Текст книги "Ватерлоо. История битвы, определившей судьбу Европы"

Каре (часто прямоугольник) имеет четыре шеренги. Первая шеренга встает на колено и не стреляет, но упирает мушкетные приклады в землю, а примкнутые штыки создают частокол из клинков, который дополняет вторая шеренга, припав к своим мушкетам с примкнутыми штыками. Две внутренние шеренги могут стрелять поверх голов тех солдат, что держат штыки. Таким образом, на пути конницы встает серьезное, зачастую непреодолимое препятствие. Нет флангов, открытых для атаки, вместо этого приходится штурмовать стальную стену, из которой летят пули. Кавалеристу требуется как минимум метр свободного пространства, и когда на пути конницы встречается среднего размера британский батальон из 500 человек, то на переднем краю атаки оказываются лишь 16–17 всадников, а против них стоит около 200 человек, половина из которых палит из мушкетов с очень близкого расстояния. Неудивительно, что кавалерии редко удается разбить каре. Впрочем, иногда удавалось. Королевский германский легион в Испании в битве при Гарсия-Эрнандесе разбил два французских каре, но для этого потребовалась жертва. Считается, что первое каре было разбито, когда умирающие лошадь и всадник влетели в ряды французов и пробили брешь, в которую затем устремились остальные кавалеристы. Оказавшись внутри каре, они смогли атаковать его шеренги с тыла. Так каре при Гарсия-Эрнандесе в панике развалилось, солдаты побежали к другому каре, чтобы встать в него и спастись. Возникла давка, смертоносные всадники влетели во второе каре на плечах у беглецов. Третье каре, завидев опасность, применило мушкетный огонь как против паникующих своих, так и против торжествующих врагов.

Поэтому кавалерия буквально молилась, чтоб повстречать пехоту, построенную в линии, это дало бы легкую победу – и при Катр-Бра молитвы были услышаны. Так и произошло с линией пехоты Веллингтона, ее поражение казалось не просто вероятным, а решенным делом. Как многим другим батальонам, 44-му и 42-му не хватало патронов. Как-то они отделались от кавалерии, но, едва конница скрылась из виду, по плотным британским каре открыла огонь артиллерия, а со ржаного поля принялись палить толпы французских застрельщиков. 42-й батальон начал день в составе 526 человек, а концу дня оставалось лишь 238. Остальные были убиты или ранены. Ввиду больших человеческих потерь батальон не мог построить каре, поэтому люди Эссекса и шотландцы соединили свои силы.

На левом фланге британцев 95-й неохотно отступал, а на правом все большее число французов штурмовали лес Боссю. К счастью, подошли новые войска, и Веллингтон смог подкрепить объединившихся пехотинцев и отправить дополнительно три батальона на удержание местности возле леса Боссю. Одним из этих батальонов был 69-й Линкольнширский, вставший в каре рядом с 42-м и 44-м, но правый фланг по идее находился под командованием Тощего Билли, 23-летнего принца Оранского, а он решил, что три новых батальона будут эффективнее в линии. И приказал батальонам перестроиться. Офицеры пытались возразить, но у Тощего Билли был свой взгляд на ситуацию, поэтому 69, 33 и 73-й вытянулись в линию.

Приказ о построении в линию пришел, когда кирасиры Келлермана еще рыскали вдоль британских позиций. Они заметили уязвимость «красных мундиров» и тут же напали. 73-й стоял достаточно близко к лесу Боссю, чтобы укрыться в густом подлеске, 33-му едва хватило времени построиться в каре, а 69-й, отрезанный от товарищей в центре поля, был застигнут кавалерией врасплох. Лейтенант Фредерик Пэттисон из 33-го описывал эти события в письме к брату:

Местность, по которой нам пришлось идти, оказалась сильно холмистой, на ней созрела рожь, которая в этой богатой и процветающей стране родится необычайно высокой. Все это мешало обзору. Мы шли ведущей ротой в полку… заметили французскую конницу, которая изготовилась к атаке. Нам тут же приказали построиться в каре… Враг, увидев наши приготовления, не стал нападать, а двинулся влево и ворвался в открытую колонну 69-го полка, стоявшего в низине и не заметившего французов.

69-й был разгромлен, королевский штандарт захвачен, лишь немногие смогли спастись в ближайшем каре. Потеря знамени считалась ужасным бесчестием. Эти флаги для некоторых имели почти мистическое значение. Уильям Миллер служил офицером 1-го Гвардейского пехотного и при Катр-Бра получил смертельное ранение. Его предсмертным желанием было в последний раз взглянуть на полковое знамя. Знамя принесли к умирающему. Очевидец писал: «Его лицо посветлело, он улыбнулся». За эти флаги люди дрались, как черти, и прапорщик Кристофер Кларк убил троих кирасиров, пытаясь спасти королевский штандарт, но получил в бою 22 раны от сабельных ударов. Он выжил и впоследствии присоединился к 42-му батальону.

33-й оказался почти в таком же трудном положении, как и 69-й. Они стояли в каре, поскольку поблизости виднелась вражеская кавалерия, но и сами также находились в прямой видимости французской артиллерийской батареи. Лейтенант Пэттисон видел, как командира его роты разорвало ядром надвое: «Мозги бедного Артура Гора разбрызгались по моему лицу и киверу». Джордж Хемингуэй был рядовым в этом батальоне. Через два месяца после этой битвы он писал своей матери:

В этот раз наш полк оказался хорошо виден врагу, и ядра сыпались на нас как град. Мы осмотрелись на местности и заметили большую колонну французской кавалерии, так называемых французских кирасиров, направлявшихся прямо к нам. Мы сразу же попытались построиться в каре, чтобы встретить конницу, но тщетно – вражеский пушечный огонь ломал наши ряды быстрее, чем мы их строили. Каждый выстрел убивал по 8–9 человек. Ядра падали среди нас, бомбы рвались на сотни частей. Если бы не лес справа от нас, метрах в трехстах, кавалерия изрубила бы нас в куски и растоптала конями.

33-й, бывший полк герцога, скрылся в лесу, и у некоторых из кирасиров нашлось достаточно легкомыслия, чтобы последовать за ними. Теперь уже красные мундиры обернулись и перебили своих преследователей, увязших в подлеске.

Для французов разгром 69-го и захват их флага оказался наивысшей точкой сражения. Они продолжали наступать на обоих флангах и давить на центр британской армии, но из Брюсселя все прибывали новые войска, и теперь у герцога было достаточно людей и артиллерии. Он решил, что подошло время для атаки, но сперва требовалось очистить от французского гарнизона каменное строение возле главной дороги. Полковник Кэмерон из 92-го батальона горел желанием захватить это здание и неоднократно спрашивал у герцога разрешения на штурм. «Повремените, Кэмерон, – отвечал герцог. – Вам будет чем заняться еще до наступления ночи». И вот Веллингтон отдал шотландцам команду. История полка сохранила рассказ шотландского солдата:

Работка вышла жаркая. Они засели в этом доме, как церковные мыши. Мы не могли достать их огнем, а они косили нас оттуда и много доброго народу положили… Однако все ж пришлось им либо вылезать, либо помирать, где сидят. Мы поперли через забор, через сад, пока хорошенько не окружили дом, так что они не могли пальнуть, чтобы не высунуться при этом. Наконец мы их оттуда вытурили и сами там засели, но французы-то бравые ребята, они опять и опять пытались отнять у нас дом, но ничего у них не вышло. Их просто побили, и они остались лежать мертвыми, удобрять садовую землю.

Фланги британской позиции усилились свежими подкреплениями, в том числе, гвардейской дивизией, которая подошла от Нивеля. На подходе к Катр-Бра они «постоянно встречали повозки, заполненные людьми из разных войск, в основном раненными самым ужасным образом. По обочинам были свалены умирающие и мертвые, очень многие из них – британцы».

Это выдержка из воспоминаний Роберта Бэтти, прапорщика 3-го батальона 1-го Гвардейского полка. Ему было 26 лет, многовато для прапорщика – низшего офицерского чина в британской армии, но Бэтти всего два года как носил униформу. Он изучал медицину в Кембридже, в колледже Киз[14]14
  Киз – сокращенное название колледжа Гонвилл-энд-Киз.


[Закрыть], однако бросил университет и уехал воевать в Испанию. Теперь он шагал в сторону леса Боссю, куда тяжелая французская колонна загнала усталых его защитников. 600 гвардейцев 1-го пехотного находились справа от британской линии и подошли уже близко к лесу, когда увидели французов.

Едва приметив их, мы остановились, построились, примкнули штыки, двинулись вперед… В этот момент наши трижды издали боевой клич и, хотя мы прошли 15 часов без еды и питья, если не считать воды, которую удавалось добыть на марше, однако обрушились на врага с атакой.

Французы пытались спастись в лесу Боссю, тогда британские гвардейцы вошли в заросли, которые, по воспоминаниям Бэтти, «были столь густы, что проделать проход стоило невероятного труда»:

Бились за каждый куст, каждый крошечный ручеек сделался оборонительным рубежом, но им было не удержать нас… Мы несли колоссальные потери, в этой отчаянной битве никто не мог одержать верх… Французская кавалерия и пехота дрались с крайней степенью отчаяния, и после почти трехчасового боя (с упорством, равного которому не бывает, и уцелеть в этой бойне можно было разве что случайно) нам посчастливилось стать полными хозяевами и дороги, и леса.

Кавалерия, о которой упоминал Бэтти, в лес не заходила – не один всадник не мог и думать пробраться сквозь чащу густого подлеска и низких ветвей. Однако гвардейцы дрались еще и пешими, западнее, в полях, где сражались и умирали Черная Стража, 44-й, 69-й и другие батальоны.

Когда же опустился вечер, подошли подкрепления герцога, а с ними – обозы с боеприпасами. Настало время переходить от обороны к наступлению, и герцог приказал уплотненной линии двигаться вперед. Французы еще некоторое время сопротивлялись, затем отступили до той самой позиции, откуда начинали утром, и Жемионкур – большая усадьба, господствовавшая над полем битвы, снова оказалась в руках союзников. Французы находились в некотором замешательстве. Анонимный французский свидетель этих событий писал:

Толпа кирасиров и раненые солдаты, которым оказывали помощь в тылу позиций, сеяли там панику. Фуражиры, санитары, обозники, прислуга, целая толпа штатских, следовавших за армией, стремительно текла, хватая всё на своем пути, через поля, вдоль дороги на Шарлеруа, которая очень быстро оказалась забита. Бегство было поголовным, во всеобщем смятении каждый несся с криками: «Враг идет!»

Паника оказалась преждевременной. Ней замешкался, его полки остались нетронуты, но они хотя бы не позволили Блюхеру получить помощь от британцев. «Уже и то хорошо, что мы не позволили англичанам прийти на помощь пруссакам», – сказал капитан Бурдон де Ватри, адъютант Жерома Бонапарта, брата Наполеона, командовавшего частью войск Нея. Де Ватри ужинал с маршалом Неем и Жеромом Бонапартом, когда вестовой доставил приказ Нею идти на помощь Наполеону. Конечно, письмо сильно опоздало, и Ней мог не подчиниться, потому что и так не удержал стратегический перекресток.

16 июня стемнело поздно. В середине лета солнце не садится до девяти вечера, а полная темнота приходит на добрых два часа позже. Этот долгий день начался так хорошо для Наполеона, и пусть он не достиг всех своих целей, но все еще был в седле. Ему почти удалось разобщить союзников, а пруссаков он снова заставил отступать. Ней атаковал слишком поздно, и у него не осталось шансов бросить людей на восток и обрушиться на прусский фланг, зато ему удалось занять Веллингтона на всю вторую половину дня. Герцог обещал прийти на помощь Блюхеру, только если на него самого не нападут, а на него напали. Так что ужинал Ней за столом, сооруженным из доски, уложенной на два бочонка, покамест французы еще находились в господствующем положении.

