Текст книги "Йомсвикинг"

11
Морской король

Никогда еще я не чувствовал одиночество так остро, как той зимой. Я жил на хуторе у Хуттыша и все больше и больше начинал походить на него. Как и он, я теперь тоже был одинок. Ловил рыбу, собирал водоросли между островами и худо-бедно мог себя прокормить. Никто не приходил, чтобы перемолвиться со мной парой слов или посидеть возле огня, и я сам не хотел никого видеть. Если бы дни не становились длиннее, а солнце не поднималось бы все выше на небесном склоне, я бы мог решить, что провалился в предвечную бездну Гиннунгагап, где нет времени. Но я ведь знал, что Хуттыш вернется, когда наступит весна. И куда мне тогда деваться? Я бы мог, конечно, остаться жить с ним, но это казалось неправильным. Сигрид была права, когда дала понять, что для меня на этих островах будущего больше нет. И вот я, все еще юнец, ожесточился, мои мысли были полны гнева и сожалений.

По вечерам я, как правило, сидел в кузне, уставившись в огонь. Иногда вытаскивал свои серебряные монеты, разглядывал при свете пламени, взвешивал их в руке и размышлял, не отправиться ли мне на юг, кто знает, может, стоит попытаться найти Хальвара и Йомсборг. Но иногда я был так зол, что готов был швырнуть монеты в огонь, ведь на что они мне на этом острове? Еды здесь не купить. Теперь, зимой, у островитян едва хватало припасов для них самих.

Иногда зимний мрак проникает и в мысли людей. В ту зиму так случилось и со мной, и лишь к концу третьего месяца года мрак начал понемногу отпускать меня. Я сумел продержаться в живых всю эту темную зиму, и хотя моего улова вряд ли хватило бы на то, чтобы прокормить целый хутор, его было достаточно, чтобы не дать нам с Фенриром умереть с голоду. Тогда я об этом не думал, но впоследствии понял, что моя маленькая собачонка, пожалуй, спасла мне жизнь той зимой. Ведь кто, как не Фенрир, заставлял меня вставать, когда я лежал на шкурах, и даже голод не мог поднять меня на ноги? Кто, как не он, прижимался ко мне, когда я тосковал по отцу? Той зимой я заглянул в самые мрачные закоулки своей души, и, возможно, сам не понимал, какие ужасы испытал в прошлом, до этих темных вечеров в кузне, когда над морем завывали зимние вьюги, а шум волн был настолько силен, что мне казалось, будто весь остров вот-вот смоет в море. Но Фенрир не оставил меня. Для него жизнь была несложной: поесть да поспать, а больше ему ничего и не было нужно. Возможно, я перенял тогда его нехитрые повадки, и именно это спасло меня и не позволило сойти с ума и убежать из кузни, как это случается с одинокими душами.

Надо признать, что Сигрид никогда мне не обещалась, но для меня ее поцелуй тогда, на берегу, казался обещанием. Я был молод и не понимал женщин, а может, и самого себя толком не понимал. Но у таких людей, как я, склонных к мрачным размышлениям, есть удивительное свойство: на самом дне той бездны, в которую мы погружаемся, таится мудрость, извлечь которую можем только мы. Она сказала мне, что дело в моей ноге, что я не смогу вести хозяйство. В тот раз это глубоко ранило меня, и в самые темные мгновения я ненавидел сам себя из-за этой ноги. Прошла целая зима, и я не раз погружался в бездну тоскливого отчаяния, но вдруг одним утром я проснулся и понял, почему она это сказала. Дело было вовсе не в ноге. Она сказала про нее, чтобы я не вздумал биться с ее родичами. Ведь она была такой же юной, как и я, и, если даже Грим не рассказал ей, что я убил человека дома, в Норвегии, она не могла не видеть топор у меня на поясе, а ведь это был не обычный инструмент корабела. Должно быть, она испугалась, что я потребую права сражаться за нее. Тогда бы пролилась кровь, возможно, и моя, и того, другого. Я по-прежнему испытывал горечь, но теперь, когда тоска постепенно уходила, на смену ей пришел ужасный гнев. Будто угли, тлеющие всю зиму, над которыми теперь, по весне, вновь вспыхнуло пламя. Я чувствовал, что за эту зиму тело мое обрело мужскую силу, даже хромая нога. И однажды вечером, когда я на берегу собирал ракушки, я вдруг с рычанием столкнул свою лодку в воду и поплыл, подняв парус, к Гримсгарду. Когда я добрался туда, было уже темно, и обитатели усадьбы собирались отдыхать. Во дворе меня встретил Хакон. Пожалуй, он увидел, что я в ярости, потому что быстро исчез в доме и появился с охотничьим копьем в руке. Не помню, чтобы я сказал ему хоть одно слово. Затем вышел Харек, держа в руках топор.

