Текст книги "Йомсвикинг"

– Где Хальвдан? – спросил он.

Свейн подошел к нему и положил ладонь на руку отца.

– Он болен, отец. Он прислал вместо себя раба.

Харальд вновь взглянул на меня. Он был уже немолод: косматая седая борода, мешки под глазами, но плечи и руки по-прежнему налиты силой. Он ткнул в меня рукой, испещренной шрамами.

– Тебя зовут Торстейн, так?

– Да, – ответил я, – Торстейн.

– Хальвдан хорошо отзывался о тебе.

Я не ответил. Слышать такое было странно. Хальвдан не был щедр на добрые слова, но я и не ожидал их, ведь я носил рабский ошейник.

– Ты видишь этого человека? – Харальд указал в глубину зала, и со скамьи у стены поднялся мужчина, выступил из сумрака и встал под свет факела. Он был худ, с длинными руками и ногами, с раскрашенным лицом, облаченный в плащ из волчьей шкуры. Я тут же его узнал. Он приплыл на торговом корабле несколько недель назад и привлек всеобщее внимание на торжище. Но люди сбегались со всех концов поселения не только для того, чтобы глянуть на его раскрашенное лицо. Он нес посох с вырезанными на нем рунами и утверждал, что он – знающий руны, ведун. Услышав это, Хальвдан закрыл глаза и заявил, что не выйдет за порог, пока чужак не исчезнет из торжища. Но долго ждать ему не пришлось. Ведун не собирался прорицать простым людям. Его занимали короли и вожди. В крайнем случае он мог снизойти до херсира Скирингссаля. Так что он отправился к хёвдингу, и с тех пор мы его не видели.

Харальд Рыжий взмахом руки подозвал к себе разрисованного чужака. Тот взял со скамьи свой посох и подошел ближе. Сыновья отступили, будто опасаясь ведуна.

– Знающий руны, – сказал Харальд. – Расскажи этому мальчишке о моем сне.

Ведун обратил ко мне свое раскрашенное лицо. Когда он сходил на берег, я не смог подобраться достаточно близко, чтобы как следует разглядеть рисунки на его коже, но теперь его худое лицо освещали факелы и огонь очага. Он сделал шаг ко мне и уставился своими большими глазами; во взгляде читалось безумие, губа отвисла, так что стали видны передние зубы внизу. Так он замер, не издавая ни звука, и я увидел, что Хальвдан говорил правду: люди ошибаются, называя ведуна раскрашенным. Ведь краску можно стереть. Эти же знаки будто вырезаны на его лице. И то были вовсе не бессмысленные линии, а руны. Отец обучал меня им, но я позабыл почти все, кроме тех, что составляли мое имя. Теперь же я видел весь футарк, вырезанный на лице прорицателя.

– Харальд Рыжий, херсир Скирингссаля, заснул этим вечером и увидел… – ведун полуобернулся к старому вождю, а затем опять уставился на меня, – дракона…

Он протянул руку к входу в зал, обращенному к заливу:

– Он плывет из океана. Из глотки вырывается пламя. Когти крушат дома и палаты. Харальд Рыжий берется за меч. Он сражается. И погибает.

– Я попросил, чтобы ведун раскинул руны. – Харальд положил ладонь на рукоять меча. – Я хотел узнать, был ли сон вещим.

Ведун засунул руку в мешочек на поясе, вытащил горсть камешков и показал их мне. На каждом из них была высечена руна.

– Руны – это дар Одина нам, людям, – сказал Харальд. – Он обрел их, повешенный на Иггдрасиле. Спустившись с Мирового ясеня, он сразу же высек их и передал знание о них трем родам Хеймдалля.

– Руны поведали мне, что сон вещий. – Ведун высыпал руны обратно в мешочек и отвел взгляд. – Дракон грядет. Харальд Рыжий будет сражаться и падет в битве.

Одна из женщин, прячущихся в сумраке, залилась слезами. Свейн подошел к ней и обнял.

– Я не понимаю, – сказал я. – Почему вы рассказываете это мне? Я ведь всего лишь…

Я хотел сказать «мальчик», но Харальд опередил меня:

– Раб? Это верно. Поэтому я призвал Хальвдана Корабела. Я хотел поведать свое дело ему, но раз уж он сам не смог явиться… Время не ждет. Надо начинать немедленно. Ведун сказал, что дракон уже приближается.

– Но… Я-то что могу с этим поделать? Я ведь не воин.

Когда я произнес это, ведун поднял глаза. Он так пристально на меня уставился, что мне показалось, будто глаза у него вот-вот выскочат из глазниц, но он лишь отступил в тень.

– Мне не нужно оружие в твоих руках, парень. – Губы Харальда искривились в усмешке, а сыновья его стали пересмеиваться. – Я хочу, чтобы ты вернулся домой и сказал Хальвдану: я велю ему доделать шнеку, которую он сейчас мастерит. Я надеялся, что корабль для моего последнего пути будет побольше. Но вряд ли у нас есть время строить новый.

– Куда же лежит твой путь? – спросил я.

– В Асгард. Шнека будет моим погребальным судном.

Я склонил голову. Хальвдану не понравится такая весть. У него были свои планы на эту лодку.

– Иди же, мальчик. И попроси хозяина не прикладываться к пиву так часто. Я не хочу, чтобы у моего корабля были кривые борта.

Я повернулся и пошел к выходу. За моей спиной сыновья хёвдинга подсаживались к очагу. Наверное, они сейчас будут обсуждать свои серьезные взрослые дела. Но дракон? Что бы это значило?

Я притворил за собой дверь и оказался в одиночестве, объятый зимней ночью. Над двором хёвдинга сияли звезды. Это костры, которые зажигают наши мертвые родичи, чтобы мы их не забывали. Так рассказывал мне отец. Теперь и он ушел туда, наверх. Может, и он каждую ночь разводил там костер, чтобы мы с Бьёрном его не забывали? Я никогда не забуду его. Каждый день я чувствую, что он рядом со мной. Работая топором или снимая щепу с очередного лука, я представлял, будто он стоит за моей спиной. Он молчал, но, благодаря его присутствию рядом, моя рука становилась уверенней, удары топором сильнее. «Ты набираешься сил, – сказал бы он. – Скоро ты возмужаешь, как твой брат».

Стоя на пороге, я вдруг заметил какую-то фигуру во дворе. Месяц осветил плащ из волчьей шкуры.

– Подойди-ка, парень. – Он протянул ко мне руку.

Я заколебался. Этот человек пугал меня.

– Подойди поближе. Мне нужно сказать тебе кое-что.

Я с опаской подошел. Сейчас он больше всего походил на зверя или на оборотня из легенд. На плаще его был капюшон, выделанный из волчьей головы. Сейчас капюшон был накинут ему на голову, и, когда он стоял вот так, ссутулившись, мне казалось, что он вот-вот опустится на четыре лапы и убежит по снегу.

Я уже подошел на расстояние вытянутой руки, и вдруг он схватил меня за руку. Он упал на колени, крепко ухватил меня за кисти рук и уставился на ладони. Вдруг по его телу прошла волна дрожи, глаза закатились.

– Кровь двух королей… На твоих руках.

Ведун отпустил мои ладони, повалился на бок и остался неподвижно лежать на снегу.

Вдруг от дверей послышался возглас. То был Свейн, он вытащил меч и подбежал к нам.

– Раб! Что ты натворил?

Мне хотелось убежать, но я понимал, что, если убегу, они сочтут меня виновным. Вместо этого я попытался поднять ведуна, ухватив за плечи. Свейн уже был рядом. Он повалил меня в снег и приставил к горлу меч. Но ведун уже пришел в себя:

– Раб невиновен. Оставь его.

Свейн с неохотой отпустил меня. Он вернул меч в ножны и, поддерживая ведуна, повел его в палаты.

4
Жертвоприношение

Много лет прошло, прежде чем я осмелился поведать кому-то о прорицании ведуна. Но сон о драконе я рассказал Хальвдану на следующее утро. Хальвдан баюкал в руках седую голову и бормотал, что херсир, должно быть, сошел с ума. Этот ведун – просто мерзавец, ему надо, чтобы ему дали приют и кормили всю зиму. А сейчас он просто подпевает Харальду Рыжему, вся эта чепуха о драконе – просто байки, которые любят слушать старые хёвдинги. Харальду Рыжему все равно суждено умереть от старости с пивной кружкой в руке, как и большинству хёвдингов.

Требование продать корабль также не воодушевило Хальвдана.

– Я строю корабль для своих сыновей, – бормотал он, плетясь к столу и наливая себе в кружку еще пива. – Когда они вернутся с западного пути, они возьмут с собой своего старого отца. Этот город… – Старик сделал большой глоток и опять рухнул на лежанку. – До следующей осени он, может, еще протянет… Но не больше.

Я спросил его, что мне передать хёвдингу.

– Пойди к нему и проси серебра. Скажи, что работа займет все мое время и что нам нужна плата вперед. Что-нибудь такое, во всяком случае. А потом ты вернешься и продолжишь тесать доски. Их надо просмолить. Корабль будет держаться на воде. Но Харальду Рыжему об этом знать не надо.

Все утро я набирался мужества вернуться в палаты хёвдинга. Он же мог приказать меня высечь или придумать чего похуже, разозлившись на такие наглые требования. Хальвдан лежал в доме и заходился в кашле, а вскоре я увидел, как по улице поднимаются Рагнар Двухбородый и его брат. Когда они заходили в дом, вид у них был мрачный. Я слышал, как они что-то пробормотали, а затем вышли. Рагнар кивнул мне на прощание, и они ушли. Вскоре я увидел, как они направляются куда-то на лошадях. Они проехали мимо свинарника, затем по тропинке вдоль границы поселения и исчезли в лесу. Больше я никогда их не видел.

В тот же день я явился к Харальду Рыжему и попросил дать нам серебра. Я стоял перед сидящим хёвдингом, уткнувшись взглядом в земляной пол. Мне пришлось повторить просьбу два раза, ведь я боялся повысить голос. Когда Харальд наконец понял, чего я хочу, он погладил борзую собаку у своих ног и осведомился: действительно ли Хальвдан настолько болен, что вновь прислал своего раба? А может, на старости лет его одолела трусость, раз он побоялся сам явиться и просить об оплате? Ведь раньше он никогда не стеснялся такого. От этих слов сыновья конунга усмехнулись, а Харальд Рыжий потребовал, чтобы я поднял глаза. Я повиновался. Старик снял серебряное кольцо и бросил к моим ногам. Затем он добавил, что даст и больше, если во дворе у Хальвдана Корабела будут звенеть топоры.

При виде кольца Харальд оживился и сразу же отправил меня отнести его кузнецу и заказать заклепки. Затем он схватил топор и принялся вытесывать новые доски.

В эти дни вокруг самых дальних островов уже установился лед, а Харальд качал головой и бормотал, что надеялся на мягкую зиму и раннюю весну. Пора бы уже его сыновьям вернуться, он становится старым и чувствует, как Хель дышит ему в спину. Он проработал три дня, а затем опять свалился с кашлем, валялся на лежанке и стонал, так что продолжать работу пришлось мне самому. Я не был против: если бы ошейник не напоминал о себе, я бы в эти моменты чувствовал себя вольным человеком, ведь мне иногда казалось, что я строю свой собственный корабль. Когда он будет готов, я вырублю катки, положу перед носом корабля, запрягу лошадей, и они потащат его вниз по дощатой улице, стройный, с длинным килем, под его тяжестью проломится лед. А потом я уплыву.

Но это была всего лишь мечта. Уже холодало, вечером я слышал, как потрескивает лед на заливе. Все больше людей потянулись прочь из города. Это были те, кто летом подрабатывал у ремесленников, охотники, снабжавшие нас, горожан, мясом и шкурами, и горстка воинов, приплывших на торговых кораблях поздней осенью и ожидавших, чтобы кто-то взял их на корабль в Ирландию.

В один из таких вечеров, вернувшись в дом после дня работы, я увидел, что Хальвдан лежит уставившись в потолок. Он спросил, помогали ли мне Рагнар Двухбородый и его брат, так что я решил, что он бредит.

– Они ведь уехали, – сказал я, и старик пришел в себя, но только на мгновение.

– Да, – вздохнул он. – Они уехали. Но я ведь не рассказал им о серебре. Моего серебра они не получат.