Веллингтон выиграл свое сражение и, по крайней мере, не позволил Франции осуществить ее планы. Он удержал перекресток, не позволил Нею броситься на восток и ударить пруссакам во фланг. Это уже немалая победа. Если бы Ней или даже д’Эрлон атаковали правый прусский фланг, тогда битва при Линьи могла бы закончиться позорным бегством армии Блюхера. Этого не случилось. Прусская армия была разбита, но сохранилась и по-прежнему составляла крупную живую силу, хотя герцог за это заплатил дорого. Погибли более 2200 британцев, 1100 ганноверцев и брауншвейгцев (в их числе и сам герцог Брауншвейгский, убитый пулей в голову) и около 1200 голландцев. Потери французов оказались немного меньше. Около 4400 убитых и раненых против 4500 у Веллингтона.

Герцог удержал перекресток против силы, большую часть дня намного превосходящей, а с наступлением ночи этот перекресток совсем потерял важность для союзников, поскольку Нивельская дорога теперь вела не к союзникам-пруссакам, а к победоносной армии Наполеона. Веллингтон еще не знал, что случилось в Линьи, но поздним вечером в пятницу получил путаное донесение о том, что пруссаки потерпели поражение. Он отправил в Линьи адъютанта с приказом узнать, что же там произошло. Тот вернулся и доложил все, что смог разглядеть в неверном свете французских бивачных костров и огней конных караулов. Стало ясно: Наполеон выпроводил пруссаков, но где, куда и в каком состоянии – Веллингтон пока не знал.

В любом случае, будь поражение полным или небольшим, не оставалось сомнений в том, что теперь будет делать император. Он использует Нивельскую дорогу, чтобы ударить во фланг герцогу. Задачи кампании выполнялись согласно императорскому плану. В конце концов, в новой коалиции против Франции главным плательщиком оказалась Британия. Выбить ее из войны – и коалиция конечно же развалится.

Все, что требовалось Наполеону, – с рассветом выйти на марш.

5. «Ага, наконец я добрался до вас, англичане!»

Суббота, 17 июня. После облачной ночи рассвет оказался не по сезону холодным. Веллингтону удалось три часа поспать в деревне Женап, чуть к северу от Катр-Бра, но в начале четвертого часа утра он уже снова был на перекрестке. «Девяносто второй, – сказал он нескольким хайлендерам, стоявшим лагерем, – я был бы вам признателен за огонек». Солдаты с готовностью развели для него костер, у которого герцог предавался размышлениям в ожидании новых докладов о судьбе прусских союзников. Он облачен был в белые лосины, полуботинки, темно-синий редингот с отворотами, белый шейный платок и свою обычную шляпу с кокардой. В бой герцог всегда одевался просто. Многие офицеры предпочитали надеть парадный мундир, хотя никто не превзошел в этом адмирала Горацио Нельсона, которого на палубе Victory легко было отличить невооруженным глазом – по золотым галунам и драгоценным украшениям. Веллингтон же неизменно носил простой мундир. Его люди знали, кто он такой, никакой мишуры не требовалось.

Тем утром солнце взошло около половины четвертого. Вскоре после восхода герцог мог заметить безутешную женщину с тремя маленькими детьми, бродившую меж солдатских костров. Она определенно привлекала внимание, поскольку Марта Дикон находилась на девятом месяце беременности. Она приехала в Катр-Бра со своими детьми накануне, скорее всего, в обозной телеге. Ее муж, Томас Дикон, служил прапорщиком 73-го, еще одного шотландского батальона. Теперь она его потеряла. Она лишь знала, что прошлым вечером во время финальной атаки он получил ранение. Он шел рядом с сержантом Томасом Моррисом, когда мушкетная пуля сразила человека, бывшего от Морриса с другой стороны. Пуля ударила человеку в лоб и убила на месте. «Кто это?» – спросил Дикон. «Сэм Шортли, – ответил Моррис и взглянул на офицера. – Вы ранены, сэр».

«Боже правый, в самом деле», – ответил Дикон. Одна рука его оказалась перебита мушкетной пулей. Он выронил шпагу и направился в тыл, чтобы найти Марту и детей, которых оставил с обозной охраной, искал их до темноты и никак не мог найти. На заре его, ослабевшего от потери крови, подобрала у обочины дороги одна из повозок, увозившая раненых обратно в Брюссель.

Марта, в одном лишь черном шелковом платье и накинутой на него легкой шали, продолжала искать Томаса. Наконец она нашла кого-то, кто поведал ей о судьбе мужа, но к этому времени никакой транспорт на север уже не шел, поэтому Марта, несмотря на поздний срок беременности, прошла с тремя детьми почти 35 километров до Брюсселя пешком. Ей пришлось выдержать столь сильный ливень, о котором герцог говорил, что даже в Индии таких не припомнит, но маленькая семья продолжала идти. Путь занял два дня, но завершился счастливо. Марта отыскала в Брюсселе Томаса, который выздоравливал, и на следующий день родила девочку, которую нарекли Ватерлоо Дикон.

Пруссаки тоже поднялись спозаранку. Маршал Блюхер, израненный и разбитый, смог несколько часов поспать на мызе Меллери, неподалеку от Линьи. Его разыскал его собственный штаб, и рано утром состоялось совещание, что же прусской армии теперь делать? Гнейзенау, не доверявший британцам, предлагал отступить на восток, до Рейна и Пруссии, но этот маневр увел бы армию Блюхера еще дальше от союза с Британией и Голландией, а Блюхеру, в отличие от Гнейзенау, нравились и та и другая, и он доверял Веллингтону. Спор вышел коротким. Как бы разумно и обстоятельно ни излагал Гнейзенау свое мнение, он уважал полководческий талант командира и уступил требованиям Блюхера. Армия отошла не на восток, а на север, к Вавру.

Это было, наверное, ключевое решение всех этих четырех дней. Союзники потеряли удобный канал связи по Нивельскому тракту, но оставались сельские дороги, соединявшие Вавр с дорогой на Брюссель. Грунтовые дороги петляли среди полей и пролесков, их пересекали ручьи и речки, однако, отправившись не на восток, а в Вавр, Блюхер сохранил возможность соединиться с армией Веллингтона. Это было смелое решение. Блюхеру должно было быть известно, что французы отправляют дополнительные силы, чтобы ускорить его отступление и пресечь любое движение в сторону Веллингтона, поэтому, двинувшись на север, к Вавру, он очень затруднил себе возможность безопасного отхода на восток. Однако не зря же его прозвали «Маршал Вперед»! Пусть Веллингтон и не пришел к нему на помощь накануне, но старый маршал не бросает своих союзников!

И пруссаки двинулись на север. Капитан Вестфальского эскадрона отмечал, что в войсках царило уныние. Начался дождь, некоторые новые седла размокли, и всадники стерли себе кожу, так что капитан приказал спешиться и вести коней в поводу. Дорога была трудной, погода – отвратительной, солдаты – несчастными, но вот у обочины дороги они повстречали маршала Блюхера, и настроение сразу изменилось:

В свои 74 года фельдмаршал излучал свежесть и приветливость. Он промыл свои раны бренди и подкрепился изрядным количеством шнапса. Вероятно, ему было очень больно держаться в седле, однако он объезжал войска, перешучивался с солдатами, подтрунивал над ними, и его жизнелюбие распространялось по колонне, словно пожар. Я только взглянул на старого героя, хотя мне бы следовало выразить ему радость по поводу того, что он спасся во вчерашнем бою.

Трудно представить себе, чтобы герцог Веллингтон «перешучивался с солдатами, подтрунивал над ними». Это не его стиль. Не единожды он останавливал солдат, приветствовавших его, потому что считал, что если сегодня тебя приветствуют, то завтра могут и освистать. Его не любили, как Блюхера, не боготворили, как Наполеона, но уважали. Он умел быть остроумным и колким. Однажды, когда война давно закончилась, несколько французских офицеров демонстративно повернулись к нему спиной. Бывшая с ними женщина принялась извиняться за такую грубость, на что герцог ответил: «Не беспокойтесь, мадам, я уже видал их спины прежде». Он приучился скрывать свои чувства, хотя открыто оплакивал погибших на поле боя. Он обладал взрывным темпераментом, который тоже научился держать под контролем. Солдаты могли наблюдать проявления характера, реже – чувств, однако хоть герцог и был с ними холоден, но им доверял, а они – ему. Вот что писал рядовой Уильям Уилер из 51-го, служивший у Веллингтона во время Пиренейской войны:

Если Англия вновь призовет на военную службу и если я сгожусь для нее, пусть «Старый Носач» будет моим командиром. О наших нуждах наверняка позаботятся, у нас не будет случая бояться врага. В двух вещах мы можем быть уверены. Во-первых, мы всегда будем обеспечены провиантом, насколько позволит обстановка. Во-вторых, мы точно зададим врагу первосортную трепку. А что еще нужно солдату?

Веллингтону понравилась бы такая похвала, но сейчас, наутро после Катр-Бра, он, вероятно, сомневался, сможет ли задать Наполеону «первосортную трепку». Он ждал новостей от Блюхера, прохаживаясь у огня, который шотландцы развели для него. Не меньше часа провел он, размышляя в одиночестве, покусывая в задумчивости прутик, срезанный с дерева. Наконец подполковник, достопочтенный сэр Александр Гордон, один из адъютантов герцога, принес Веллингтону долгожданные новости. Армия Блюхера, боеспособная, хоть и покалеченная, ушла в Вавр. На север, в Вавр, а не на восток, в Пруссию. «Старина Блюхер пошел зализывать раны, – проворчал герцог офицеру Колдстримского гвардейского полка. – Он вернулся в Вавр, за 18 миль [29 км] отсюда. Раз он вернулся, нам тоже придется отойти. Полагаю, в Англии про нас тоже скажут, что мы вылизываемся. Ничего не могу с этим поделать – раз он отошел, нам тоже придется отойти».

И вот прозвучал приказ готовиться к отступлению на позицию, которую Веллингтон присмотрел год назад, к гребню Мон-Сен-Жан, что возвышался над приметной долиной с высокой рожью. Герцог боялся, что британцы могут расценить его отступление, как признание поражения, но не беда, если французы расценят события 16 июня как самую настоящую победу. Наполеон уверил их в этом, отправив депешу в Le Moniteur Universel[15]15
  Французская газета, во времена Наполеона – официальный печатный орган правительства.


[Закрыть], описав битвы при Линьи и Катр-Бра как две очередные победы во славу империи. Публикация была встречена в Париже народным ликованием.

В этот день первым долгом британцев было спасение своих раненых, многие всю ночь пролежали там, где упали. Кавалеристы сажали раненых на своих коней, а тех, кто был слишком слаб и не мог держаться в седле, несли на одеялах. Несомненно, каких-то раненых французов спасали тоже, хотя приоритет отдавался британцам и голландцам, которых отвозили в Брюссель в повозках, – и конечно, умирающим.

Французы обращались со своими ранеными гораздо лучше, чем их враги. Или хотя бы старались обращаться лучше благодаря Доминику Жану Ларрею, главному хирургу Императорской гвардии. Ларрей пришел к выводу, что, если раненого как можно скорее лечить, результат будет куда лучше, чем если оставить его страдать. Тогда он изобрел «летучий лазарет» – легкую повозку на хороших рессорах, с поворотной передней осью, что позволяло ей маневрировать на поле боя, заваленном телами и обломками. Пол у повозки мог выкатываться назад и превращаться в операционный стол или пандус для погрузки раненого. Ларрею часто приходилось оперировать прямо на поле боя, хотя он предпочитал организовывать центральную реанимационную станцию и доставлять пострадавших туда. У британцев, наоборот, санитары выносили раненых на тыловые позиции, где их ждали врачи в пропитанных кровью фартуках, а также их пилы, ножи, зонды… Опытному хирургу – а Ларрей был очень опытным – требовалось меньше минуты, чтобы ампутировать ногу. Анестезии не было, если не считать дурманящего действия алкоголя, антисептиков не было, если не считать уксуса да терпентинного масла. Ларрей предпочитал оперировать, пока пациент еще пребывает в шоке. Он выяснил, что такие больные выздоравливают гораздо быстрее. Хотя у пациентов с ранами в брюшной полости шансов оставалось мало, независимо от того, как скоро им оказывали помощь. Большинству пострадавших британцев приходилось долго ждать, пока их начнут лечить, и многие раненные при Катр-Бра не увидели врача, пока их не довезли до самого Брюсселя, а Ларрей в это время оперировал неподалеку от поля боя. Наполеон сказал про него: «Я не знаю человека честнее и большего друга солдат, чем он».

Полдня понадобилось британцам, чтобы собрать своих раненых, а покамест Веллингтон давал армии подробные инструкции к отступлению. Пехоте следовало идти первой, но таким образом, чтобы врагу не было понятно, куда она направляется. Лейтенанта Бэзила Джексона отправили к генералу Пиктону с приказом об отступлении.

Я нашел его в крестьянском доме, неподалеку от дороги на Шерлеруа, он выслушал приказ мрачно. Ему явно не хотелось уходить с позиции, которую он вчера так храбро защищал, и это неудивительно!

Джексон не мог знать того, чего не знал никто, кроме Пиктона и его слуги. Сердитый валлийский генерал словил вчера мушкетную пулю. Пуля сломала два ребра – вполне достаточно, чтобы сделать мрачным любого, но Пиктон скрыл свое ранение, чтобы никто не настаивал на его отъезде из армии. В любом случае ему испортила настроение весть о том, что придется ехать на солдатском коне, потому что в суматохе его конюх перепугался и сбежал вместе с лошадьми.

Под началом Веллингтона при Катр-Бра находилось более 30 000 человек и 70 пушек, их следовало переместить на 13 километров, к гребню Мон-Сен-Жан. Он хотел поставить войска ближе к Катр-Бра, на низком гребне к северу от Женапа, но решил, что диспозиция на Мон-Сен-Жане удачнее для обороны. Он понимал, что в любой момент на него могут напасть. Уже происходили беспорядочные стычки, пикеты обеих армий перестреливались, и треск мушкетов и ружей ежеминутно мог перерасти в полнозвучный рев сражения. А герцогу предстояло отступать по единственной дороге, на которой должны были уместиться все повозки и пушки. Пехота могла пройти через поля по обе стороны дороги, но на ее пути вставали посевы, заборы, канавы, стены и живые изгороди. Проще говоря, отступление было сложным и опасным, но необходимым маневром, и, раз уж раненых увезли, следовало двигаться полным ходом. Первым делом шла пехота и основная часть артиллерии, конница и легкая артиллерия шли в арьергарде. Веллингтон хотел отступить тихо, будто не обращая ни на что внимания, отойти на лужок, лечь на травку, прикрыть лицо газеткой и якобы поспать. Однако ему приходилось быть очень внимательным, потому что у Катр-Бра оставалось все меньше и меньше людей, и эти оставшиеся становились весьма удобным объектом для нападения.

Вот только никто не напал.

Удивительно, но маршал Ней не сделал ничего. Его войска расположились лагерем вокруг деревни Фран, менее чем в пяти километрах к югу от перекрестка, и им не давали приказа ни нападать на уходящие к северу силы противника, ни даже произвести разведку на поле, где они так яростно дрались накануне. Были отдельные стычки между разъездами противников, но сигнала к общей атаке Ней не давал. Как раз об этом времени случайных перестрелок на заре субботы, 17 июня, рассказывал пехотинец Эдвард Костелло. Для него это был грустный момент, потому что пришлось оставлять позицию, которую они удерживали весь прошлый день. Не все женщины, сопровождавшие армию, остались в Брюсселе, многие, как, например, Марта Дикон, отправились вместе со своими мужьями. Рота Костелло отступала по тропинке к Нивельской дороге.

Отчасти дорогу защищал от вражеского огня кустарник. Вдруг один из моих сослуживцев услышал за кустами детский плач. Он заглянул за кусты и увидел худого мальчика двух или трех лет, который плакал возле мертвой матери. У той кровоточила рана в голове, простреленной, вероятно, случайной вражеской пулей. Мы подобрали сироту и отнесли в Женап, где отыскали несколько женщин от нашей дивизии, одна из них узнала малыша. Она сказала, что, похоже, это сын солдата из Первого Королевского.

Хотя пикеты обменивались выстрелами, похоже, французы считали очевидным, что Веллингтон должен отступить. Маршал Ней, вероятно, решил, что в эту субботу войскам нужно отдохнуть. С севера, собираясь затянуть все небо, сгущались тучи, британцы и голландцы уходили. К двум часам дня остались только арьергард и конная артиллерия.

Бездействие Нея непростительно. В то утро его задачей было, нападая, усложнить Веллингтону жизнь, тогда Веллингтон вынужден был бы оставить войска в Катр-Бра для отражения французских атак, и они оказались бы уязвимы для атаки со стороны Линьи. По правде говоря, положение Веллингтона было крайне шатким с юга и востока, а дорога для отступления на север была только одна. Конечно, он мог уйти в Нивель, но это отдалило бы его от прусской армии, а герцог не собирался рвать с союзниками. Так что у Нея была прямая возможность поймать герцога в ловушку, но он не сделал ничего. Когда Наполеон узнал об отступлении британцев, он публично устыдил Нея, бросив в его присутствии: On a perdu la France! – «Потеряли Францию!» Но и сам император едва ли повел себя лучше в ту субботу.

Наполеон, проспав допоздна, проснулся в общительном настроении. Он настоял на поездке по полю боя в Линьи, наслаждаясь победой, одержанной вчера, и предположил, что Веллингтон, как и Блюхер, отступает, не сделав никаких попыток преследовать ни одну из армий. Правда, направил конные разъезды на восток, чтобы выяснить, где находятся пруссаки. Всадники вернулись с известием, что солдаты Блюхера в беспорядке бегут на восток. На самом же деле рассеянные беглецы на Намюрской дороге были рейнцами, дезертировавшими из армии Блюхера. Блюхера на Намюрской дороге не было, он шел на север, в Вавр.

Затем император услышал, что Веллингтон вовсе не отступает, а все еще стоит в Катр-Бра. Эта весть его удивила. Мог ли Веллингтон в самом деле оказаться настолько глупым? Но император решил, что это шанс, и велел Нею удерживать герцога на месте, пока он приведет 69 000 человек и ударит герцогу в незащищенный левый фланг. Тем временем Наполеон отделил от своей армии четверть – 33 000 человек, – отдал их под командование маршалу Груши и приказал ему преследовать пруссаков.

Тем утром Наполеон мог выиграть войну. Солдаты Нея стояли близко к Веллингтону, остальная армия находилась в часе хода от британо-голландских войск. Если бы Наполеон атаковал на заре, Веллингтон наверняка был бы обречен. Император предпочел потратить утро впустую, а когда к полудню доехал до Катр-Бра, то увидел уходившие последние части британо-голландской армии и безмятежных солдат Нея, готовивших еду на кострах. On a perdu la France! – проворчал он Нею, но и сам император был в тот день таким же безалаберным, как и маршал. В то субботнее утро французам следовало преследовать Блюхера и без промедления атаковать Веллингтона, но они этого не сделали. Хуже того, они даже не знали, где находится прусская армия, а Веллингтону дали время спокойно отступить.

Наполеон отправил в погоню за Веллингтоном кавалерию и конную артиллерию, но тут вмешалась природа. Разверзлись хляби небесные. Темные тучи разразились громом, засверкали молнии и начался дождь. И какой дождь! Та самая буря, которая, по воспоминаниям Веллингтона, оказалась сильнее тропических ливней в Индии. Потоки воды с неба превратили поля в грязь, а с красных мундиров смыли краску прямо на белые лосины, сделав их розовыми. Однако пехота уже ушла далеко к гребню Мон-Сен-Жан. Сдерживать французскую погоню остались, словно зверь в западне, кавалерия и конная артиллерия.