Текст книги "Орел стрелка Шарпа. Золото стрелка Шарпа"

– Честное слово, сэр, мы сами не знали, что делаем. Мы ждали здесь, сэр…

– А ну заткни пасть, Мосс! – рявкнул Ибботсон, а потом повернулся к Шарпу. Рука со штыком поднялась еще выше, но лишь для того, чтобы подчеркнуть слова. – Мы проиграем войну. Любому кретину это ясно! Французских солдат здесь больше, чем Британия сможет собрать за сто лет. Посмотрите на себя! – В его голосе звучало презрение. – Вы можете победить одного генерала, потом другого, но они будут продолжать наступать! И одержат победу! А знаете почему? Потому что у них есть идея. Ее зовут свобода, и справедливость, и равенство! – Неожиданно Ибботсон смолк, глаза его сияли.

– Кто ты, Ибботсон? – спросил Шарп.

– Человек.

Шарп улыбнулся вызову, прозвучавшему в ответе. В подобных спорах не было ничего нового, стрелки частенько рассуждали на эти темы ночью, у костра, но Шарпу вдруг стало интересно, почему образованный человек вроде Ибботсона оказался в армии, да еще проповедует французские постулаты свободы.

– Ты получил образование, Ибботсон. Откуда ты родом?

Ибботсон ничего не ответил. Он продолжал смотреть на Шарпа, сжимая в руке штык. Наступила тишина. Шарп слышал, что Харпер и Петерс переминаются у него за спиной с ноги на ногу.

Мосс прочистил горло и решил поддержать Ибботсона:

– Иббс – сын священника, сэр. – Он сказал это так, будто его слова объясняли все.

Шарп продолжал разглядывать Ибботсона. Сын священника? Может быть, отец рано умер или семья была слишком большой и его в любом случае ждала нужда. Но что заставило Ибботсона пойти в солдаты? Оказаться в одном котле с пьяницами и закоренелыми преступниками – ведь именно они составляли ядро любой армии, – зачем?

Ибботсон еще раз встретился с Шарпом глазами, а потом неожиданно заплакал. Он выронил штык и спрятал лицо за согнутым локтем левой руки. Шарпу вдруг подумалось, что солдат вспомнил о маленьком садике за церковью и о матери, пекущей хлеб погожим летним днем, теперь уже давно умершей.

Капитан повернулся к Харперу:

– Они арестованы, сержант. Этих двоих придется нести на руках.

Он вышел из домика и сразу окунулся в вонючий воздух узкой улочки.

– Кирби?

– Сэр?

– Ты свободен. – Беззубый солдат тут же умчался прочь. Шарп не хотел, чтобы четырех дезертиров вывели из домика у него на глазах. – А вы заходите в хижину. – Он кивнул остальным солдатам.

Потом посмотрел на виднеющуюся между крышами домов полоску неба, где с веселыми криками носились ласточки. Смеркалось… завтра состоится казнь. А его ждет Жозефина.

– Мы готовы, сэр, – сказал Харпер, появившийся в дверях.

– Тогда пошли.

Глава тринадцатая

Шарп неожиданно проснулся, сел, инстинктивно потянулся за оружием и только после этого, сообразив, где находится, упал обратно на подушку. Он весь был покрыт потом, хотя ночь выдалась прохладной и легкий ветерок шевелил занавески по обе стороны открытого окна, в котором сияла полная луна. Жозефина сидела возле постели и наблюдала за ним, не выпуская из рук бокала с вином.

– Тебе снился сон?

– Да.

– О чем?

– О моем первом сражении. – Шарп не стал больше ничего рассказывать. Ему снилось, что он не может зарядить ружье, штык не надевается на дуло, а французы продолжают наступать, смеясь над напуганным мальчишкой, попавшим в эту пропитанную влагой долину Фландрии. Бокстел называлось то местечко, и он редко вспоминал о страшном сражении на сыром поле.

Шарп посмотрел на Жозефину:

– А что с тобой? Почему ты не спишь?

Она пожала плечами:

– Не могу. – Жозефина надела какой-то темный халат; на фоне стены Шарп видел лишь ее лицо и руку с бокалом.

– А почему ты не можешь спать?

– Я думала о том, что ты сказал.

– Все может произойти совсем не так.

– Нет. – Жозефина улыбнулась.

Где-то в городе залаяла собака, но больше до них не долетало никаких звуков. Шарп подумал о четырех дезертирах – спят они или бодрствуют и слушают голос той же собаки? Он вспомнил вчерашний вечер: как сдал пленников, вернулся в гостиницу и долго разговаривал с Жозефиной. Она мечтала добраться до Мадрида, но Шарп считал, что союзникам вряд ли удастся дойти до столицы Испании. Ему казалось, Жозефина и сама не знает, зачем ей нужен Мадрид, – для нее это был город мечты, долгожданный клад, надежда найти который уже начала меркнуть. Шарп ревновал к ее желанию попасть туда.

– Почему ты не хочешь вернуться в Лиссабон?

– Семья мужа не примет меня обратно, во всяком случае теперь.

– А… Эдуард.

– Дуарте. – Она поправила его совершенно машинально.

– Тогда отправляйся домой. – Они уже говорили об этом раньше. Шарп пытался заставить Жозефину отказаться от всех других возможностей и остаться с ним, словно и в самом деле мог ее содержать.

– Домой? Ты не понимаешь. Меня просто заставят ждать мужа, как это сделали бы и его родители. В монастыре или в темной комнате, не важно где. – В голосе Жозефины появилось отчаяние.

Она выросла в Порту – дочь купца, достаточно состоятельного, чтобы общаться с богатыми английскими семьями, которые в то время доминировали в португальской торговле. Еще ребенком Жозефина выучила английский, язык богатства и власти. Потом вышла замуж за Дуарте, который был на десять лет ее старше и занимал должность хранителя Королевского коршуна в Лиссабоне. Самая настоящая синекура, и Жозефина закружилась в бесконечном хороводе балов, ее очаровали блеск дворцов и красивая жизнь. Потом – два года назад, – когда королевская семья сбежала в Бразилию, Дуарте завел себе любовницу, а Жозефина осталась в большом доме вместе с его родителями и сестрами.

– Они хотели, чтобы я ушла в монастырь. Представляешь? Чтобы я ждала его в монастыре, как покорная жена, а он тем временем на пару с этой женщиной будет производить на свет ублюдков!

Шарп скатился с кровати и подошел к окну. Не обращая внимания на наготу, облокотился о черный подоконник и стал вглядываться в ночное небо на востоке, словно мог разглядеть отражение огней костров французской армии. Они были там, в одном дне пути, но он ничего не видел, кроме бесконечных городских крыш и дорожек лунного света на далеких холмах.

Жозефина подошла к нему сзади и провела пальцами по шрамам на спине:

– Что будет завтра?

Шарп повернулся и посмотрел на нее сверху вниз:

– Их расстреляют.

– Так быстро?

– Да.

Ей не нужно было знать о том, что иногда солдаты промахиваются и офицерам приходится подходить и добивать преступников контрольным выстрелом. Шарп притянул Жозефину к себе, вдыхая аромат ее волос. Она положила голову ему на грудь, а ее пальцы продолжали осторожно поглаживать шрамы.

– Мне страшно, – тихо проговорила она.

– Ты их боишься?

– Да.

Гиббонс и Берри были в казарме, когда он привел дезертиров. Сэр Генри тоже оказался там и принялся радостно потирать руки, довольный тем, что беглецов удалось поймать, он даже многословно поблагодарил Шарпа, словно на время забыл о своей неприязни. Военно-полевой суд являлся простой формальностью, уже через несколько минут бумаги были подготовлены и отправлены на подпись генералу. Судьба четырех дезертиров решилась.

Шарп провел в комнате с двумя лейтенантами несколько минут, они тихонько переговаривались и время от времени принимались хихикать, поглядывая на него в надежде вызвать гнев, но уж слишком неподходящим был момент.

Шарп повернул лицо Жозефины так, чтобы видеть ее глаза.

– А если бы их здесь не было, ты бы во мне нуждалась?

Она кивнула.

– Ты все еще не понимаешь. Я – замужняя женщина – осмелилась на побег!.. О, я знаю, он поступил гораздо хуже, но это не имеет никакого значения. В тот самый день, когда у меня хватило смелости покинуть дом родителей Дуарте, я осталась одна. Неужели тебе не ясно? Мне нельзя туда вернуться, мои родители никогда не простят свою дочь. Я думала, в Мадриде… – Жозефина замолчала.

– Кристиан Гиббонс обещал, что присмотрит за тобой в Мадриде?

Жозефина кивнула:

– Многие девушки туда отправились, ты же знаешь. Там так много офицеров. Но теперь… – Она снова замолчала.

Он знал, о чем она думает.

– Теперь ты встревожилась. До Мадрида не добраться, ты осталась с человеком, у которого нет денег, и думаешь о ночах, которые придется провести в полях или в маленьких домиках, кишащих вшами.

Жозефина улыбнулась, и Шарп почувствовал, как у него сжимается сердце.

– Когда-нибудь, Ричард, ты получишь чин полковника, станешь обладателем великолепного коня и кучи денег, а капитаны и лейтенанты будут трепетать при одном упоминании твоего имени.

Он рассмеялся:

– Но ты не хочешь ждать? – Шарп знал, что говорит правду, только от этой правды никому из них не становилось легче.

Жозефина была не единственной девушкой из хорошей семьи, рискнувшей всем и убежавшей за солдатами. Однако те, другие, были незамужними; они всегда могли найти защиту, быстро отпраздновав свадьбу, и тогда их семьям оставалось только сделать вид, что все в порядке. Но Жозефина? Шарп знал: ради комфорта и безопасности она быстро забудет нищего стрелка и найдет богатого человека, какого-нибудь кавалерийского офицера, который будет тратить на нее деньги и время.

Он еще крепче прижал девушку к груди, чувствуя, как ночной воздух холодит кожу.

– Я присмотрю за тобой.

– Обещаешь? – спросила она тихо.

– Да.

– Тогда я не буду бояться. – Жозефина слегка отстранилась. – Тебе холодно?

– Ну и что?

– Пойдем. – Она повела его обратно в темную комнату.

Шарп знал, что Жозефина будет принадлежать ему недолго, совсем недолго, и на душе у него стало горько.

На улице продолжала лаять собака.

Глава четырнадцатая

Батальон был построен так, что роты образовывали три стороны квадрата. На четвертой стороне вместо обычного треугольника для порки оказались два кривых тополя, растущих на берегу мелкого пруда. Берега пруда были вытоптаны кавалерией, грязь высохла и превратилась в бледно-коричневые, с зелеными прожилками комья земли. Между деревьями стоял большой полковой барабан, а на его серой натянутой поверхности лежали раскрытая Библия и молитвенник. Ветер не шевелил страниц, безжалостное солнце окатывало жаром долину и взмокших от пота людей, одетых в парадную форму и вытянувшихся по стойке смирно.

Шарп стоял перед ротой легкой пехоты на левом фланге и смотрел через головы роты гренадер на замок Оропезо. Тот возвышался над долиной, и его было видно на многие мили вокруг. Стены замка, словно исполинские каменные глыбы, поднимались над покатыми крышами городка, и Шарп лениво подумал, что, наверное, здорово было прискакать сюда на роскошном коне и в настоящих рыцарских доспехах в те далекие дни, когда замок действительно являлся серьезной преградой для наступающего войска. Современная осадная артиллерия с легкостью пробьет кажущиеся надежными стены, и камни лавиной покатятся по узким, извилистым улочкам.

Пот жег глаза, стекал по спине. Но Шарпу было на удивление хорошо – совсем неподходящее настроение для того, что вскоре должно произойти, однако, глядя на замок, Шарп думал о Жозефине, и почему-то даже в холодном свете наступившего утра ему казалось, что он заключил с ней совсем неплохую сделку. Девушка будет принадлежать ему, пока не перестанет в нем нуждаться, а взамен одарит его своей любовью и жизнерадостностью. Ну а когда договору придет конец? Хороший солдат, так считал Шарп, всегда планирует на несколько сражений вперед, однако сейчас он не знал, что станет делать, когда Жозефина его покинет.

Он бросил взгляд на Гиббонса. Тот гордо сидел на своей лошади возле роты легкой пехоты. Симмерсон восседал на коне в самом центре каре рядом с генералом, Папашей Хиллом, который в сопровождении штабных офицеров прибыл исполнить свой долг – принять участие в казни. Гиббонс смотрел прямо перед собой, его лицо ничего не выражало. Как только все это закончится, он снова окажется в безопасности, под крылышком любимого дяди. Лейтенант не сказал Шарпу ни единого слова, просто подъехал на лошади туда, где стояла рота, развернул своего скакуна и молча замер на месте. В словах не было никакой необходимости. Шарп чувствовал, как от Гиббонса исходят волны ненависти, ведь он не только получил тот чин, на который нацелился Гиббонс, но и отнял у него женщину, чем нанес еще более серьезное оскорбление. Шарп знал, что точка в их отношениях еще не поставлена.

Четырнадцать человек, совершивших разного рода мелкие проступки, вышли на середину каре и встали лицом к деревьям. В качестве наказания они должны будут расстрелять дезертиров; солдаты, словно завороженные, не могли отвести глаз от двух только что вырытых могил и грубо сколоченных гробов, поджидавших Мосса и Ибботсона. Двое других пленников умерли ночью. Шарп подозревал, что Партон, батальонный врач, помог этим несчастным отправиться к праотцам, чтобы не заставлять батальон смотреть на то, как двоих смертельно раненых солдат привяжут к деревьям, а потом выстрелами разнесут в клочья их тела.

Шарпу не раз доводилось быть свидетелем казней. В детстве он наблюдал, как повесили какого-то преступника, и помнил взволнованные вопли толпы, когда жертва дергалась и извивалась в судорогах. Он видел, как людей расстреливали из вычурных медных пушек, как их тела становились частью индийской земли, видел своих товарищей, которые умирали под пытками женщин Типу, видел, как несчастных скармливали диким зверям, сам вешал преступников у проселочных дорог, но чаще всего это были расстрелы, производимые с соблюдением военных ритуалов. Шарп считал, что ни один разумный человек не может наслаждаться подобным зрелищем, но был согласен: иначе нельзя.

Впрочем, эта казнь отличалась от всех остальных. Ибботсон и Мосс, конечно же, заслуживали смерти, они дезертировали, собирались перейти на сторону врага – наказание было совершенно справедливым. Но сражение на мосту, бесконечные порки и проклятия, которыми Симмерсон осыпал своих людей за потерю знамени, а теперь еще и эта казнь – батальон считал ее демонстрацией презрения и ненависти сэра Генри к Южному Эссекскому. Шарп еще ни разу не видел, чтобы солдат переполняло столь сильное негодование.

Вдалеке, пробираясь сквозь толпу британских и испанских зевак, появился отряд военной полиции во главе с начальником, приговоренные к смерти дезертиры и охрана. Форрест подъехал на своей лошади и встал перед Симмерсоном.

– Батальон! Примкнуть штыки!

Из ножен появились штыки, послышался звон оружия, солнечные блики заиграли на клинках. Преступники должны умереть с соблюдением всех правил. Шарп наблюдал за тем, как Гиббонс наклонился и сказал шестнадцатилетнему прапорщику Денни:

– Это первая казнь, в которой вы принимаете участие, мистер Денни?

Юноша кивнул. Он был бледен и взволнован, как и все остальные молодые солдаты батальона.

Гиббонс хихикнул:

– Отличная практика в стрельбе по мишени! Лучше не придумаешь!

– Тише! – сердито крикнул Шарп.

Гиббонс хитро улыбнулся.

– Батальон! – (Лошадь Форреста шарахнулась в сторону. Майор быстро ее успокоил.) – На плечо!

Ряды солдат ощетинились штыками. Наступила тишина.

На приговоренных были брюки и рубашки, все остальное у них отобрали; Шарп предполагал, что их как следует накачали паршивым бренди или ромом. Рядом с дезертирами шел капеллан, до Шарпа доносилось его неразборчивое бормотание, но пленники, которых подвели к деревьям, казалось, не обращали на священнослужителя ни малейшего внимания.

Драма близилась к финалу. Моссу и Ибботсону надели на глаза повязки, и солдаты, готовые привести приговор в исполнение, встали по стойке смирно. Ибботсон, сын викария, оказался ближе к Шарпу, и тот видел, как быстро-быстро шевелятся его губы. Молится? С такого расстояния Шарп не мог разобрать ни слова.

Форрест не отдавал никаких приказов. Солдатам объяснили, что они должны действовать в соответствии с определенными сигналами, и теперь они повиновались движениям сабли майора.

Неожиданно четко и громко зазвучал голос Ибботсона, отчаяние наполняло каждое его слово:

– Мы ошибались, мы потеряли свое стадо, как заблудшие овцы…

Форрест резко опустил саблю, мушкеты грохнули, тела приговоренных к смерти дезертиров дернулись, а в небо с веток деревьев сорвалась с дикими воплями стая каких-то птиц. Вперед бросились два лейтенанта, держа наготове заряженное оружие, но мушкетные пули сделали свое дело, и развороченные ими тела повисли на веревках; дым от выстрелов начал постепенно рассеиваться.

И тут по рядам батальона пробежал едва заметный ропот. Шарп повернулся к своим солдатам:

– Молчать!

Рота легкой пехоты безмолвно стояла по стойке смирно.

В воздухе пахло дымом, шум нарастал. Офицеры и сержанты выкрикивали приказы, но Южный Эссекский не намеревался сдаваться, гудение становилось все громче и настойчивее. Шарпу удалось заставить свою роту хранить молчание только силой – капитан вытащил саблю и не сводил с солдат гневного взгляда, – но он ничего не мог поделать с презрением и негодованием на лицах солдат. Эти чувства были направлены не на него, солдаты ненавидели Симмерсона, а полковник, находившийся в самом центре каре, резко дернул поводья и дико взревел, требуя тишины. Солдаты не подчинились. Сержанты принялись колотить тех, кто, по их мнению, издавал самые громкие звуки, офицеры отчаянно орали на свои роты, шум становился все сильнее, британские солдаты из других соединений, стоявшие за спиной батальона и пришедшие из города поглазеть на казнь, радостно вопили, поддерживая возмущение своих товарищей.

Постепенно стоны и ропот стихли, дым мушкетов рассеялся, солдаты молча замерли на своих местах. Папаша Хилл за все это время не пошевелился и не произнес ни слова. Теперь же он подал знак своим адъютантам, и вся компания скромно отправилась восвояси, мимо солдат, которые укладывали тела расстрелянных преступников в гробы. С совершенно непроницаемым лицом Хилл ускакал в сторону Оропезо.

Шарпу еще не доводилось встречать Папашу Хилла, но он знал – как, впрочем, и все остальные в армии, – что у него была репутация человека доброго и сочувствующего солдатам. «Интересно, – подумал Шарп, – как генерал Хилл относится к Симмерсону и его методам?» Роланд Хилл командовал шестью батальонами, но Шарп был уверен, что проблемы у него возникнут только с Южным Эссекским.

Симмерсон подъехал на своей лошади к могилам, потом быстро развернулся и поднялся в стременах. Лицо полковника было налито кровью, ярость переполняла все его существо, в наступившей тишине голос звучал резко и пронзительно:

– В шесть часов вечера построение на плацу, строевая подготовка в качестве наказания. При полной боевой выкладке! Вы мне заплатите за свою демонстрацию!

Все молчали. Симмерсон опустился в седло.

– Майор Форрест! Продолжайте!

Батальон, рота за ротой, проходил мимо раскрытых гробов, и солдатам приходилось смотреть на безжизненные тела, дожидающиеся погребения. «Вот, – говорила армия, – что случится с тобой, если ты сбежишь; мало того, имена этих людей сообщат на родину, напишут на столбах в приходах, где они родились, чтобы их семьи разделили с ними позор». Батальон молча шагал мимо.

Когда все роты покинули место казни и зеваки полюбовались на останки преступников, гробы опустили в ямы, засыпали землей, а сверху положили дерн, чтобы и намека на могилы не осталось. И никаких знаков – намеренно. Однако, когда солдаты ушли, испанцы нашли могилы и поставили на них деревянные кресты. Вовсе не затем, чтобы продемонстрировать уважение к мертвым: всего лишь мера предосторожности со стороны разумных людей. Эти мертвецы были протестантами, их похоронили в оскверненных могилах, грубо сколоченные кресты должны были удерживать не успокоившиеся души глубоко под землей. У народа Испании хватало проблем с войной; французская, испанская, а теперь еще и английская армии наводнили их страну. Крестьяне были тут бессильны, как перед партизанами, развязавшими свою маленькую войну. Но призраки язычников-англичан – совсем другое дело. Кому нужно, чтобы они пугали скот и бродили в полях по ночам?

Испанцы крепко-накрепко вбивали кресты на могилах, только после этого они могли спокойно отправляться спать.

Глава пятнадцатая

Поступило новое распоряжение Симмерсона: каждый десятый солдат будет выпорот. Шестьдесят солдат батальона, по шесть из каждой роты; капитаны должны привести тех, кто подвергнется наказанию, обнаженными по пояс, и их привяжут к треугольникам, сделанным по приказанию Симмерсона местными плотниками. Полковник объявил свою волю, а потом обвел собравшихся офицеров пылающими гневом маленькими красными глазками – кто-нибудь хочет что-то сказать?

Шарп собрался возразить. Конечно, протестовать бесполезно, но промолчать – самая настоящая трусость.

– Я считаю, что это неудачная идея, сэр.

– Капитан Шарп считает, что это неудачная идея, – ядовито проговорил полковник Симмерсон. – Капитан Шарп, джентльмены, может научить нас командовать солдатами. Почему бы вам не объясниться, капитан Шарп?

– Расстрелять двоих утром, а вечером подвергнуть порке шестьдесят – мне кажется, этим мы только сыграем на руку французам, сэр.

– Ты так считаешь? Да катись ты ко всем чертям, Шарп, вместе со своими рассуждениями! Если бы капитаны поддерживали дисциплину в батальоне так строго, как того требую я, в наказании не было бы никакой необходимости. Они будут выпороты! Включая и твоих драгоценных стрелков, Шарп! Среди шестерых представителей твоей роты должно быть трое стрелков! Никаких поблажек и любимчиков!

Что тут скажешь? Капитаны сообщили о приказе своим ротам и, следуя примеру Шарпа, приготовили соломинки, чтобы жребий решил, кто станет жертвой Симмерсона. К двум часам все было готово. Те, кому не повезло, собирались с духом, чтобы вынести предстоящее наказание, а их помрачневшие товарищи принялись приводить в порядок свое обмундирование и снаряжение, которое должно было подвергнуться придирчивой инспекции сэра Генри Симмерсона.

Шарп оставил солдат заниматься своими делами, а сам отправился в дом, где расположился штаб батальона. В воздухе ощущалось приближение грозы, в полку царило настроение, похожее на тяжелую, наэлектризованную тишину перед бурей. Шарп опасался, что, прежде чем он вернется в домик, где его ждет Жозефина, непременно произойдет что-то ужасное.

Всю вторую половину дня он потратил на заполнение ротных книг. Каждый месяц требовалось переносить записи из специального журнала в бухгалтерскую книгу, которую Симмерсон собирался через неделю проверить. Шарп нашел чернила, заточил перо и, высунув кончик языка, принялся записывать все подробности жизни роты. Он мог поручить эту работу сержанту, который вел книги, но предпочитал делать все сам, чтобы никто не обвинил сержанта в том, что тот стал любимчиком командира.

На Томаса Кресакра, рядового, была истрачена сумма, необходимая для покупки одной щетки для обуви: пять пенсов. Шарп вздохнул; эта запись таила в себе самую настоящую трагедию. Кресакр швырнул щетку в свою жену, щетка ударилась о каменную стену и раскололась. Сержант Макгивен видел, как это произошло, и сообщил в рапорте, так что теперь плюс к матримониальным проблемам Томас Кресакр лишится пяти пенсов из тех двенадцати, что получает в день.

Следующая запись в маленьком журнале, который Шарп всегда носил в кармане, относилась к сапогам Джедедии Хорелла. Шарп задумался. Хорелл утверждал, что сапоги у него украли, и Шарп был склонен ему верить. Джедедия был хорошим парнем, откуда-то из центральных графств, где раньше работал на ферме; мушкет и снаряжение всегда держал в порядке. Кроме того, Хорелл уже наказан. Целых два дня он шагал в чужих сапогах, и его ноги покрылись ссадинами и водяными мозолями. Шарп вычеркнул запись из журнала, а в бухгалтерской книге написал: «Потеряны во время боевых действий». Благодаря этой записи рядовой Хорелл сэкономил шесть шиллингов и шесть пенсов.

Затем Шарп придвинул к себе книгу учета снаряжения и принялся аккуратно переносить в нее информацию из бухгалтерской книги. Увидел запись Леннокса, который отметил, что все солдаты роты потеряли ошейники «во время боевых действий»; теперь оплата ошейников, как и сапог Хорелла, становилась заботой правительства, а не отдельного солдата.

Целый час Шарп переписывал самые разные сведения из своего журнала в бухгалтерскую книгу, а потом в книгу учета снаряжения – хоть какое-то развлечение в ежедневной рутине военной службы. Закончив, он придвинул к себе полевую книжку. Тут все было просто. Сержант Рид, который отвечал за книги, уже вычеркнул имена тех, кто погиб в Вальделаказе, и вписал новые – стрелков Шарпа и шестерых солдат, которых направили в роту легкой пехоты, когда Уэлсли сделал их резервным батальоном. Возле каждого Шарп поставил цифру – три шиллинга и шесть пенсов, столько отпускалось в неделю на питание солдат. Он знал, что это неправильно, – батальону уже и так приходилось довольствоваться половинным пайком, причем поговаривали, что дальше будет хуже. Интенданты прочесали всю долину Тежу, между британскими и французскими патрулями часто возникали столкновения из-за права войти в какую-нибудь деревеньку в поисках припрятанных продуктов. Британцы временами устраивали настоящие сражения со своими союзниками-испанцами, когда выяснялось, что те доставили армии Уэлсли только сотую часть того, что обещали, в то время как для нужд своих солдат пригоняли целые стада свиней, овец, коз и другого скота. Однако не во власти Шарпа было уменьшить сумму, которую солдаты платили за питание, даже учитывая то, что они не получали обещанного. Он только написал внизу: «Сумма в два раза превосходит стоимость доставленного продовольствия». Оставалось надеяться, что позже ему прикажут пересмотреть записи. В следующей колонке против каждой фамилии он проставил стоимость стирки солдатского белья – четыре пенса. За стирку солдат платил семнадцать шиллингов и четыре пенса в год, на питание уходило более восьми фунтов. Рядовой зарабатывал шиллинг в день, семнадцать фунтов и шестнадцать шиллингов в год, но к тому времени, когда из его жалованья вычитали деньги за питание, стирку, обмундирование, ваксу, лечение, подметки, ежегодный взнос в размере шиллинга, который шел на содержание военных госпиталей в Челси и Килмейнхэме, солдат получал три семерки: семь фунтов, семь шиллингов и семь пенсов. Однако из личного печального опыта Шарп знал, что следовало радоваться, если удавалось получить столько. Многим еще приходилось выплачивать деньги за утерянное снаряжение. Так что каждому рядовому британской армии, воюющему с французами, платили около четырех с половиной пенсов в день.

Будучи капитаном, Шарп зарабатывал десять шиллингов и шесть пенсов в день. Это казалось целым состоянием, однако более половины уходило на питание, кроме того, положение офицера требовало тратить не менее двух шиллингов и восьми пенсов на вино, деликатесы и слуг. Он платил больше за стирку, за госпитали и прекрасно знал, какой в конце концов получится результат. А Жозефина рассчитывала на его поддержку. Хоган одолжил Шарпу денег, и, если считать содержимое кожаного мешочка, этого хватит еще на две недели, а потом? Единственное, на что Шарп мог надеяться, так это найти на поле боя труп с деньгами.

Шарп закончил с книгами, захлопнул их, положил на стол перо и зевнул. Часы на городской башне пробили четыре. Тогда он снова открыл Еженедельную полевую книжку и принялся читать имена, раздумывая о том, какие из них останутся в книжке через неделю, а против каких будет написано слово «погиб». Вычеркнет ли чья-нибудь рука его собственное имя? Может быть, другой офицер бросит взгляд на страницы бухгалтерской книги и удивится, увидев запись возле имени Томаса Кресакра: «Пять пенсов за одну сапожную щетку?»

Шарп снова закрыл книги. Вопрос был чисто теоретическим. Армия не получала денег вот уже целый месяц, да и за предыдущие с солдатами и офицерами правительство расплатилось не полностью. Он передаст книги сержанту Риду, который погрузит их на ротного мула, а когда – и если – деньги прибудут, Рид возьмет все необходимые сведения из книг и заплатит солдатам причитающиеся им гроши.

В дверь кто-то постучал.

– Кто там?

– Я, сэр. – Это был голос Харпера.

– Входи.

Лицо Харпера было непроницаемым, голос нейтральным.

– Да, сержант?

– Неприятности, сэр. Серьезные. Солдаты отказываются выходить на плац.

Шарп вспомнил свои мрачные предчувствия.

– Какие солдаты?

– Весь проклятый батальон, сэр. Даже наши ребята присоединились к ним. – Патрик Харпер имел в виду стрелков.

Шарп поднялся и взял в руки свой громадный палаш.

– Кому известно?

– Полковнику, сэр. Парни послали ему письмо.

– Послали письмо? – Шарп тихо выругался. – Кто его подписал?

– Никто, сэр. – Харпер покачал головой. – Они только говорят, что не намерены сегодня маршировать на плацу, а если Симмерсон приблизится, они снесут его проклятую голову.

Шарп взял ружье. То, что происходило, имело вполне определенное название – мятеж. Порка каждого десятого легко может превратиться в казнь, и тогда каждого десятого привяжут к деревьям и расстреляют.

Он посмотрел на Харпера:

– Что сейчас происходит?

– Забаррикадировались в дровяном дворе.

– Все?

– Нет, сэр. Несколько сотен еще не ушли из фруктового сада. Ваша рота тоже там, сэр, но парни с дровяного двора пытаются переманить их на свою сторону.

Шарп кивнул. Батальон остановился в оливковой роще, которую солдаты называли фруктовым садом из-за того, что деревья росли ровными рядами. Роща располагалась за дровяным двором, окруженным стенами и имеющим всего одни ворота.

– Кто доставил письмо?

– Не знаю, сэр. Подсунули Симмерсону под дверь.

Шарп бросился на улицу. Там стояла тишина, большинство солдат воспользовались отсутствием офицеров и отправились в город – ведь впереди у них еще один день пути навстречу французам.

– В дровяном дворе много офицеров?

– Нет, сэр.

– Как насчет сержантов?

Лицо Харпера ничего не выражало. Шарп догадался, что большинство сержантов симпатизирует бунту, но, как и великан-ирландец, прекрасно знают, чем может грозить батальону отказ заняться строевой подготовкой.

– Подожди здесь.

Шарп метнулся назад в дом. В прохладных комнатах было пусто. Из кухни выглянула женщина, в руке она держала перец, но, увидев лицо Шарпа, быстро захлопнула дверь. Перескакивая сразу через две ступеньки, он взлетел вверх по лестнице и распахнул дверь комнаты, где разместились младшие офицеры роты легкой пехоты. Кроме прапорщика Денни, никого не было, а юноша крепко спал на соломенном матрасе.

– Денни!

Юноша мгновенно проснулся.

– Сэр!

– Где Ноулз?

– Не знаю, сэр. Думаю, в городе.

Шарп несколько секунд размышлял. Мальчишка не сводил с него широко раскрытых глаз. Пальцы Шарпа инстинктивно сжимались и разжимались на рукояти сабли.