Текст книги "Небесные девушки"

5

Нас разделили на две группы очень просто – по алфавиту. Раздел приходился по букве «Н», а это значило, что я и Донна были во второй группе, которая выходила на занятия в восемь пятнадцать, а остальные наши девушки должны были отправляться из отеля в семь пятнадцать.

Джурди была, несомненно, жаворонком. Она вставала ровно в шесть. Она будила Аннетт, потом Альму. Возникавшая суматоха будила меня, потому что Альма начинала вопить во все горло, что она никуда не пойдет с Джурди и Аннетт, она пойдет только с Кэрол, так как Кэрол ее единственный друг и родная сестра и т. д. Это становилось довольно утомительным. Я должна была соскакивать с постели и успокаивать ее, и, в конце концов, чуть ли не в слезах она соглашалась идти с группой на этот раз, а я клялась, что поговорю с мисс Пирс и мисс Уэбли, и, если понадобится, с президентом «Магны», и попрошу принять меры для нашего воссоединения. Наконец она успокоилась. Возле ванной поднялся легкий водоворот страстей, и Джурди сказала мне:

– Слушай, Кэрол, так дальше продолжаться не может, нам нужно выработать определенный режим.

Я сказала; как беспристрастный наблюдатель:

– Джурди, я не могу не согласиться с тобой.

Что-то было в этой девушке, что заставляло меня уважать ее. Не любить, а уважать. Она была туповатой, но она просыпалась, как только открывала глаза, она была быстрой, ловкой, она знала то, что делает. Аннетт, в противоположность ей, была утренним лунатиком. Когда она вываливалась из постели, она не имела ни малейшего представления, где, находится, то ли она была в Майами-Бич, Флорида, то ли в Пекине, Китай. Ее нужно было вести за руку в ванную, а когда дверь за нею закрывалась, слышался грохот и вой, как будто она крушила арматуру. То, что ей нужно было на пару часов, так это сторожевого пса. С Альмой дела обстояли хуже. Она относилась к тем людям, которые, заняв ванную, лишали вас всяческих надежд когда-нибудь попасть туда. Ее невозможно было сдвинуть с места ни угрозами, ни лестью, и через некоторое время вы оставляли эту безнадежную затею, ибо было совершенно ясно, что она там и умрет, и единственное, что оставалось, это послать за мистером Куртене и его бандой водопроводчиков, и вот тогда-то все вокруг будут здорово смущены. Пять девушек, которые должны быть тщательно подготовленными к выходу в мир, и одна ванная создают очаровательную маленькую проблему, разрешить которую призвана наука по социальному снабжению.

Сюда следует добавить и тот факт, что все кровати должны быть убраны, вся одежда развешана, и все в комнате должно быть безукоризненным, а это ведет к проблеме в области науки беспорядка.

Я сказала Джурди:

– Если все это будет так продолжаться, что делать с завтраком?

– Придется перехватить чашку кофе в буфете.

– Здесь есть буфет?

– Или кафетерий, или еще что-нибудь. Во всех отелях они есть. Но я надеюсь, что, как только мы все уладим, мы сможем запастись необходимым и устраивать свои собственные завтраки.

– Готовить собственные завтраки в таком аду?

– Почему нет?-Она говорила совершенно уверенно. – Я не отказываюсь готовить. У меня большой опыт как у помощника повара.

– О'кей, -согласилась я.-Мы распределим обязанности. Ты готовишь завтрак. Я – обед. Я тоже не возражаю готовить. Давай соберемся вместе и составим какое-нибудь меню.

Она выглядела очень обрадованной. Она довольно улыбалась. Под холодной, ничего не выражающей маской, оказывается, был человек.

Шум уходивших девушек совсем не мешал Донне. Она продолжала безмятежно спать под открытым окном, одна длинная голая рука выглядывала из-под простыни, другая лежала под щекой; дышала она чуть, слышно, как младенец. Наконец, я потрогала ее за плечо, она сразу открыла глаза и сказала самым обычным голосом:

– Привет, Кэрол.

Она полностью пробудилась ровно через полсекунды, что поразило меня до смерти. Я не столь плоха, как Аннетт, но я все же склонна некоторое время ходить ощупью.

Она вытащила из-под подушки пачку сигарет и зажигалку и потом, как только прикурила, сбросила простыню, села и выглянула в окно. Она единственная из нас спала голой. Мне было все равно, в каком виде она спит, хотя Альма вчера вечером что-то бормотала по этому поводу. По-моему, Альма считала вполне естественным иметь рядом с собой обнаженное мужское тело, тогда как женское обнаженное тело предназначалось ею лишь для эротических открыток.

На самом деле у Донны было почти нейтральное тело. Я хочу сказать, что вопроса о том, что она девушка, у вас не возникало, но ничто не выделялось в сколько-нибудь значительной мере. У нее были маленькие груди, длинные узкие бедра и практически не было зада. По сравнению с ней Альма являла собой множество переходящих одна в другую выпуклостей, как у любой из рубенсовских нимф. Аннетт тоже обладала округлыми формами, этакая женственная маленькая штучка; а Джурди и я были сложены во многом похоже, с весьма стандартными украшениями. Когда Донна одета, как прошлым вечером в испанский мох, она, затмевает весь мир. Она была прирожденной вешалкой для своих туалетов, в то время как на долю таких здоровых типов, как Джурди и я, оставались лишь насмешки любителей парижских мод.

– Дружище! – сказала Донна. – Посмотри на этот океан!

– Что-то интересное!

Она нахмурилась:

– Ты знаешь, это просто безумие – валяться в постели, что мы делаем! Мы должны каждое утро плавать, как только просыпаемся.

– Конечно, должны.

– О'кей. Завтра утром. Встанем на полчаса раньше и поплаваем. – Она энергично спрыгнула с постели. – Вот здорово! Мне нравится Флорида, Нравится. Как только я обоснуюсь здесь, мне будет нравиться Флорида еще больше.

– Что ты имеешь в виду под «обоснуюсь»?

– Ну как что, – удивилась она моему вопросу. – Как только я найду друга. У тебя же есть друг, Разве я не заслуживаю кого-нибудь тоже?

Я сказала:

– Конечно, у тебя есть мистер Майрхед, жокей. Не говоря уже о мистере Куртене.

Она засмеялась:

– Ты знаешь, что мне нравится в тебе, Кэрол? Ты всегда умеешь срезать меня.

– Одевайся, или мы пропустим автобус.

Я хотела сказать ей, чтобы она оделась совершенно просто в первый день, но в последний момент усомнилась и решила, что это не мое дело, она могла носить, что ей захочется. Итак, я видела, что она надевает довольно пушистую темно-зеленую блузку с достаточно броской черной юбкой и очаровательную золотую цепочку, и я не сделала никаких комментариев. Я надела черное платье от Лорда и Тейлора, которое впереди застегивалось почти на тридцать пуговиц, чтобы дать работу праздным пальцам. Его вырез находился прямо под моим подбородком. Не могу представить себе, какой сумасшедший каприз заставил купить меня это платье, но я прекрасно знала, почему надела его сегодня: я просто боялась мистера Гаррисона. Где-то в глубине сознания у меня жила мысль, что мистер Гаррисон был недоволен мной после нашей встречи в «Комнате Короля-Солнца» вчера вечером; и я чувствовала, что если столкнусь с ним сегодня утром, то мне лучше выглядеть как можно скромнее. Никаких грудей. Никаких бедер. Никакого выреза. Только женская тень.

Как предполагала Джурди, в отеле был буфет. Он находился за главным холлом и назывался – о чем догадается любой идиот – «Салон Фрагонара». Шикарно. Стены были покрыты живописью, изображавшей пышнотелых пастушек, совершенно не ведавших о том, что их розовые груди выпадали у каждой по-своему, и официантки были одеты, как пастушки, но с гораздо более строгим контролем лифчика. Боже мой! Представьте себе, что утренний кофе вам подает пастушка с голой грудью! Как заметила Донна, у всякой нормальной женщины будет болеть живот весь оставшийся день.

Мистер Куртене показал прекрасное чувство реальности, организуя специальные семидесятицентовые завтраки для студенток-стюардесс «Магны»: сок папайи, яичница-болтунья и сколько угодно кофе, за который не бралась дополнительная плата. Мы с жадностью все поглотили, а потом строем с восемнадцатью другими девушками отправились к нашему дорогому розово-голубому автобусу. За рулем снова был Гарри в рубашке с дельфинами и парусниками, и мы с жужжанием неслись через Майами-Бич в восхитительных лучах раннего солнца. Люди смотрели, люди махали, но мы никогда не отвечали им, несколько веселых парней свистели, и, хотя мы пытались быть жеманными, мы не могли не разразиться почти истерическим хихиканьем. Это были отчасти явно нервы, отчасти результат влияния толпы – двадцать девушек с одним беднягой стариной Гарри для компании!

Офисы «Магна интернэшнл эйрлайнз» находились на обочине дороги вблизи аэропорта. Там не было ни ангаров, ни самолетов, хотя вы не могли не услышать шума самолетов, взлетающих на расстоянии нескольких сотен ярдов отсюда. Эти офисы предназначались только для административного и обучающего персонала и занимали огромное двухэтажное здание. Сооружение это было безобразным как снаружи, так и внутри и здорово походило на завод. Видимо, я ожидала увидеть что-то безумно модерновое, из нержавеющей стали и ослепительно блестящего стекла, с потрясающими башнями для обозрения, с винтовыми лестницами, отряжающими безумное приключение полета и вызов завтрашнему дню, и т. д. Но нет. Здание представляло собой всего-навсего утилитарную постройку.

Мисс Уэбли ждала нас в приемной – высокая, миловидная блондинка, она мне очень нравилась. Она улыбнулась, увидев нас, и сказала:

– Привет, девушки! Я подумала, что мне лучше встретить вас здесь и показать дорогу к классным комнатам, иначе вы определенно потеряетесь. Теперь не отставайте… – И она проворно пошла, ведя нас милями и милями узких коридоров. Наконец она привела нас в большую старомодную классную комнату, обставленную доской, потрепанным старым столом для учителя и рядами маленьких новоизобретенных парт, которые, казалось, только что прибыли из маленькой настоящей школы.

– Итак, мы здесь, -сказала мисс Уэбли. – Неважно, где вы сядете, просто до поры до времени садитесь. Сегодня нам предстоит не слишком много серьезной работы, зато достаточно бюрократической волокиты – медицинский осмотр, регистрация ваших документов, снятие мерки для вашей униформы и…

Ее прервала мисс Пирс, вошедшая в комнату с Альмой. Дорогая Альма! Что бы я делала без Альмы, как я могла жить все эти годы без Альмы? С полными слез прекрасными глазами она стояла и ждала, пока мисс Пирс и мисс Уэбли переговаривались, понизив голос. Затем мисс Уэбли произнесла:

– Кэрол Томпсон.

Я встала.

Она сказала:

– А, да. Я вспомнила теперь. Вы та девушка, которая помогала Альме ди Лукка. Вы говорите по-итальянски, не так ли?

– Да, мисс Уэбли.

– Что ж, в таком случае я думаю, что мисс ди Лукка может перейти в этот класс, чтобы вы могли продолжать помогать ей.-Она посмотрела на бумагу на столе. – Грейс О'Мэлли, вы пойдете в класс к мисс Пирс вместо мисс ди Лукка.

О'Мэлли уныло поплелась с мисс Пирс. Альма вскарабкалась на место слева от меня. Донна была справа.

Мисс Уэбли продолжала, как будто ничего не произошло.

– Сейчас, девушки, как я уже сказала, мы вынуждены проделать очень много формальностей, связанных с различными вашими назначениями. Но хочу, чтобы вы поняли, что это ваша, так сказать, авиабаза. Где бы вы ни оказались при медосмотре или при проверке документов, я хочу, чтобы вы возвратились сюда, чтобы мы не потеряли друг друга. Понятно?

– Да, мисс Уэбли. – Это походило на возвращение в детсад.

– Теперь я хочу обсудить пару вопросов…

Она снова остановилась. Девушка в очках подошла к ее столу и протянула ей сложенный листок бумаги… Мисс Уэбли прочла его, нахмурилась и потом произнесла:

– Кэрол Томпсон. Донна Стюарт. Альма ди Лукка.

– Да, мисс Уэбли, – откликнулись мы.

В ее голосе не прозвучало никаких эмоций, когда она вновь заговорила:

– Вы втроем должны явиться к директору школы. Бетти проводит вас в его офис.

Бетти была девушкой в очках. Она ждала у двери класса, пока мы выкарабкивались из этих удушающих парт.

– Сюда, пожалуйста, -сказала она, ведя по коридору. – Вверх по этим ступенькам. Мы находимся на втором этаже.

Я спросила ее:

– Кто директор курсов?

Она посмотрела на меня как на сумасшедшую:

– Вы встречались с ним, это мистер Гаррисон.

– О! – сказала я.

– В чем дело? – заинтересовалась Альма. – Что происходит, Кэрол?

– Ничего, – ответила я.-Просто расслабься.-У меня пересохло во рту, а мои колени подкашивались, но я испытывала странную гордость за себя, ведь я предусмотрительно надела свое простое черное платье.

Мы ждали около пяти минут в маленькой приемной, пока Бетти сидела за пишущей машинкой, трещавшей как пулемет. Там стояло лишь одно свободное кресло, и я усадила в него Альму, чтобы убрать ее из моего поля зрения. Донна была слегка бледна, но пыталась сохранять тень улыбки на губах, и когда она посмотрела на меня, я увидела яркий блеск ее глаз. И тут интересная деталь – ее глаза стали еще более зелеными – они забирали цвет от ее блузки. Я начала думать о глазах других людей: например, у мальчика, которого я когда-то знала (его звали Освальд), были такие обманчивые глаза: они могли меняться от голубых до серых и зеленых, почти до карих, хотите верьте, хотите нет, в зависимости от цвета его галстука. Глаза у Тома Ричи были как коричневые пуговицы. Глаза отца были странного оттенка – синего цвета, очень темные, почти фиолетовые. Глаза моей матери были василькового цвета…

Телефон на столе Бетти зазвонил. Она ответила равнодушным «алло», положила трубку и сказала:

– Кэрол Томпсон. Входите. – Она показала на дверь. – Туда.

Донна слегка хлопнула меня. Я не смотрела на Альму. Я вошла и увидела мистера Гаррисона за большим столом в большой комнате. С ним было еще двое: миссис Монтгомери, присутствовавшая на беседе в Нью-Йорке, и мужчина, который был с мистером Гаррисоном вчера, человек в очках в роговой оправе, по предположениям Донны, сотрудник ФБР. У меня мелькнула легкая догадка, что она попала в самую цель. У него были серые глаза, как я заметила, с черными ресницами.

Миссис Монтгомери спокойно проговорила:

– Добрый день, мисс Томпсон.

– Добрый день, миссис Монтгомери.

Мистер Гаррисон протянул листок бумаги.

– Мисс Томпсон.

Он имел в виду то, что он хочет, чтобы я взяла этот листок бумаги.

Я взяла его.

Он сказал:

– Это ручательство на вашу обратную поездку в Нью-Йорк. Предъявите его служащему в аэропорту у нашей стойки. Он поймет, что вас нужно посадить на первый подходящий самолет.

Я посмотрела на бумагу. Думаю, я на нее смотрела с огромным вниманием несколько секунд. Я не могла прочесть ее, потому что не могла сосредоточиться, но ее содержание было понятно из его слов. Подержав листок достаточное время, я вернула его; но он не был готов принять его, и листок опустился на стол.

Я сказала:

– Если вы не возражаете, мистер Гаррисон, я лучше не возьму его.

Он резко спросил:

– Но почему?

– Я бы предпочла заплатить сама за обратную поездку в Нью-Йорк.

– Но в этом нет необходимости… – возразил он.

– Кроме того, думаю, я бы предпочла полет на самолете компании «Пан-Америкэн», или «Нейшнл», или «Истёрн». А не «Магна интернэшнл эйрлайнз» в этот раз. До свидания, миссис Монтгомери, было очень приятно с вами познакомиться. – И я почувствовала, что должна быть любезна с мужчиной в роговых очках, хотя мы даже не были представлены друг другу. Я сказала ему: – До свидания, сэр, – но он посмотрел на меня так странно, что моя кожа внезапно покрылась мурашками, будто я дотронулась до электрического провода. Это было ужасно интересно, и я бы хотела еще немного понаблюдать за этим, но не могла.

Я направилась к двери.

Мистер Гаррисон позвал!

– Мисс Томпсон.

Я остановилась. Я не повернулась, чтобы посмотреть на него.

Он сказал:

– Мисс Томпсон, может быть, у вас есть что сказать по поводу вашего отъезда. Или по поводу вашего вчерашнего поведения?

Я медленно повернулась:

– Мистер Гаррисон, вы просите моих объяснений именно сейчас?

– Да. Если у вас есть что сказать.

Братцы, что я могла сказать?

– Вы исключили меня, – заявила я. – Вы распорядились, чтобы я убиралась из Майами на первом подходящем самолете. И вы хотите объяснений теперь? Сейчас?

– Вы и две ваши соседки по комнате покинули свой номер вчера, спустились в главный ресторан отеля «Шалеруа», одетые вызывающим образом, только так, я могу это назвать. Вы заказали ликер к еде, а затем пригласили к столу человека, у которого репутация дешевого игрока. Вы знаете наши правила. Мисс Пирс подробно ознакомила вас с ними. Вы знаете, что прежде всего мы рассчитываем на то, что наши стюардессы или студентки-стюардессы будут вести себя как леди. Ваше поведение было совершенно постыдным, и существует единственное наказание за это: немедленное исключение.

Не знаю, почему так происходит, но когда меня несправедливо обижают, я взрываюсь, но не просто яростью, а словами. Слова возникают во мне, слова, слова, слова, как тучи во время грозы, и я начинаю говорить с красноречием, которым обычно не обладаю. Это поразительно. Я становлюсь похожей на этакую девочку Уильяма Каллена Брайанта, выплескивая свое возмущение грохочущими потоками. Это так поразительно, что я едва могу поверить, что это была я.

Я сказала:

– Мистер Гаррисон, я не думаю, что вы и я живем в одной стране. Мы должны были жить в совершенно разных странах. Вы наказали меня за то, что я нарушила определенные правила. Очень хорошо. Итак, вы налагаете наказание и спрашиваете меня, хочу ли я что-либо объяснить. Я нахожу, что это слишком. Видите ли, в стране, в которой я живу…

– Мисс Томпсон, – сказал он.

– Вы позволите мне закончить, сэр?

– Только не надо остроумия.

Он просил меня об этом, Господи, и надеялся добиться этого.

Не было ничего в мире, что могло бы остановить меня.

– В стране, в которой я живу, – повторила я, – существует элементарный принцип справедливости, унаследованный от наших англосаксонских предков…

– Мисс Томпсон!

– …который ставит условием, что человек, обвиняемый в совершении преступления, будь оно маленькое или большое, считается невиновным, пока он или она не будут признаны виновными на основании веских доказательств…

Миссис Монтгомери спокойно сказала:

– Мисс Томпсон.

Если она тоже, хотела вступить в действие, что ж, окажем ей прием. Я повернулась к ней и сказала:

– Миссис Монтгомери, давайте сразу все выясним. Мы живем в Америке или нет? Является «Магна интернэшнл эйрлайнз» американской компанией или нет?

Она грустно посмотрела на меня:

– Мы не предполагали, что вы были виновны, мисс Томпсон. Доказательства слишком очевидны. На вас были вечерние платья, когда вы вошли в ресторан. Бутылка вина была принесена на ваш стол. Вы были в компании мужчины, который, как я понимаю, отъявленный игрок, некий мистер Брангуин. Вы и он позже вышли на террасу вместе. Это верно?

– Да, – подтвердила я.

– Неужели вы думаете, что наши правила деспотичны, или предназначены для подростков, или несправедливы, наконец, – продолжала она. – В ресторане присутствовало много людей, которые должны были заметить вас и ваших двух девушек-соседок по комнате. Вы можете себе представить, что они подумали о вас? Три наши студентки-стюардессы всего через несколько часов после приезда в Майами-Бич устроили пирушку в одном из дорогих ресторанов и в обществе известного игрока. Мисс Томпсон, вы думаете, что ваше поведение повысит нашу репутацию? Или вы думаете, что происшедшее предлагает альтернативу, кроме немедленного исключения?

Я встретила человека, красноречие которого вряд ли когда-нибудь мне удалось бы превзойти, и я понимала, когда оказывалась побитой.

– Вы совершенно правы, миссис Монтгомери, -сказала я и повернулась, чтобы уйти.

Мистер Гаррисон закричал!

– Томпсон! Вернитесь!

Итак, я возвращалась во второй раз. Он пристально смотрел на меня:

– Вы ничего не хотите сказать в свое оправдание? Кроме цитирования билля о правах? Вы можете объяснить ваше поведение?

– Зачем? – удивилась я.-Вы изгнали меня.

Он чуть ли не выпрыгнул из кожи:

– Вы исключены. И, честное слово, я опять исключу вас, если вы будете продолжать так себя вести. Что вы делали в ресторане?

– Мы были голодны, мистер Гаррисон, Мы не ели целый день. Мы спустились, чтобы что-нибудь съесть. Вот и все.

На какое-то мгновение он был сбит с толку, но быстро пришел в себя:

– Вам было необходимо переодеться в вечерние платья, чтобы что-нибудь съесть, а?

– Мистер Гаррисон, мы остановились в одном из самых дорогих отелей Майами-Бич. Всякая женщина, находясь здесь, естественно, переоденется к ужину. Ваши правила устанавливают, что мы обязаны быть всегда должным образом одеты. Я не знаю, может быть, вы предполагаете, что мы должны были надеть спортивные брюки и свитера, но мы сочли, как леди, что единственно приемлемой одеждой являются вечерние платья.

Он заморгал. Я продолжала, прежде чем он смог что-либо произнести:

– Более того, мы не собирались идти именно в этот ресторан – как мы могли себе позволить это на те деньги, которые нам платит авиакомпания? Но мы встретили мистера Куртене в холле, и он так нас убеждал, что мы являемся сливками американских женщин, что провел нас в «Комнату Короля-Солнца», как гостей отеля. Мы не должны были платить, ни цента за наш ужин, если не считать того, что все, мной заказанное, – это несчастный гамбургер и чашка кофе, и за это я должна была отдать пять долларов чаевых.

– Вы пили вино, не так ли?

Я сказала:

– Мистер, Гаррисон, мисс ди Лукка пила вино. Я нет. Донна Стюарт тоже не пила. Но хотите или не хотите вы признать это, вам не удастся запретить мисс ди Лукка пить вино. Это значит выступить против ее религии. Она итальянка. Она не будет использовать воду нигде кроме как в ванне.

Он посмотрел на миссис Монтгомери. Она ответила ему спокойным взглядом. Другой мужчина закурил сигарету и уставился в потолок. Я была рада: я видела, что в его серых глазах мелькнуло смущение. Мистер Гаррисон сказал:

– Похоже, у вас на все есть достаточно толковые объяснения. Давайте посмотрим, что вы скажете насчет этого парня Брангуина, этого дешевого игрока.

Я не могла отказаться пусть от малого, но сладостного реванша.

– Мистер Гаррисон, поверьте, я не стремлюсь быть смешной или что-нибудь в этом роде. Но вы в самом деле не можете называть его дешевым игроком. Он должен федеральному правительству полторы сотни тысяч долларов, а это достаточное количество денег для любого кармана.

Мистера Гаррисона это не позабавило:

– Вы и это знаете?

– Да, сэр.

– Тогда что вы делали в его компании?

И опять я взорвалась, как воздушный шар, и из меня посыпались слова. Мистер Гаррисон и миссис Монтгомери имели полное право, защищать честь и престиж «Магны интернэшнл эйрлайнз», но им никто не давал права действовать, как испанская инквизиция. Я сказала:

– Мистер Гаррисон, если бы вы договорились с ФБР об изучении каждого пассажира, прежде чем ему или ей разрешить купить билет, то этого бы не случилось. Я не выбирала место рядом с ним. Меня посадили рядом с ним. Откуда мне знать, что он пользующийся дурной славой игрок? Он не предлагал играть с ним в карты. Он не пытался заключать никакого пари. Он был просто очень приятным и внимательным, Он просто болтал о полете и о кислороде и прочее в этом роде. Когда он подошел к нашему столику вчера вечером, то вел себя как настоящий джентльмен. Миссис Монтгомери, пожалуйста, скажите мне: как следовало поступить? Должна ли я была устроить сцену и заставить его уйти?

– Но вы знали, что он был игроком? – спросила она.

– До меня дошел слух, вот и все. Разве можно осудить человека на основании слухов? Вы можете так поступить?

– Моя дорогая, у меня нет ответа на этот вопрос.

Мистер Гаррисон потирал щеки кончиками пальцев. Потом он откинулся на спинку стула, как человек в роговых очках, и уставился в потолок. Потом посмотрел на меня и проговорил:

– Вы собираетесь опять увидеться с этим мужчиной?

– Он друг мистера Куртене, сэр. Он то и дело появляется в отеле. Будет трудно избежать встреч с ним, если только мне не удастся прятаться за колоннами всякий раз, когда он приходит.

Манеры мистера Гаррисона неожиданно изменились. Он стал спокойным, дружелюбным и прямым. Внезапно он назвал меня по имени. Он сказал:

– Кэрол, в наши намерения не входит диктовать девушкам, с кем они могут встречаться и с кем – нет. Все равно, я уверен, что вы это поймете, здесь все на виду. Какими бы ни были безобидными ваши отношения с этим парнем, это обязательно вызовет сплетни. Это очень повредит нам. И если дело дойдет до выбора между вами и Брангуином и репутацией школы стюардесс, я не буду колебаться ни секунды. Уедете вы. Это просто. Вы понимаете?

– Да, сэр.

– Хорошо. А теперь, могу я надеяться, что вы не будете видеться с этим человеком?

Мне хотелось расплакаться. Это было так жестоко, так несправедливо. Я не была влюблена в мистера Брангуина, не испытывала каких-то особых чувств к нему, он просто был дружески расположен, был приятным и застенчивым, и я была готова поклясться, что он никогда не причинит никакого вреда. Почему я не должна видеться с ним? И, однако, я понимала, что все сказанное мистером Гаррисоном – правда. Сплетни, скандал, неприятности – все это более чем возможно.

Мне не с кем было посоветоваться. Глаза миссис Монтгомери смотрели куда-то в сторону, мужчина в роговых очках в своих мыслях был далеко отсюда. Я сказала, чувствуя себя, как если бы я предавала все, во что я верю:

– Я постараюсь не встречаться с мистером Брангуином.

Мистер Гаррисон сказал:

.

– Хорошо. Вы можете вернуться в класс. – Потом добавил: – Возьмите с собой мисс ди Лукка и мисс Стюарт.

– Спасибо, сэр.

– Между прочим, – сказал он, – я бы хотел, чтобы вы первая узнали. С сегодняшнего дня вступает в силу навое правило. Вечерние платья нельзя носить, повторяю, не разрешается носить, кроме как в выходные дни и в особых случаях. Вы передадите это своим соседкам по комнате?

– Да, сэр. Я передам. А как насчет вина мисс ди Лукка?

Он опустил карандаш.

– Будь я проклят. Будем считать это лекарством, о'кей. – Его глаза сузились. – Но если я увижу ее когда-нибудь идущей покачиваясь по коридору и если когда-нибудь почувствую, что от нее попахивает вином, она за это заплатит. Это понятно?

Я сказала:

– Да, сэр. – И ушла.

Я ничего не сообщила об этом Альме. Хотя сказала Донне. Около половины одиннадцатого, после того как мы прошли регистрацию и подписали несколько документов, нас провели через новый лабиринт коридоров в кафетерий на десятиминутный перерыв. К счастью, Альма сидела за другим столом. Мисс Уэбли осторожно увлекла ее в другую часть кафетерия, чтобы усадить с двумя французскими девушками из нашего класса, – мисс Уэбли питала иллюзии, что Альма и эти француженки сразу подружатся. Благодаря этому Донна и я остались одни на несколько минут за чашкой кофе и пончиками, и я вкратце рассказала ей о моем появлении перед инквизицией, выделив начало действия первого акта, сцену первую, когда мистер Гаррисон вручил мне ручательство о моем немедленном возвращении домой.

– Донна, давай не будем обманывать себя, – сказала я. – Они жутко серьезны, они вкладывают смысл в каждое слово. Или мы подчинимся требованиям, или нас выгонят.

Она сказала:

– Кэрол, сколько тебе лет?

– Двадцать два.

– Мне двадцать три, – сказала она. Она откинула волосы назад. – Я не училась в колледже, потому что должна была помогать отцу по дому. Я ведь рассказывала тебе, не так ли, что моя мать умерла семь лет назад и, пока не подвернулась эта премированная сучка Мариан, я была истинной хозяйкой дома. Отец все доверил мне. В удачные выходные дни у нас останавливалось от восьмидесяти до ста гостей, и я должна была позаботиться о надлежащем приеме. На мне был весь дом, и, самое главное, отец доверял мне хозяйство.

Я сказала:

– Это звучит потрясающе.

– Черт возьми, – сказала она, – разве мы не взрослые женщины? Почему они должны обращаться с нами, как с детьми, только что поступившими в среднюю школу? Я не гожусь для этого. Честно, Кэрол, если бы они попытались обращаться со мной, как они обращались с тобой сегодня утром, то я бы устроила им фейерверк. Я хочу эту работу, она много значит для меня, но будь я проклята, если я позволю обращаться со мной, как с маленькой сиротой. Я люблю выпить, и мне нравится, чтобы вокруг меня были мальчики, и нет такого закона, который бы говорил, что я не могу этого делать. Давай будем откровенны, Кэрол: какого черта добивается Гаррисон? Превратить нас в монашек?

– Донна, я согласна с тобой. Но посмотри на эту проблему с их точки зрения. Нас сорок человек в «Шалеруа». Они должны поддерживать определенный закон и порядок. Ты можешь себе представить сорок девушек, идущих каждая своей дорогой наслаждений. Это будет настоящий ад, дантевский «Ад» воцарится здесь. Ты понимаешь это, не так ли? Это будет сущий хаос.

Она подумала минуту над этим и сказала неохотно:

– Пожалуй, так.

– Это только на месяц, – успокоила я.

Она кисло засмеялась:

– Я не знаю, смогу ли я выдержать месяц.

Мисс Уэбли отправляла нас отрядами в различные места назначения. Очень много времени пропадало в простом скитании, в ожидании твоей очереди на собеседование, или для снятия мерок для униформы, или еще для чего-нибудь. Утро прошло достаточно тоскливо. Но после мясного рулета на ленч я поднялась наверх для медосмотра и наслаждалась каждой минутой, проведенной там, потому что врач оказалась совершенно очаровательной. Ее звали Элизабет Шварц. Это была довольно молодая женщина, с прелестным лицом и преждевременно седыми волосами; и когда она обнаружила, что мне нравится беседовать с ней, она радостно расхохоталась. Она тыкала и колола меня, она брала обычные анализы мочи и крови, она взвесила меня, измерила давление, проверила глаза, уши, нос, горло; она постоянно говорила очень дружелюбно, но как старшая, объясняя, зачем все это нужно. Например, кровь. Вы не можете регулярно летать, если у вас анемия, потому что на большой высоте ваша кровь не в состояний переносить достаточно кислорода. В самом деле, стюардессам не разрешается сдавать донорскую кровь за две недели до полета; но если стюардесса вынуждена быть донором по какому-либо срочному случаю, она должна заявить об этом в отдел медобслуживания и проверить кровь и гемоглобин, прежде чем она снова сможет полететь. Безусловно, если у вас диабет, вы выбываете, и если у вас высокое давление, вы выбываете, и вообще авиакомпания очень и очень будет сомневаться, брать ли вас, если есть некоторые показания того, что вы можете грохнуться в обморок, подавая пассажиру стакан молока.

Проведен был также и личный осмотр; но он оказался вовсе не страшным, потому что доктор Шварц производила его под простыней, и она просто исчезала на минуту из поля зрения, размахивая мигающим светом, вряд ли кто-либо догадался, что она делает. Когда все было закончено и я оделась, она сказала: