Текст книги "Йомсвикинг"

9
Йорвик

Оказалось, что обогнуть Англию не так просто, и времени это занимает больше, чем я предполагал. Кое-где отлив был так силен, что нас тащило назад даже под парусом. Но погода выдалась хорошей, было совсем нехолодно, и по мере того, как мы продвигались на юг, бухточки, где мы устраивались на ночь, становились все теплее. На севере земля была бесплодной, и мы могли укрыться от ветра только на берегу, у скал, а здесь, на юге, увидели лиственные леса, тянущиеся вглубь страны. То был красивый вид: берега казались золотистыми от осенней листвы. По вечерам, вытащив лодку на берег и разведя костер, мы нередко сидели, глядя на воду, на парящих чаек и, если погода выдавалась ветреной, на листья, летящие по ветру. Только изредка мы перебрасывались парой слов. Хальвар держался вызывающе лишь в тот первый вечер, а на следующее утро, когда мы забрались на борт лодки, я вдруг увидел перед собой тихого, задумчивого человека. В кошельке у него были серебряные монеты, он показал мне их. Мне причитались две: одна – за то, что я довезу его до Йорвика, а вторая – за спасение его жизни. Поэтому одна монета уже лежала у меня в кошельке, я постоянно вытаскивал ее и рассматривал. На одной стороне виднелся выбитый рисунок, похожий на чью-то голову, вокруг этой головы шел какой-то узор. Хальвар сказал, что это письмена, но таких диковинных рун я никогда не видывал. Хальвар считал, что это монета с юга, из Миклагарда. Другие его монеты были такими же. Он знавал людей, побывавших там с товаром, они привозили домой точно такие же монеты. Наверное, Хальвар побывал во многих странах, когда он смотрел на море, мне казалось, что в этих глазах отражается весь мир. Он расспрашивал меня, как я оказался в Ирландском море, ведь я приплыл туда не прямо из старой Норвегии? Тогда я рассказал все, как есть, что лето провел на острове Россэй на севере, чинил кнорр, и что там есть люди, ждущие моего возвращения. На это Хальвар ничего не ответил. Просто повел плечами и стал смотреть на горизонт. Он нередко так сиживал.

Мы обогнули королевство Уэльс и вскоре миновали западный мыс Корнуолла. Здесь нас встретил сильный ветер, и мне пришлось грести целые сутки и еще одну ночь. Когда мы наконец смогли причалить, Хальвар похвалил мое искусство морехода. Он заявил, что у меня, должно быть, в жилах течет соленая кровь самого Ньёрда, ведь даже седобородые шкиперы, доплывшие до Гренландии, не смогли бы лучше управлять лодкой.

По дороге на юг мы все чаще видели усадьбы на берегу, но казалось, что людей там было мало. Это меня удивляло. Несколько дворов, встретившихся нам на пути, казались заброшенными. Скотины я тоже не заметил. Сначала Хальвар не хотел ничего говорить, но вскоре мы увидели несколько пепелищ, и тогда он, кивнув, поведал мне, что это дело рук «великого воинства». По большей части то были даны, сказал он, а вел их Свейн Вилобородый. Попадались среди них и норвежцы. Они уже давно воевали с Этельредом, а там, где бьются воины, крестьяне убегают. Вот так и получилось, что эти дворы оказались заброшены. Этельред – злой человек, добавил он. Говаривали, что он иногда впадает в ужасный гнев, и тогда его воины отправляются в набеги и берут в плен всех данов, попадающихся на пути. Они хватают мужчин, женщин, детей и вешают их безо всякой пощады.

Вечерами мы сходили на берег, а иногда разбивали лагерь неподалеку от заброшенных домов. Над такими местами висела мертвая тишина, а однажды я набрел на труп в кустах. От него остались одни кости, птицы склевали всю плоть с черепа. Я пошел туда, чтобы найти подходящее дерево для луков себе и Хальвару, ведь здесь попадался тис, прямые, прочные стволы. Я срубил одно дерево, а когда вернулся в лагерь, вытесал две заготовки для лука и положил сушиться у костра. Хальвар похвалил мою работу и пообещал купить мне хорошую тетиву, когда приедем в Йорвик. Про труп я ему не сказал.

Англию и Валланд разделяет длинный канал. Там нас застал штиль, и нам пришлось несколько дней идти на веслах. Казалось, Хальвар почти не замечает своих ран, иногда он промывал их морской водой, а пару раз почистил отверстия от стрелы, выдавил гной и кровь и прижег их раскаленным угольком из костра. Он был невероятно вынослив.

Теперь мы сидели на средней банке плечом к плечу, гребли каждый одним веслом, и вскоре оставили за кормой западную сторону канала. Мы шли так, что южный берег был на виду, так что я заметил, что канал сужается. Хальвар сказал, что эти воды опасны. Здесь в любой момент можно натолкнуться на грабителей. Королевство, которое когда-то было основано изгнанником Хрольвом Пешеходом, осталось теперь позади. К югу от нас земля франков, а они славились как жестокие и беспощадные люди. Хальвар с большим чувством рассказал о кресте Белого Христа, который франки поднимают, когда казнят своих пленников. Они считают, что тех, кто чтит других богов, надо подвергнуть очищению болью. Поэтому они часто сжигают пленников живьем или разрывают их живыми на куски.

Так что на юге мы причаливать не стали. В Англии люди более похожи на людей, считал Хальвар. С ними можно разговаривать. Так он и собирался поступить, как только мы доберемся до Йорвика.

От восточного мыса Уэссекса мы пошли прямо на север. Прошло шестнадцать дней с начала нашего путешествия, начался новый месяц. Тепло, встретившее нас, когда мы поплыли из Ирландского моря на север, однажды ночью унеслось со штормом, а когда мы проснулись, землю покрывал иней. Казалось, Хальвар встревожился. Он начал бормотать себе под нос, а когда мы оттолкнули лодку от берега, замешкался, прежде чем взобраться на борт.

– Надо торопиться, – сказал он. – У меня не так много дней в запасе.

Я не понял, что он имеет в виду, но, как и раньше, ничего не спросил. У него, должно быть, есть свои причины торопиться. Да и я был не прочь побыстрее добраться до города. Последнее, что я сказал Сигрид, – это то, что я обернусь за пару дней. Тогда она мне не поверила. А теперь мне пришло в голову, что ей и не хотелось, чтобы я возвращался. Не знаю, почему я так подумал, но, возможно, мои мысли о том, чтобы остаться жить на острове и взять ее в жены, были всего лишь нелепой мечтой. И все же я скучал по ней. И надеялся, что она тоже по мне скучает, и хотел побыстрее вернуться обратно.

Мы плыли двое суток без перерыва, причаливая к берегу лишь затем, чтобы набрать воды и дать Фенриру размять лапы. Хальвар дал мне поспать ночь на третьи сутки, а когда я проснулся, мы плыли по реке. Хальвар сидел на кормовой банке, держа руль, рубаха была покрыта инеем.

– Это Уз, – сказал он и указал рукой на широкую синюю реку. – Через день мы будем в Йорвике.

Я уже знал, что Уз – это река, соединявшая Йорвик с морем, но никогда не думал, что она может быть такой длинной. Я еще никогда не углублялся на сушу больше чем на полдня пути от побережья, а теперь мы быстро неслись, подгоняемые легким восточным ветром, и берег моря уже скрылся из виду. Вокруг тянулась плоская местность, поросшая лесом, но лес то и дело уступал место заплаткам полей, на которых колыхался утренний туман. Кое-где мы видели пасущихся овец и коров, а рядом – кучки домов и стога сена. Мы проплыли мимо рыбака на реке, тянущего свою сеть. Вскоре мы увидели еще несколько таких, мужчин в узких лодочках, вытаскивающих сети и верши в камышах у берега реки. Должно быть, они привыкли к чужакам: когда мы проплывали мимо, они едва поднимали на нас глаза.

Мы причалили к мысу, где река набросала груду плавника и веток. Ветер поменялся, и нам вновь пришлось браться за весла. Мы устали и проголодались, но еды не было. Хальвар отсоветовал мне рыбачить здесь. Мы слишком близко к городу, пояснил он. А в таких городах, как Йорвик, и мясо, и рыба заражены червями. Если я не хочу заразиться, надо есть только яблоки и ягоды или хорошо проваренную кашу. Он знавал человека, заразившегося червями, один из них вышел из его носа, пока тот спал, а потом он чах и чах, пока через несколько дней не умер в корчах.

Я послушался совета Хальвара. Когда мы приедем в город, он купит нам фруктов – так он мне пообещал. Я получу свою оплату, а если согласен подождать, держа наготове весла и парус, он заплатит еще монету. Об этом мы раньше не договаривались, но мне понравилась мысль, что я смогу вернуться на Оркнейские острова с целыми тремя монетами. Я покажу их Гриму. Тогда он поймет, что я – мужчина, умеющий позаботиться о себе, а когда наступит время, смогу позаботиться и о его дочери.

На следующий день я увидел, что река меняет цвет. Глубокий синий цвет все больше переходил в серый, чем выше по реке мы поднимались, а вскоре изменился и запах. Над берегами поднималась вонь, вонь испражнений и мочи. Но это была не та вонь, что можно почуять у хлева или на торжище в Скирингссале. То был какой-то горький запах, будто где-то там гнила плоть.

К этому времени мы уже находились в сутках пути от моря, и от этой мысли я испытывал беспокойство. Раньше я всегда жил недалеко от моря. Море было центром моего существования, и, где бы ни жил, я всегда находился рядом с морем. «Море связывает людей», – сказал как-то отец. Тогда он вычертил несколько линий в золе у очага и показал нам с Бьёрном, как выглядит норвежское королевство. Там были Вик, Западное побережье и земли трёндов. Еще острова в Северном море и норвежские владения в Ирландском море и Ирландии, в холодном океане на севере лежала Исландия, а далеко на западе – Гренландия. Все эти места, куда можно было доплыть на корабле, принадлежали норвежцам. А вот в глубине норвежских земель местности оставались пустынными, и добраться туда было нелегко. Поэтому там правили свои вожди, и те земли вряд ли можно было назвать королевством, которое когда-то объединил Харальд Прекрасноволосый.

По мере того как мы поднимались вверх по реке, нам стали чаще встречаться люди. То были рыбаки, ставившие верши у берега, пастухи с большими стадами овец, столько овец я никогда раньше не видел, дома с высокими бревенчатыми крышами. Мы слышали пение кузнечных молотов, видели, как вокруг домов бегают и играют дети. От леса здесь не осталось и следа, по всей земле расстилались поля. Я почувствовал себя как в ловушке, окруженный сушей и всеми этими людьми.

– Не бойся, – сказал Хальвар, который, наверное, заметил, что мне неуютно. – Говорить буду я.

Я кивнул. Вдалеке появился дым, но не отдельный столб дыма, а будто туман, поднимающийся от земли.

– Я знаю, где продают рабов. Мы пойдем прямо туда. Держись рядом со мной, Йостейн. Тогда будешь в безопасности.

– Торстейн, – сказал я. – Меня зовут Торстейн. Хальвар звал меня Йостейном с тех самых пор, как я вытащил стрелу из его руки, но мне не хотелось его поправлять. До этого мгновения. Не знаю, почему мне вдруг стало так важно мое имя. Может, заговорил страх. Если со мной что-то случится в этом городе, я, по крайней мере, хочу, чтобы меня помнили под настоящим именем.

– Торстейн, говоришь? – Хальвар обдумывал мои слова, глядя на пастбище слева от нас, где паслись несколько больших лошадей. – Я думал, Йостейн. У меня есть друг, которого зовут Йостейн.

Я не ответил, и Хальвар потянулся за теслом. Мы заранее договорились, что он возьмет его на время, ему не хотелось ходить по Йорвику совсем без оружия. Мне останутся топор и нож. Фенрира я привяжу на веревку. По словам Хальвара, в Йорвике находились типы, не брезговавшие ловить и поедать собак, ведь там встречались люди со всех концов мира. А еще там можно было найти все, чего только можно пожелать и чего можно бояться. Да, по пути Хальвар поведал мне многое об этом городе. О римлянах, выстроивших крепость, ту крепость, которая возвышалась над всеми строениями, о ярмарке рабов и о живых зверях, которых сюда привозили издалека, из Византии халифатов, где обитали колдуны с пламенем вместо сердца и воины с изогнутыми мечами.

Еще он мне поведал о том, как во все времена могущественные люди сражались, чтобы стать правителями Йорвика. Этот город сулил неслыханные богатства, ведь торговцы здесь беспрекословно платили подати. Английские, датские и норвежские хёвдинги проливали кровь своих воинов, чтобы получить власть в этом городе, и сам Эйрик Кровавая Секира пал в бою здесь неподалеку, сжимая в одной руке мешок с собранными податями, а в другой – меч.

Йорвик был построен у слияния двух рек, и к северу от устья возвышалась древняя крепость, построенная римлянами. Когда мы уже приблизились к городу, Хальвар стал на удивление молчалив. Парус наполнял легкий южный ветер, и мы медленно подплывали к бревенчатым причалам, построенным на берегах реки. Теперь запах стал просто невыносим, воздух наполнился шумом голосов, кудахтаньем, мычанием и ударами молотов из несчетных кузниц. Поначалу я не видел города, парус заслонял мне вид. Но вскоре Хальвар опустил рею, так что мы медленно плыли по течению; река Фос оказалась по правую руку от нас, а Уз тек на расстоянии нескольких полетов стрелы на север, а затем сворачивал к западу. Я замер на кормовой банке, потеряв дар речи, и Хальвар, обернувшись ко мне, улыбнулся.

– Да, – сказал он. – Знаю. Много домов, правда?

Никогда я не видел столько построек сразу. Они усеивали оба берега, и, похоже, поселение тянулось дальше на север, я не мог разглядеть, где кончается город. Причалов было по меньшей мере тридцать, и у всех теснились рыбачьи кнорры и боевые корабли. Некоторые из них хозяева вытащили на глинистый берег, а от причалов вдоль и поперек шли улицы, вымощенные досками.

Йорвик был заложен на мысу, образованном слиянием рек Уз и Фос, а крепость находилась примерно в середине этого мыса. Я раньше никогда не видывал крепостей и поэтому не понял сразу, что это такое. Для меня это были просто высокие каменные стены, поднимавшиеся над крышами домов, а на этих стенах стояли воины, вооруженные длинными копьями. Над стенами возвышались длинные шесты, на них развевались белые флаги.

Мы причалили там, где река поворачивала к западу, к югу от римского моста. До этого мы уже миновали три бревенчатых моста, но этот древний мост перед нами был сложен из камня, а его опоры поросли речной травой и зеленой плесенью. Отсюда нам была видна западная часть крепости: каменная стена выходила прямо к берегу реки и, наверное, когда-то соединялась с мостом, но позже стену у моста проломили, чтобы проложить улицу.

Поскольку свободного места у причалов не было, нам пришлось вытащить мою лодку на глинистый берег. Здесь торчал шест, и мы привязали лодку к нему. Вонь тут стояла тошнотворная, и я заметил, что мы стоим на глине, смешанной с костями рыбы и животных. В воде плавали испражнения, и, пока мы собирали вещи, готовясь отправиться в город, на ближайший причал взошла молодая девушка и выплеснула содержимое своей лохани в воду, прямо за нашей кормой. В нос ударил кислый запах мочи.

Я смотал веревку, повесил на плечо, а на одном конце сделал петлю, которую накинул на шею Фенриру. Хальвар заткнул за пояс тесло, я – топор и нож. Еще мы взяли луки без тетивы, те, которые я смастерил по дороге, а на поясе висели кошельки. Не успели мы подняться от берега реки, как из-за домов выскочил мальчишка. Хальвар потряс своим кошельком и кивнул на лодку; мальчишка запрыгнул на борт. Он посторожит, объяснил Хальвар. Теперь можно идти.

Йорвик отвечал всем моим ожиданиям, и даже больше. Здесь я впервые увидел чернокожего: он встретился нам прямо у домов на берегу. За ними была широкая улица, и по ней шел чернокожий человек, довольно скалясь, ведя на веревке раба. Меня вдруг охватила смесь страха и ненависти, но ненависти было больше. Позднее я узнал, что чернокожие любили покупать рабов, казалось, больше ничем другим они и не занимались. Кожа у них черная как ночь, но одеваются они в синие длинные рубахи, а голову обматывают синими платками, и именно поэтому мы их называем «синими людьми»[1]1
  Здесь автор делает ошибку. Раньше чернокожих действительно называли blåmenn – «синие люди», но это потому, что в языках древних скандинавов не было разницы между синим и черным. Ср. имя конунга – Харальд Синезубый. – Прим. пер.


[Закрыть]. Еще я в первый раз увидел здесь человека со сточенными зубами, то было позже этим же вечером, и услышал о войне, из-за которой опустела Западная Англия.

Постройки походили на те, что я видел в Скирингссале. Чаще всего дома сколачивали из потрескавшихся корабельных досок. Остроконечные крыши крыли досками, корой или камышом – казалось, что местные кидают на крышу все, что только под руку попадется, лишь бы от дождя защищало. Дома стояли кучно, и проходы между ними были такими узкими, что там едва мог пробраться один человек. В этих проходах валялись кучи навоза, рыбьих костей и устричных ракушек. Именно от этих куч шла та ужасная вонь, и от них к улицам сочились ручейки коричневатой жижи.

Хальвар пояснил, что мы сошли на берег недалеко от рынка рабов, так что туда мы и направляемся. Я старался держаться позади него, ведь навстречу нам шла уйма людей, столько человек за раз я никогда не видывал. То были покрытые шрамами воины, у пояса красовался меч, а на руках – серебряные наручи, торговцы с круглыми животами и тяжелыми кошельками, женщины, тащившие кур и корзины с капустой, луком и репой; и все они шагали мимо нас с Хальваром, будто нас и не существовало. Так сделали и мы, шли мимо этих людей, будто это деревья в лесу. Не поднимали рук в приветствии, не спрашивали, как их зовут, какого они рода. Некоторые встречались со мной глазами, но лишь на краткий миг, а потом проходили мимо.

Улица, по которой мы шли, привела нас к крепостной стене. Фенрир натянул веревку. Он все время вертел головой, привлеченный разными звуками: голос в переулке, клетка с квохчущими курицами, смех женщин. Здесь везде были запахи и звуки, и, должно быть, для моего пса это было чересчур, так что он наконец улегся и отказался идти дальше. Пришлось взять его на руки.

Путь от причалов к рынку рабов был недолог. Мы свернули налево там, где дощатая улица пересеклась с широкой, вымощенной камнем дорогой, а та нас вывела к кузне, где на гвоздях висели рабские ошейники различных размеров, пошире и поуже. Вдруг меня охватил страх, и я бы обернулся и убежал к лодке, если бы Хальвар не ухватил меня за руку.

– Вон, смотри. – Он указал рукой на конец дороги, и там стояли они. Мужчины. Женщины. Несколько детей. Похоже, руки у них были связаны за спиной, их вывели на помост, возведенный у крепостной стены.

До помоста было еще не так близко, и я воспротивился, когда Хальвар потащил меня туда. Люди увидят шрамы у меня на шее, они поймут, что я сбежал. Помню, мне вдруг представилось, что Хальвар хочет продать меня, что он все это время меня обманывал, и приехал сюда вовсе не в поисках своих братьев по оружию, а для того, чтобы получить еще немного серебра. Но Хальвар обнял меня за плечи и прошипел:

– Во имя Одина, парень! Мне нужно туда. А ты держись меня, понял? – Он кивком указал на переулок за пару домов от нас, где стояли два парня, поглядывая в нашу сторону. – Они видели наши кошельки. Если ты уйдешь один, тебе конец.

То был 994 год по исчислению христиан, и английский конунг сделал все, чтобы в городах, подобных этому, торговля рабами шла беспрепятственно. В тот день я этого еще не знал, но все дело было в халифатах далеко на юге, они взвинчивали спрос, из-за чего в те времена рабы стали самым выгодным товаром. Свободные люди в тех краях считали себя господами, и все их существование зависело от того, достаточно ли рабов гнут на них спины. Из-за этого цены росли, а подати Этельреда увеличивались. Конечно, ученые монахи нашептывали ему, что так неправильно, что все мужчины и женщины равны перед Богом, но он явно не прислушивался к ним. Ибо теперь, когда мы приблизились к помосту, я увидел, что вдоль стены тянется целый ряд подобных. И каждый из них окружали мужчины и женщины, разглядывая связанных людей.

Сейчас я и не вспомню, сколько рабов было в тот день на помостах. Пятьдесят или сто, может быть, и больше. Помосты возвышались на сажень над вымощенной камнем площадью, и мы с Хальваром начали проталкиваться к ним сквозь толпу. Мы не спускали глаз с рабов, ведь Хальвар надеялся увидеть здесь своих братьев по оружию, а мне вдруг пришло в голову, что среди них мог оказаться и Бьёрн.

Когда мы обошли все помосты, Хальвар, глубоко вздохнув, опустил тяжелую ладонь мне на плечо, и мы пошли дальше по каменной улице. Мы миновали несколько навесов, где были выставлены на продажу куры в клетках, а также вяленое мясо, рыба и груды последних осенних яблок. Но хотя мы давно ничего не ели, Хальвар и взглядом не удостоил это изобилие. Мы всё шли и вскоре дошли до конца каменной улицы. Здесь стена образовывала угол, так что нам пришлось свернуть направо. В этой части города дома выглядели по-другому. Выстроенные из камня, они были очень старыми. В углу стены был устроен помост, очень похожий на те, мимо которых мы недавно прошли, но я сразу понял, что здесь ничего не продают. На помосте стояла виселица, вокруг нее собралась большая толпа. Ладонь Хальвара вновь опустилась мне на плечо, и вдруг он усилил хватку.

– Хель! – выругался он при виде троих связанных мужчин, которых вывели на помост. На их обнаженных телах виднелись отметины от кнута и каленого железа. – Стой здесь, – велел Хальвар. – Никуда не уходи.

С этими словами он начал протискиваться сквозь толпу ближе к помосту.

До сих пор я не видел, как вешают людей, и было бы лучше, если бы я и тогда этого не увидел. Хальвар затерялся в толпе, а к краю помоста вышел человек в плаще с капюшоном и начал что-то говорить, поглядывая в обрывок пергамента в руках. С ним вышли еще двое: лысый монах и палач, огромный детина, облаченный в грязную кожаную тунику. Он накинул петлю на голову первого пленника и заставил его встать на скамейку. Веревку натянули, монах наклонился и выдернул скамейку.

Из всех способов отнять жизнь у человека повешение – один из худших. Человек, болтающийся в петле, теряет власть над телом. Сначала он пытается найти опору для ног, но вскоре его движения превращаются в судорожные подергивания, и тут начинается «танец висельника». Мышцы ног и солнечного сплетения сокращаются; каждый мускул, до самых пальцев ног, напрягается и расслабляется в рассогласованном ритме. Часто опорожняется кишечник, осужденный хватает воздух ртом, как рыба без воды, глаза закатываются, и, когда его наконец настигает смерть, тело висит, раскачиваясь на веревке, как кусок мяса.

Палач с монахом вздернули всех троих, и каждый раз толпа встречала муки осужденных ликованием. Последний из них был ненамного старше меня, и, когда ему на шею надевали петлю, он боролся изо всех сил. Когда все трое были мертвы, их вынули из петли, отрубили головы и водрузили на колья. Предполагаю, что дальше их должны были носить по улицам всем на погляд, но тут передо мной вновь возник Хальвар. Он весь пылал от злости, но рука его не тянулась к оружию, он просто стоял, отвернувшись от эшафота, и взгляд его был мрачен.

– Хель забери их всех, – пробормотал он, сплюнул на землю и пошел прочь.

Недалеко от рынка рабов мы нашли харчевню. В ней сидели несколько мужчин такого же вида, что и Хальвар, крепкие воины со шрамами, загорелые и бородатые.

Мы с Хальваром уселись за одним из двух свободных столов. Другие гости заняли четыре стола, и казалось, что они – одна компания. На всех были похожие выцветшие ржаво-красные туники, а когда мы с Хальваром уселись, они отвели от нас взгляды и снова завели прерванный разговор, как мне показалось, по-норвежски.

Хальвар положил на стол кусочек серебра. Это была не монета, просто сплющенный кусочек безо всякой чеканки. Не прошло много времени, как рядом с ним уже стояла кружка пива. Ее Хальвар осушил в три огромных глотка. Подавальщик стоял у торца стола с бочонком под мышкой и тут же наполнил кружку вновь, Хальвар осушил и эту и пошел по третьему кругу. Только теперь он, казалось, немного успокоился, сделал пару глотков и отодвинул кружку, уставившись перед собой пустым взглядом.

Фенрир по-прежнему сидел у меня на руках. Подавальщик принес мне миску с мясом и жилами, но я отказался, помня слова Хальвара о том, что здесь все заражено червями и прочей дрянью. Хальвар пробормотал подавальщику принести нам несколько яблок. Но только что собранных и без червей. Потом он опустошил свою кружку.

Один из воинов поднялся и подошел к нам. Поначалу он стоял у торца и изучал нас с усмешкой на губах. Нечасто я встречал людей такого пугающего вида. Борода была заплетена в косичку, на передних зубах выпилены бороздки, а совершенно лысую голову уродовал страшный шрам, будто у него содрали кожу на темени, а потом торопливо приметали назад.

– Норвежцы? – спросил он.

Хальвар отцепил от пояса тесло и положил на стол перед собой:

– Кто спрашивает?

– Зовусь я Орм. Вы приехали за рабами? – спросил он, кивая в сторону распахнутой двери.

Хальвар сплюнул на пол.

– Идите к нам, выпьем вместе.

Хальвар повел плечами и тяжело вздохнул, потом поднялся и пересел к Орму и его товарищам.

Нельзя сказать, чтобы их беседа была сердечной. Хальвар уже начинал пьянеть, а Орм все подливал ему из бочонка на столе. Хальвар забыл на столе свой кусочек серебра, когда мы пересаживались, но я сгреб его в кулак, ведь мне совсем не хотелось, чтобы эти люди выманили его у нас. Намерения у них бесчестные – это я понимал отлично. Они подождали, пока Хальвар выпьет еще две кружки, а потом опять начали расспрашивать, какое дело привело его в Йорвик. Тогда Хальвар ответил, что приехал, чтобы найти своих друзей. При этих словах его обуяла ужасная злоба, он ударил кулаком об стол и зашипел, что смерть на виселице – это позорная смерть. Казалось, что эти слова произвели особое впечатление на Орма и его друзей, они стихли, обменявшись взглядами, кое-кто беспокойно заерзал на скамье, другие схватились за ножи.

– Если ты говоришь, что в «танце висельника» чести нет, так, может, вы с друзьями считаете, что лучше топор в руках палача, а удар надо встречать прямым взглядом? – спросил Орм.

– Да, – ответил Хальвар, тыкая пальцем в мужчин за столом. – Теперь… теперь вы знаете, что я за человек.

То были последние осмысленные слова, произнесенные Хальваром в тот вечер. После его ответа люди в харчевне поняли, что он из йомсвикингов, ведь повсюду было известно – они всегда требовали, чтобы их казнили сидя, и с вызовом смотрели палачу в глаза. В то время еще существовали братства воинов, не служивших ни одной стране и ни одному королю, и из них самым известным было братство йомсвикингов. Поэтому Орм с товарищами прекратили пить, но Хальвар не выпускал кружку. Я не знал, что тому причиной – разочарование из-за того, что он не нашел своих собратьев, или его невоздержанность, но никогда я еще не видывал, чтобы человек так быстро вылил в себя столько пива.

Где-то на шестой кружке Хальвар догадался отдать мне свой кошелек, предупредив, чтобы я хорошенечко его берег, но, отхлебнув от седьмой кружки, он облокотился на стол и опустил голову на руки. Теперь взгляды за столом обратились на меня и на кошелек на столе. Но тут Хальвар поднял голову и вдруг выпрямился.

– Вы… – он обвел сидящих пальцем. – Я… Я знаю, кто вы такие. Вы… Вы разорили весь Уэссекс!

– Мы воины, – сказал Орм. – Свейн Вилобородый и Олав, наш вождь…

– Как братья, – перебил его Хальвар. – Я слышал… Они как братья.

– Уже нет. – Орм потянулся к бочонку и вновь наполнил кружку Хальвара. Я подивился, сколько Хальвар может выпить. Пиво было крепким. Сам я дошел лишь до половины первой кружки, но уже чувствовал, что в голове зашумело. На столе стояло огромное блюдо, в нем были лепешки и яблоки. Не пива мне хотелось, а еды.

– Ешь, – произнес парень рядом со мной и подтолкнул ко мне блюдо.

– Да, – сказал Орм, – Ешь давай. Мы были бы последними мерзавцами, если бы не предложили еды йомсвикингу. Хотя ты, может, и не йомсвикинг? Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

Орм подлил пива мне в кружку и улыбнулся, показав подпиленные зубы:

– Как тебя зовут?

– Торстейн.

– Ты когда-нибудь убивал людей, Торстейн?

Мне не хотелось отвечать на этот вопрос, когда его задал Хальвар, не хотелось и сейчас. Но я кивнул. Тогда Орм повернулся к Хальвару:

– Этот мальчик, кто он такой?

– Он… – Хальвар утер пиво с бороды. – Он – корабел.

– Корабел? – Орм откинулся на скамье и поднял свою кружку. – Тогда мы пьем за тебя, Торстейн.

Все подняли кружки и выпили. Хальвар сделал еще несколько глотков. Я никак не мог понять, почему он пьет так много, и мне не нравилось, как Орм опять, совершенно не стесняясь, посмотрел на кошелек. Я взял его со стола и прицепил к своему поясу, а потом принялся жевать яблоко.

Тут Орм начал рассказывать о том, как они с товарищами все лето разъезжали по Уэльсу, Уэссексу и Мерсии, грабя все селения на своем пути. Они то и дело поднимали кружки, возглашая здравницы, и казалось, что они весьма горды своими набегами. Теперь их вождь, Олав Трюггвасон, заключил договор с конунгом Этельредом, а Свейн Вилобородый уплыл домой в Ютландию. Конунг данов затаил злобу, ведь когда Олав заключил договор с Этельредом, ему пришлось пойти против данов и поклясться, что он будет сражаться с ними, если они вновь примутся разбойничать в Англии.

Я стал размышлять над тем, что рассказал Орм. Если они разоряли Уэльс, Уэссекс и Мерсию, неудивительно, почему мы видели так мало лодок в море и почему усадьбы стояли в запустении. Они обратили в рабство много валлийцев, похвалялся Орм, а нескольких они только что продали на рынке прямо у харчевни. Он вытащил несколько серебряных монет из сумки у себя на поясе и показал нам. Это были динары, монеты из страны «синих людей». Рабов купил чернокожий, им там, на юге, всегда мало.

Со временем я узнал, что другие народы считают нас, северян, жестокими людьми, говорят, что все мы на севере хотим только убивать и отбирать у других их добро и женщин. То, что мы – такие же люди, как и прочие, и что среди нас есть и хорошие, и плохие, было забыто. То, что мы – не один народ, едва ли упоминали. На юге нас знали лишь как викингов, и мы стали для них карой, посланной их великим могущественным Богом. Впрочем, ничего удивительного, пожалуй, в этом не было, если бы я сам встречал лишь таких людей, как Орм и другие, что сидели в харчевне, я бы тоже решил, что все северяне – это воплощенное зло. Теперь Хальвар настолько опьянел, что уже не мог сидеть прямо, он навалился всем телом на стол, и я понял, что, если Орм с товарищами захотят отнять у меня серебро, им сейчас ничто не помешает. Поэтому я обхватил Хальвара и вздернул его на ноги. Орм осведомился, почему это мы так внезапно решили уйти. Я объяснил, что нам надо найти кое-кого, а он в ответ пожал плечами и пробормотал, что всем нам надо кого-то найти.