многократного редактирования и переписывания.

А вот сейчас – почему-то – ее мысли были ясными, идеи получались законченными и легко ложились на бумагу. Это было поразительно, будто существовал акведук, по которому к ней текли эти слова, и Фэйт задумалась, не так ли чувствуют себя настоящие писатели, когда говорят, что являются лишь посредниками для передачи посланий и что их работы принадлежат не им, а являются результатом божественного прозрения.

Не менее тревожил ее тот факт, что она никогда раньше не писала ничего, что хоть отдаленно напоминало бы хоррор, – ее стишки всегда были или слащавыми сонетами, или ультрамодными, свободно рифмованными виршами на злобу дня. А сейчас перед Фэйт лежало начало рассказа ужасов. И не просто начало. В голове у нее уже сформировалась вся история, и теперь, возвращаясь к ней, она уделяла основное внимание конкретному описанию героев, их специфическому языку и уже сложила для себя завершающую, убойную фразу.

Фэйт хотела остановиться, лечь в постель и закончить историю утром, перед тем как ехать в универ, но поняла, что не сможет этого сделать. У нее просто не хватит на все времени. Презентовать работу она должна уже завтра, а до этого еще надо сделать копии для всех студентов курса.

Кроме того, у Фэйт появилось странное ощущение, что рассказ, каким она его задумала, будет зудеть у нее в голове, пока она его не напечатает, и совершенно не важно, сколь долго она будет откладывать сам процесс написания.

Фэйт вновь перечитала написанное и взяла в руки ручку.

«Я не знаю, что особенного было в шестом этаже, что так привлекло мое внимание…» – начала она.

И полностью погрузилась в работу.

* * *

Кит появился, когда она уже перепечатывала написанное в гостиной, барабаня по старой раздолбанной клавиатуре пишущей машинки матери. Когда он вошел, Фэйт подняла на него глаза. Кит подстригся, полностью сбрив волосы на левой половине головы, и теперь зачесывал на эту лысину длинные пряди с правой стороны. Прическа выглядела нелепой, но Фэйт ничего не сказала брату – лишь проследила за тем, как он свалил кучу купленных книг на диван.

– Все еще участвуешь в этой крысиной гонке? – поинтересовался Кит.

– Вообще-то это называется «получать образование».

– То образование, которое они тебе навязывают, вполне может быть не тем, которое тебе нужно. – Брат пожал плечами.

– Слова настоящего продавца пластинок.

Он взглянул на нее, хотел что-то сказать, но передумал и вышел на кухню.

Фэйт сразу же пожалела, что раскрыла рот. Почему она все время к нему прикапывается? Разве не достаточно того, что их мамаша не дает ему ни минуты покоя? Она сидела, прекратив печатать и глядя на кухню. У брата было страдальческое выражение лица, и ей стало не по себе от осознания того, что виновата в этом она сама. Кит молод и еще не успел повзрослеть, вот и всё. И хотя его псевдоинтеллектуальные закидоны могут вывести из себя кого угодно, ей не следует слишком остро на них реагировать. Надо держать себя в руках.

Подумав немного, Фэйт встала и вышла на кухню. Кит пил апельсиновый сок прямо из кувшина, который достал из холодильника. Когда она вошла, он посмотрел на нее.

– Ну что, будешь нудить, что надо было взять стакан?

Фэйт покачала головой. Она хотела извиниться перед ним, но знала, что не сможет этого сделать. Не так они жили раньше… Девушка открыла шкаф и достала коробку «Принглз», хотя есть ей не хотелось.

– А где ма? – спросила она.

– А кто ее знает…

– Последнее время она здорово тебя достала.

– И что в этом такого необычного?

Они посмотрели друг на друга. И все встало на свои места.

Брат допил сок и поставил пустой графин в раковину.

– Как думаешь, сколько мужиков она трахнула?

– Кит!

– Да ладно тебе. Ты знаешь ее не хуже, чем я. Так сколько?

– Не знаю, – Фэйт покачала головой и пожала плечами.

– А как ты думаешь, она трахалась на стороне, когда был жив… па?

– Нет.

Отрицание вырвалось у нее мгновенно и было произнесено от души. Она уже много раз задавала себе этот вопрос, вспоминала о той, прошедшей, жизни и все время приходила к одному и тому же выводу.

– А как ты считаешь, она вела бы себя так, если б па был с нами?

– Не знаю. Не думаю. Мне кажется… Мне кажется, она была слишком молода, когда все произошло. И не знала, как жить со всем этим.

