Электронная библиотека » Бьёрн Андреас Булл-Хансен » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Йомсвикинг"


  • Текст добавлен: 1 октября 2022, 09:40


Автор книги: Бьёрн Андреас Булл-Хансен


Жанр: Историческая фантастика, Фантастика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Бьёрн Андреас Булл-Хансен
Йомсвикинг

© Ольга Ермакова, перевод, 2022

© Ирина Таратонкина, перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Однажды мой отец сказал: свободный человек должен встречать каждый день без страха.

Так же надо встречать и смерть. Ведь норны уже обрезали нить твоей жизни в то мгновение, когда ты родился, и никому – ни мужчине, ни женщине – не дано прожить ни дня сверх отмеренного.

Мира, в котором я вырос, мира, в котором родились мои сыновья, больше нет. Древние королевства объяты огнем, а имена древних богов запрещено упоминать. Нить моей жизни скоро оборвется. Но прежде, чем дух покинет это немощное старое тело, я расскажу о былом. Ибо есть у меня надежда, что пришедшие за нами поймут: мы не были просто чудовищами, мы не просто враждовали со справедливыми королями. У меня есть надежда, что нас запомнят благодаря тому, во имя чего мы жили и сражались.

1
В рабстве

Мало я помню о своей жизни до плена. Но мне нравится думать, что это были счастливые годы. Я все еще помню те лесные тропинки и могу часами следовать за ними внутренним взором. Я могу остановиться у тиса, вдохнуть запах травы и разогретого болота. Я могу увидеть солнце за кронами деревьев, пробивающиеся сквозь них, отсвечивающие зеленым лучи. И так жарко, что чувствую тепло обнаженной кожей, пока пробираюсь сквозь подлесок. Голые ноги задевают стебли папоротника, я чувствую гладкость лука в руке и тяжесть колчана, бьющего по бедру. Захожу в густую рощу, здесь ступни погружаются во влажный мох, и я знаю, что в весеннее половодье сюда поднимается море, оставляя после себя водоросли, и ракушки, и крабов, закапывающихся в мох. И вот я уже у берега в самом конце залива, вижу, как на песок накатывают волны, а вверху, высоко в небе, парят чайки. Птицы висят неподвижно, будто их пригвоздили к небесному своду, но вот они бьют крыльями и устремляются в море или к лесу за моей спиной.

Здесь справа от меня расстилаются песчаные отмели, а неподалеку стоит отец с Ульфхамом. Седые волосы отца треплет ветер. Он, как всегда, немного клонится вбок, но в его жилистом теле еще достаточно силы, и я думаю: нет в мире ничего, что могло бы сокрушить его. Ульфхам лает, но по своему обыкновению не отходит от отца. Отец чуть заметно кивает мне, а затем наклоняется и подбирает ракушку. Я иду дальше по тропинке. Здесь она сворачивает и уводит меня к северной части залива. Я карабкаюсь по камням. Я еще мал, совсем ребенок, но ловок, руки и ноги мои крепки. Я перекидываю лук за плечо и без страха быстро поднимаюсь к вершине сопки, ведь я знаю, что отец наблюдает за мной, стоя на отмели. Он боится, что я расшибусь, ведь я остался у него один. Но мне надо доказать ему, что я могу, я не слабее его, ведь скоро сыновья бонда позовут меня в путь, так что отец должен знать, что я не посрамлю его.

На вершине сопки я смотрю на расстилающийся передо мной фьорд. Здесь наверху сложена пирамида из камней, в первые годы после распри отец должен был разводить здесь огонь всякий раз, как увидит боевой корабль. Он сторожил здесь каждую ночь. Я забираюсь под свод старого шалаша, прислоняюсь к стене и некоторое время смотрю на море. Пытаюсь проследить за линией между морем и небом. Она тоньше волоска и прямее клинка. Вот куда лежит мой путь. Туда, где встречаются небо с землей. По другую сторону океана, далеко на востоке, раскинулось островное королевство. Бьёрн, мой единственный брат, уплыл туда прошлым летом. В этом году наступит мой черед.

В шалаше я долго не задерживаюсь, вскакиваю на ноги, но теперь я бегу, и можжевельник царапает мне ноги и живот. Не помню, что на мне было тогда. Может, просто кусок ткани на бедрах. И вот я на северной стороне мыса, распутываю снасть, которую прикрутил к луку. На конце снасти привязан крючок, его я сделал из шипа. Я раздавливаю раковину улитки и насаживаю ее на крючок.

Я долго лежу на камне. Смотрю на себя в зеркале вод. На лицо падают длинные нечесаные волосы. Лицо еще округлое, в нем еще есть что-то детское, но скоро все будет по-другому. Я уже становлюсь похож на мужчину: лоб и скулы заострились, глазницы запали. Голубые глаза ярко выделяются на загорелом лице.

Иногда у моего крючка вертятся рыбки. Некоторые поднимаются к самой поверхности воды и пускают плавником рябь по зеркальной поверхности. Затем они вновь спускаются к крючку, но они мелкие, такими не наешься. Чтобы спугнуть их, я дергаю снасть, и они уплывают.

Многие годы я не мог вспомнить ничего другого, что происходило до того, как жизнь переменилась. Путь подростка к месту рыбалки. Отец, собирающий ракушки на отмели. Многие годы я хранил эти скудные воспоминания о том времени. Лишь несколько лет спустя я вернулся на тот полуостров, царство моего детства, прошел по прежним тропинкам, которые не заросли благодаря оленям и косулям, и восстановил шалаш, сложенный когда-то моим отцом. И воспоминания стали возвращаться ко мне.

Должно быть, я тогда заснул на том бараньем лбу. Когда я внезапно проснулся, вокруг было тихо-тихо. Солнце все еще стояло высоко в небе, вряд ли я долго проспал. Помню, я повернулся и увидел, что наверху, у сторожки отца, стоит человек. На нем не было другой одежды, кроме потрепанных кожаных штанов, а тело было покрыто синими полосами. Вдруг он заметил меня. Полуобернулся, крикнул что-то на непонятном языке и побежал ко мне.

Помню, что попытался убежать. Вот я перескакиваю с камня на камень, спускаюсь к полосе прилива, падаю, разбиваю колено, задев морские желуди у воды, вскакиваю на ноги, оглядываюсь – теперь уже за мной гонятся трое, у одного в руках боевой топор. Двое других, полуголые, с рабскими ошейниками, прыгают с камня на камень; один из них воет как собака. Вот они почти настигли меня, и я бросаюсь в воду. Но они уже рядом, хватают меня за волосы и утягивают под воду.

Должно быть, меня держали под водой, пока я не потерял сознание. Затем оттащили обратно, через мыс, вниз, к отмелям, где уже валялся труп Ульфхама со стрелой в груди. Его потом выкинули в море. Они пошли на южный мыс: впереди – воин с топором, за ним – два раба, тащивших меня.

Отец построил наш дом между прибрежных скал, мне казалось тогда, что он не хуже длинного дома бонда. Кто-то другой, наверное, поставил бы дом с подветренной стороны на мысу, но отец будто бы так и не смог сложить с себя обязанности сторожа. Он все время поглядывал на воды фьорда, ведь по опыту долгой жизни он знал, что враг всегда приходит оттуда. Но не в этот раз. Они напали на него внезапно, появившись из-за деревьев. Старый, потрепанный жизнью воин, одиноко стоявший на мысу, – на такого не стали тратить и одного удара меча.

Очнувшись, я обнаружил, что лежу на боку, а руки связаны сзади. Сначала я увидел тех троих: кто-то снимал вяленую рыбу, которую мы подвесили на сушильни, другой пробовал натянуть отцовский тисовый лук. Я извернулся и только тогда увидел отца. Он сидел прислонившись к стене, со стрелой в груди, и тяжело дышал. На бедре была глубокая рана, еще одна – на предплечье. Трясущиеся руки сложены на коленях. Когда я попытался встать, кто-то натянул веревку у меня на шее.

– На хуторе сказали, ты раньше сражался за ярла Хладира, – прозвучал голос позади меня. Я понял, что говорящий обращается к отцу. – Что ты делаешь здесь, в Вингульмёрке?

Отец не ответил.

– Это твой сын?

Отец поднял голову:

– Он еще молод. Оставьте ему жизнь.