– Сигрид здесь больше нет, – сказал он. – Убирайся, мальчишка!

Братья подались ко мне, когда я взялся за пояс, они, верно, думали, что я хочу вытащить топор. Но я ухватился за кошелек, тот, в котором лежали мои монеты. Не говоря ни слова, я бросил его им под ноги и ушел.

С тех пор я не имел дела с сыновьями Грима. Но вскоре мне было суждено увидеть их вновь. Всего через несколько дней после моей поездки на Гримсгард я доплыл до местечка в нескольких полетах стрелы от острова Рагнвальдсэй. Там меня нередко ждала неплохая добыча, и в этот раз тоже повезло. Я уже вытащил две трески и выводил третью, когда Фенрир вдруг гавкнул. Наверное, ему не терпится выбраться на берег, подумал я. Он помочился на носу, а теперь поставил передние лапы на планширь, балансируя на одной задней ноге и нюхая воздух. Его темные глаза были устремлены на юг. Может, он почувствовал запах акул. Ветер менялся, над морем дул легкий южный ветер. Я сел на кормовую банку. Держа снасть в одной руке, я откупорил мех, налил воды в плошку Фенриру, отпил несколько глотков и посмотрел в сторону Гримсгарда. Мне был виден берег под строениями и кнорр, который едва отошел от берега. Должно быть, они тоже отправились ловить рыбу. Я не сожалел о том, что бросил им свое серебро, теперь они знают, что я за человек. И я им больше ничего не должен, ни за еду, ни за ночи, проведенные под их крышей.

Фенрир опять коротко гавкнул. Он все еще стоял, опершись на планширь и глядя на юг, в сторону Шотландии.

Теперь и я увидел суда. Четыре огромных боевых корабля. Они шли на север, прямые паруса туго натянуты под попутным ветром. То были не мореходы. И меня кольнуло предчувствие, что торговцами они тоже не были.

Я смотал снасти и опустил в воду весла, но на кораблях тоже гребли, к тому же ветер и течение были на их стороне. Я едва успел развернуть лодку, как они оказались так близко, что я смог увидеть драконьи головы на носах и воинов за бортами. То были драккары: большие длинные боевые корабли. Они держали курс прямо на острова.

Вид боевых кораблей не был в новинку на этих берегах. И все же меня охватил всепоглощающий ужас. Я поднял парус, закрепил концы и принялся грести. Мне представилось, что эти корабли приплыли с разбойными помыслами, они приплыли за рабами.

Корабли догнали меня у самой южной оконечности Рагнвальдсэй. Теперь от меня до них был всего лишь один полет стрелы, и я насчитал по двадцать два гребца с каждого борта. Таких огромных кораблей я никогда не видел. Когда они проплывали мимо, какой-то человек на первом корабле поднял руку в приветствии. Я видел его синий плащ с меховым воротником, на поясе блеснула рукоять меча. Я ответил на его приветствие, боясь поступить иначе.

Как только корабли скрылись за Рагнвальдсэй, я натянул парус и пустился в путь. Поначалу я было решил заплыть к Гримсгарду, предупредить о чужаках, но мне было слишком страшно, я подумал, что ничего им не должен, да и вообще, здесь каждый сам за себя. Так что я направился домой. Там заберу шкуры, топор и лук и уплыву. Например, пройду проливом между Хоэйа и главным островом, в это время там как раз сильное попутное течение.

Но пока я плыл домой, страх исчез. Разве грабитель поприветствовал бы меня так, как тот человек в синем плаще? Если бы на борту были воины, желавшие зла островитянам, разве они не пустили бы в меня стрелу, проплывая мимо?