Кит, кивнув, отсыпал себе чипсов из ее коробки и, выйдя из кухни, направился к себе в комнату. Она услышала, как он запер дверь.

Постояв несколько минут, Фэйт убрала чипсы и вернулась в гостиную, заканчивать свой рассказ.

* * *

Из дома она уехала рано утром, не позавтракав. По дороге заскочила в «Кинко» и сделала копии рассказа еще до того, как началась алгебра, ее первая в тот день лекция.

По пути из здания физического факультета в Нельсон-холл Фэйт вдруг занервничала. Она не любила читать перед аудиторией, особенно если это было ее собственное произведение, и вера в то, что она написала хороший рассказ, которая появилась у нее накануне вечером, испарилась.

На ходу Фэйт стала еще раз перечитывать написанное, уставясь на страницу в руках. И, хотя думала, что видит, куда идет, и что заметит краем глаза возникающие перед ней препятствия, она не заметила студента, пересекавшего ее путь, и со всего размаха врезалась в него, попав вытянутой рукой ему в плечо.

Смутившись, Фэйт подняла глаза:

– Простите. Мне очень жаль.

Юноша взглянул на нее пустыми, ничего не выражающими глазами.

– Отвали, сука.

Она следила за ним, пока он шел в сторону факультета общественных наук. По ходу тоже врезался в проходящего парня, и тот толкнул его. Первый ответил. И через несколько мгновений они уже дрались друг с другом.

Что не так с этим местом?

Фэйт отвернулась от драки, прижала рукой бумаги и заторопилась в Нельсон-холл.

Тайной мечте о том, что большинства студентов на занятиях сегодня не будет, не суждено было сбыться. Когда Фэйт вошла в аудиторию, то увидела, что та полна и свободными остаются лишь несколько мест в первом ряду.

Когда она садилась, доктор Эмерсон улыбнулся ей.

– Готовы?

Фэйт покачала головой, стараясь выглядеть более уверенной, чем чувствовала себя на самом деле.

– Нет, но, думаю, смогу притвориться.

– Доктор Эмерсон!

Оба они посмотрели на задние ряды, где тянул руку бледный молодой человек.

– Слушаю вас, мистер Килер, – сказал преподаватель.

– На следующем занятии меня не будет, а я должен читать на нем свой рассказ. Можно, я поменяюсь и сделаю это сегодня?

– Я не возражаю, но главная у нас тут мисс Пуллен. Не возражаете, если мы позволим мистеру Килеру почитать сегодня?

Фэйт обернулась на бледного студента – и не почувствовала того облегчения, которое должна была бы почувствовать, когда ее сняли с крючка и перенесли на следующее занятие. И тем не менее она согласно кивнула:

– Конечно.

– А вы сделали копии? – спросил доктор Эмерсон молодого человека.

– Не-а. Я забыл.

– Тогда, может быть, отложим до того момента, как вы вновь появитесь на занятиях?..

– Рассказ совсем коротенький. Я могу сейчас прочитать его, а копии оставлю в вашем ящике, и вы раздадите их в следующий раз.

Что-то в голосе этого студента, какое-то проскользнувшее в нем отчаяние, заставило Фэйт почувствовать себя не в своей тарелке.

Доктор Эмерсон задумался.

– Хорошо, – согласился он и посмотрел на часы. – Думаю, мы можем начинать. Готовы?

– Ага.

– Так начинайте, – преподаватель кивнул. – Вам слово.

– А мне надо встать перед аудиторией? Или можно читать с места?

– Как вам будет удобнее.

Студент осмотрелся. На мгновение его взгляд остановился на Фэйт, и у нее заколотилось сердце. Что-то в выражении его лица показалось ей знакомым, что-то, чего она не могла определить, что-то, что заставило ее занервничать.

Килер улыбнулся ей и посмотрел на страницу у себя в руках.

– Книжные шкафы, – начал он, – на трех верхних этажах библиотеки…

У Фэйт пересохло во рту, когда она услышала, как ее собственные слова читают вслух. Пальцы девушки, лежавшие поверх копий рассказа на столе, задрожали.

– Книги расположены в порядке математической прогрессии, от букв к цифрам и к датам…

II

– У меня мурашки по телу побежали, – сказал Джим.

– То есть препод у тебя – фанатик. – Фарук пожал плечами. – Ну, и что в этом такого?

– Дело не в этом. А в том… – Джим старался придумать, как поточнее описать весь сюрреализм произошедшего, то ужасающее равнодушие, которое сопровождало всю эту неправдоподобную сцену, – …что все отнеслись к этому вполне равнодушно и никто не заметил в его словах ничего странного. Никто, кроме Элвина. Я хочу сказать, что этот парень слетел с катушек. И вел себя так, что если его за это не отчислят, то неприятности он себе точно обеспечил. Но всем было до фонаря.