Человек за моей спиной пролаял что-то своим рабам, те подошли и схватили меня за руки. Затем он заговорил с другими своими людьми, по-прежнему на незнакомом мне языке, двое из них опустились на корточки перед моим отцом и подняли его на ноги.

– Торстейн, – сказал отец. – Не смотри.

До сих пор я не видел того, кто говорил с отцом. Но теперь мне приставили к горлу нож, а один из чужаков вышел вперед. Это был высокий мужчина, облаченный в кольчугу, запятнанную кровью. Не вымолвив ни слова, он вытащил из ножен длинный изогнутый нож и вогнал отцу в живот.

Отец не издал ни звука, пока ему вспарывали живот. Только ноги задергались. Потом его отпустили, он рухнул и замер, найдя меня взглядом. Из глаз потекли слезы. Никогда раньше я не видел его слез.

– Сжечь, – велел человек в кольчуге.

Один из рабов зашел в наш дом. Я слышал, как он ворошил в очаге рдеющие угли, мы всегда засыпали их песком, чтобы они не гасли до вечера. Рабы вздернули отца на ноги, он хотел что-то мне сказать, но тут человек в кольчуге запустил руку в рану на животе. Отец застонал от боли, задыхаясь. Воин вытащил что-то, что походило на окровавленный шнур. Мгновение он смотрел на него, а затем пригвоздил ножом к стене.

– Пошел! – рявкнул он. – Пошел!

Отец сделал шаг, остановился, перевел дыхание. Затем шагнул еще раз, отвернувшись от меня, согнулся, и его вырвало. Но воин в кольчуге вновь крикнул, чтобы отец не останавливался, и тогда отец выпрямился и пошел, будто и не чувствовал, что у него из раны вываливаются кишки. Но вот ему под ноги вывалился целый клубок внутренностей, и он упал на одно колено. Вновь перевел взгляд на меня, повалился на бок и затих.

Рабы оттащили его к стене дома. От моего горла убрали нож, и я тут же бросился к отцу, но рабы схватили меня за руки и потащили за собой.

Помню, я обернулся, когда они волокли меня по скалам, и увидел, как над торфяной крышей взметнулись языки пламени. Потом мы углубились в лес. У ручья мы остановились, мне велели напиться, но я отказался.

Меня вели через поля, к хутору. Длинный дом был объят пламенем, вокруг лежали тела мертвых хуторян, а самого бонда повесили на старом дереве во дворе усадьбы, на том, которое должно было хранить семью от бед. Двух его дочек я не видел, а третья, Хильда, сидела на земле, со связанными, как и у меня, руками. Платье у нее было разорвано до самого пояса.

Меня повели в кузню и надели на шею рабский ошейник. Раб с полосами на теле вбил в отверстие для замка раскаленный гвоздь и согнул его щипцами. Помню, как я боялся пошевелиться, чтобы не обжечься о гвоздь. И вот я стоял, привязанный веревкой за рабский ошейник, а Хильду, как меня до этого, заставили встать на колени. В тот день она тоже стала рабыней.

Вечером меня приковали к скамье на корабле. Я и раньше видел большие корабли, а отец часто посылал меня с весточкой на хутор, когда во фьорде появлялся парус. Тогда я стоял на берегу в толпе других детей, дрожа от возбуждения, пока на берег сгружали бочки и шкуры, а торговец с серебряным браслетом на руке стоял у форштевня и расхваливал нам привезенные товары: драгоценный шелк, вино, стеклянные бусы и дамасскую сталь. Иногда он выводил и рабов с запада: мужчин, женщин и детей в рабских ошейниках, а на спинах у них видны были следы кнута и каленого железа.

Теперь я сам был одним из них. Когда меня приковывали к скамье, я взглянул вверх, на мачту, и увидел, что из дерева торчат три сломанные стрелы. Тогда я подумал, что это не обычный корабль, он участвовал в военных походах. Таких я никогда не видел, но мой брат и сыновья бонда рассказывали о них. Раньше я думал, что эти корабли такие большие, что могут легко переломить пополам обычные суда, но этот оказался таким узким, что гребцам приходилось сидеть на поперечных скамьях вместо сундуков, как на кораблях побольше, и осадка у этого была глубокая. Воины с боевыми топорами за поясом принялись загружать на корабль добычу с хутора, а у мачты сидел лысый человек, облаченный в стихарь и рясу, и пристально смотрел на меня. На шее у него болтался небольшой деревянный крест, и я понял, что это монах. К бонду как-то приходил такой, и он даже согласился, чтобы тот макнул его в ручей, но отец, услышав об этом, только головой покачал.