Остаток дня я провел в кузне. Какое-то время колебался, стоит ли зажигать огонь, ведь если это все-таки грабители, они заметят дымок и придут. Но до гавани было далеко, так что я разжег огонь и запек треску, а после трапезы мы с Фенриром вышли наружу и долго прислушивались. Но не услышали никаких криков, вечер был тих, как и всегда. На море виднелся лишь один рыбачий кнорр: не похоже было, чтобы кто-то спасался бегством с островов. И все же, когда вернулся в кузню, решив, что пора спать, я заложил дверь на засов.

Тем вечером я не мог заснуть. Меня наполняло удивительное предчувствие, я лежал, глядя на тлеющие угольки в очаге. У стены я смастерил себе лежанку и покрыл ее двумя шкурами. Получилось отличное место для сна, но тем вечером я никак не мог успокоиться. Я вертелся с боку на бок, переворачивался на спину, но не мог успокоиться. Более того: эта кузня больше не казалась мне домом. Конечно, я знал, что Хуттыш вернется обратно, и, хотя он позволит мне остаться, это место вновь обретет хозяина. Но после того, что случилось между мной и Сигрид, мне казалось, что это и мой дом тоже. Вплоть до этого вечера. Вплоть до того, как я увидел корабли. Я уселся на своей лежанке, изводясь все больше. Что за духи нагнали мне эти мысли? Мне казалось, что вся эта зима была одним длинным сном, будто все, что произошло, мне только привиделось. Острова, люди, населявшие их, все это дело с Сигрид – это было лишь сном. Если я сейчас проснусь, все это исчезнет.

Вдруг в дверь застучали. Я схватился за топор и вскочил на ноги, встал между очагом и дверью, ожидая, что вот сейчас в кузню вломятся разъяренные люди с топорами и копьями. Но стук раздался снова.

– Торстейн?

То был Гард, я узнал его по голосу. Он говорил очень сипло, рассказывали, что голос его стал таким после детской болезни, когда он долго кашлял.

– Торстейн Корабел, ты здесь?

Тем вечером он говорил как-то невнятно, будто был пьян.

– Хель! Открывай, если слышишь меня!

Я поднял засов и приоткрыл дверь. Гард мне подмигнул, глупо усмехаясь в бороду.

– Я знал, что ты здесь, парень. Мальчишка с серебряными монетами… – Он вытер нос и прокашлялся. – Открывай дверь, если хочешь услышать мою весть.

Я впустил его. Гард огляделся и плюхнулся на мою лежанку.

– Пиво есть?

– Нет.

Гард почесал бороду. Одет он был легко, лишь в кожаную тунику и потертые шерстяные штаны, на коленях и штанинах застыла грязь. Похоже, он несколько раз спотыкался.

– Неважно, – сказал он. – В гавани полно пива. Ты должен идти со мной. Но я обратно не дойду. У тебя же есть лодка. Мы поплывем.

Я подложил на угли куски торфа и ворошил, пока не разгорелся огонь.

– Я видел четыре корабля…

– Да, – кивнул Гард. – Они стоят у причала. Потому я и пришел. Если захочешь, у них для тебя найдется работа. Они напоролись на скалу.

Гард поднялся на ноги и начал развязывать пояс. На мгновение мне показалось, что он хочет отлить прямо здесь, в кузне, но он успел вывалиться наружу.

– Вождь у них богат, Торстейн! Говорят, на его кораблях не счесть серебра! – крикнул мне Гард, пуская струю. – Они вынесли один сундук нам напоказ, я сам его видел! Он был доверху наполнен серебром!

– Плевать мне на серебро, – проворчал я. Конечно, я немного покривил душой, но горечь от того, как они обошлись со мной, еще не улеглась, и добрые слова не шли на язык.

Гард ухмыльнулся:

– Ага, а я трезв как младенец. Давай, пошли.

С этими словами он натянул штаны и, шатаясь, направился к берегу. Я слышал, как он споткнулся. Грязно выругался, призвав Хель и всех ее мертвецов, а потом вновь окликнул меня. Надо плыть, заявил он. Так будет быстрей.