Стив усмехнулся.

– И что тебя так рассмешило? – поинтересовался Джим.

– Ты. И все эти твои розовые сопли. Это универ. А ты – будущий журналист. Ты что, никогда не слыхал о свободе слова?

– Тут речь не о свободе слова.

– А о чем тогда?

– Тебе надо было там быть. Это выглядело… как-то странно.

– Ну да, конечно. – Стив фыркнул.

– Ты уже сделал свою полосу? – Джим взглянул на него.

– Отвали.

– Что?

– Это не твое дело. За свою полосу я отвечаю сам.

– Не мое дело? Я, между прочим, главный редактор. Твой редактор.

– Ну и подавись!

И это не было попыткой добродушно огрызнуться – Стив говорил на полном серьезе, и Джим с трудом поборол желание врезать ему по физиономии.

Что, черт побери, здесь происходит? Он осмотрел своих сотрудников. Большинство из них работают вместе с прошлого семестра и прекрасно притерлись друг к другу. Но в этом семестре… в этом семестре все разваливается. Шерил витает где-то в облаках, Стив становится неуправляемым, а желание Фарука держаться от всего подальше больше напоминает апатию. Остальные же редакторы, когда берут на себя труд появиться на рабочем месте, приходят дергаными и грызутся между собой и с репортерами.

Все изменилось.

Хови прав. Все действительно изменилось. Джим не знал, когда это началось и что послужило этому причиной, – он вообще не мог определить, что именно происходит. Но знал, что это происходит, и это его пугало. Может быть, Хови и прав. Может быть, каким-то событиям должно соответствовать определенное время? Социальные волнения в шестидесятые не имели единой причины, они просто произошли. Может быть, это то же самое?

Нет, это глупо. Он принимает все слишком близко к сердцу.

Паркер взглянул на Фарука, который пожал плечами и отвернулся.

– Ну, и что ты мне сделаешь?

Джим мог пригрозить вышвырнуть Стива из редакции. Он мог поговорить с Нортоном, перетянуть советника на свою сторону и, может быть, уговорить его пригрозить Стиву пониженной оценкой. Они вместе могли бы использовать свой авторитет, чтобы восстановить хоть какой-то порядок в этой редакции.

Джим прошел мимо пустующего стола спортивного редактора, мимо стола для работы с графикой, прямо в кабинет советника. Дверь была закрыта, но он распахнул ее не постучав и плотно прикрыл за собой.

– Нам надо поговорить, – сказал Джим.

Нортон сидел за столом. И выглядел ужасно. Действительно ужасно. Раньше Паркер не обращал внимания на состояние советника; правда, в этом семестре они встречались не так уж часто. Весной Нортон посещал редакцию почти так же часто, как Джим. И он реально вносил свою долю в работу, переписывая статьи, не соответствовавшие стандартам, меняя дизайн полос, перегруженных новостями, – то есть работал, а не просто давал советы. Но в начавшемся семестре в редакции он появлялся крайне редко, а когда появлялся, закрывался в своем кабинете, как сегодня, прятался от сотрудников и ни с кем не общался.

И вот теперь Джим настороженно посмотрел на него.

– С вами всё в порядке? Вы что, больны?

Советник покачал головой, попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась гримаса.

– Всё в порядке. Просто немного устал.

Джим кивнул. Нортон выглядел раздраженным и истекал пóтом, совсем как плохой пародист, передразнивающий Энтони Перкинса[46]46
  Энтони Перкинс (1932–1992) – американский актер, певец и режиссер; наиболее известен по роли Нормана Бейтса в фильме А. Хичкока «Психо» (1960).


[Закрыть]. На него было больно смотреть, и Паркер сосредоточился на точке на стене у него над головой, вместо того чтобы встречаться с ним взглядом.

– Нам надо поговорить.

– Начинай.

– Мне кажется… гм… вам надо больше участвовать в ежедневной деятельности редакции. А вы в этом семестре несколько самоустранились, и некоторые студенты восприняли это как сигнал, что они могут творить все что угодно…

– И это действительно так. – Нортон усмехнулся.

– Но мне кажется, что они должны…

– В чем дело, Джим? Трудно приходится?

– Нет, дело не в этом…

– Тогда в чем же?

