Текст книги "Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)"

– Зато сейчас вы читаете как настоящий ученый, мой господин, – сказал Беокка.

– Я стараюсь, – ответил Альфред скромно, но ему явно польстили слова священника.

– И по-латыни тоже! – продолжал Беокка. – Утред, его латынь гораздо лучше моей!

– Полагаю, так и есть. – Альфред улыбнулся ему.

– И у него такой красивый почерк, – продолжал Беокка. – Такой разборчивый, аккуратный почерк!

– И ты тоже должен стараться, юный Утред, – твердо проговорил Альфред. – Мы и впрямь предложим за тебя выкуп, с Божьей помощью. Ты послужишь моему дому и перво-наперво должен будешь научиться как следует читать и писать. Тебе это понравится!

– Да, мой господин, – ответил я. Я попытался говорить с вопросительной интонацией, но мой ответ прозвучал как простое согласие.

– Ты научишься читать, – пообещал мне Альфред, – научишься молиться, научишься быть добрым христианином, а когда подрастешь, решишь, кем хочешь стать.

– Я хочу служить вам, – солгал я, думая, что он просто бледнолицый, занудный, помешанный на религии слабак.

– Это похвально. И кем же ты намерен мне служить?

– Воином, господин, чтобы драться с датчанами.

– Если так будет угодно Господу, – отозвался он, явно разочарованный моим ответом. – Видит Господь, нам нужны воины, хотя я изо дня в день молю, чтобы датчане познали Христа, узрели свои грехи и покончили со своими злодействами. Молитва будет услышана, – истово продолжал он, – молитва, пост и послушание! И если Бог ответит на наши молитвы, Утред, нам не понадобятся воины. Зато королевству всегда нужны хорошие священники. Я сам хотел избрать эту стезю, но Господь судил иначе. Нет высшего призвания, чем служение Богу. Я могу быть принцем, но в глазах Господа остаюсь червем, тогда как Беокка – бесценный алмаз!

– Да, господин, – отозвался я, не зная, что тут еще сказать.

Беокка старался принять скромный вид.

Альфред наклонился, сунул молот Тора мне под рубаху и положил руку мне на голову.

– Благословит тебя Господь, дитя, – сказал он, – пусть лик Его сияет тебе, освободит тебя от невзгод и вернет благословенную свободу.

– Аминь, – заключил я.

Они отпустили меня, и я вернулся к Рагнару.

– Ударь меня, – попросил я.

– Что?

– Дай мне по голове.

Он поднял глаза, увидел все еще наблюдающего за мной Альфреда – и ударил сильнее, чем я ожидал. Я упал, улыбаясь.

– И зачем мне было это делать? – поинтересовался Рагнар.

– Я сказал им, ты со мной жестоко обращаешься, – пояснил я, – все время лупишь.

Я знал, что Рагнара это позабавит, так и вышло. Он дал мне еще тумака, на всякий случай.

– И чего эти болваны хотели? – спросил он.

– Они хотят выкупить меня, научить читать и писать, а потом сделать из меня священника.

– Священника? Как тот косоглазый доходяга с рыжими волосами?

– Именно.

Рагнар засмеялся.

– Может, я и соглашусь. Это будет для тебя наказанием за то, что про меня наврал!

– Пожалуйста, не надо, – взмолился я, гадая, как я вообще когда-то мог мечтать вернуться к англичанам.

Променять свободу Рагнара на суровое благочестие Альфреда – какой ужасный удел! К тому же я привык презирать англичан. Они не сражались, они молились, вместо того чтобы точить мечи, – неудивительно, что датчане захватывали их земли.

Альфред предложил за меня выкуп, но Рагнар запросил неслыханно высокую цену, хотя и не такую высокую, какую назначили Бургреду Убба и Ивар.

Мерсия была повержена. У Бургреда, несмотря на его огромное брюхо, кишка была тонка драться с датчанами, которые становились все сильнее по мере того, как его силы таяли. Может, его ввели в заблуждение щиты на стенах Снотенгахама, но он, похоже, решил, что не сможет противостоять датчанам, и сдался. Хотя не только наши силы в Снотенгахаме убедили его так поступить. Новые отряды датчан пересекли границы Нортумбрии, опустошая мерсийские земли, сжигая церкви, убивая монахов и монахинь, и сейчас конные отряды кружили вокруг армии Бургреда и регулярно нападали на его фуражиров.

И вот Бургред, устав от постоянной борьбы, обреченно согласился на все унизительные требования, а взамен ему позволили остаться королем Мерсии, но и только. Датчане оставили свои гарнизоны в его крепостях, они были вольны захватить любые мерсийские земли, войско Бургреда было обязано по первому требованию воевать на стороне датчан, а сам Бургред обязался заплатить немалую сумму серебром за привилегию сохранить трон, потеряв при этом королевство.

Увидев, что их мнения никто не спрашивает, Этельред с Альфредом через день уехали на юг с остатками своей армии, а сам союз лопнул, как бычий пузырь. Так пала Мерсия.

Сначала Нортумбрия, затем Мерсия. Всего за два года половина Англии перестала существовать, а датчане еще только начали завоевание.

* * *

Мы снова опустошали земли. Отряды датчан разъезжали по всей Мерсии, убивая всех, кто сопротивлялся, забирая то, что нравилось, оставляя гарнизоны во всех крупных крепостях и отправляя на родину гонцов за новыми кораблями. Больше кораблей, больше людей, больше семей и больше датчан, чтобы заселить огромные земли, павшие к их ногам.

Я начал думать, что мне никогда не придется сражаться за Англию, потому что, пока я вырасту, от нее ничего не останется. Поэтому я решил стать датчанином. Разумеется, это меня смущало, но я недолго об этом размышлял.

Когда мне исполнилось двенадцать, я начал учиться по-настоящему. Меня часами заставляли стоять с мечом и выставленным перед собой щитом, пока не начинали болеть руки; меня учили разным ударам, заставляли упражняться в метании копья и практиковаться убивать на свиньях. Я научился закрываться щитом, ронять его, чтобы отразить удар снизу, ударять тяжелым умбоном щита в лицо противнику, разбивая ему нос и заставляя заливаться слезами. Я научился работать веслом. Я рос, становился крепче, у меня начал ломаться голос, и я впервые получил пощечину от девушки. Я выглядел как датчанин. Посторонние по-прежнему принимали меня за сына Рагнара, потому что у меня были такие же светлые волосы, длинные, завязанные на затылке в хвост, и Рагнар радовался этим ошибкам, хотя давал понять, что я не заменю ему Рагнара-младшего или Рорика.

– Если Рорик выживет, – горько говорил он, потому что Рорик до сих пор болел, – тебе придется сражаться за свое наследство.

Поэтому я усердно учился сражаться, а в ту зиму – и убивать.

Мы вернулись в Нортумбрию. Рагнару там нравилось, хотя он мог заполучить куда лучшие земли в Мерсии. Ему нравились северные холмы, глубокие долины и темные густые леса. В эти леса, когда по утрам начали похрустывать первые заморозки, он повел меня на охоту. Человек двадцать и вдвое больше собак рыскали по лесу, пытаясь напасть на след кабана. Я остался с Рагнаром, мы оба были вооружены тяжелыми копьями.

– Кабан может тебя убить, Утред, – предупредил Рагнар, – может распороть тебя от живота до шеи, если ты неправильно ударишь копьем.

Копье, как я знал, должно попасть точно в грудь или, если повезет, в горло. Я знал, что не смогу убить кабана, но если он вдруг появится, мне придется попытаться. Крупный секач бывает вдвое тяжелее взрослого мужчины, у меня не хватило бы сил завалить такого зверя, но Рагнар хотел, чтобы я нанес хотя бы первый удар. Сам же он будет сзади и в случае опасности придет на помощь.

И вот это случилось. С тех пор я убил не одну сотню кабанов, но первого помню до сих пор: маленькие глазки, воплощенная ярость и целеустремленность, вонь, торчащая грязная щетина и глухой удар копья, входящего глубоко в грудь, – меня отшвырнуло назад, словно меня пнул восьминогий конь Одина, и тогда Рагнар тоже ударил копьем, пробив толстую шкуру. Зверь заверещал, принялся рыть копытом, охотничьи собаки завыли, а я поднялся на ноги, изо всех сил навалился на копье, стиснув зубы, – и ощутил, как жизнь кабана изошла из него по ясеневому древку.

Рагнар отдал мне клык того кабана, и я носил его на шее вместе с молотом Тора. После этого много дней я не мечтал ни о чем другом, кроме охоты, хотя мне запретили охотиться на кабана, если Рагнара не было рядом. Зато мы с Рориком, когда он чувствовал себя хорошо, ходили с луками на оленей.

В один из таких походов на холме у кромки леса рядом с болотом, на котором таял снег, меня едва не подстрелили. Мы с Рориком пробирались через подлесок, и стрела, просвистев в дюйме от меня, ударила в ближайший ясень. Я развернулся, вскинув лук, но никого не увидел. А потом мы услышали, как кто-то бежит вниз по холму меж деревьев, и помчались следом, но тот, кто стрелял, оказался быстрее нас.

– Случайность, – сказал Рагнар, когда мы рассказали ему о происшедшем. – Кто-то заметил движение, решил, что это олень, и выстрелил. Такое бывает.

Рагнар осмотрел стрелу, которую мы принесли, но на ней не было никаких опознавательных знаков. Обычная стрела: древко из граба, гусиные перья и железный наконечник.

– Случайность, – повторил Рагнар.

Зимой мы вернулись в Эофервик и несколько дней чинили суда. Я научился раскалывать дубовые бревна с помощью клина и киянки, отделяя длинные полосы светлого дерева, которыми заменяли прогнившие доски. Весной пришло еще больше кораблей, появилось еще больше мужчин, и с ними – Хальфдан, младший брат Ивара и Уббы. Он высадился на берег, кипя энергией, высокий человек с большой бородой и сердитыми глазами. Обнял Рагнара, хлопнул меня по плечу, дал щелчка Рорику, пообещал перебить всех христиан в Англии и отправился к братьям. Они втроем задумывали новый поход, чтобы очистить от сокровищ Восточную Англию, и, когда потеплело, мы были готовы.

Половине армии предстояло двигаться по суше, другой же половине, в которую входили и люди Рагнара, – морем. Я с нетерпением ждал настоящего похода. Незадолго до выступления к Рагнару явился Кьяртан, а с ним – его сын Свен: вместо выбитого глаза на злобном лице зияла багровая дыра. Кьяртан опустился перед Рагнаром на колени и склонил голову.

– Я хочу отправиться с тобой, господин, – сказал он.

Кьяртан сделал ошибку, взяв с собой Свена, потому что Рагнар, обычно великодушный, посмотрел на мальчишку с отвращением. Я назвал его мальчишкой, но на самом деле Свен был уже почти мужчиной и обещал стать очень крупным, широким в груди, высоким и могучим.

– Может, ты и мог бы пойти со мной, – ответил Рагнар бесстрастно.

– Прошу тебя, господин, – произнес Кьяртан.

Ему с трудом дались эти слова, потому что Кьяртан был гордецом, но в Эофервике не обрел богатства, не заслужил ни одного браслета, ничем не прославился.

– Но на моих судах нет места, – холодно произнес Рагнар и отвернулся.

Я заметил полный ненависти взгляд Кьяртана.

– Почему он не может пойти с кем-нибудь другим? – спросил я Равна.

– Потому что все знают, что он оскорбил Рагнара, и посадить его на весла – значит навлечь на себя гнев моего сына. – Равн передернул плечами. – Кьяртану лучше вернуться в Данию. Когда человек теряет доверие господина, он теряет все.

Но Кьяртан со своим одноглазым сыном, вместо того чтобы вернуться на родину, остались в Эофервике, а мы отправились в поход. Сначала шли по течению реки Уз, потом по Хамберу и наконец остановились на ночь. На следующее утро мы сняли с бортов щиты, подождали, пока прилив поднимет суда, и принялись грести на восток, к большому морю.

Я выходил в море в Беббанбурге, ходил с рыбаками ставить сети у Фарнских островов, но это было совсем другое дело. «Летучий змей» качался на волнах, как птица, вместо того чтобы разгребать их, как пловец. Мы вышли из реки и воспользовались северо-западным ветром, чтобы поднять большой парус. Весла вытянули из уключин, которые потом закрыли деревянными заслонками, парус забился, захлопал, поймал ветер – и повлек нас на юг.

Всего по воде двигалось восемьдесят девять кораблей – флотилия убийц с драконьими головами. Экипажи соревновались друг с другом в скорости и кричали обидные слова отставшим.

Рагнар привалился к рулевому веслу, его волосы развевались по ветру, на лице играла улыбка, широкая, как океан. Кожаные ремни скрипели, корабль иногда словно выпрыгивал из воды и несся по гребню волн, оставляя за собой веера брызг. Сначала мне было страшновато, потому что «Летучий змей» кренился под ветром, почти заваливаясь на подветренный борт, но на лицах остальных я не видел страха, поэтому тоже научился радоваться этой дикой гонке и вопил от восторга, когда нос ударялся о волны, а колючие струи зеленой воды обрушивались на палубу.

– Как я это люблю! – крикнул мне Рагнар. – Надеюсь, в Валгалле для меня найдутся корабль, море и ветер!

Берег был еле виден; низкая зеленая полоса справа по борту иногда прерывалась дюнами, но ни разу – холмами или лесом. Когда солнце село, мы повернули к берегу, и Рагнар приказал свернуть парус и вытащить из уключин весла.

Мы явились в многоводные земли, в страну болот и камыша, птичьих криков и длинноногих цапель, угревых садков и канав, мелких каналов и вытянутых озер… И я вспомнил, что отец называл жителей Восточной Англии лягушками. Мы находились на краю их владений, там, где заканчивалась Мерсия и начиналась Восточная Англия, представлявшая собой мешанину воды, грязи и отмелей.

– Это место называют Гевэском, – сказал Рагнар.

– Ты здесь бывал?

– Два года назад. Отличная земля для набега, Утред, но вода предательская. Слишком мелко.

Гевэск действительно был очень мелок, и Веланд с борта «Летучего змея» стал измерять глубину, спуская кусок железа на веревке за борт. Весла опускались, только когда Веланд говорил, что глубины достаточно, и так мы ползли в свете заходящего солнца на запад, а за нами следовали остальные корабли. Тени удлинились, красное солнце освещало разинутые пасти драконов и змей и орлиные головы на носах кораблей. Весла опускались так медленно, что успевали высохнуть в промежутке между двумя гребками. Мы долго двигались по зыбким водам, багровым от света умирающего солнца, а ночью бросили якорь и переночевали на борту.

На заре Рагнар велел нам с Рориком залезть на мачту. Рядом с нами стоял корабль Уббы, его люди тоже карабкались к раскрашенному флюгеру на верхушке мачты.

– Что видно? – крикнул нам Рагнар.

– Три всадника смотрят на нас, – ответил Рорик, указывая на юг.

– И еще видна деревня, – добавил я, махнув в ту же сторону.

Для людей на берегу мы были воплощением самых темных кошмаров. Они видели только густой лес мачт и резные головы чудовищ на носах наших кораблей. Мы были армией, явившейся на кораблях-драконах, и жители знали, что их ждет. Я увидел, как три всадника развернули коней и галопом помчались на юг.

Мы двинулись дальше. Теперь впереди по извилистой протоке шел корабль Уббы; я видел на его носу колдуна Сторри и знал, что тот бросает руны и предсказывает судьбу.

– Сегодня, – хищно сказал Рагнар, – ты узнаешь, что значит быть викингом.

Быть викингом означало быть захватчиком. Сам Рагнар уже много лет не совершал морских набегов, сделавшись завоевателем-поселенцем, но сейчас Убба привел флот грабить побережье, чтобы отвлечь армию Восточной Англии, пока его брат Ивар ведет из Мерсии свое войско.

Итак, в начале лета я узнал, что такое быть викингом.

Мы вытащили корабли на сушу в том месте, где Убба нашел полоску земли с тонким перешейком, который было легко оборонять, а когда суда очутились в безопасном месте на берегу, на перешейке соорудили вал. Затем большой отряд ушел на разведку и вернулся утром с захваченными лошадьми. Верхом на этих лошадях вглубь земли отправились новые отряды, а Рагнар повел своих людей пешком вдоль заросшего берега.

Мы дошли до деревни – я так и не узнал, как она называлась, – и сожгли ее до основания. Там никого не было. Мы сожгли загоны, церковь и пошли дальше по дороге, ведущей прочь от берега. Уже в сумерках мы увидели большую деревню и спрятались в лесу, не разводя костров, а на заре атаковали.

Помню, как мы с воплями выскочили из утреннего полумрака: призрачный кошмар – люди в коже и железных шлемах, с круглыми раскрашенными щитами, с топорами, мечами и копьями. У здешнего люда не было ни оружия, ни доспехов, возможно, они даже не знали, что на их землю пришли датчане, и явно не ждали нас. Все они погибли. Несколько храбрецов попытались защитить церковь, но Рагнар повел на них свой отряд, и они погибли на месте.

Рагнар пинком отворил двери церкви, небольшой постройки, набитой женщинами и детьми. Священник, стоя у алтаря, проклинал Рагнара на латыни, пока датчане пробирались по узкому проходу. Он все еще сыпал проклятиями, когда Рагнар вспорол ему брюхо.

В церкви мы нашли медное распятие, серебряную тарелку с зазубренными краями и несколько монет, а в домах – дюжину хороших котелков, ножницы, серпы и вертелы. Еще мы захватили коров, коз, овец, волов, восемь лошадей и шестнадцать молодых женщин. Одна женщина кричала, что никуда не пойдет без своего ребенка, и я видел, как Веланд насадил младенца на копье, а затем бросил окровавленный труп в руки матери.

Рагнар отослал женщину прочь, не потому, что пожалел, просто кого-то одного всегда оставляли, чтобы он разнес ужасную новость по округе. «Люди должны бояться датчан, – говорил Рагнар, – тогда они готовы будут сдаться».

Он дал мне горящую головню из костра и приказал:

– Подожги солому, Утред.

И я ходил от дома к дому, поджигая крыши. Подпалив церковь, я пошел к последнему дому, и тут из дверей выскочил мужчина с острогой-трезубцем и бросился на меня. Я отскочил в сторону, избежав удара скорее по случайности, чем благодаря расчету, и махнул горящей головней, целясь ему в лицо. Он присел, я отбежал назад, и тут Рагнар бросил мне копье – тяжелое боевое копье, сделанное для того, чтобы не метать, а бить. Оно воткнулось в пыль передо мной, и, поднимая копье, я понял – Рагнар разрешает мне сражаться. Он не дал бы мне погибнуть: два его лучника стояли, держа наготове оружие, но он не стал вмешиваться, когда тот человек снова бросился на меня.

Я отразил удар, отбив ржавую острогу, и шагнул назад, чтобы дать себе больше места. Мой противник был вдвое крупнее и тяжелее меня, даже больше чем вдвое. Он проклинал меня, обзывал дьявольским отродьем, червем из преисподней, а потом снова бросился в бой, и тогда я сделал то, что делал при охоте на кабана. Я шагнул влево, подождал, пока он поднимет оружие, отступил вправо и ударил.

Удар был неточным, у меня не хватило сил опрокинуть его на спину, но копье воткнулось ему в живот. Под натиском врага я отшатнулся и упал, он свалился на меня на боку, потому что из живота его торчало копье, и с полустоном-полурычанием попытался схватить меня за шею. Я вывернулся из-под него, схватил острогу и всадил ему в горло.

На земле были реки крови, во все стороны летели кровавые брызги. Человек дергался, задыхаясь, кровь пузырилась в распоротом горле, я пытался вытащить острогу, но зубцы ее застряли в глотке, поэтому я выдернул копье у него из живота и попытался прекратить его конвульсии, ударив в грудь, но наконечник только скользнул по ребрам. Он издавал ужасные звуки, а я был в панике и понятия не имел, что Рагнар и его воины просто обессилели от смеха, глядя, как я пытаюсь прикончить англичанина. В конце концов то ли у меня это получилось, то ли он сам истек кровью, но, пока он не затих, я все тыкал и резал, и в итоге у него был такой вид, будто на него напала стая волков.

Зато я получил третий браслет, а у Рагнара в дружине были и взрослые воины, у которых имелось всего по три браслета. Рорик завидовал мне, но он был младше, и отец утешал его, говоря, что его время еще придет.

– Каковы ощущения? – спросил меня Рагнар.

– Здорово! – ответил я – и, видит Бог, так оно и было.

Во время того набега я впервые увидел Бриду. Она была примерно моя ровесница – черноволосая, тоненькая, как веточка, с большими темными глазами, с душой дикой, как сокол по весне. Она была среди взятых в плен женщин, и, когда датчане начали делить пленниц, взрослая женщина вытолкнула ее вперед, словно предлагая викингам вместо себя. Брида схватила полено, развернулась и ударила женщину, крича, что та криворожая потаскуха, навозная лепешка! Женщина отшатнулась, упала в крапиву, а Брида продолжала на нее наступать. Рагнар захохотал и отвел девочку в сторону – он любил всех сильных духом. Позже он поручил мне заботиться о девчонке.

– Присмотри за ней, – велел он, – и подожги последний дом.

Так я и сделал.

И еще я понял одну вещь. Начни убивать рано, и совесть не будет мучить тебя. Начнешь убивать в детстве – и превратишься в грозного воина.

Мы забрали добычу на корабли, и в ту ночь, попивая свой эль, я считал себя датчанином. Не англичанином – уже нет. Я был датчанин, у меня было прекрасное детство, во всяком случае, с точки зрения мальчишки. Я рос среди мужчин, я был свободен, бегал, где хотел, не знал никаких законов, мне не докучали священники, мне не запрещали драться, и я редко бывал один.

Именно потому, что я редко бывал один, я и остался в живых.

* * *

С каждым новым набегом лошадей становилось все больше – значит все больше воинов могли отправляться в новые набеги, исследовать новые места, привозить все больше серебра и пленников.

Наши шпионы наблюдали за приближением армии короля Эдмунда, который правил Восточной Англией. Как и Бургред из Мерсии, он был готов безвольно нам сдаться, но все-таки ему пришлось выслать войско, чтобы сохранить королевство, поэтому мы следили за дорогами и ждали.

Брида держалась рядом со мной. Рагнар очень ее полюбил, возможно, потому, что она вела себя дерзко и единственная не плакала, попав в плен. Она была сиротой, жила в доме у тетки – той женщины, которую ударила, – и ненавидела ее. Спустя несколько дней Бриде уже гораздо больше нравилось среди датчан, чем среди своих. Она стала рабыней, которой полагалось оставаться в лагере и готовить еду, но на заре, когда мы отправлялись в набег, побежала за нами и забралась в седло позади меня. Рагнар, которого это позабавило, позволил ей ехать с отрядом.

В тот день мы отправились далеко на юг, прочь от плоских болотистых земель, в низкие, поросшие лесом холмы, среди которых лежали жирные угодья и еще более жирные монастыри.

Брида смеялась, когда Рагнар убил аббата.

Пока датчане собирали добычу, она взяла меня за руку и повела по невысокому склону к ферме, которую викинги уже очистили от всего ценного. Ферма принадлежала монастырю, и Брида знала здесь все уголки, потому что тетка часто ходила в этот монастырь молиться.

– Она хотела детей, – пояснила Брида, – но у нее была только я.

Потом указала на дом, наблюдая за моей реакцией.

По словам Бриды, ферму построили римляне, – хотя мы с ней плохо понимали, кто же такие эти римляне, знали только, что они жили в Англии, а потом ушли. Я уже повидал много римских построек в Эофервике, но те дома были полуразрушены, кое-как замазаны глиной, покрыты соломой, а этот выглядел так, словно римляне только что отсюда ушли.

Ферма поражала воображение. Каменные стены, прекрасная кладка, квадратные, тесно подогнанные кирпичи, плотно уложенная фигурная черепица крыши, за воротами – двор, по периметру – галерея с колоннами. На полу самой большой комнаты из тысяч маленьких цветных камешков была выложена удивительная картина: я разинул рот при виде рыбины, тянущей колесницу, в которой стоял бородатый человек с трезубцем… С подобным трезубцем мне пришлось иметь дело в деревне Бриды. Вокруг среди изогнутых веток резвились зайцы. На стенах были и другие картинки, но выцветшие и попорченные водой, протекающей сквозь щели в старой крыше.

– Это дом аббата, – пояснила Брида, потом провела меня в маленькую комнату с кроватью, рядом с которой в луже крови лежал слуга. – Он привел меня сюда, – продолжала она.

– Аббат?

– И велел мне снять всю одежду.

– Аббат?! – снова спросил я.

– Я убежала, – она рассказывала обо всем как о чем-то само собой разумеющемся, – и тетка меня избила, сказав, что я должна была его ублажить, тогда бы он нас наградил.

Мы прошлись по дому, и я все удивлялся, что мы больше не умеем так строить. Мы знали, как вкапывать в землю столбы, как устанавливать балки и перекрытия, как настилать на них крышу из ржаной соломы или камыша, но столбы вскоре подгнивали, солома рассыпалась в труху и дома проседали. Даже летом в наших жилищах было по-зимнему темно, круглый год мы задыхались от дыма, а зимой там еще и воняло скотиной. Этот же дом был светлым, чистым, и вряд ли корова хоть раз роняла лепешку на того человека в колеснице. От таких мыслей мне стало грустно. Как же мы докатились до дымной темноты и неужели нам никогда больше не создать ничего столь же совершенного, как этот небольшой дом?

– Римляне были христианами? – спросил я Бриду.

– Не знаю. А что?

– Ничего.

Я подумал – раз боги вознаграждают тех, кого любят, было бы неплохо узнать, какие боги любили римлян. Я надеялся, что они поклонялись Одину. Хотя, насколько мне было известно, сейчас римляне – христиане, ведь папа живет в Риме, а Беокка говорил, что папа – глава всех христиан, самый святой человек. Папу звали Николай, насколько я помнил.

Бриде было глубоко наплевать на римских богов. Она опустилась на колени, исследуя дыру в полу, которая, похоже, уходила в погреб, такой маленький, что туда было не пролезть.

– Может, там живут эльфы? – предположил я.

– Эльфы живут в лесу, – возразила она.

Решив, что у аббата могут быть спрятаны сокровища, она взяла у меня меч, чтобы расширить дыру. То был не совсем меч, скорее, очень длинный нож, но его дал мне Рагнар, и я с гордостью его носил.

– Не сломай клинок, – сказал я.

В ответ она показала мне язык и принялась выковыривать из дыры раствор. Я же вернулся во двор взглянуть на бассейн. Он был грязным и позеленевшим, но когда-то, я не сомневался, был наполнен прозрачной водой. Посреди бассейна на небольшом камушке сидела лягушка, и я снова вспомнил, как называл отец жителей Восточной Англии: жалкие лягушки.

В ворота вошел Веланд, остановился, облизнул губы и слегка улыбнулся.

– Что, потерял свой тесак, Утред?

– Нет, – ответил я.

– Меня послал Рагнар, – сказал он, – мы уезжаем.

Я кивнул, но ничего не ответил. Я знал, что Рагнар протрубит в рог, когда настанет время уезжать.

– Идем же, парень, – сказал он.

Я снова молча кивнул.

Его темные глаза скользнули по пустым окнам дома, потом он посмотрел на бассейн.

– Это лягушка, – спросил он, – или жаба?

– Лягушка.

– Во Франкии, – сказал он, – считают, что лягушек можно есть. – Он подошел к бассейну, и я сделал шаг в сторону, чтобы нас по-прежнему разделяла каменная чаша. – А ты ел лягушек, Утред?

– Нет.

– Хочешь попробовать?

– Нет.

Он сунул руку в кожаный мешок, свисающий с перевязи меча, надетой поверх порванной кольчуги. Теперь у него имелись деньги, два браслета, хорошие башмаки, железный шлем, длинный меч и кольчуга, хотя и требующая починки, но все равно гораздо лучше тех лохмотьев, в которых он впервые явился в дом Рагнара.

– Получишь монету, если поймаешь лягушку, – сказал он, подбрасывая серебряный пенни.

– Я не хочу ловить лягушку, – проговорил я угрюмо.

– А я хочу. – Он ухмыльнулся и выхватил меч – клинок просвистел по деревянным ножнам.

Потом Веланд шагнул в бассейн – вода не доходила даже до верха его башмаков. Лягушка поскакала прочь, шлепая по зеленой тине, но Веланд не смотрел на нее, он смотрел на меня, и я знал, что он хочет меня убить, но почему-то не мог двинуться.

Я был ошеломлен и в то же время не удивился. Веланд никогда не нравился мне, я никогда ему не доверял. Я понял, что его послали меня убить, но он не сумел этого сделать, потому что до сего момента я всегда был на людях. Когда же Брида увела меня от остальной дружины Рагнара, Веланд решил воспользоваться подвернувшимся случаем.

Улыбаясь мне, он дошагал до середины бассейна, подошел еще ближе, поднял меч… И тут я наконец очнулся и помчался по галерее с колоннами. В дом я бежать не хотел, там была Брида, и я понимал, что Веланд убьет и ее, если увидит. Он выскочил из бассейна и кинулся за мной. Я завернул за угол галереи, и тут он меня перехватил. Я рванулся назад, надеясь добраться до ворот, но он это понял и встал между воротами и мной. Его башмаки оставляли на римских плитках мокрые следы.

– В чем дело, Утред? – спросил он. – Лягушек боишься?

– Что тебе надо?

– Ага, растерял наглость, олдермен? – Он надвигался на меня, водя мечом из стороны в сторону. – Твой дядя шлет тебе привет и надеется, что ты будешь гнить в аду, пока он поживает в Беббанбурге.

– Так ты из… – начал я, но и так было ясно, что Веланд служит Эльфрику, поэтому я не потрудился закончить фразу, а отскочил назад.

– Наградой за твою смерть будет столько серебра, сколько весит новорожденный ребенок, – сказал Веланд. – Должно быть, ребенок уже родился, и дядя с нетерпением ждет твоей смерти. Я почти добрался до тебя той ночью под Снотенгахамом, едва не убил стрелой прошлой зимой, но ты вывернулся. Однако на сей раз все получится, и быстро. Твой дядя велел сделать это быстро, поэтому встань на колени, просто встань на колени. – Он махал мечом вправо-влево, со свистом рассекая воздух. – Я еще не дал мечу имя, – продолжал он. – Наверное, теперь буду звать его Убийцей Сирот.

Я отпрыгнул вправо, затем влево, но он был проворен, как хорек, и преградил мне путь. Я понимал, что загнан в угол, он тоже понимал это и улыбался.

– Я сделаю все быстро, – сказал он, – обещаю.

И тут Веланда ударил по шлему кусок черепицы. Он не был ранен, но от неожиданности отшатнулся и стал озираться по сторонам. Второй кусок попал ему в живот, третий – в плечо, и Брида закричала с крыши:

– Назад, через дом!

Я побежал. Меч просвистел в каком-то дюйме от меня, я подлетел к двери, промчался по колеснице, запряженной рыбиной, нырнул во вторую дверь, в третью, увидел открытое окно и выскочил в него. Брида спрыгнула с крыши, и мы с ней понеслись к недалекому лесу.

Веланд гнался за нами, но остановился, когда мы скрылись под деревьями.

Тогда он повернул на юг и ушел. Он сбежал, потому что знал, что с ним сделает Рагнар… А я, увидев Рагнара, почему-то заплакал. Почему? Не знаю, наверное, потому, что получил доказательства: Беббанбург потерян, мой милый дом занят врагом, у которого сейчас, возможно, уже родился сын.

Брида получила браслет, и Рагнар дал всем понять, что, если кто-нибудь ее тронет, он лично располосует обидчика колуном. Обратно она ехала на коне Веланда.

А на следующий день пришли враги.

* * *

Равн плыл с нами, и я снова стал его глазами, описывая, как армия Восточной Англии строится на невысоком клочке сухой земли к югу от нашего лагеря.

– Сколько знамен? – спросил он.

– Двадцать три, – ответил я, сосчитав.

– Что на них нарисовано?

– В основном кресты, – сказал я, – и какие-то святые.