На корабле было еще шесть рабов, все подростки. Меня приковали к цепи, которая соединяла ошейники; к каждому ошейнику было припаяно кольцо, в него продевалась общая цепь, так что никто из нас не мог свободно двигаться – цепь тянула за собой других. Вот на борт загнали Хильду. Ее посадили между мешками и сундуками, пока воины готовили корабль к отплытию.

Помню, я подумал: должно быть, этот корабль причалил к берегу под покровом темноты. Ведь иначе отец бы его увидел. В сумерках эти люди прокрались в усадьбу, мимо загона для коней и соколятни Лота, на сталь топоров и шлемы пала утренняя роса, затем они рассредоточились между строениями. А потом, словно хищники, ворвались в дома и стали убивать. Должно быть, они не встретили особого сопротивления и управились быстро, ведь на равнине вокруг усадьбы звуки разносятся далеко. Мы бы услышали звон мечей и громкие крики.

И вот на борт поднялся воин в кольчуге. В то время он был молод. Высокий, широкоплечий, он был бы ладным молодцем, если бы не удивительно маленькие свинячьи глазки. Стоя на носу корабля, он оглядел рабов, мешки с зерном и остальную добычу. С довольным видом кивнул сам себе. Вот к нему подошел монах и поднес свой крест к его лбу.

– Да благословит тебя Христос, – сказал он. – И твой меч.

В тот же вечер мы отплыли в открытое море. В ту пору мне было двенадцать лет.

2
Торжище

Все то лето я провел за веслами. Позднее узнал, что молодых рабов часто сажают грести, чтобы понять, насколько они сильны. Странно, пожалуй, что Рос и его люди не зарубили меня, ведь я был младше других мальчишек на борту. К тому же в то время я был тощий, долговязый и неуклюжий, да и в воинских забавах никогда не был силен. Сыновья бонда забавлялись, бегая со мной наперегонки, ведь я всегда приходил последним. Они просили, чтобы я прыгнул через ручей, просто чтобы повеселиться, когда я плюхался в воду. В таких случаях Бьёрн всегда ярился и срывался с места, чтобы задать им жару. Но они убегали, и он тоже не мог их догнать. Отец, бывало, говаривал: у нас в роду мужчины никогда не были быстры. Наша сила в руках.

И именно сила рук спасла меня тогда. Когда я напрягал спину при рывке, я греб почти наравне со взрослыми мужчинами. Я уже знал, что раб может получить свободу, ведь слыхивал, что двое из людей бонда были вольноотпущенниками. Один из них уплыл с купцами из Ирландии на поиски родичей. Другой, Тау, однажды летом навестил отца, и они весь вечер сидели у воды и разговаривали, а мы с Бьёрном остались у дома и следили за ними издали. На шее у Тау были шрамы – следы рабского ошейника.

Вскоре и у меня появились такие отметины. Ошейник содрал мне кожу в первый же день на веслах, поскольку я еще не вошел в ритм, и железо натирало шею. Передо мной сидел рыжеволосый парень с отрезанным ухом. Он говорил лишь сам с собой, бормотал по-датски. За мной сидел парень чуть старше меня. Если я ломал ритм, он плевал мне в спину.

В то лето я еще мало думал о мести. Помню, что всегда опускал взгляд, когда убийца моего отца проходил мимо. Другие называли его просто Рос, говорили, он юнцом пришел с восточных рек. Когда я изредка осмеливался взглянуть на него, я подмечал что-то восточное в его роже. Скулы были шире, чем у нас, норвежцев, под выпуклым лбом близко сидели маленькие глазки. Я ненавидел его за то, что он сделал. Но еще больше боялся его.

В третью ночь на корабле Рос изнасиловал Хильду. Он повалил ее ударом в живот, так, что она не смогла подняться. Потом он навалился на нее, его меховой плащ закрыл их обоих, торчали только их босые ноги. Все произошло недалеко от моей скамьи. Когда Рос кончил, он встал, держа в кулаке свой голый член, и рассмеялся, глядя на других мужчин. Помню, что меня всего трясло, я тяжело дышал. Хильда замертво лежала среди мешков, но для нее все только начиналось. Все последующие дни и ночи свободные люди пользовались ею, как только у них возникало желание.

Сперва мы поплыли на юг, к Ранрики. Там мы пристали к берегу, и Рос со своими людьми отправился в лес поохотиться. Через несколько дней пути мы приплыли к какой-то усадьбе. Когда мы подплывали к берегу, на шхерах стояли десятки лучников, готовые к битве. Здесь Рос приветствовал хозяина открытой ладонью, а его воины вытащили большой сундук, стоявший между шпангоутами, и спустили с корабля. Торговля шла на берегу, и мы, рабы, глазели на сокровища, которые Рос показывал бонду. В сундуке были золотые цепи, браслеты, жемчуга и винные чарки из цветного стекла. За все это бонд отдал широкий меч, два тисовых лука и кольчугу. Потом он указал на нас, рабов. Хильду вывели на берег. Бонд протянул Росу несколько кусков серебра, и Рос передал Хильду ему.

Позже я узнал, что Хильду ждала ужасная судьба, поскольку ее продали всего лишь в нескольких днях плавания от того места, где жил ее род: ей отрезали язык, чтобы она никому не могла рассказать, где появилась на свет. То же случилось бы и со мной, если бы меня продали тому бонду.

В пятое полнолуние с тех пор, как я оказался на корабле, рыжий датчанин передо мной заболел. Сначала он начал кашлять, потом всю ночь и все утро его трясла лихорадка. Один из воинов Роса пнул его ногой. Сам Рос в то утро был на берегу, у него была женщина в одной усадьбе неподалеку от того мыса, где мы стояли. Я слышал, как мужчины пробормотали, что, если датчанин не оправится, пока не вернулся Рос, его вышвырнут в море. Обессилевший раб на веслах никому не нужен.

Как ни странно, Рос не обратил внимания на датчанина, возвратясь на корабль. Он уселся у мачты и начал вполголоса переговариваться с монахом, но поскольку я сидел не дальше одной сажени от них, то уловил кое-что из сказанного. На хуторе Рос услышал новости о своем брате. Он давно уже пытался разузнать, где тот находится, и боялся, что он уже мертв, но бонд на хуторе сказал, что тот вступил в дружину «претендента на престол». Про престол я ничего не понял, ведь еще до того, как я родился, в Норвегии умер последний конунг. Об этом мне рассказывал отец. Его отец сражался на стороне ярлов Хладира в большой битве на севере и сам рассказывал, как конунг Хакон пал на колени и простер руки к небу в тот миг, когда его насквозь пронзило копье. И с тех пор ни один конунг не осмеливался бросить вызов ярлам трёндов, сказал отец. Так кто был этот человек, о котором говорил Рос? Его рука потянулась к рукояти меча, взгляд был устремлен в открытое море, а монах вытащил свой деревянный крест и приложил к его лбу. Но Рос грубо отпихнул его и отошел к носу корабля.