Паркер заставил себя посмотреть прямо на советника. Тот все еще усмехался, но усмешка держалась на его лице слишком долго и теперь стала слегка увядать по краям, исчезая в напряженных лицевых мышцах.

– Нортон… – начал Джим.

– Я увольняюсь, – сообщил советник, – и уже сказал об этом декану. – Усмешка окончательно исчезла, уступив место выражению смертельной усталости.

– Но почему?

– Я́ больше так не могу.

Джиму показалось, что советник вот-вот заплачет. Он даже подумал, не испытывает ли Нортон нервный срыв?

– Может быть, вы хотите поговорить? Может быть…

– Я хочу, чтобы ты убрался из моего кабинета!

Джим попятился и рукой нащупал ручку двери.

– Ладно. Ладно. – Он открыл дверь, примирительно улыбнулся и вышел.

Стив, ухмыляясь, стоял возле стола.

– Недолго же ты там пробыл, а?

– Ты уволен. – Джим повернулся к нему. – Очищай свой гребаный стол. Больше тебя в газете не будет.

– Эй, погоди! – Ухмылка исчезла.

– Ты меня слышал.

– Я просто пошутил! Джим…

– Чтобы я тебя больше здесь не видел, – сказал Паркер.

Проходя по комнате к своему столу, он даже не обернулся.

III

– Здравствуйте, доктор Эмерсон.

Проходя мимо стола секретаря, Йен кивнул Марии и подошел к почтовым ячейкам.

– Как дела, Мария?

– Были бы еще лучше, если б вы сообщили мне свое расписание. Прошел уже месяц, студенты звонят по поводу приемных часов, а мне нечего им сказать.

– Простите, – извинился Йен. – Я забыл. Сегодня обязательно сообщу.

– Это я уже слышала.

В его ячейке лежало несколько писем, и Йен выгреб их, глубоко засунув в нее руку. Стоя рядом со столом Марии, быстро просмотрел почту. Ту, что была ему не нужна, он выбросил в корзину для бумаг: рекламу нового учебника английского языка периода романтизма, брошюру о какой-то компьютерной программе, протокол последнего заседания кафедры…

А это что такое?

В руках у него был пухлый конверт, на котором значилось его имя, доставленный, по-видимому, курьером.

Эмерсон с любопытством открыл его.

Внутри он нашел план кампуса. Здесь же были другие планы и поэтажные чертежи зданий и проходящих по ним трубопроводов и электрических кабелей. Он понял, что это схематические планы университетских коммуникаций.

На каждом таком рисунке стояли две или три красные пометки «Х».

Повернувшись к Марии, Йен показал ей конверт и схемы:

– Вы не знаете, кто это принес?

– Сегодня никто ничего не приносил, – секретарша покачала головой. – Может быть, вчера вечером?

Под планами и рисунками оказалась еще одна бумага со списком различных химикатов. Эмерсон просмотрел список и прочитал короткую строчку в самом низу под списком. Это была какая-то формула или же рецепт, и хотя прямо на это нигде не указывалось, он решил, увидев слово «глицерол», что это инструкция по производству взрывчатки.

Йен вновь просмотрел рисунки, обращая внимание на отметки «Х». Это что, угроза подложить бомбу? Или в отмеченных местах бомбы уже заложены?

Йен быстро сложил бумаги. Надо отнести их в полицию, и пусть там решают…

– Доктор Эмерсон?

Он поднял глаза.

Мария показывала на небольшой листик бумаги, выпавший на пол.

– Это из вашей почты.

Нагнувшись, он поднял листок. «План уничтожения Зла» – было напечатано в его верхней части. А под этими словами, почти нечитаемым почерком, были нацарапаны два слова: «Скоро позвоню». Они были подписаны инициалами Г. и С.

Г.С.?

Гиффорд Стивенс?

В биографии на четвертой сторонке обложки говорилось, что Стивенс является экспертом в области разрушений.

И это тоже было очень странно. Йен перечитал записку, пересмотрел рисунки и изучил рецепт бомбы. Он знал, что должен передать все это в полицию, рассказать там все, что знает, и передать им «диссертацию» Стивенса. Очевидно, этот человек планирует взорвать Университет. И не менее очевидно, что он выбрал Йена своим помощником.

Но что-то удерживало его, что-то мешало пойти прямо в полицию, и он вновь развернул бумаги, вложил их обратно в конверт и вышел из приемной, направившись в собственный кабинет. Здесь сел за стол, подумал несколько минут и вновь перечитал список химикатов. Затем достал из среднего ящика стола университетский телефонный справочник и позвонил на химический факультет Ральфу Скофилду, чтобы выяснить, действительно ли можно из всего этого сделать бомбу.

* * *

По дороге домой Эмерсон остановился возле «Карл’з Дж», чтобы купить себе чизбургер с беконом, порцию тонко нарезанной картошки и огромный шоколадный шейк.

Он все еще испытывал стыд, покупая нездоровую пищу.

Влияние Сильвии.

Ел Йен в машине, пока стоял на светофорах, так что когда он добрался до дома десять минут спустя, с едой было покончено.

В полицию Эмерсон так и не позвонил, хотя и собирался сделать это несколько раз в течение дня. Но в конце концов он не стал сообщать о Стивенсе соответствующим органам, хотя и не мог объяснить самому себе почему. Это была действительно инструкция по изготовлению очень мощного взрывного устройства, а дальнейшие осторожные расспросы нескольких ремонтных рабочих показали, что бомбы, расположенные в тех местах, которые были отмечены знаком «Х», нанесут зданию наибольший ущерб.

И все равно Йен никому об этом не сказал.

Он не хотел в это верить, не хотел об этом думать, но теперь было понятно, что он в какой-то степени верит в теорию Стивенса.

И это было жутко.

Йен зашел в дом, выбросил пустые обертки в мусорное ведро и налил себе холодной воды из кувшина, стоявшего в холодильнике, после чего прошел в гостиную и позвонил Элинор. Дома ее не оказалось, но в сообщении на автоответчике говорилось, что она уже едет к нему.

В гостиной царил бардак, оставшийся с утра – газеты разбросаны, стол с остатками завтрака стоит возле дивана, – так что он быстренько прибрался, сложив посуду в посудомойку, а газеты собрал и оставил возле мусорного ящика на улице. После этого вернулся в гостиную, осмотрелся, поправил несколько подушек, а потом уселся на диван и включил ящик, притворившись, что уже давно расслабляется в аккуратно прибранной комнате.

Слава богу, он успел купить себе эту вредную пищу!

Йен взглянул на часы. Как раз начало часа и лучшее эфирное время. Так что он уже успел пропустить новости на местном и национальном каналах, и ему пришлось переключиться на Си-эн-эн.

– Главная сегодняшняя новость, – сообщил Бернард Шоу, – это взрыв в Университете Мехико, во время которого были убиты десять и ранены сорок три человека.

На записи было видно многоэтажное здание без одной стены, со смотрящими прямо на улицу внутренностями нескольких этажей. Спасатели разбирали завалы на земле, а к поврежденным этажам вели приставные лестницы. Сцена напоминала землетрясение, случившееся несколько лет назад.

– Сейчас у нас на связи доктор Гиффорд Стивенс, специалист по разрушениям из Америки, который случайно оказался в университете во время взрыва.

Камера изменила угол, и на экране появился Стивенс, стоящий перед разрушенной кирпичной стеной с микрофоном в руках.

Неожиданно Йену стало холодно.

На экране вновь появился Бернард Шоу.

– Добрый вечер, профессор. Как я понимаю, во время взрыва вы находились в поврежденном здании…

Стивенс кивнул, и Йену показалось, что он старается сдержать улыбку.

– Да, именно так, Бернард. И, должен вам сказать, я никогда не испытывал ничего подобного.

– Вы специалист по разрушениям?

– Именно.

– Как вы считаете, что могло вызвать взрыв?

– Сейчас об этом говорить еще рано, и мы ничего не будем знать наверняка, пока не доберемся до точки взрыва…

В дверь позвонили, и Йен подпрыгнул от неожиданности.

– …это какая-то пластиковая взрывчатка того же типа, что используют…

В дверь опять позвонили. Йен поторопился открыть, краем уха продолжая прислушиваться к передаче.

– Благодарю вас, доктор Стивенс. Как мы уже сообщали, десять человек умерли, а сорок три получили ранения. Мы будем продолжать держать вас в курсе относительно деталей произошедшего. К другим новостям…

Когда он открыл дверь, Элинор улыбалась, но ее улыбка увяла, как только она увидела выражение его лица.

А какое у него выражение лица?

– В чем дело? – спросила она, дотрагиваясь до его щек. – Ты здоров?

И Йен чуть не рассказал.

Чуть не рассказал все: о Стивенсе, его «диссертации», формуле взрывчатки, планах университетских зданий с указанием их критических точек и о новостях по телевизору.

Но в последний момент передумал, взял ее за руки и улыбнулся.

– Со мной все в порядке, – сказал Эмерсон. – Просто устал немного.

Он закрыл за ней дверь и провел ее в гостиную.