Текст книги "Сестры"

Глава 14, в которой Сервас идет в кино

«Эскироль», храм седьмого искусства, чуть более просторный и чуть менее грязный, чем обычный порнокинотеатр, зажатый между книжным магазином и входом в жилой дом, предлагал точную программу. В этот последний день мая в афише значились «Молчание» Бергмана, «Жертвоприношение» Андрея Тарковского и «Урок фортепиано» Джейн Кемпион. Настоящий мед для пчелок – любительниц кинематографии.

Пробираясь между студентами, стоящими у входа, Сервас поднял голову и увидел, что «Молчание» начинается через пять минут. Он помнил, какой настоящий эстетический шок испытал, когда впервые смотрел этот фильм. Две сестры, Анна и Эстер, и маленький мальчик Йохан, сын Анны, останавливаются в большом мрачном отеле неизвестного города в чужой стране, которая еще к тому же и находится в состоянии войны. Эстер – разочарованная и измученная болезнью интеллектуалка, Анна – красивая и вызывающе чувственная женщина. Обе сестры были вынуждены остановиться в этом отеле из-за того, что Эстер стало хуже. Она больна и вряд ли когда-нибудь поправится. Йохан знакомится со старым метрдотелем и труппой лилипутов; он сосуществует с миром взрослых, ничего в нем не понимая. Сестры враждуют, ненавидят и презирают друг друга и совершенно не способны друг с другом общаться. По улицам, освещенным тусклым светом, идут танки. Сервас хорошо помнил мир, описанный в «Молчании»: мир одиночества и смерти, в котором невозможно общаться друг с другом, мир безысходного отчаяния.

«Последним средством зачастую становится общение, – думал он, – общение с Богом, с отцом, с женой или с дружком, с начальником или тем типом, которого вы только что выслушали и который придушил-таки свою подружку, но вопит, что невиновен».

Мартен оглядел студентов, толпящихся вокруг, и вдруг почувствовал себя на своей территории: он ведь был одним из них, принадлежал к одной из этих фаланг, толкущихся в темных залах, жадных до новых знакомств и сильных эмоций. Они клялись не иначе как именами Трюффо, Бергмана, Пазолини, Антониони, Вуди Аллена, Копполы и Чимино. Они с наслаждением опускались в тесные кресла, обитые грязным бархатом, и толкали друг друга локтями, когда вертолеты Роберта Дюваля снижались над вьетнамской деревней под музыку «Полета валькирий»[10]10
  Имеется в виду эпизод из фильма Ф. Ф. Копполы «Апокалипсис сегодня» (1979).


[Закрыть], или когда Роберт де Ниро появлялся в преображенном виде в «Таксисте».

Мартен предъявил удостоверение билетерше и спросил, на месте ли Люк Роллен. Она бросила на него опасливый взгляд и указала на маленькую дверь.

– Он в проекционной, но фильм вот-вот начнется.

Сервас открыл створку двери и очутился перед лесенкой, такой же узкой и крутой, как трап на верхнюю полку в железнодорожном купе. Он вскарабкался по ней и протиснулся в крошечную комнатушку, почти целиком занятую круглыми коробками с бобинами и огромным проекционным аппаратом. Прямо в дыру в потолке уходила вентиляционная труба. В воздухе стоял запах перегревшегося аппарата. В полумраке комнаты обозначался темный силуэт, словно зверь, засевший в логове. На Мартена уставились два испуганных покрасневших глаза. Поработаешь с тридцатипятимиллиметровой пленкой, настраивая объектив, да еще если изображение прыгает, – хочешь не хочешь, а испортишь глаза.

– Люк Роллен? – тихо спросил Мартен.

Два глаза моргнули.

– Я из полиции, я хотел бы поговорить с вами об Амбре…

Зверь в логове чуть шевельнулся. В голосе, который ответил, слышалась тревога.

– Я не могу… сеанс начинается…

Сервас плюхнулся на какой-то ящик.

– А вы начинайте, – пробормотал он. – Я подожду.

Сквозь маленькое окошко, выходящее в зал, слышалось, как кто-то прокашлялся, прочищая горло, потом раздалось еще покашливание, два-три коротких смешка, а потом наступила благоговейная тишина, как в крипте, куда молодежь явилась в поисках просветления, чтобы пасть ниц перед великими служителями седьмого искусства. Мартен наблюдал, как работает киномеханик и как пляшут пылинки в луче света от проектора. А внизу, на экране, Йохан, маленький мальчик, произносил первую фразу фильма: «А что это означает?»

Люк Роллен пробрался к нему, согнувшись, как спелеолог в пещере.

– До следующей бобины еще двадцать минут.

И первым полез вниз по крутой лесенке.

* * *

Люк Роллен ухватился за сигарету, как утопающий за спасательный круг. Теперь глаза у него были не только покрасневшие, а еще и на мокром месте.

– Амбра… – проговорил он, – я даже и подумать не мог, что когда-нибудь такая девушка, как она, обратит на меня внимание…

Парень затянулся сигаретой и выбросил ее в сточный желоб. У него за спиной висела афиша: «Скоро: “Заводной апельсин”, история юноши, который больше всего интересовался сверхнасилием и Бетховеном».

– Мы дружили давно, и она знала, какие чувства я к ней питаю, но я никогда, никогда не думал, что это перерастет во что-нибудь иное…

Сервас хранил молчание.

– Тот день, когда она меня поцеловала, был самым счастливым в моей жизни.

Эту фразу Люк Роллен произнес с невольной дрожью в голосе. За долю секунды Сервас вспомнил их первый поцелуй с Александрой. В баре. Вспомнил горьковато-сладкий вкус джин-тоника. Поцелуй получился очень сдержанным, словно Александра зондировала почву. Обмен флюидами был минимален, но зато сразу родилась уверенность, что это не последний раз… А потом мысли его устремились к Марианне, к женщине, которая его любила и предала. Она вкладывала в свои поцелуи столько же пыла и страсти, сколько в любой другой момент акта любви. Их поцелуи были ненасытными и жадными, какими-то чрезмерными и даже алчными.

Мартен оглядел парня. Тот еще не вышел из подросткового возраста, с его робостью, со щеками, покрытыми красными прыщиками и напоминавшими поле военных действий.

– Мы были вместе целых тринадцать недель. Сегодня я спрашиваю себя, почему так долго. Ведь мы абсолютно не были созданы друг для друга, Амбра и я…

– Почему? – спросил Сервас, хотя это было и так очевидно.

И правда, Люк Роллен не имел ничего общего с «плохими мальчиками»; он даже не был просто смазливым парнем или очаровательным малышом, который умеет насмешить или преподнести комплимент с изрядной дозой юмора и насмешки. Он был прозрачен, невидим… Даже его слишком густая шевелюра и мятые джинсы вообще ни на что не смахивали. Он был воплощенным пугалом для девчонок: от такого сбежишь, даже если окажешься с ним один на один на необитаемом острове…

– Амбра, – говорил Люк, – была девушкой, на которую оборачивались все парни, и каждый мечтал затащить ее к себе в комнату. О ней грезили все мои приятели, когда мы появлялись с ней вместе. В их глазах я видел один и тот же вопрос: как мне это удалось? А парни в баре следили за ней тяжелым взглядом и наверняка думали, что уж если такой лузер, как я… то у них уж точно есть шанс…

Сервасу на ум пришли слова Карен Вермеер: Амбра коллекционировала парней… словно рекорд стремилась побить…

– Само собой, она могла бы получить любого, только захоти… Но тогда почему предпочла такого, как я?.. Понимаете, я не настолько глуп, чтобы возомнить себя секс-символом или одним из тех парней, которым стоит пошутить – и все умирают со смеху. Мои шутки обычно вызывают лишь вежливые полуулыбки. А уж если я расхохочусь, то, говорят, мой смех похож на крик осла. Но тогда почему такая девчонка, как Амбра, обратила внимание на такого дебила, как я, как по-вашему?

Сервас и рад был бы что-нибудь ответить, но не нашел слов.

– Я однажды задал ей этот вопрос, и она ответила, что я холоден и деликатен. Холоден и деликатен, ёксель-моксель! Кому охота быть холодным и деликатным? Да никому! Парни в точности как девчонки: все хотят быть в центре внимания. Вот только на всех парней места не хватает. Тогда проигравшие, упустившие свой случай, оставшиеся в рядовых – отойдите в тень. Да только вот когда такая девчонка, как Амбра, берет и вытаскивает такого лузера, как я, из тени, сразу идет шепот: что-то тут не так, где-то кроется подвох, что-то тут такое…

Люк поднес руку к лицу и принялся грызть ногти.

– Я уверен, многие думают, что я гей и что она со мной из-за этого. Потому что я единственный парень, с которым она может спать в одной постели и он ее не трахнет.

В этот момент по улице с треском промчался мопед и резко затормозил перед входом в кинотеатр. Ватага подростков, собравшаяся у входа, встретила пилота с восторгом. А когда тот снял шлем и, ослепительно улыбаясь, пригладил шапку черных вьющихся волос, Сервас подумал, что Амбра Остерман должна была бы встречаться вот с таким парнем, а не с Люком Ролленом.

– Дьявол, до сих пор поверить не могу, что она умерла…

Ватага со смехом устремилась в кино.

– Что еще вы можете о ней рассказать?

– В смысле?

– Все, что придет в голову.

Роллен задумался.

– Случалось, что она бывала очень странной… вам это интересно?

Сервас кивнул.

– Например, спала с полностью зажженным светом: боялась темноты. Пила, как в прорву, но ни разу не бывала пьяной. Могла выкурить пачку сигарет с дурью, но ее не втыкало, она себе не позволяла. Черт, Амбра была просто чемпионом контроля, всегда настороже, всегда начеку… В автомобиле, если сзади появлялись фары, ей казалось, что за нами следят. Если она слышала чьи-то шаги в коридоре возле комнаты, я видел, как она вся превращалась в слух. Однажды ночью я застал ее, когда она буквально прилипла к двери и к чему-то прислушивалась. Нигде не слышалось ни звука, было три часа ночи.

– Три часа ночи?

– Точнее, три тридцать, я посмотрел на будильник.

Сервас замер.

– А вас тогда что именно разбудило?

– Я вообще чутко сплю. Она пошевелилась, вылезла из постели – и я сразу открыл глаза.

Сервас понял, что Люк Роллен еще не оправился от близости с Амброй Остерман. Чтобы отойти и забыть, ему требовалось время.

– Если уж совсем честно, я думаю, что Амбра была немного того… чокнутой. Но ума не приложу, кто мог разозлиться и тем более покушаться на обеих сестер: ведь Алиса была совсем другая.

– А слухи? – спросил Мартен.

– Какие слухи?

– Ходили слухи, что Амбра коллекционировала мужчин.

Люк Роллен побледнел и изменился в лице.

– Вы же эти слухи слышали, правда?

– Конечно… но предпочитал не обращать на них внимания.

Ты меня удивляешь. Когда в твоих объятиях такая девушка, это располагает перейти все границы…

Сервас, в который уже раз, увидел Класа, который поднялся и сказал: «Девственница».

– Я хочу задать вам деликатный вопрос. И прошу вас ответить на него максимально честно.

Люк Роллен сдвинул брови и очень серьезно кивнул.

– Какого сорта сексуальные отношения имели вы с Амброй Остерман?

Студент опустил голову и снова уставился на свои кроссовки.

– Никаких. Мы не спали.

– Но вы же спали в одной постели?

Роллен кивнул.

– Она не разрешала мне к себе прикасаться. Ей просто было нужно, чтобы рядом кто-то был. Мы обнимались, но дальше этого дело не шло. Она просила меня потерпеть, говорила, что все у нас будет… Ну да, время от времени она все-таки меня… ну, вы понимаете…

– Не понимаю.

– Утешала… рукой…

– Почему же вы на это шли, почему соглашались? – не унимался Мартен.

В глазах Роллена снова появилось выражение побитой собаки.

– Амбра была не из тех, кому хотелось перечить.

– Кто из вас разорвал отношения?

Ответ прозвучал твердо.

– Я.

Сервас удивленно разглядывал студента. Он приготовился как раз к другому ответу.

– Вот как? А по какой причине?

Роллен кашлянул, достал еще одну сигарету и закурил. Перед тем как ответить, выпустил дым.

– Однажды, когда мы с ней гуляли в районе улиц Гамбетта и Дорада, улицу перешел какой-то мужик и окликнул ее по имени. Я увидел, как побледнела Амбра и какой полный тревоги взгляд бросила на меня. Этот тип подошел к нам, смерил меня взглядом с головы до ног, словно я был какой-то кусок дерьма, и сказал: «Это он?» Я спросил его, кто он такой, а он опять на меня уставился, как на коровью лепешку, и поинтересовался, не затруднит ли меня пойти погулять чуток, пока он поговорит с Амброй. И все с этакой насмешливой улыбочкой. Гаденыш…

Люк Роллен поднес к губам сигарету и жадно затянулся. Рука у него дрожала.

– Я обернулся к Амбре, а она вдруг попросила дать ей минут пять. Вот как… Перед этой сволочью она меня еще и унизила! Я ушам своим не поверил. Меня сразу затошнило, и я подумал, что сейчас блевану на ботинки этого типа, а ботинки были дорогущие, под стать костюму. Я его послал куда подальше и отвалил. В этот день я и решил, что с Амброй все кончено, хотя, сказать по правде, у меня в голове эта мысль вертелась уже давно.

Выражение побитой собаки в глазах сменилось вызовом. Даже у щенков есть свой предел, подумал Сервас.

– А на кого был похож тот тип? Вы его запомнили?

– Запомнил ли я его… Около тридцати, темноволосый, самоуверенный, как все, у кого денег куры не клюют. От него так и несло деньгами, чванством и злобой.

– Злобой? – переспросил Мартен, удивленный точностью выражения.

– Ага.

И вдруг ему пришла в голову одна мысль. Он повернулся к маленькой витрине книжного магазина и посмотрел на часы. 19.03.

– Пошли!

– У меня бобина закончится меньше чем через семь минут, – запротестовал Роллен. – И мне надо пойти взглянуть, не случилось ли чего.

– Две минуты, – сказал Сервас, взяв его за руку. – И ни минутой больше.

Он зашел в магазин, таща студента за руку, нашел раздел полицейских романов, пробрался между столами со стопками книг и прошелся взглядом по полкам до буквы «Л». Либерман, Ле Карре, Ланг… «Первопричастница». Книга была на месте. Мартен снял ее с полки, перевернул и показал парню фото на обратной стороне обложки.

– Да. Это он.

* * *

Время уже перевалило за восемь вечера, когда Ковальский вызвал их с длинным Манженом в свой новый кабинет на бульваре д’Амбушюр, 23, под афишей «Мелодии для убийства»[11]11
  Видимо, автор имеет в виду группу «Скитальцы», записавшую саундтрек к одноименному мультсериалу, куда входит песня «Мелодия убийства».


[Закрыть] и постером с изображением Синди Кроуфорд[12]12
  Синтия «Синди» Энн Кроуфорд (р. 1966) – американская супермодель, актриса, звезда 1990-х гг.


[Закрыть].

– Так, значит, говоришь, этот Люк Роллен спал с ней в одной постели и не трогал ее? Должно быть, фрустрация у парня была еще та…

– И он сильно ревновал, – подлил масла в огонь Манжен.

– После сцены на улице, когда тот тип их зацепил, он настолько разозлился, что решил разорвать отношения, – добавил Ко. – Наверное, с ума сходил от ревности…

– Он опознал Ланга, – сказал Сервас.

– А это означает, что господин автор полицейских романов нам соврал, – заключил шеф группы. – Потому что он виделся с Амброй в этом году и, судя по всему, приставал к ней со своими ухаживаниями…

– И потом, у нас еще есть эта девушка, Карен Вермеер, которая утверждает, что Амбра коллекционировала мужчин.

– Не думаю, что Лангу это нравилось, – заметил Ко, поглаживая бороду.

– Но она оставалась девственной, – добавил Манжен. – Она заводила их, а потом – по нулям, им ничего не доставалось. Так и с катушек слетишь, а? Что вы об этом думаете?

У Манжена был такой вид, словно он понял, каких мужчин искала для себя Амбра: такие думают, что насилие – почти всегда результат провокации.

– Давайте подведем итоги, – сказал Ковальский. – Ланг утверждает, что сжег мосты много лет назад, а на самом деле продолжает преследовать Амбру Остерман даже на улице. Он в курсе ее отношений с Ролленом, а это означает, что они контактировали в последние несколько недель, пока длились эти отношения. У него нет алиби в ночь двойного убийства. По его словам, он был дома один, а его дом находится меньше чем в двадцати минутах на машине от острова Рамье. Он состоял с девушками в переписке и писал им, что хотел бы жениться на них обеих. Переписка полна неприкрытых намеков сексуального характера, хотя девушки были несовершеннолетними. Он признает, что многократно с ними встречался, и однажды даже в лесу. Родители заявляют, что тому человеку, который звонил им по ночам, судя по голосу, было лет тридцать. К тому же место преступления было обставлено, как в одной из его гребаных книжек…

Он встал с места и снял с крючка свою куртку. В окна доносились автомобильные гудки с бульвара; взвыла и затихла какая-то двухголосная сирена. В воздухе стоял запах выхлопных газов и разогретого битума: город плавился от жары.

– Не знаю, что вы об этом думаете, но, по-моему, у нас достаточно оснований, чтобы взять этого субчика под стражу.

И шеф направился к двери.

– А Домбр? – спросил Сервас.

– Его подружка подтвердила алиби.

– Он на свободе? А фотографии? А угрозы в адрес Амбры? А попытка сбежать?

Ковальский повернулся к нему.

– Забудь о Седрике Домбре. Парень, конечно, не в себе, но девушек он не убивал.

* * *

На этот раз ворота были закрыты, но полицейские заглянули сквозь решетку ограды как раз там, где в высокой живой изгороди была прореха. Дом на конце аллеи был освещен, как круизный лайнер в порту. Все лужайки заливал яркий свет, а поле для гольфа с другой стороны дома, наоборот, тонуло в полумраке.

Сервас посмотрел на часы.

– Уже больше девяти вечера, – сказал он.

Ковальский, и глазом не моргнув, спокойно надавил на кнопку звонка.

– Да? – раздался из переговорного устройства хрипловатый голос.

– Господин Ланг? Старший инспектор Ковальский. Можно войти?

– С какой целью? – спросил голос.

– Это мы вам сообщим в доме.

Раздалось жужжание, и ворота медленно открылись. Под стрекот кузнечиков они двинулись по плотно укатанной, посыпанной гравием аллее.

– Двадцать один ноль семь, – заметил Мартен. – До шести утра мы уже не имеем права ни заходить в частное жилище, ни требовать нас впустить.

– Смотри и учись, – ответил Ковальский.

Сервас увидел, как он подкрутил коронку наручных часов и широким шагом направился к дому. Под козырьком входной двери его дожидался Ланг. Силуэт хозяина четко читался на фоне идущего из дома света. В руке он держал бокал вина, за воротничком рубашки виднелась салфетка. Ковальский остановился напротив него и сунул ему под нос часы. Ланг вгляделся в циферблат.

– Господин Ланг, считая с двадцати часов пятидесяти шести минут сегодняшнего дня, то есть понедельника, тридцать первого мая, вы задержаны.

Глава 15, в которой все проводят скверную ночь

– А это так необходимо? – спросил писатель.

Было половина десятого. Маленькая подвальная комната без окон так накалилась от жары, что казалось, сейчас сварит их всех в собственном соку. Вокруг Ланга стояли Ковальский, Манжен, Сен-Бланка и Сервас, которому на ум сразу пришла сцена из «Полуночного экспресса».

– Раздевайтесь, – повторил шеф группы.

Оба секунду смотрели друг другу в глаза, затем Эрик Ланг наклонился и начал медленно, с непринужденностью стриптизера, стаскивать ботинки. Он расстегнул и снял рубашку, потом ремень, носки и белые брюки. В этот момент кто-то сказал: «Ни фига себе!», и в комнате наступила тишина. Все четверо рассматривали одно и то же. С одинаковым удивлением. Сервас никогда не видел ничего подобного. И остальные, скорее всего, тоже.

– Трусы снимать?

– Нет… нет… и так хорошо…

Ковальский прищурился.

– Что это такое? – поинтересовался он.

Ланг указал на свои ноги.

– Это?

– Да.

– Ихтиоз.

– Что?

– Эта штука называется ихтиозом. Врожденное заболевание кожи.

Все уставились на серо-коричневые ромбовидные чешуйки, покрывавшие сухую, морщинистую кожу его ног, бедер, живота и груди. «Чешуя, – подумал Сервас, – как на змеиной коже». Как на тех фотографиях… Он вздрогнул и почувствовал озноб, словно в комнате вдруг стало холодно.

– Название происходит от греческого ихтис, что означает рыба. Из-за чешуек, разумеется. Хотя мне бы больше… нравилось походить на змею. – Он улыбнулся. – Это очень древняя болезнь. О ней упоминали еще в Индии и Китае за много веков до Иисуса Христа. Кожа делается ломкой, отшелушивание происходит постоянно, так что можно сказать, что я оставляю чешуйки повсюду, где прохожу: и здесь, и, к примеру, на месте преступления…

Он бросил выразительный взгляд на Ковальского.

– Хорошо, одевайтесь, – сказал тот.

– Вы уверены? А разве не хотите осмотреть мою задницу?

– Один совет: никогда со мной не хитрите, Ланг, – сурово отчеканил сыщик.

– Пошли, человек-змея, надо снять твои отпечатки пальцев, – бросил Манжен с мрачным сарказмом.

* * *

– Я хочу видеть своего адвоката.

– Он уже в пути.

Это сказал Сен-Бланка. Со своей ранней лысиной и сильными очками Сен-Бланка был похож на карикатуру на конторского клерка. С виду невозмутимый, он обладал силой инерции, которая позволяла ему амортизировать любую волну шока: качество в высшей степени полезное при допросах. Ковальский и Манжен молча глядели на Ланга, как двое хулиганов, замышляющих какую-нибудь шкоду.

В коридоре звучный баритон спросил, где кабинет шефа группы, и на пороге появился высокий, массивный человек с пятидневной щетиной, глазами навыкате и повадками сангвиника.

– Здравствуйте, мэтр Ногале, – сказал Ковальский.

Адвокат бросил на всех взгляд, в котором отражалось и классовое презрение, и абсолютное безразличие. Затем нахмурил брови и посмотрел на своего клиента.

– Всё в порядке?

– Всё хорошо. Но будет еще лучше, когда вы меня отсюда вызволите, – ответил Ланг, подняв голову. – И я собираюсь подать жалобу на плохое обращение и унижения.

– Гм… – поколебавшись, произнес адвокат. – Ваше задержание еще только началось, Эрик. Я ничего не могу сделать, пока не пройдет двадцать четыре часа. Вам сообщили, что против вас выдвинуты серьезные обвинения? Вы хотите встретиться с врачом? Вы можете сделать заявление, отвечать на вопросы или молчать.

Ковальский помассировал себе затылок.

– Совершенно верно, мэтр. Кабинет в вашем распоряжении, – сказал он, запирая ящики стола и вставая с места. – У вас полчаса. И ни секундой больше.

Через двадцать минут Ногале вышел, задрапированный в собственное достоинство и в статьи уголовного кодекса.

– Мой клиент заявляет, что невиновен, – объявил он с истинно профессиональной торжественностью. – Я здесь, чтобы сказать вам, что он не имеет никакого отношения к этому печальному событию и что я буду тщательно наблюдать за тем, как будет проходить содержание моего клиента под стражей. Надеюсь, ваши методы изменились вместе с помещением. Вам известна моя репутация, господа, от меня ничто не укроется.

И он пристально, одного за другим, оглядел всех.

– Нам известен ваш послужной список, мэтр, – спокойно заметил Ковальский, – и те, кого вы защищаете. Как вы говорите: «Все имеют право на защиту». А теперь ваше время истекло, – сказал он, посмотрев на часы. – Выход там, господин адвокат.

* * *

– Ладно, хорошо, – произнес Ковальский с таким благодушным видом, словно собирался посидеть с друзьями за шашлычком. – Так откуда мы начнем: с того, чем вы занимались в ночь убийства, или с вашего вранья в тот день, когда мы к вам приходили? Выбирайте сами.

Ланг сидел напротив них. Лицо его не выражало абсолютно ничего. Ковальский положил ноги на стол, скрестил на затылке руки и балансировал на двух ножках стула. За окном наступила ночь.

– С какого вранья?

– Люк Роллен, тебе это имя о чем-нибудь говорит?

Ланга перекосило – не то от неожиданного «ты», не то от услышанного имени.

– Так говорит или нет?

– Да…

– Вот так так! Так, значит, ты уже давно не встречался с сестрами Остерман, как утверждал тогда в гостиной, а?

Ланг помедлил, потом улыбнулся.

– Ну и что? Подумаешь, ну соврал. Но это еще не делает из меня убийцу.

Все это он произнес с насмешкой, и Сервас услышал, как рядом с ним вздохнул Манжен.

– Эту арию мы уже слышали, – спокойно ответил Ко. – И я тогда тебе ответил, что невиновного это из тебя тоже не делает.

– А можно перестать «тыкать»? – поморщился романист. – Мы пока недостаточно для этого знакомы, инспектор, и меня это «тыканье» пугает.

– Почему ты соврал? – продолжал Ковальский, не обратив никакого внимания на реплику.

Ланг поднял глаза к небу и развел руки в притворном раскаянии.

– Признаю́, я свалял дурака. Но тогда у меня было только одно желание: поскорее от вас избавиться. Если б я ответил, что недавно виделся с Амброй, я навлек бы на себя еще целый залп вопросов. А я торопился. А поскольку я не имею ко всему этому ни малейшего отношения, то сказал себе, что большой беды не будет, если все немного упростить и сократить.

– Упростить? Но ты ничего не упростил, Ланг, ты просто соврал. А соврать полиции – это правонарушение.

– Правонарушение, но не преступление, – уточнил писатель.

Рядом с Сервасом снова раздался вздох Манжена. Он повернул голову и увидел, что тот одну за другой терзает свои огромные пятерни.

– Ты не прекращал контакта с обеими девушками, ведь так? – терпеливо спрашивал Ко.

Ланг жестом дал понять, что ничего подобного.

– Да нет, вовсе нет. Прошлым летом я получил письмо от Амбры, и это было первое письмо за много лет. Она писала, что собирается переехать в кампус на острове Рамье, и теперь мы будем… в некотором роде соседями.

– Письмо еще у тебя?

– Нет, я его выбросил.

– Почему?

– Ну, скажем так, я не коллекционер.

– Но ты на него ответил?

– Да.

Ковальский поднял бровь, приглашая его продолжать.

– Она хотела увидеться. Я согласился… Мы встретились в кафе «Чунга», что на дороге в Нарбонну, знаете?

«Любимое злачное местечко местных студентов», – подумал Сервас.

– И?..

Ланг заговорил чуть медленнее:

– Она ничуть не изменилась. Это была все та же Амбра, маленькая грешница, все та же сумасбродка… О, Амбра – мастер соблазнения. Она обожала играть с мужчинами, это был ее конек. И поверьте мне, она умела их разогреть. Она умирала от желания трахнуться, а на самом деле была на это не способна… – Он непристойно усмехнулся и продолжил: – Эта девчонка была настоящая бомба замедленного действия. Рано или поздно с ней что-нибудь должно было случиться.

– Она ведь была уже совершеннолетняя, – тихо сказал шеф группы, вернув стул на четыре ножки и наклонившись к Лангу, – так что тебе мешало ее трахнуть?

И «тыканье», и тон, и лексика – все было нужно, чтобы вывести писателя из себя. Веки Ланга сузились, и сквозь щелки в сторону сыщика сверкнул змеиный взгляд. Потом на лице снова заиграла улыбка.

– Вы действительно верите, что я могу угодить в такую грубую ловушку, инспектор? Кроме шуток?.. Это было частью игры, которая все время между нами происходила: разогревать друг друга, прекрасно зная, что это ни к чему не приведет.

Сервас услышал, как Манжен заерзал на стуле; затем произнес:

– Это должно было вызывать чертовское недовольство, фрустрацию.

– У вас – может быть…

Следователь привстал со стула, но Ковальский крепко сжал ему руку и заставил сесть. Ланг повернулся к шефу группы. Друг напротив друга оказались два доминирующих самца.

– После этого ты еще встречался с Амброй?

– Вы прекрасно знаете это, ведь мальчишка меня опознал.

– И что вы сказали друг другу?

– Она написала мне письмо, что встретила другого, он милый, добрый и относится к ней с уважением. Некто милый и добрый… Но я-то знаю, что Амбра не любит милых и добрых, ей нравятся плохие мальчики с червоточинкой. – При этих словах Ланг провел языком по верхней губе. – В том же письме она писала, что… всякий раз, когда тот парень целовал ее и прижимался к ней, она думала обо мне… а когда просила его сжать ей руками шею, представляла себе, что это я хочу ее задушить… Он боялся ее ударить, но она уверена, что я-то уж точно отвесил бы ей оплеуху, не раздумывая. Встретив их тогда на улице, я подошел к ней и сказал, чтобы она перестала посылать мне по почте свои жалкие фантазии.

Сервас вспомнил, что сказал Люк Роллен: он ни разу не прикоснулся к Амбре.

– Но ведь на самом деле это тебе было не так уж неприятно, – словно подсказывая, произнес безразличным тоном Ковальский.

Как и следовало ожидать, Ланг скорчил гримасу.

– Разве тебя не нервировало, что у нее есть парень?

– А что меня должно было нервировать? Что он – полное ничтожество? Вы его рожу видели?

– А ты себя не спрашивал, что она в нем нашла? Не чувствовал себя униженным, что твоя самая большая поклонница увлеклась таким лузером? А может, она с ним связалась, чтобы заставить тебя ревновать? Что ты на этот счет думаешь?

Ланг коротко рассмеялся.

– В таком случае она просчиталась. Сколько еще раз повторять: с этой точки зрения Амбра меня не интересовала.

– В самом деле?

– Послушайте… я признаю, что у меня и воображение, и внутренняя жизнь богаче среднего уровня. И в фантазиях нет никакого порядка…

Тут он подался вперед, и Сервас уловил в его голосе раздражение. Кожа писателя блестела, словно ее покрыли тонким слоем жидкой пудры.

– Представьте себе, если сможете, множество темных комнат, где происходят почти все мыслимые и немыслимые сексуальные игры: свальный грех, садизм, анальный секс, жестокий секс с истязаниями, ондинизм[13]13
  Ондинизм – получение сексуального наслаждения при мочеиспускании. Часто связано с садистскими действиями.


[Закрыть], ролевые игры… В этом здании Ментальный лабиринт полон сокровищ… Что там за двери, что за закоулки, господа… Когда вы располагаете таким изобретательным, таким творческим умом, как у меня, повседневная жизнь покажется вам бледной.

На его лице появилась высокомерная усмешка, больше похожая на оскал.

– Я не собираюсь читать вам курс психоанализа, но не уверен, что все здесь присутствующие когда-либо слышали о понятии «Я», о персональном сознании и о понятии «Сверх-Я», – продолжал Ланг, пристально глядя на Манжена, и Сервас понял, что он нащупывает слабое место в группе, куда можно было бы ударить, чтобы ее разделить. – Скажем так, «Я» царит на вершине ясно, сознательно и добровольно. «Я» – это сама наша личность, оно позволяет нам познать самих себя. А внизу находится наше подсознание, наши неосознанные стремления. Сильное, царственное «Я» спокойно и беспристрастно оценивает их и либо принимает, либо сознательно отвергает. Слабое «Я» боится своих неосознанных стремлений и старается их подавить. Так возникают неврозы: тревожность, агрессивность, чувство вины. Но существует еще «Сверх-Я», несгибаемое, суровое, всегда выполняющее роль судьи, цензора. Как правило, оно является продолжением авторитета родителей, общества, религии. Миллиарды человеческих существ на этой планете ему подчиняются, они не способны на малейшую внутреннюю свободу, на свои суждения и мораль.

– Ты часто мастурбируешь? – вдруг, ухмыльнувшись, вставил Манжен, и Ланг, перед тем как шаловливо ему подмигнуть, бросил на него убийственный взгляд.

– Что за смешной тип, – сказал он, как бы ни к кому не обращаясь.

У Серваса промелькнула шальная мысль: напряжение в этой комнате достигло того предела, что стало просто невыносимым, и взрыв может произойти от малейшей искорки.

– О’кей, господин интеллектуал, – сказал Ковальский. – Ты сейчас опустил нас ниже плинтуса, но чего ты собирался этим добиться?

Сервас заметил, что «тыканье» постепенно начало размывать защиту Ланга, и он каждый раз закусывал губы. Однако улыбка неизменно возвращалась на его лицо.

– У меня нет нужды спать с девчонками, чтобы удовлетворять свои неосознанные стремления… Вот что я хотел до вас донести.