Так и случилось, что Гард, Фенрир и я отправились той ночью на Гримсгард. По дороге Гард заявил, что мне пора унять свою тоску, ведь прошла уже целая зима с тех пор, как Сигрид вышла замуж. Она теперь в Ирландии, и с этим ничего уже не поделаешь. Все мы когда-то любили женщин, с которыми нас разлучила жизнь. И с Гардом такое случалось, он любил трех или четырех и? будь он трезв, то вспомнил бы, как их звали.

Той ночью было полнолуние. На небе сверкали звезды, ветер уже не веял холодом. Я держал курс, следя, чтобы Северная звезда стояла над левым плечом, осторожно обошел шхеры у берега, и вскоре мы уже вытаскивали лодку на берег.

К этому времени Гард немного протрезвел, но быстро поправил дело, как только мы дошли до усадьбы. Он исчез в общем доме и появился с большой кружкой в руке. Опираясь одной рукой о стену дома, он вылакал все до капли. Я поглядывал в дверной проем, испытывая смутную надежду увидеть там Сигрид, стройную девичью фигурку с пышными рыжими волосами.

Гард шмыгнул обратно, чтобы налить себе еще, и тогда я пошел к гавани. Я дошел до пирамиды, там по-прежнему стоял маленький крест и лежал топор Тора. Отсюда была видна вся гавань, я увидел, что на площади разожгли костер, у пристани стояли четыре корабля, на форштевнях и ахтерштевнях горели факелы. Народ был повсюду, казалось, что сюда сбежался весь остров. Я слышал смех, пьяные голоса завели песню – пир, похоже, удался на славу.

Наконец-то появился Гард. Дойдя до пирамиды, он плюхнулся на колени и похлопал себя по плечам и животу, наверное, так он крестился. Потом он, оперевшись на пирамиду, попытался подняться, но усилие было для него слишком велико, и он звучно пернул. Он покатился со смеху и не смог встать на ноги, пока я не обхватил его и не помог подняться.

На площади толпился народ, и нетрудно было заметить, что прибывшие – вовсе не торговцы. Они носили туники из добротной ткани, туники до колена, на многих виднелась богатая вышивка, а у нескольких на поясе висели мечи. Поблескивали наручи и ожерелья – я еще не видывал мужчин, украшенных таким количеством золота и серебра. У кораблей стояла охрана – по меньшей мере по двое с копьями у каждых сходней, ведущих на драккары.

И тут я заметил того, кто приветствовал меня на море. Он стоял на носу одного из кораблей: забрался на планширь и озирал плоские острова на севере и востоке. Стоял он совершенно неподвижно, и, если бы не его синий плащ и не волосы, развевавшиеся на ветру, можно было бы подумать, что он высечен из камня. Рослый и гордый, он возвышался над людьми, и мне показалось, что он похож на самих сыновей Одина.

– Да, – сказал Гард. – Это он. Олав Воронья Кость.

В это мгновение мы почти дошли до площади, где пир был в самом разгаре. К костру подсели несколько чужаков, среди них тот, кто приплывал сюда в прошлом году, светловолосый мореход со шрамом на носу, тот, приплывший из Норвегии и рассказавший о восстании против ярла Хладира. Кто-то помахал Гарду, подзывая поближе, все подняли кружки, и Гард рявкнул, что будет пить, как Тор, который осушил целое море. Он, пошатываясь, подобрался к пьющим и взял предложенную кружку. Я вновь отвернулся к кораблям и неподвижной фигуре на носу. Стоя так, я вдруг заметил, что на пристань выскользнула огромная черная собака. На острове собак было немало, они бродили, где хотели. Но такой я еще не видывал. Должно быть, в ней была кровь борзой – это можно было определить по длинной спине и мощным ногам. Но морда была шире, чем у борзых, уши стоячие, а спина очень мускулистая.

Тут человек на борту корабля вдруг ожил. Заметив собаку, он спрыгнул с кромки планширя. Расстояние от носа корабля до каменной пристани было не меньше сажени, а поскольку был прилив, корабль еще на сажень возвышался над поверхностью воды. На краткий миг незнакомец будто воспарил в ночи, плащ взвился в воздух, открывая мощное тело. Незнакомец мягко опустился на причал, и собака подошла к нему. Животное прижалось к незнакомцу спиной, а он положил ладонь тому на загривок и пошел к площади. Белобородый старик, облаченный в темно-синюю куртку с серебряными застежками, подошел к нему и подал кружку, и теперь этот Олав Воронья Кость и старик оказались так близко ко мне, что я смог слышать их разговор.

– Они называют себя христианами, – промолвил старик. – Но оркнейский ярл, тот язычник.

Олав отпил из кружки и откинул волосы со лба:

– Я поговорю с ярлом. Он прислушается ко мне.

Ответа белобородого я не услышал, так как несколько женщин у костра пустились в пляс, громко и пронзительно хохоча. Двое мужчин стояли и смотрели на эту неразбериху, пока белобородый не произнес:

– В душе все эти люди – язычники, Олав.

Даже если бы Гард не указал мне на него, я бы все равно понял, что этот человек – вождь. Это было видно по тому, как он держал себя, каждое его движение было исполнено силы. Более того, казалось, что в нем нет ни единого изъяна. У других всегда заметно что-то – кто-то горбит спину или сутулится, у других глаза бегают, когда они разговаривают, еще кто-то косит, а у некоторых выбиты зубы. Достаточно хорошенько приглядеться, и в каждом найдется изъян. Да ведь и сам я подволакивал ногу. Но этот человек, он отличался от всех прочих. Если бы мне сегодня нужно было подобрать одно-единственное слово, чтобы описать его, я бы сказал: «Совершенный». Таких людей, как он, я никогда раньше не встречал, и поэтому, когда увидел, что Фенрир оказался прямо под носом у его огромного черного пса, я жутко испугался. Фенрир, как и большинство мелких собачонок, не понимал, что не каждый противник ему по силам. Увидев на острове незнакомую собаку, он подскочил к ней и угрожающе зарычал. Мне показалась, что этот пес, такой огромный, сейчас перекусит пополам мелкого колченогого Фенрира, но в тот момент, когда зверь прижал уши и обнажил клыки, рука Олава вновь опустилась ему на загривок. Белобородый сел на корточки, поймал Фенрира и поднял его со смехом.

– Вот так воин! На трех лапах! – Он оглянулся. – Кто хозяин этого отважного пса?

Я молчал, но белобородый был хитер. Он поставил Фенрира на землю и шикнул на него, так что Фенрир поступил по обыкновению собак – побежал к своему хозяину. Белобородый прошептал что-то Олаву на ухо, указывая на меня, тот кивнул и завернулся в свой синий плащ. Затем они подошли ко мне, рядом с Олавом послушно шагал черный пес.

– Это твоя собака? – осведомился белобородый, подходя ко мне и указывая пальцем на Фенрира, который успел спрятаться в моих ногах. Я понимал, что лгать не было смысла, да я и не собирался, ведь если бы они решили, что Фенрир – бродячий пес, они могли бы убить его.

Так что просто кивнул.

– У него только три лапы, – сказал белобородый.

– Знаю, – ответил я. Тут же понял, что мой ответ звучит вызывающе, но это получилось невольно. Просто так выговорилось. Олав улыбнулся, показав два ряда здоровых белых зубов. На вид ему было около тридцати, лунный свет падал на его прямые длинные волосы и отражался в посверкивающих драгоценных камнях в его ожерелье.

– Ты не менее нахален, чем твоя собачонка, – сказал белобородый, но и у него на губах играла усмешка.

– Я не хотел…

– Сколько тебе лет? – осведомился белобородый.

– Четырнадцать, – ответил я.

Тут вмешался Олав:

– Тогда ты достаточно взрослый, чтобы разить и мечом, и хулой. Но никогда не бери назад оскорбление. От этого становишься слабым.

Олав говорил глубоким приятным голосом, но в речи его звучал отчетливый акцент. Такой я уже слышал. Так говорил работорговец Рос.

Вдруг белобородый шагнул вперед и откинул волосы, закрывавшие мне шею, но Олав схватил его за руку и покачал головой. Затем он вновь обернулся ко мне:

– Ты говоришь не так, как местные. Ты из Норвегии?

– Да.

Олав взглянул на Фенрира, выбравшегося из безопасного убежища у меня в ногах и обнюхивающего большого черного пса.

– У тебя здесь, на островах, есть родня?

– Нет.

– Как тебя зовут?

– Торстейн.

Белобородый кашлянул:

– А твой отец? Как его имя?

– Его звали Тормуд, – ответил я. – Он уже умер.

Казалось, эти слова не произвели впечатления на старика, он будто и не слышал их.

– Какого ты рода? Как зовется твой род?

Олав резко отвел взгляд, и мне показалось, что ему надоел весь этот разговор: он вздохнул и удрученно передернул плечами.

– Оставь мальчика, Сигурд. Или ты думаешь, что ярл трёндов и его подослал? – Он вновь обернулся ко мне. – Просто скажи, как зовут твоего пса. Я знаю по опыту, что по имени собаки можно узнать, что за человек ее хозяин.

В то время многие называли своих собак по имени существ из легенд о богах, живущих в Асгарде, и имя Фенрир было обычным для собаки. Но ведь оно было языческим, а я подслушал их разговор об оркнейском ярле и потому знал, что стоящие передо мной люди – христиане. Так что я понял, что нужно соврать.

– Ульфхам, – сказал я. – Его зовут Ульфхам.

– Хорошее имя, – кивнул Олав. – Эй, Ульфхам! Ульфхам!

Он протянул руку, но Фенрир не обратил на него внимания.

Впрочем, дальше этого дело не пошло, так как к нам заплетающимися ногами подобрался Гард. В руке он держал пивную кружку, подол туники наполовину заправлен в штаны. Он привалился ко мне, и на меня пахнуло мочой.

– Это он… Этот парень… – Он ухватил меня за плечо. – Тот, о котором я рассказывал.

– Корабел? – Олав наклонил голову, рассматривая меня. – Это он? Ведь он так молод.

– Но он… Он хорош. Эти руки… – Гард попытался ухватить мою ладонь. – Это умелые руки. А голова… – Гард постучал костяшками пальцев мне по голове. – Это умная голова.

Олав пригладил бороду, ухоженную и расчесанную. При луне было трудно различать цвета, все было залито ровным серебристым светом, но похоже, что у него либо светлые, либо рыжеватые волосы.

– Торстейн, – сказал он. – Твой приятель заявил, что ты сумел починить разбитую лодку. Это правда?

– Да. Рыбачий кнорр.

Олав искоса взглянул на белобородого. Тот коротко кивнул.

– У нас пробоина в корпусе. – Олав махнул рукой назад, к кораблям. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь посмотрел ее до того, как мы выйдем в море.

Я взглянул на огромные корабли. Одна только мысль о том, чтобы взойти на борт, была ошеломляющей. А что, если я ошибусь? Ведь это воины. Вряд ли они отнесутся к этому спокойно. Рука Олава легла на рукоять меча, украшенную каменьями. Подстриженные ногти, чистые пальцы… Но по руке тянулись шрамы, бледные полосы на коже. Если этот человек разгневается… Один удар этого меча – и для меня все закончится.

– Ты смотришь на мой меч. – Олав вытащил его из ножен и поднял к небу, усыпанному звездами. То был очень длинный меч с двойным долом. – Его подарил мне конунг Этельред. Этим мечом мы сразим Хакона ярла и его людей, творящих разбой.

Гард, который до этих слов стоял вцепившись в мое плечо, должно быть, не выдержал вида столь грозного оружия, а может, на него так подействовали слова морского конунга – он издал судорожный вздох и рухнул на колени. При этом он пролил пиво, и Фенрир тут же принялся его лакать.

– Приходи завтра на мой корабль, Торстейн. Захвати инструменты. Выполнишь хорошо работу – получишь серебра.

Тут белобородый и Олав отошли к костру. Я остался стоять, глядя, как Гард пытается собрать обратно в кружку пролитое пиво, будто ему жалко, что Фенрир сейчас все выпьет. Я им не мешал. В груди росло ощущение чего-то великого, чего-то могучего и ужасного. Вон там, у костра, стоит Олав, окруженный пьяными женщинами и мужчинами, и все взгляды устремлены только на него. Вот он говорит с ними, и, хоть я и не слышал его слов, я видел, как к нему обращаются все лица, как опускаются кружки, пока все внимательно ловят каждое его слово, а потом поднимаются в здравнице.

Я бродил по гавани в компании Фенрира и Гарда, пока Гард не упал и не заснул где-то на берегу. Он повернулся на бок, подтянув ноги к животу, а Фенрир забрался в получившийся теплый уголок, и так они и заснули оба, упившиеся оркнейским пивом.

Олав долго разговаривал с людьми у костра, а затем в сопровождении своего пса ушел к пристани и вернулся на корабль, вновь заняв свое место на носу. На этот раз он не залезал на планшир, просто стоял, опершись на форштевень, то блуждая взглядом по островам и заливу, то наблюдая за людьми у костра.

Позднее эта ночь прославилась как ночь, когда все Оркнейские острова были обращены в христианство, и ученые монахи на юге приписали эту честь Олаву Вороньей Кости. Их мало волновало, что он не смог бы обойти все острова всего за одну ночь. То, что Белый Христос здесь уже давно был известен и что люди уже возводили своего рода церкви, вроде той пирамиды у Гримсгарда, также их не беспокоило. Вождь, прибывший со своей дружиной на Оркнейи и ходивший этой ночью между нами, простыми людьми, впоследствии был прославлен как героический конунг и святой человек.

Эта выдумка о крещении островов появилась по большей части из-за того, что произошло позднее той же ночью. Я уже собирался домой, стоял рядом с похрапывающим Гардом и пытался растормошить своего пьяного песика, когда вдруг заметил Щенка. Тот остановился недалеко от кострища и хмуро смотрел на прибывшие корабли. Он был не один. Дружинники оркнейского ярла незаметно смешались с людьми на площади. Вот Щенок вышел из круга света от костра, и там я разглядел фигуру Сигурда, сына Хлёдвира. Уродливая усмешка на губах, чирей на шее – его не спутаешь ни с кем.

Я не единственный почуял, что затевается что-то неладное. Только самые пьяные остались сидеть у кострища, другие поспешили убраться подальше. Сам я стоял на берегу, рядом с Гардом и Фенриром, и до конца каменного причала оставалось всего несколько шагов. Должно быть, оркнейский ярл привел всех своих людей, их было по меньшей мере тридцать, а может, и сорок. Коней они оставили у домов и, похоже, были вооружены копьями и топорами, а у самого Сигурда на большом брюхе висел наискось меч, он покачивался на каждом шагу.

Смех и разговоры у костра смолкли. Оркнейский ярл подтолкнул Щенка, тот вытащил горящую палку из костра и подал ее отцу. Тот поднял ее высоко над головой, а затем ткнул в корабли.

Люди Олава не пытались остановить его. Сигурд со своими дружинниками не встретили никакого сопротивления на своем пути к пристани. Олав, все это время стоящий на носу корабля и взирающий на них, не двинулся с места. Он не говорил слов приветствия, но не проявил никаких признаков гнева или страха, когда Щенок, под прикрытием широкой отцовской спины, указал на него.

Сигурд, сын Хлёдвира, уперся кулаками в бока:

– Так это ты Олав, предводитель этих людей?

– Меня именуют Олав! – отозвался Олав, и голос его разнесся над гаванью. – А эти люди… – он раскинул руки, будто мы все, не только его собственные дружинники, теперь стали его людьми. – Они по собственной воле решили следовать за мной!

Сигурд подошел к самому краю пристани:

– Здесь, на Оркнейских островах, так заведено, что все свободные люди платят подать ярлу, десятую часть всего, что заработают и приобретут!

– Слышал я об этой подати! – Олав взобрался на планширь и встал, как стоял тогда, когда я впервые увидел его. – Десятина от всего имущества – это доля церкви! Но, судя по тому, что я слышал, сейчас передо мной не христианин!

Конечно, мне не нравился оркнейский ярл, его никто не любил. Но из-за слов, сказанных им тогда, я вспоминаю его как человека мужественного. Он со своей дружиной стоял в окружении людей Олава. Кто-то сбежал по сходням, другие собрались у конца пристани. Сигурд не мог не видеть, что их превосходят числом, и не мог не чувствовать, что в этом чужаке, приведшем в его гавань четыре огромных драккара, есть что-то особенное. И все же он прокричал слова, которые должны были уязвить Олава, он не мог не понимать этого.

– Я – Сигурд, сын Хлёдвира! Без страха я живу, и без страха умру! Я буду пировать за столом Одина!

Олав мог повелеть убить Сигурда и всех его дружинников одним взмахом руки, но той ночью никто не погиб. Вместо этого Олав ловко пошел по планширю. Сигурд с усмешкой указал на него, повернувшись к своим людям. И вправду, то было удивительное зрелище. Я подошел поближе, чтобы лучше увидеть, что происходит. Олав шел по планширю, безо всяких усилий удерживая равновесие, придерживая рукой рукоять меча. Глядя на это, Сигурд, сын Хлёдвира, лишь покачал головой и засмеялся, его дружина вторила ему. Но вдруг Олав спрыгнул на причал и будто превратился в огромного зверя, ссутулив спину и пристально глядя на ярла. Смех утих. Дружинники Сигурда потянулись за топорами; другие направили на Олава свои копья. Тот спокойно вытащил меч из ножен, но вместо того, чтобы поднять его, отдал одному из своих людей и откинул плащ, показывая, что больше оружия у него нет. Дружинники Сигурда опустили мечи и копья.

– Десятую часть твоего груза, – произнес Сигурд, кивнув в сторону корабля. – Таков здесь закон. Ты должен…

И тут Олав бросился вперед и ударил его в челюсть. То был мощный удар, ярла развернуло на месте, изо рта вылетела струя крови или слюны. Он стоял пошатываясь, и Олав ухватил его за тунику и швырнул с пристани в воду. Казалось, что дружинников ярла обуял страх, никто из них не поднял оружие. Зато в дело вступили люди Олава. Они мгновенно вклинились в дружину ярла и отобрали у них копья и топоры. Олав очень спокойно шел по причалу, не сводя глаз с ярла, который пытался выбраться на берег.

То, что случилось дальше, впоследствии стало называться «крещением ярла Сигурда», но о том никогда не поминали, если ярл или кто-то из его родичей мог это услышать. Поскольку островитяне ярла сильно не любили, Олава Воронью Кость стали почитать на Оркнейских островах, и я помню, что, хоть меня и испугала дикость его поступка и напомнила о тех жестокостях, жертвой которых стал я сам, тогда я наблюдал за происходящим, невольно восхищаясь этим морским конунгом.

Олав спрыгнул в воду, подошел к ярлу, а потом ударил его кулаком в лицо еще несколько раз. От этого гордый ярл превратился в стонущий бесформенный куль, а Олав обернулся к людям на берегу и сказал громким ясным голосом:

– Здесь больше не будут платить подать ярлу, не умеющему защитить свой народ! Никто здесь не назовется ярлом, пока не примет крещение!

Затем Олав опустил голову ярла под воду.

– Старое время закончилось! – воскликнул он, продолжая удерживать ярла под водой. – Конунги-язычники больше не будут править свободными людьми! Теперь их бог – Белый Христос!

Он вытащил ярла, и поначалу мне показалось, что тот умер, так неподвижно он повис. Вдруг он дернулся, громко застонал и позвал сына. Олав вышел на пристань, остановился и оглянулся, когда Щенок и еще один человек подняли ярла на ноги. Белобородый уже стоял рядом с Олавом, и я увидел, как они обменялись парой слов, прежде чем Олав вновь взошел на свой корабль.

Как только люди ярла смогли взгромоздить его на спину лошади, они все уехали, и пир продолжился. Островитян не испугало то, что Олав упомянул Белого Христа, ведь почти все из них уже знали об этом боге, пришедшем с юга, и многие уже приняли веру в него, с немалой долей вызова, ведь ярл придерживался старой веры и не желал и слышать ни о какой другой.

Гард все спал и не увидел того, что случилось, да и Фенрира было не добудиться, так что я в конце концов оставил человека отсыпаться, а собаку поднял на руки и отправился домой, к усадьбе.