Я раздул пламя в очаге и положил несколько поленьев. Когда огонь разгорелся, я отрезал пару ломтей свиного окорока и нанизал на вертел над очагом. Хальвдан никогда не отказывал мне в пище. Возможно, он был пьянчуга и ворчун, но мелочным не был. А теперь, больной, он перестал обращать внимание и на то, что я подкармливал мясом Фенрира.

Тем вечером я опять скормил Фенриру несколько кусков. Пока я работал, он крутился рядом со мной во дворе, но с темнотой всегда возвращался домой. Теперь он заполз ко мне на колени, прижав искалеченную лапу к моему животу, как будто ей требовалось немного больше тепла. Хальвдан перевалился на бок и смотрел на меня полуприкрыв глаза. Наконец он сказал:

– Думаю, Торстейн, мне осталось немного.

Я отвел взгляд. Говорить об этом не хотелось. Что случится со мной, если он умрет? Ведь с его смертью я не получу свободу – уж это-то мне было известно. Все добро старика получит кто-то другой. Если бы его сыновья вернулись, они бы заявили о своих правах на наследство. Но если они так и не вернутся, что будет со мной?

Он как будто понял, о чем я думаю.

– Вот что мы сделаем, – забормотал он. – Когда я умру, ты оттащишь меня в лес. Подожди, пока стемнеет, и проследи, чтобы никто тебя не увидел. Меня оставишь в каменной осыпи. А затем вернешься и продолжишь строить корабль. Если кто-то спросит обо мне, скажешь, что я ушел нанять помощников.

Я понял. Ничто не должно помешать строительству корабля, даже смерть самого Хальвдана.

На следующее утро старик лежал с раскрытым ртом, упершись взглядом в потолок. Я подошел к нему и взглянул в его обросшее бородой, обветренное лицо. В груди послышался хрип, он втянул воздух и заморгал.

– Валькирии не спустятся за мной, – прошептал он. – Но Хель… Я вижу ее лицо. Каждый раз, когда я закрываю глаза, оно стоит передо мной.

Я оставил его лежать и вышел. Фенрир побежал следом. Двор завалило снегом, так что мне пришлось расчистить его, чтобы приняться за работу. Я достал особое орудие плотника, Хальвдан называл его «тесло» – оно выглядело как обычный топор, но лезвие было насажено поперек топорища, как у кирки. Им было удобно грубо обтесывать доску, а уж потом можно было браться за плотницкий топор с широким, скошенным лезвием. Вот и сейчас я взялся за тесло и принялся обтесывать расколотые половинки бревна, которым предстояло стать корабельными досками.

К этому времени год уже вступил в свою самую темную пору. Последние охотники покинули торжище, я видел, как они уходили, скользя на своих длинных лыжах. Стих звон в кузне, а янтарщик уже не сидел у своего дома, склонившись над золотистыми комочками. Лед в заливе укрыло снегом, а деревья вокруг двора Хальвдана тянули к небу голые ветви; мне казалось, они походят на руки, застывшие в попытке дотянуться до последних лучей солнца.

Наверное, на меня подействовало то, что вокруг не было ни души. А может, мысль об умирающем старике в доме. Во мне поднялась волна ужасной тоски, и я застыл с теслом в руке над своим бревном. Она захлестнула меня с головой, тело обмякло, и я упал на колени. Перед глазами всплывали картины: труп Ульфхама на берегу, последние шаги отца. Я вновь видел, как горит наш дом, ощущал жесткие руки на своих плечах. Изо рта вырвался сдавленный крик, меня затрясло. Я вновь почувствовал удары молота, которым загоняли болт в затвор рабского ошейника, и ухватился за него обеими руками, пытаясь сорвать его с себя. Когда я понял, что ничего не выходит, я кинулся к кораблю и начал биться затылком о форштевень. Фенрир залаял, не понимая, что со мной. Я и сам этого не понимал. Все, что я знал, – это то, что хочу на свободу. Хочу прочь отсюда. Хочу домой.

Я бился головой о форштевень, покуда безумие не оставило меня. Тогда я свалился без сил и остался лежать на снегу. Не помню, сколько я пролежал так. Но вдруг на дворе появился Свейн, сын хёвдинга, верхом на лошади. Он взглянул на меня с высоты своего седла, направил лошадь к недостроенному кораблю и объехал его кругом, внимательно изучая. Затем он вновь исчез в лесу.

Тем вечером солнце зашло рано. Когда мы с Фенриром вернулись в дом, Хальвдан по-прежнему лежал, уставившись в потолок. Так он и лежал, пока я раздувал огонь в очаге и ставил воду. Он что-то бормотал себе под нос, иногда кашлял, его начинала бить дрожь, а потом вновь застывал в безмолвии с широко раскрытыми глазами. От еды он отказался, но, когда я спросил, не налить ли ему пива, к старику вдруг вернулись силы. Он поднялся на локте, взглянул на меня мутными глазами и серьезно кивнул. Я налил пива в одну из его кружек и поднес ему. Хальвдан знатно к ней приложился, а затем вновь застыл как мертвый. Потом он прохныкал, что я должен подойти к нему поближе.

– Слушай, – сказал он, ухватив меня за руку дрожащей рукой. – Не старей. Умри на поле брани. Обещай мне это, парень.

Я ответил, что такую клятву сдержать будет трудно, ведь я – раб. Рабы же не сражаются в битвах. Но Хальвдан, наверное, не услышал моих слов, его глаза вновь блуждали, хватка на моей руке ослабла, и он застыл, обмякнув. Мне пришлось приложить ухо к его губам, чтобы понять, дышит ли он.

Хальвдан валялся в горячке. На следующее утро он пробормотал, что мне следует отправиться к кузнецу, заказать еще заклепок на случай, если тот решит уехать с торжища на зиму. Так что я прихватил Фенрира и пошел к кузне, она располагалась прямо у причалов. Кузнеца звали Рольф, он был немногословным человеком. Когда я сказал ему, что нам нужны еще гвозди, из его густой бороды донеслось только: «Еще серебра». Он скрестил на груди могучие руки и исподлобья взглянул на меня.

Мне не удалось передать Хальвдану его слова. Старик хрипел на своей лежанке и не слышал, что я говорю. Я сел на стул рядом с ним, думая, что вот сейчас горячка его доканает. Но, похоже, Хальвдан был на удивление крепок, и поздно вечером ему стало лучше. Он ничего не говорил, только тяжело дышал. Жар наконец спал, дрожь утихла, на лбу больше не проступала испарина.

На следующий день приехал Свейн. Падал снег, сын хёвдинга закутался в синий плащ, обитый волчьим мехом. Я по-прежнему возился с той доской, которую начал накануне. Одну сторону я уже почти закончил, она стала плоской и гладкой, и вскоре мне предстояло повернуть доску и начать обтесывать ее с другой стороны. Свейн зашел к Хальвдану, но скоро вышел и взобрался в седло. У него был большой белый жеребец с заплетенной гривой, на правой лопатке виднелась выжженная руна – клеймо хёвдинга.

– Он вновь посылает тебя, – выговорил Свейн наконец.

Я опустил тесло, не понимая, что он имеет в виду.

– С заходом солнца мы наполним кружки. Помойся, прежде чем прийти. Раз уж ты будешь выполнять долг свободного человека, не следует вонять, как раб. – Свейн направил коня в мою сторону, изучая меня взглядом. – И лохмотья свои смени. Да вшей вычеши.

– У меня нет вшей, – ответил я. Свейн усмехнулся, не отводя взгляда. Затем он легко ткнул пятками в брюхо коня и исчез за деревьями.

В то время я был несведущ в обычаях властителей. Отец никогда нам не рассказывал о подобном. Наш залив был для нас целым миром, и мы не знали войны с тех самых пор, когда в стране свирепствовали сыновья Эйрика. Но Харальд Рыжий был достаточно стар, чтобы помнить другие времена, когда все мужчины держали оружие при себе, а сыновья и дочери учились сражаться, как только начинали ходить. Он сам был в лейданге при Хаконе, воспитаннике Адельстейна. В ту пору он был очень молод, но помнил, что каждая деревня должна была держать корабль с людьми и вооружением. Еще он помнил, как по осени в гавань иногда приплывали люди, заявлявшие, что принадлежат к королевскому роду, и требовали, чтобы их кормили всю зиму. Потом в распрях и заговорах погибли почти все потомки конунгов, и Хакон, ярл Хладира, захватил власть над Восточной Норвегией. С той поры Вик оставили в покое, а даны и норвежцы равно считали его своей вотчиной, вели там торговлю, но не пытались прогнать остальных. Они ведь хотели торговать, а умные купцы не гонят своих покупателей. Харальд Рыжий получил титул херсира Скирингссаля в наследство, но он больше не подчинялся ярлу или конунгу, как это было во времена его отца. Так что Харальд правил по своему разумению.

Я растопил снег и обмылся перед очагом мочалкой из ягеля. Когда я собирался надеть прежнюю одежду, Хальвдан кашлянул и указал на шкуру под столом:

– Под ней. Увидишь там крышку.

Я встал на колени и поднял старую засаленную овчину. Под ней, как он и сказал, я увидел крышку вровень с земляным полом. То был дубовый сундук, похоже, нездешней работы, ведь на крышке был вырезан большой крест. Такой знак мне как-то показывал отец: знак Белого Христа.

– Открой.

Я повиновался. В ноздри ударил резкий запах прогорклого жира. В сундуке лежала одежда. Из тонкой ткани, не такой, которую носишь каждый день. Поверх лежал кожаный ремень шириной в три пальца с круглой бронзовой пряжкой. Я достал его и показал Хальвдану.

– Это мой старый пояс, – сказал Хальвдан. – Когда идешь на жертвоприношение, надо надевать добротный пояс и красивую одежду. Надень коричневые штаны и длинную рубаху. И плащ.

Я искоса взглянул на него.

– Парень, я не могу идти на праздник. Но мне надо отправить кого-то вместо себя, иначе я нанесу оскорбление Харальду Рыжему. Одевайся.

Я вновь повернулся к сундуку и достал аккуратно сложенный плащ, коричневые штаны и серую рубаху из толстой ткани. Такие вещи носили знатные люди. Ворот рубахи был украшен тканой каймой. Под этой одеждой лежал еще один плащ, а под ним еще что-то. Я осторожно приподнял плащ, чтобы взглянуть, что там, и увидел шлем, кольчугу и топор без топорища. И он не походил на тот топор, которым мы тесали доски во дворе. Он был легче и тоньше, изогнутое лезвие длиной в две мои ладони. Угол кромки заострен, как будто для колющих ударов.

Но это еще не все. На самом дне лежала тщательно свернутая ткань. Я ее пощупал. Она была толстой, жесткой и походила на парус.

– Остальное не трогай.

Я положил топор на место и закрыл сундук. Накрыл крышку овчиной и начал одеваться.

– Ты хороший парень, – пробормотал Хальвдан. – Были бы другие времена, я бы, пожалуй, снял с тебя ошейник.

Я не отозвался. Подумал, что это просто пустые слова. Извинения. Ему выгодно держать меня в рабстве, особенно сейчас, зимой, когда почти все свободные люди давно ушли отсюда. Но разозлиться на него не получалось. Он не был злым человеком. А теперь, лежа на кровати и кашляя, он смотрелся просто жалко.

Снега уже навалило столько, что я мог надеть лыжи, которые смастерил этой осенью. Хальвдан сам велел мне это, он знал, что пробираться по глубокому снегу будет трудно. А теперь, похоже, зима наступила по-настоящему, снег так валил, что я едва различал кончики собственных лыж. В одной руке я держал факел, в другой – лыжную палку и пытался идти по тропинке, проложенной в лесу, но факел скоро погас, так что я уже не знал толком, куда иду.

Некоторое время я пытался найти дорогу в кромешной темноте леса – и вдруг услышал чей-то крик. Казалось, то была лошадь, но я никогда не слышал, чтобы лошадь так кричала. Я пошел на звуки и вскоре оказался на опушке леса у двора хёвдинга. Жертвенный камень во дворе окружили мужчины, я узнал и Бьёрна Бочаря, и Отгара Янтарщика. Я снял лыжи и с опаской подошел поближе. Вскоре меня увидел Свейн. Он грубо ухватил меня за руку и потащил к остальным, они расступились, давая мне место в кругу.

Харальд Рыжий стоял склонившись над лошадью. Он уже перерезал ей горло и сейчас отрубал ей голову ударами меча. Вот он поднял ее за гриву, воздел окровавленный меч к ночному небу и крикнул во весь голос: «О́дин!»

Потом подошел к жертвенному камню и окрасил руны конской кровью. Глаза его были закрыты, и тихим голосом, почти шепотом, он произнес:

– Дай мужества моему сердцу и силы моим рукам, Один. Позволь мне умереть так, как я жил, без страха. Позволь моим сыновьям жить и видеть, как растут их сыновья.

Вокруг камня царила мертвая тишина. Харальд Рыжий уронил конскую голову в снег, ладонью стер кровь с меча и прижал его к камню, а затем обернулся к окружающим его людям:

– Пойдемте же в дом и поднимем здравицу!

Внутри пылал очаг, несколько женщин жарили на вертеле свинью. Казалось, что здесь собрались все обитатели усадьбы херсира: наверху, между потолочными балками, лазали мальчишки, в полумраке у стен перешептывались и хихикали молодые девушки и пара десятков жен и наложниц, облаченных в свои лучшие платья, с янтарными ожерельями на шеях и блестящими серебряными браслетами на руках. Мужчины, участвовавшие в жертвоприношении, подошли ближе к очагу. Харальд тяжело опустился на почетное место и прислонил меч к подлокотнику. Женщины стали обносить мужчин рогами с питьем. Харальд Рыжий поднял свой рог, но не произнес ни слова, лишь по очереди взглянул на каждого из гостей: сначала на сыновей и тех, кто занял место ближе к очагу, затем обратил взгляд в полумрак, где держались женщины, дети и рабы. По-видимому, пить с вождем могли только мужчины у огня: ни рабы, ни женщины, ни дети не держали в руках рогов.

– Эй ты! – вдруг окликнул хёвдинг. – Торстейн, так тебя зовут?

Я не осмелился ответить. Все оборотились и посмотрели на меня.

– Торстейн? – Харальд указал на меня окровавленным пальцем.

– Да, – ответил я.

– Я хочу, чтобы ты сидел здесь, – он указал пальцем на свободное место рядом со Свейном. – Ты пришел взамен Корабела и должен выпить за него.

В этот момент мне больше всего хотелось, чтобы меня поглотила тьма. Здесь сидели лучшие мужи Скирингссаля, и по их взглядам я понимал, что они вовсе не согласны с решением хёвдинга, что раб может пировать вместо своего хозяина.

– Подойди. – Харальд поманил меня загрубевшим окровавленным пальцем.

Я повиновался. Ничего другого мне не оставалось. Я сел на скамью рядом со Свейном, мне сунули рог, и кто-то за моим плечом наполнил его.

Все это время Харальд Рыжий держал рог в поднятой руке, но теперь наконец прозвучала его здравица:

– Выпьем же за то, чтобы дни становились длиннее.

Мужчины поднесли рога к губам и выпили.

– За раннюю весну, – продолжал Харальд и сделал еще один глоток. – И за урожай.

И вновь мужчины выпили.

– Да нальет Фрейр зерна в колосьях на наших полях и дарует плодородие нашим женщинам!

Все снова выпили. Хотя у нас дома бонд каждый год устраивал зимний праздник жертвоприношения, я никогда в нем не участвовал. Отец считал, что нам с Бьёрном лучше оставаться дома, а сам, возвращаясь на утренней заре домой, всегда был сонным и нетвердо держался на ногах. На следующий день он сидел у очага, стонал, жаловался на головную боль и требовал, чтобы мы с Бьёрном поклялись ему держаться подальше от пива и меда, когда вырастем. А если нам все-таки придется участвовать в пирушках, мы должны пить только с равными нам, родичами и друзьями. Иначе легко нарваться на ссору.

Мужчины опустошили свои рога. Пока женщины вновь наполняли их, Харальд Рыжий заметил, что я не притронулся к питью.

– Ты должен выпить, – сказал он. – Ты сидишь здесь взамен своего хозяина.

– Отец говорил… – выпалил я, прежде чем успел подумать.

– Да? – Харальд покосился на меня со своего места. – Что говорил твой отец?

– Он говорил, что пить можно только с равными.

Харальд пригладил бороду, взвешивая мои слова.

– Твой отец дал тебе хороший совет, – вымолвил он наконец. – Но я все же хочу, чтобы ты сейчас выпил.

И вновь все обратили взгляды на меня. Я поднял рог, приветствуя мужчин, сидящих вокруг очага, как это раньше делали другие, поднес его к губам и сделал глоток. На вкус пиво было слаще, чем я думал. Горечи совсем не чувствовалось.

В тот вечер здравицы звучали много раз. Обычай был таков, что сначала мужчины чествовали Одина и его сыновей, а поскольку молот Тора призывали и для того, чтобы на поля пролился дождь, и для того, чтобы он защитил от подземных жителей и другой нечисти, таящейся в темноте, за него пили и два, и три раза. Пили также за Фрейра, за его сестру Фрейю и за их отца Ньёрда, который приносил удачу купцам и мореходам. Когда мы подняли рога за них всех, мужчины уже опустошали свой третий рог, и нетрудно было заметить, что они начали пьянеть. Я пытался отхлебывать понемногу, но и я уже допил первый рог и приканчивал второй. Голова налилась тяжестью и начинала кружиться. Я чувствовал, что мне пора выйти помочиться, но был не в силах подняться. Когда кубки наполнили для нового круга, Харальд Рыжий перегнулся через подлокотник своего кресла и взглянул на меня.

– Пей больше, – сказал он, – пива еще вдоволь.

Помню, что я не успел ответить: Свейн с рогом в руке, пошатываясь, поднялся на ноги. Теперь настал черед обетов Браги: мужчины поднимались и клялись совершить какое-нибудь славное деяние. Свейн протянул рог в сторону хёвдинга, пролив пиво, и заорал, что встанет плечом к плечу со своим отцом, когда явится дракон. Затем он вытащил меч из ножен и принялся им размахивать, пока отец не велел ему сесть. За ним поднялся Бьёрн Бочар и поклялся найти того негодяя-шведа, который украл его жену. Его слова вызвали насмешливый шепот у окружающих. Эту историю я знал от Хальвдана. Жену бочара никто не крал, ей просто надоел ее старик и она убежала с торговцем с Готланда. Когда Бьёрн Бочар опустился на место, Отгар, старый янтарщик, решил, что и ему нельзя ударить в грязь лицом, поднялся на ноги и начал что-то бормотать, грозить кулаком, а потом плюхнулся на зад. Казалось, что это какая-то игра, в которой каждый участник пытается перещеголять другого. Мужчины поднимались один за другим и говорили о своих отважных замыслах. Месть за убитых родичей, путешествия на восток и запад, клятвы встать рядом с хёвдингом, когда объявится дракон. Я подумал, что такие клятвы давать безопасно, хоть я и мальчик, но уже не дурак. Драконов не существует – уж это мне давно известно.

Ведуна я не заметил. В полумраке между балками стояли в основном женщины и дети. Кое-кто улегся на скамьи вдоль стен, возможно, ведун был среди них? Мне хотелось найти его и расспросить о его странных словах, но тут я почувствовал руку Свейна на своем плече:

– Теперь ты, парень.

Я заколебался, и Свейн вздернул меня на ноги, так что я стоял с рогом в руке и чувствовал, что пол подо мной качается, как палуба корабля. Мужчины захохотали, кое-кто стал тыкать в меня пальцем.

– Подвиг во имя Браги, – произнес Харальд Рыжий. – И не забудь, слова, произнесенные здесь, ты должен исполнить.

Я повернулся к старому вождю.

Харальд Рыжий отхлебнул из рога:

– Твой отец был убит. Возможно, ты поклянешься отомстить за него?

Я шагнул в сторону, держаться на ногах было трудно. Кто-то ухватил меня за руку, помогая удержать равновесие.

– Я не могу, – пробормотал я, опустив глаза. – Ведь я всего лишь раб.

– Боги помогут тебе найти выход. Нить твоей жизни спряли еще до твоего рождения, парень, а я считаю, что каждый добрый муж достоин мести.

Я схватился за голову. Перед глазами встала ужасная картина кишок, вываливающихся из живота отца. Подбородок задрожал, но я изо всех сил пытался сдержаться, нельзя позволить себе расплакаться на глазах у всех.

– Поклянись отомстить за своего отца, парень! – Теперь голос Харальда Рыжего стал суровым. – Он тебя видит, он слышит твои слова!

– Я… клянусь, – услышал я собственные слова будто со стороны.