Текст книги "Лед"

Здесь же царила тишина, все погрузилось в сон.

Но видимо, кто-то все-таки не спал.

Она шагнула к двери. В крошечном просвете под створкой появился свет. По босым ногам прошла струйка холодного воздуха, и Диана вздрогнула не столько от холода, сколько от адреналина, пробежавшего по жилам. Все это было очень любопытно.

Половина первого.

Звук был такой слабый, что она усомнилась, слышала ли его на самом деле.

Как и прошлой ночью. Как и в предыдущие ночи.

Кто-то открывает дверь. Очень медленно. Больше никаких звуков. Кто-то не хочет, чтобы его обнаружили.

Снова тихо.

Кто-то выжидает. Как она.

Щелчок выключателя, луч света под створкой двери. Шаги в коридоре. Такие приглушенные, что их почти перекрывает стук сердца Дианы. На миг свет под дверью заслоняет чья-то тень. Диана застывает в нерешительности, потом резко распахивает дверь. Поздно. Тень уже исчезла.

Снова тишина, свет погас.

Она сидит на краешке кровати, дрожа всем телом в зимней пижаме и накинутом поверх нее пеньюаре с капюшоном.

Уже в который раз она спрашивает себя, кто бродит по ночам по институту? А главное – зачем? Совершенно ясно, что цель прогулок должна оставаться тайной. Очень уж много предосторожностей принимается для того, чтобы никто ничего не услышал.

В первую ночь Диана решила, что это кто-нибудь из сиделок, а может, сестра проголодалась и крадется к холодильнику, чтобы никто не догадался, что она там тайком уплетает. На нее напала бессонница, заснуть она не могла и установила, что свет в коридоре зажгли двумя часами позже. На следующую ночь Диана задремала, поскольку очень устала. А теперь – опять бессонница и все то же: еле слышный скрип двери, свет в коридоре и тень, украдкой скользнувшая к лестнице.

На Диану снова навалилась усталость, и на этот раз она заснула раньше, чем появилась тень. Мадемуазель Берг нырнула под перину и оглядела свою крошечную холодную комнатку в двенадцать квадратных метров, с душем и клозетом за бесцветным прямоугольником стекла. Надо обязательно поспать. Завтра воскресенье, у нее выходной. Она сядет за свои записи и приведет их в порядок, а потом спустится в Сен-Мартен. В понедельник у Дианы важный день: доктор Ксавье объявил, что возьмет ее с собой в сектор А…

Надо обязательно поспать.

Четыре дня… Диана провела в институте четыре дня, и ей казалось, что за это время чувства у нее резко обострились. Неужели она так изменилась за столь короткий срок? Если да, то что же будет через год, когда придет время возвращаться? Она укорила себя. Не надо об этом думать. Ей еще много месяцев здесь жить.

Диане никак не удавалось понять, зачем было увозить сумасшедших преступников в такую дыру. Она в жизни не видела столь неприятного и необычного места.

Однако оно на год станет твоим обиталищем, старушка.

При этой мысли весь сон сразу улетучился.

Она уселась в изголовье кровати, зажгла лампу, достала ноутбук, включила его и подождала, когда он выдаст сообщение об электронной почте. По счастью, институт имел выход в Интернет и был снабжен WiFi.

Новых сообщений нет.

Ее охватило смешанное чувство. Она что, действительно ждала, что он ей напишет? После всего, что случилось? Диана сама приняла решение о разрыве с ним, хотя ей было очень больно. Он воспринял случившееся с обычным стоицизмом, и это нанесло ей глубокую рану. Степень собственного отчаяния удивила ее.

Она долго колебалась, прежде чем тронуть пальцами клавиатуру.

Он, конечно, не поймет, почему Диана молчит столько дней. Она обещала написать сразу и изложить все в деталях. Шпицнер сгорал от любопытства во всем, что касалось Института Варнье. Узнав, что ее кандидатура принята, он усмотрел в этом не только удачный случай для нее, но и возможность самому узнать как можно больше об этом месте, вокруг которого ходило столько слухов.

Она набрала первую фразу:

Дорогой Пьер.

У меня все хорошо. Это место…

Тут ее рука застыла на клавиатуре.

Всплыло воспоминание. Мгновенная, острая вспышка, ранящая как стекло…

Просторный дом Шпицнера с видом на озеро, полумрак комнаты и тишина пустого дома. Она и Пьер на огромной кровати. Выезжая, они забыли документы и вернулись за ними. Его жена ожидала в аэропорту самолет в Париж, где должна была проходить конференция под названием «Действующие лица и точки зрения». Жена Шпицнера была автором десятка детективных романов со сложными сюжетами, обилием кровавых сцен и с явным сексуальным уклоном, которые имели известный успех. Пьер воспользовался этим, чтобы показать Диане свой дом. Подойдя к спальне, он распахнул дверь и взял ее за руку. Поначалу она отказалась заниматься любовью здесь, но он давил на нее со свойственной ему ребячливостью, от которой у Дианы все переворачивалось внутри, рушились все барьеры. Пьер настоял также, чтобы она надела белье его жены, купленное в самых дорогих бутиках Женевы. Диана колебалась. Но атмосфера запрета и возможности его нарушить была настолько притягательной, что угрызения совести недолго ее терзали. Оказалось, что у Дианы те же пропорции, что у супруги возлюбленного. Она лежала, закрыв глаза, их тела соединились в полном согласии, она чувствовала над собой покрасневшее лицо Пьера.

Вдруг раздался отстраненный, сухой, надтреснутый голос:

– Убери отсюда эту шлюху.

Диана выключила компьютер, вся охота писать пропала. Повернув голову, чтобы отключить питание, она застыла. Под дверью виднелась тень… Она не двигалась. Диана затаила дыхание, не в силах пошевелиться. Потом любопытство и возбуждение взяли верх, и она бросилась к двери.

Но тень снова исчезла.

Часть II. Добро пожаловать в ад

10

В воскресенье, 14 декабря, в восемь пятнадцать утра, Дамиан Рик, по прозванию Рико, двадцати восьми лет, отправился на пробежку в горы. День выдался пасмурный, и было ясно, что сегодня солнце не выглянет. Проснувшись, он вышел на просторную террасу своего дома и увидел, что улицы Сен-Мартена тонут в густом тумане, а над городом висят тучи, причудливыми арабесками завиваясь вокруг горных вершин.

По причине скверной погоды Рико решил ограничиться короткой вылазкой, чтобы проветриться, окончательно протрезветь, и выбрал путь, который знал наизусть. На рассвете, точнее, несколько часов назад, он, пошатываясь, вернулся домой с дружеской попойки, где еще и выкурил несколько сигарет с наркотиком, а потому заснул, не раздеваясь. Проснувшись, после душа, чашки крепкого кофе и еще одной сигаретки, выкуренной на террасе, Дамиан рассудил, что свежий воздух вершин будет ему весьма на пользу. На обратном пути Рико собирался купить накат для работы с доской. Дело это непростое и требует твердой руки.

Рико рисовал в стиле БД[19]19
  БД (BD) – от французского Bande Dessinee («рисованная лента») – особый жанр, близкий к комиксам. Но если французскому художнику, работающему в этом жанре, сказать, что он рисует комиксы, то этот человек очень обидится.


[Закрыть].

Это замечательное умение позволяло ему трудиться на дому и жить в свое удовольствие. Его черно-белые работы, выполненные в очень мрачной гамме, пользовались успехом, и он быстро приобрел известность в узком мирке независимых рисовальщиков комиксов. Рико увлекался горными лыжами, альпинизмом, горным велосипедом, прыжками со склонов на парашюте и очень любил путешествовать, а потому счел Сен-Мартен идеальным местом для жизни. Профессия и современные средства коммуникации позволяли ему поселиться вдалеке от Парижа, где располагалось издательство «Анфер» – «Преисподняя». Он появлялся там с полдюжины раз в году. Поначалу жителям Сен-Мартена было никак не привыкнуть к его карикатурному виду: к черно-желтым мексиканским косичкам, к бандане и пончо цвета апельсина, к многочисленным пирсингам и малиновой бородке. Летом они получили возможность полюбоваться сногсшибательной трехцветной татуировкой, покрывавшей все его тело. Ни шорты, ни майка-дебардер не скрывали этого истинного произведения искусства. Тем не менее Рико признали своим. Он был не только талантливым рисовальщиком, но и обаятельным человеком, с острым, но не обидным юмором, с необыкновенной деликатностью общался с соседями, в особенности с детьми и стариками.

В то утро Рико надел туристические ботинки, на наушники цифрового плеера натянул шапочку с ушками, какие носят крестьяне на высокогорных плато в Андах, и неспешной трусцой направился к тропе, которая начиналась сразу за супермаркетом, метрах в двухстах от его дома.

Туман все не рассеивался. Он вился вокруг тележек на пустынной стоянке у супермаркета. Оказавшись на тропе, Рико побежал широкими шагами. Часы на церкви за его спиной пробили восемь. Звук колокола доносился до него, как сквозь вату.

Надо было смотреть под ноги, чтобы не попасть в выбоину на тропе и не наскочить на торчащие повсюду корни и камни. Два километра по относительно ровной поверхности под шум потока, который он то и дело пересекал по мостикам из пихтовых стволов, – и тропа пошла вверх. Рико почувствовал это по напряжению в ногах. Туман стал понемногу рассеиваться. Дамиан различил металлический мост, пересекавший поток чуть выше, как раз там, где он ревел и пенился. Это был самый крутой участок тропы. За ним она снова становилась пологой. Подняв голову и рассчитывая усилие на подъем, Рико заметил, что под мостом что-то висит. Какой-то объемистый мешок, привязанный к металлическому щитку. Он снова опустил глаза, чтобы не споткнуться на последних извивах тропы перед мостом. Пульс его дошел до полутораста ударов. Но когда он снова посмотрел наверх, сердце чуть не лопнуло. Под мостом висел не мешок, а человеческое тело! Рико застыл на месте. От крутого подъема и внезапного волнения дыхание у него совсем перехватило. Он уставился на тело, широко раскрыв рот и пытаясь отдышаться. Последние метры перед мостом художник прошел уже пешком, упираясь руками в бедра.

Дьявольщина, это еще что за штучки?

Сначала Рико толком не разглядел, что перед ним. Может, это галлюцинации после бурно проведенной ночи? Но потом он понял, что имеет дело не с видением. Все выглядело до жути реально и совсем не походило на те ужастики, которые ему так нравились. Перед ним под мостом болтался голый мертвец!

Мать твою!!!

Кровь сразу застыла в жилах Дамиана.

Он оглядел тело, и по спине пробежал холод. Человек этот умер не в одиночестве, он не был самоубийцей. Кроме ремня, обвивавшего шею, виднелись другие, которыми тело привязали к металлической решетке моста. На голову мертвецу кто-то надел… капюшон от плаща из непромокаемой черной ткани, спадавшего на спину. Лицо покойника было закрыто.

ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Рико охватила паника. Он никогда не видел ничего подобного. Ужас ядом пробежал по его венам. Он оказался один в горах, и назад можно было вернуться только тем путем, по какому Дамиан пришел.

Так возвращался и убийца…

А вдруг преступник бродит где-то поблизости? Рико с опаской оглядел скалы и туман, клубившийся вокруг, потом дважды глубоко вздохнул и повернул назад. Двумя секундами позже он несся вниз по тропе. Никогда еще художник не бегал так быстро.

Сервас не был любителем спорта. Сказать по правде, он терпеть его не мог в любых проявлениях: хоть на стадионах, хоть по телевизору. Любоваться на спортсменов ему тоже не нравилось. Одной из причин, по которой он не покупал телевизора, было обилие спортивных программ, которые все больше наводняли экран и днем и ночью.

Когда-то, в течение тех пятнадцати лет, что был женат, он заставлял себя хотя бы раз в неделю, по воскресеньям, бегать минут по тридцать пять. Несмотря на это, а может, и благодаря этому, Сервас за восемнадцать лет не прибавил ни килограмма. Статью он пошел в отца, который оставался худ и подвижен до самого конца, а перед смертью выпивка и депрессия превратили его почти в скелет.

Однако после развода Сервас забросил бег и вообще всякие упражнения.

Если в это утро он вдруг решил снова пробежаться, так только потому, что накануне Марго заявила:

– Папа, я решила провести каникулы с тобой. Только мы вдвоем, ты и я, и подальше от Тулузы.

Она завела речь о Хорватии, с ее бухтами, гористыми островами, историческими памятниками и солнечной погодой. На каникулах ей хотелось и развлечься, и позаниматься спортом. По утрам бег и плавание, днем отдых и осмотр достопримечательностей, а по вечерам танцы или прогулки по берегу моря. Программа была определена. Иными словами, Сервасу придется привести себя в форму.

Вследствие этого он натянул старые шорты и футболку, зашнуровал кеды и отправился на берег Гаронны. Погода стояла пасмурная, кое-где висел туман. Обычно Сервас носа на улицу не высовывал раньше полудня, если не был занят на работе, а тут вдруг ощутил, что в воздухе над розовым городом растеклось умиротворение, словно воскресным утром все подлецы и придурки отменили свои мерзкие шоу.

Он бежал спокойным, ровным шагом и обдумывал слова Марго: «Подальше от Тулузы». Почему?.. Отец снова увидел усталое и грустное лицо дочери, и в нем зашевелилась тревога. Наверное, в Тулузе у нее было что-то, от чего ей хотелось убежать… Что-то или кто-то? Он вспомнил синяк у нее на щеке, и его охватило дурное предчувствие.

Секунду спустя у Мартена закололо в груди…

Слишком резво начал.

Он остановился, еле дыша, уперев руки в колени. Легкие жгло как огнем. Футболка промокла от пота. Сервас посмотрел на часы. Десять минут! Он продержался только десять минут, а думал, что бежал по крайней мере полчаса. Черт побери, как он вымотался! Едва стукнуло сорок, а тащится, как старик! Пока он жаловался себе на себя самого, в кармане завибрировал телефон.

– Сервас, – прорычал он в трубку, словно рыгнул.

– Что с вами? – раздался голос Кати д’Юмьер. – Вы нездоровы?

– Я занимаюсь спортом, – рявкнул он.

– Полагаю, вам действительно следует подумать об этом. Но я вынуждена испортить вам воскресенье. У нас новости. Одним словом, вы были правы.

– В каком смысле?

– Когда говорили, что они на этом не остановятся. На сей раз речь идет не о лошади… Ваши опасения оправдались, у нас труп в Сен-Мартене.

– Труп?.. – Сервас выпрямился, но дыхание никак не желало выравниваться. – Его опознали?

– Пока нет.

– А документов при нем не было?

– Нет. Абсолютно голый, не считая сапог и плаща с капюшоном.

Сервас почувствовал, как его словно конь лягнул под дых. Объяснения д’Юмьер зазвучали как-то глухо. Молодой человек отправился на утреннюю пробежку вокруг озера, металлический мост через поток, тело, висящее под ним…

– Но если он висел под мостом, то, возможно, это самоубийство, – начал Мартен без особой уверенности. – Хотя… кому придет в голову уйти из жизни в таком нелепом виде?

– По предварительным данным это убийство, но детали мне пока не известны. Я бы очень хотела, чтобы вы приехали на место происшествия.

Сервас ощутил у себя на затылке чью-то ледяную руку. Он как в воду глядел. То, чего он так страшился, совершилось. Сначала нашли следы ДНК Гиртмана, а потом пошло-поехало. Что все это значит? Неужели начало серии убийств? Но на этот раз просто не могло так случиться, чтобы швейцарцу удалось выйти с территории института. Но тогда кто же убил человека на мосту?

– Хорошо, – ответил он. – Я предупрежу Эсперандье.

Д’Юмьер назвала место, куда приезжать, и отсоединилась.

Неподалеку стояла скамейка, и Сервас на нее уселся. Он находился в парке «Прери о фильтр»[20]20
  Парк «Прери о фильтр» располагается в Тулузе на берегу Гаронны, создан на осушенной территории бывших прибрежных болот.


[Закрыть], где лужайки плавно спускались к Гаронне и любители утренних пробежек облюбовали набережную.

– Эсперандье слушает.

– В Сен-Мартене труп.

Эсперандье помолчал, потом послышался его приглушенный голос. Он явно с кем-то совещался, прикрыв телефон ладонью. Интересно, Венсан все еще в постели с Шарлен?

– Хорошо, я сейчас соберусь.

– Я за тобой заеду минут через двадцать.

Тут Сервас сообразил, что не сможет этого сделать. Минут десять надо, чтобы только добраться до дома, но бежать обратно так же быстро он уже не в силах. Он снова позвонил Эсперандье.

– Да?

– Не торопись. Я буду у тебя не раньше чем через полчаса.

– Ты что, не дома? – удивленно спросил Эсперандье.

– Я занимаюсь спортом.

– Спортом? И каким же видом, позволь спросить? – Тон у заместителя был самый недоверчивый.

– Бегаю.

– Ты? Бегаешь?

– Это моя первая пробежка, – раздраженно отозвался Сервас.

Он догадывался, что Эсперандье улыбается, может, и Шарлен смеется, лежа у него под боком. Наверное, они всегда подтрунивают над его холостяцкими замашками, когда остаются наедине. Но в одном он был уверен: Эсперандье им восхищается. Когда Сервас согласился стать крестным отцом его будущего ребенка, он был ужасно горд.

Мартен дошел до своей машины, косо припаркованной на бульваре Дилон. Парковочный разделитель казался гвоздем, торчащим у нее из бока. Добравшись до дома, Сервас принял душ, побрился и переоделся, потом двинулся в пригород к Эсперандье.

Дом заместителя представлял собой уютный особнячок с неогороженной лужайкой перед фасадом и с полукруглой асфальтированной дорожкой, ведущей, на американский манер, сразу в гараж и к входной двери. Сосед, взобравшись на лестницу, пристраивал на крыше Санта-Клауса. На улице играли в мяч ребятишки. Пробежала трусцой пожилая пара лет пятидесяти, оба высокие и худые, в облегающих спортивных костюмах. Сервас выбрался из машины, прошел по дорожке и позвонил.

Повернув голову, он следил глазами за опасными действиями соседа, который, стоя на последней ступеньке, воевал с фигурой Санта-Клауса и гирляндами.

Когда же Сервас снова взглянул на дом Эсперандье, то невольно вздрогнул. Перед ним стояла Шарлен. Она бесшумно открыла дверь и теперь улыбалась ему с порога. На ней был жилет с капюшоном, светлый джемпер, под которым виднелась лиловая маечка, и джинсы для беременных. От округлившегося живота над босыми ногами просто глаз невозможно было отвести, как и от милого, выразительного лица. Все в Шарлен Эсперандье дышало одухотворенной, легкой утонченностью. Беременность ее ни капельки не портила, мягкий юмор и артистическая окрыленность остались при ней. Шарлен руководила художественной галереей в центре Тулузы. Серваса приглашали на вернисажи, и он любовался странными, а порой чарующими работами, развешанными на белых стенах.

На миг он застыл на месте, потом улыбнулся в ответ, скромно отдавая должное ее красоте.

– Заходи. Венсан сейчас будет готов. Кофе хочешь?

Он вдруг вспомнил, что еще ничего не ел, и пошел за ней на кухню.

– Венсан говорит, что ты занялся спортом, – сказала она, ставя перед ним чашку.

От него не укрылась улыбка в ее голосе. Шарлен умела разрядить атмосферу, и он был ей за это признателен.

– Попытался. Надо сказать, не очень удачно.

– А ты не сдавайся, продолжай.

– Labor omnia vincit improbus. Труд усмирит любого нахала, – перевел он, покачав головой.

– Венсан говорит, ты часто прибегаешь к латинским цитатам. – Она улыбнулась.

– Это такая маленькая уловка, чтобы привлечь к себе внимание в нужный момент.

Однажды он попытался рассказать ей об отце. Сервас никогда ни с кем об этом не говорил, но если кому и мог довериться, то только ей. Он почувствовал это с первого вечера, когда она подвергла его настоящему допросу, только мягкому и дружескому.

Шарлен одобрительно покачала головой и заявила:

– Венсан от тебя в восторге. Иногда мне кажется, что он стремится тебе подражать, отвечать так, как говорил бы ты, поступать по-твоему, с его точки зрения. Я сначала не понимала, откуда эти перемены, а потом посмотрела на тебя и сообразила.

– Надеюсь, он подражает только хорошему.

– Я тоже.

Он помолчал. В этот момент в кухню ворвался Эсперандье, на ходу натягивая серебристую куртку, которая Сервасу показалась не соответствующей обстоятельствам.

– Я готов! – Он положил руку на круглый живот жены. – Береги вас обоих.

– Какой уже срок? – спросил Сервас, когда они сели в машину.

– Семь месяцев. Так что готовься, скоро станешь крестным. Расскажешь в двух словах, что там случилось?

Сервас изложил то немногое, что знал сам.

Спустя полтора часа они с Эсперандье уже ставили автомобиль в Сен-Мартене на парковке возле супермаркета, забитой машинами жандармерии, велосипедами, мотоциклами и зеваками. Непонятно как, но информация откуда-то просочилась. Туман немного рассеялся и теперь лежал полупрозрачной многослойной пеленой: все было видно как сквозь запотевшее стекло. Сервас заметил машины прессы и регионального телевидения. Журналисты и любопытные сгрудились внизу у бетонного парапета, дальше на мост их не пускала желтая лента заграждения. Сервас предъявил свое удостоверение и прошел за ленту. Регулировщик указал на тропу. Вся суматоха осталась позади, и они молча стали подниматься по дорожке, которая забирала все круче. До первых поворотов им на дороге никто не попался. Туман густел по мере подъема, был холодный и сырой, как намокшая перчатка.

На полдороге Сервас почувствовал колющую боль в боку и остановился, чтобы перевести дыхание перед последним поворотом. Подняв голову, он различил над собой силуэты, снующие в тумане, и большое пятно белого света, словно наверху сияли все фары грузовика.

Последнюю сотню метров Сервас преодолел с мыслью о том, что убийца хорошо продумал мизансцену. Как и в первый раз.

Он ничего не делает наудачу.

Он хорошо знает местность.

Что-то тут не клеится. Неужели Гиртман бывал здесь перед тем, как его поместили в институт? Как могло случиться, что он знал это место? Сколько вопросов, и на все надо ответить! Он вспомнил первую мысль, которая пришла ему в голову, когда позвонила д’Юмьер. Не может быть, чтобы и на этот раз Гиртман вышел из института. Но тогда кто же убил человека на мосту?

Сквозь туман Сервас разглядел капитана Циглер и Майяра. Ирен о чем-то увлеченно говорила с маленьким загорелым человечком с львиной гривой седых волос. Сервас его уже где-то видел и вдруг вспомнил. Это Шаперон, мэр Сен-Мартена, он был тогда на электростанции. Сказав еще несколько слов мэру, Циглер направилась к ним. Он представил ей Эсперандье, и она показала на металлический мостик, под которым висел человек в белом электрическом свете.

– Это ужасно! – крикнула Ирен, стараясь перекрыть шум потока.

– Кто его обнаружил? – громко спросил Сервас.

Она махнула рукой в сторону сидящего на камне человека в оранжевом пончо и объяснила, как было дело. Парень совершал утреннюю пробежку и обнаружил тело под мостом. Капитан Майяр оцепил место и конфисковал мобильник у единственного свидетеля, но информация, несмотря ни на что, все-таки проникла в прессу.

– Что здесь делает мэр? – полюбопытствовал Сервас.

– Мы попросили его приехать, чтобы опознать тело, поскольку речь идет об одном из местных жителей. Может быть, прессу информировал именно мэр. Политикам всегда нужны журналисты, даже самым мелким. – Циглер повернулась и отошла к месту преступления. – Потерпевшего уже опознали. По словам мэра и Майяра, это, скорее всего, некто Гримм, аптекарь в Сен-Мартене. Майяр сказал, что утром в жандармерию позвонила его жена и заявила, что он пропал.

– Пропал?

– Вечером ушел на воскресную партию в покер и к полуночи должен был вернуться. Жена сказала, что он не пришел домой и от него нет никаких известий.

– В котором часу?

– В восемь. Когда она проснулась, то удивилась, что мужа нет дома, а его постель холодная.

– Его постель?

– Супруги спят в разных комнатах.

Они подошли совсем близко, и Сервас изготовился. Со всех сторон мост был освещен прожекторами. В их слепящих лучах туман напоминал клубы дыма на поле боя, все вокруг плыло и пенилось в них. Скалы и поток под мостом тонули в испарениях, которые перерезал острый клинок белого света. Грохот потока сливался в ушах Серваса с шумом крови и отчаянным стуком сердца.

Тело было абсолютно голое.

Жирное.

Белое.

Мокрая от сырости кожа блестела в ослепительном свете прожекторов, словно намазанная маслом. Прежде всего бросалось в глаза то, что аптекарь толст. Очень толст. Внимание Серваса сразу привлекло пятно темных волос и крошечный пенис, съежившийся в складках жира между массивных бедер. Потом его взгляд скользнул вверх по бесформенному торсу, гладкому и белому, покрытому такими же складками жира до самой шеи, на которой был затянут ремень, врезавшийся так глубоко, что его почти не было видно. Под конец – черный капюшон плаща, надвинутый на лицо, а на спине – шлейф из непромокаемой ткани.

– Зачем надевать на голову жертвы капюшон плаща, а потом вешать голышом? – спросил Эсперандье каким-то не своим голосом, одновременно глухим и резким.

– Потому что у плаща есть свое значение, – ответил Сервас. – Точно так же, как и у наготы.

– Хорошенькое зрелище, – проворчал Эсперандье.

Сервас повернулся к нему, указал на парня в оранжевом пончо, сидевшего поодаль на камне, и распорядился:

– Бери машину, вези его в жандармерию и возьми показания.

– Ладно, – отозвался тот и быстро зашагал прочь.

Через металлические перила мостика перегнулись два техника в белых комбинезонах и хирургических масках. Один из них достал фонарик-авторучку и навел луч на тело, висящее под ним.

– Судмедэксперт считает, что смерть наступила от удушения. Видите?.. – Циглер указала на два ремня, которыми труп был накрепко привязан к мосту за кисти рук и растянут в виде буквы V, а третий, вертикальный, впился в шею. – Похоже, убийца постепенно спускал тело в пустоту, играя длиной боковых ремней. Потом он ослабил их, надел еще один на шею и затянул. Смерть была долгой.

– Жуткая смерть, – сказал кто-то за их спинами.

Они обернулись. Кати д’Юмьер, не отрываясь, смотрела на труп. Она сразу постарела и подурнела.

– Мой муж собирается продать свою долю в предприятии связи и открыть клуб подводного плавания на Корсике. Он хочет, чтобы я бросила магистратуру. Бывают утра, вроде этого, когда я готова его послушаться.

Сервас прекрасно знал, что Кати ничего такого не сделает. Он без труда представлял, какая она потрясающая жена, этот маленький отважный солдат повседневности. После изнурительного дня на работе эта женщина запросто могла принимать у себя друзей, смеяться с ними вместе и переносить все превратности существования так, словно они не серьезнее, чем вино, пролитое на скатерть.

– Имя потерпевшего известно?

Циглер повторила ей все, что уже говорила Сервасу.

– Как зовут судмедэксперта? – спросил он.

Циглер подошла к тому, кто писал протокол, и вернулась с информацией для Серваса. Тот удовлетворенно кивнул головой. В самом начале службы он поссорился с судебным медиком. Та отказалась выехать на место происшествия в рамках расследования, к которому была прикреплена. Серваса тогда направили в Университетский госпитальный центр Тулузы, и он страшно разозлился. Однако докторша отбивалась с редким апломбом. Впоследствии майор узнал, что та же особа появлялась на первой полосе местной прессы в материале о знаменитом серийном убийце. Многочисленные убийства молодых девушек долго принимали за самоубийства из-за невероятной небрежности следствия.

– Они собираются поднять труп, – объявила Циглер.

Здесь было гораздо холоднее, чем внизу, и очень сыро.

Сервас замотал шарф вокруг шеи, а потом вспомнил ремень, стянувший горло жертвы, и тут же размотал.

Вдруг в глаза ему бросились две детали, которые поначалу, под впечатлением ужасного зрелища, он не заметил.

Первое – кожаные сапоги, единственное, что было на аптекаре, не считая плаща с капюшоном. На его грузном теле они выглядели до странности маленькими.

Второе – правая рука жертвы.

На ней недоставало пальца.

Безымянного.

Палец был отрезан.

– Пошли, – сказала д’Юмьер, когда техники подняли тело и положили его на мост.

Металлический мостик вибрировал под их шагами, и Серваса на мгновение охватил ужас. Под ним была пропасть, и по дну ее несся поток. Сгрудившись вокруг тела, техники осторожно откинули капюшон и отпрянули. Нижняя часть лица аптекаря была замотана серебристым скотчем, глаза вылезли из орбит. Сервас представил себе, какие муки испытывал человек, которого фактически душили скотчем, и как он кричал. Но более внимательный осмотр показал, что глаза Гримма были так выпучены не по естественной причине. Убийца вывернул ему верхние веки к бровям, скорее всего, с помощью пинцета, а нижние пришпилил к щекам. Он заставил жертву видеть… Мало того, преступник изуродовал лицо аптекаря каким-то тяжелым предметом, видимо, молотком, нос держался только на узкой полоске кожи и остатках хряща. На волосах виднелись следы грязи.

На миг все затихли. Потом Циглер отвернулась к берегу и сделала знак Майяру, а тот взял мэра под руку. Они подошли к Сервасу. У Шаперона был очень испуганный вид.

– Это несомненно он, – пролепетал мэр. – Гримм. Но господи боже мой, что с ним сделали!

Циглер мягко подтолкнула мэра к Майяру, и тот увел его подальше от трупа.

– Вчера вечером мэр играл в покер с Гриммом и еще с одним приятелем, – объяснила Ирен. – Получается, что они последними видели его живым.

– Думаю, на этот раз у нас будут неприятности, – тихонько буркнула д’Юмьер. Сервас и Циглер взглянули на нее, и она добавила: – Мы явно удостоимся чести появиться в прессе на первой полосе. Причем не только в местных газетах.

Сервас понял, о чем она говорит. Ежедневные газеты, еженедельники, национальные телеканалы… Они окажутся в центре циклона, их закрутит медиавихрь. Это явно не создаст благоприятных условий для расследования, но выбора у них не было. Тут он обратил внимание, что Кати д’Юмьер выглядела необыкновенно элегантно. Это не бросалось в глаза, поскольку прокурор всегда одевалась с иголочки и прекрасно держалась. Но сегодня она явно постаралась. Блузка и костюм в английском стиле, пальто, колье и серьги в ушах – все подобрано безупречно. Сдержанный макияж был под стать: лицо выглядело суровым и в то же время приветливым. Наверное, на эту сдержанность ушло немало времени перед зеркалом.

Она предвидела, что будет много прессы, и заранее подготовилась.

Не то что Сервас, который даже не удосужился причесаться. Слава богу, хоть побрился!

Все-таки одного Кати предвидеть не могла. Вид трупа произвел на нее такое впечатление, что все ее старания хорошо выглядеть пошли насмарку. Лицо сразу постарело, стало затравленным и усталым, хотя она прекрасно собой владела.

Сервас подошел к технику, который со вспышкой фотографировал тело в разных ракурсах.

– Я на вас надеюсь. Ни одна фотография не должна потеряться, – сказал он. – Ни в коем случае не оставляйте их в беспорядке.

Техник кивнул. Понял ли он намек? Если хоть одно фото просочится в прессу, отвечать за это придется Сервасу.

– Судмедэксперт осмотрел его правую руку? – спросил он Циглер.

– Да. Он считает, что палец отрезали каким-то острым предметом, наподобие клещей или секатора. Более подробное исследование покажет.

– Безымянный палец правой руки, – уточнил Сервас.

– Соседний и все остальные не тронули, – заметила Ирен.

– Кажется, мы подумали об одном и том же?

– Перстень с печаткой или кольцо.

– Убийца хотел его украсть, унести в качестве трофея либо сделать так, чтобы кольца больше никто не увидел.