В то время такие быстрые корабли, на одном из которых плавал Рос со своими людьми, назывались «карве». Они были легче торговых судов, с плоским дном и без трюма. Вдоль бортов шли железные крюки, на которые воины крепили свои щиты в преддверии битвы или приказа идти на абордаж, ведь надводный борт был слишком низок и не мог служить защитой. Мачта тоже была низковата, зато рея была широкая, ее крепили у верхушки мачты, и на нее надевали парус из плотной шерстяной ткани. Этот парус Рос и его воины хранили как зеницу ока. Они его убирали, когда ветер усиливался, а сходя на берег, всегда ставили кого-то сторожить его. Вскоре я узнал, что такой парус нередко стоил не меньше, чем сам корабль со всеми гребцами. При небрежном обращении он мог порваться, и тогда банду Роса легко могли захватить такие же разбойники, как и они сами, или их недруги. Рос долго и успешно разбойничал в Ранрики, Гёталанде, Сконе, Зеландии и на севере моего родного Вингульмёрка. По другую сторону фьорда он, напротив, остерегался грабить. На западном побережье он лишь вел торговлю, и, хотя люди, скорее всего, понимали, каким образом он добывает свои товары, никто не задавал ему лишних вопросов, ведь в то время подобное случалось нередко. Корабли ярла охраняли путь, по которому суда огибали южную оконечность Норвегии и дальше, на север, к Трёнделагу, но в Вик заходили нечасто. На западном побережье фьорда тянулись Вестфольд и Гренланд, а мой родной фюльки, Вингульмёрк, был на востоке. Эти края ни один конунг не мог долго удержать в своей власти, так что законов здесь не было, а мелкие конунги и вожди набирали в дружину столько воинов, сколько могли прокормить.

Мальчишка-датчанин греб, как мог, но мы все понимали, что долго он не выдержит. Мы взяли курс прямо на Скагеррак и успели отплыть от берега так далеко, что суши уже не было видно, когда датчанин совсем обессилел и отпустил весло. Я дернулся, натягивая цепь, надеясь так расшевелить его, но он не двинулся. Всей своей тяжестью он повис на цепи, так что мой ошейник тянул меня вперед и я сбился с такта.

Рос бо́льшую часть дня проводил на носу корабля, где, хмурясь, сидел в обнимку с похудевшим мехом для вина. Теперь все взгляды обратились к датчанину, и Рос встал. Сначала он отвесил парнишке оплеуху. Тот застонал и расплакался. Рос подергал его ошейник, возможно, он хотел снять запор. Но тот был вбит в кольцо и согнут, без кузнечных орудий ошейник было не отомкнуть. Рос выругался на своем восточном языке, ухватил парнишку за волосы и запрокинул его голову за планшир. Затем вытащил из-за пояса нож и вонзил его глубоко в горло. Датчанин забился, ноги у него задергались, а Рос отпиливал ему голову. Кровь хлынула за борт, обрызгала скамью и руки Роса и ручейком потекла по швам днища, подбираясь к моим босым ногам. Я обмочился, и запах моей мочи смешался с горячим, соленым запахом свежей крови. Рос подождал, пока парень не затих, и продолжал кромсать плоть. Теперь осталось только перерубить позвоночник. Это было труднее, так что монах протянул Росу меч, но тот покрепче ухватился за нож, и вот голова датчанина упала в воду и поплыла лицом вниз. Затем Рос спихнул за борт тело, смыл с рук кровь и вернулся на нос корабля.

Не прошло много времени, как усилился ветер, так что воины спустили парус, накрыли его кожаным покрывалом и сели на весла. На корабле гребли не только мы, рабы. У карве было десять пар весел, так что большинство людей Роса тоже должны были грести. Но теперь мы, рабы, гребли еще усерднее, боясь, что можем разделить участь датчанина, если не покажем, что нас не зря поят и кормят. Помню, я греб так, что на руках потрескались мозоли. Нас все время захлестывало волнами, я натер волдыри, но греб так, будто той ночью за мной гнались все мертвецы из царства Хель. К рассвету руки онемели и распухли, будто приклеившись к веслам. Но вот на востоке над горизонтом взошло солнце, и люди стали указывать вперед и кричать: по носу показалась земля.

Рос стоял у борта и озирал берега и вскоре указал на группу островов. Нам вновь пришлось налечь на весла, и вот уже карве заскользил меж голых скал и шхер.

Отец раньше рассказывал о торжище в Скирингссале, но я не знал еще, что мы направляемся именно туда. Я смотрел на верхушки больших камней, выглядывающие из воды, и пирамидки из камней, в которые были воткнуты длинные палки с плещущимися на ветру потрепанными флажками. Они отмечали безопасный проход к гавани, которая когда-то являлась самым северным городом во владениях Годфреда, короля данов, но теперь была под рукой херсира Скирингссаля, установившего свои законы.

Мы шли, держась берега по левому борту, а по правому у нас были острова. Вскоре мы оказались на подветренной стороне, и ветер стих. Места вокруг напоминали мою родину: каменистые холмы, кусты, согнувшиеся под ветром, и заросли можжевельника. По левому борту тянулся кряж, поросший сосняком, но, вглядываясь вглубь берега, я мог различить пышные лиственные деревья. Мы пока шли на хорошей скорости, Росу нравилось лихо заходить в гавань, и он всегда тянул до последнего момента, а потом рявкал, чтобы гребцы начинали табанить. Вот появились первые дома. Они были построены с подветренной стороны от лесистого кряжа и тянулись вдоль северо-западного берега залива. Эти постройки были меньше, чем те, к которым я привык дома, а стены и крыша были сколочены из досок, каких я раньше не видывал.

Должно быть, в ту пору на берегу залива было около сотни домов, но некоторые из них уже стояли заброшенные. Кое-где крыши рухнули под тяжестью снега, и я видел, как люди разбирали стены каких-то построек, ведь доски всегда можно пустить в дело. Как я позже узнал, в то время дни расцвета Скирингссаля уже остались позади. Случается, думы вождей обрекают такие поселения на смерть, и тут именно это и происходило. Первыми здесь отстроились даны, в годы правления конунга Годфреда поставив несколько домов, ведь с самого начала предполагалось, что тут будет каупанг, торжище. Предприимчивый купец мог приплыть сюда из Северной Ютландии, расторговаться и на следующий день с береговым ветром уплыть домой. Появились плавильные печи и кузни с огромными мехами, мастерская, где обрабатывали янтарь, и избенки, где с утра до вечера жужжали прялки. Но по мере того, как власть вождей Западного побережья и Трёнделага росла, даны стали терять интерес к своему форпосту в Вике. Конечно, корабли ярлов не так уж часто показывались в этих водах, в основном плавая на западе, но все же некогда оживленная торговля в Скирингссале начала замирать. Из девяти кузнецов, которые когда-то жили здесь, теперь огонь в горне раздувал только один, и из двенадцати мастеров-корабелов остался один-единственный. Впрочем, в корабелах нужда уменьшилась не только из-за упадка торговли. С годами залив все мельчал, и при низкой воде корабль мог легко сесть на мель. Говорили, что в этом виноваты подземные жители. Это они поднимали землю, так что вода вытекала из залива.

До того как родился Бьёрн, отец нередко плавал сюда вместе с бондом, и он рассказывал мне о тех удивительных вещах, которые там видел. Он описывал красивые стеклянные бусины, янтарь из Ютландии, украшения из золота и серебра и шелк, который привозили из самого Миклагарда, а еще он однажды увидел здесь раба, у которого была почти черная кожа. Волосы его на ощупь походили на овчину, – рассказывал отец, – а тело и щеки покрывал узор из мелких шрамов.

Рос и его люди причалили к одной из длинных пристаней на сваях, выходивших в залив, и повели нас на берег. Седобородый старик в богатой синей куртке до колен стоял на набережной и приветствовал Роса и команду его корабля. Он ничего не сказал, только протянул руку, показав на набережную, и кашлянул, а затем спрятал ладони за широким кожаным ремнем. Показались несколько мальчишек, они стояли у края пристани. У их ног крутилась маленькая лохматая собачонка, ковыляющая на трех лапах, четвертая безжизненно висела, и собачка поджимала ее к брюху.

Седобородый повел нас по широкой улице, вымощенной досками. Она шла от пристаней к опушке леса. Ветра здесь совсем не было, и в нос нам ударил запах навоза и мочи. Мальчишек разогнали их матери, зато появились несколько мужчин. Был там детина с длинной косматой бородой в потрепанном кожаном фартуке, позже я узнал, что он был бочаром. Еще старый худой янтарщик и кряжистый мужик с раздвоенной бородой и огромными кулаками, и вдобавок несколько исландцев, чей корабль однажды ночью сел на мель во время шторма, и теперь они строили себе новый. Эти и другие следовали за нами в молчании, пока мы не дошли до дощатого помоста, поставленного примерно в центре торжища. Здесь нас, рабов, оставили, закрепив цепи на болтах, а Рос и его люди скрылись в каком-то доме в компании седобородого и прочих.

Улица, по которой мы шли с пристани, была совсем прямой, а поскольку мы сидели выше уровня большинства домов, поселение было видно как на ладони. Дома теснились друг к дружке, вокруг валялись кости животных, кучки собачьего дерьма, щепки и прочий мусор. Я слышал визг свиньи, вскоре он оборвался, и видел, как в загоне бегают лошади. Старый янтарщик теперь сидел на скамье недалеко от нашего помоста, он вынес свою работу на улицу. В его руках поблескивало что-то золотистое, и я заметил, что он поглядывает на нас. Вдруг он поднял в руке кусок янтаря и показал нам, рабам, и мне показалось, что солнечный луч на мгновение запутался в этом золотистом комочке. Он улыбнулся нам, сжал руку в кулак, закрепил камень на скамье перед собой и принялся его шлифовать.

За все то время, что мы провели на помосте, ни один из нас не произнес ни звука. Мы не ведали, что нас ожидает, и это пугало, но страх был нашим спутником уже давно. Мы в какой-то мере уже привыкли к нему, как воины, покалеченные в битве, привыкают к своей боли и не упоминают о ней.

Вскоре выяснилось, что исландцы свой корабль уже достроили, оставалось только ссучить несколько снастей и вырезать пару весел, и можно будет отплывать. Но их было слишком мало, чтобы пускаться в плавание по океану. Половина команды утонула, когда они натолкнулись на мель, и теперь они уже пировали в золотых чертогах Ран, так что оставшиеся решили купить рабов вместо утонувших гребцов. Исландцы пришли к помосту большим числом, все девять, и парень с топором за поясом выложил шесть кусков серебра, браслет из грубо кованного золота и несколько стеклянных бусин. Рос рявкнул в ответ, что этого мало, но исландец возразил, что больше у них нет и за эту цену они хотят получить всех рабов. Он, должно быть, чувствовал, что Рос и его люди торопятся.

Рос отказался от сделки и поставил двух своих воинов сторожить нас ночью. В то время год уже клонился к осени, с ночной темнотой задул прохладный ветер с залива. Кое-где в длинных домах сиял свет очагов, но бо́льшая часть была погружена во тьму. За последние годы львиная доля жителей покинула поселение, и еще несколько семей снялись с места той весной. На ущербном диске луны на мгновение вырисовался силуэт ворона, и птица прокаркала два раза.

В утренних сумерках вернулись исландцы, ведя пьяного Роса. Тот что-то невразумительно пробормотал нашим сторожам: как я понял, он столковался о продаже рабов, но жаловался, что исландцы – скряги, и с ними трудно торговаться. Последнее он подчеркнул смачным плевком, а потом заявил, что покупатели могут взять всех, кроме одного. Пусть сами выбирают, кто это будет, ему плевать, пусть отправляются в Хель со всеми рабами. Тут исландцы его отпустили, Рос осел на землю и остался лежать. Исландцы быстро подняли нас на ноги, осмотрели, перемолвились парой слов, а потом один из них подошел ко мне с молотом и зубилом. Мне пришлось опуститься на колени, и они отбили кусок цепи. Потом всех, кроме меня, увели к исландскому кораблю, который стоял у берега между дощатыми причалами.

Я просидел на помосте все утро. Теперь уже никто не приглядывал за мной. Цепь по-прежнему была прикреплена к кольцу на помосте, но вряд ли я смог бы бежать, даже если бы не был прикован. Меня охватило какое-то оцепенение, я словно был между жизнью и смертью. Я очнулся, только когда ко мне приблизилась трехногая собачонка. Совсем небольшая, если бы я стоял, она вряд ли бы достигала мне до колена. Я обратил внимание на ее скрюченную лапу. Похоже, ей подрезали жилу на пясти, там виднелся шрам. Она тщательно облизывала рабский ошейник убитого датчанина, который по-прежнему висел на общей цепи. Никогда раньше не видел такой жалкой собачонки. Под шкурой торчали все ребра, на теле много ран. Отец всегда говорил, что мужчина обязан заботиться о своих животных. А собака – это самое славное и преданное животное. Те, которых я видел раньше – собаки на некоторых торговых кораблях и охотничьи псы бонда, – никогда не голодали и мех у них блестел.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации