Текст книги "Побег стрелка Шарпа. Ярость стрелка Шарпа"

Удостоверившись, что они уехали, Шарп присоединился к Слингсби. Горевшая у него за спиной телеграфная башня внезапно накренилась и с громким треском рухнула, разбросав во все стороны искры и пыль.

– Где лягушатники?

– В том овраге. – Слингсби указал вниз. – Уже спешились.

Развернув подзорную трубу, Шарп увидел двух прячущихся за камнями солдат в зеленой форме. Один из них, тоже вооруженный подзорной трубой, обернулся и посмотрел вверх. Шарп помахал ему рукой.

– Толку от них здесь никакого, верно?

– Возможно, французы еще собираются атаковать нас, – предположил Слингсби.

– Ну, если только им жить надоело.

Судя по всему, сюда они пожаловали, увидев на башне белый флаг, и теперь, когда флаг исчез, а башня обрушилась, не знали, что делать.

Шарп перевел трубу южнее, туда, где из долины, что лежала у дороги за рекой, все еще поднимался дым. Британский арьергард держался, но без поддержки, и Шарп знал, что они вот-вот отступят, потому что на соседние поля уже легли тяжелые тени наступающих колонн главной французской армии. Перед L’armee de Portugal, как называли ее сами французы, стояла задача: отогнать британцев к Лиссабону, а потом сбросить в море, чтобы еще одна европейская страна встала под трехцветное знамя. Впрочем, в данном случае неприятеля ждал сюрприз: выжженная территория, голод и затем оборонительные линии Торрес-Ведрас.

– Что-нибудь видите? – Слингсби подошел ближе, явно горя желанием посмотреть в подзорную трубу.

– Пили ром? – спросил Шарп, снова ловя в воздухе знакомый запах.

Слингсби сначала задергался, потом решил оскорбиться.

– Протираю лицо, – грубовато ответил он, похлопывая себя по щекам. – От мух…

– От чего?

– Да от мух. На островах все так делают.

– Черт знает что. – Шарп сложил трубу и опустил в карман. – Французы там. – Он вытянул руку в направлении на юго-восток. – Тысячи чертовых лягушатников.

Оставив лейтенанта наблюдать за далекой армией, он вернулся к солдатам, которые, вытянувшись цепью, передавали из церкви мешки с мукой и высыпали содержимое на склоне. Издалека могло показаться, что люди стоят по щиколотку в снегу. Мучная пыль плыла в воздухе, словно пороховой дым, мягко ложилась на землю, собиралась холмиками, а между тем из двери вытаскивали все новые и новые мешки. Шарп уже прикинул, что работа займет около двух часов. Поставив в цепь дополнительно десять стрелков, он отправил еще десяток красномундирников для усиления пикета Слингсби. Не хватало только, чтобы красномундирники начали жаловаться, что вся тяжелая работа падает на них, тогда как стрелкам достаются обязанности полегче. Шарп и сам встал в цепь. Прогоревшие уголья от рухнувшей башни выделялись на белом поле черными пятнами.

Они рассыпали последние мешки, когда подошел Слингсби.

– Драгуны ушли, – доложил он. – Наверное, увидели нас и ретировались.

– Хорошо. – Шарп изо всех сил старался не сорваться на грубость, а потому отошел к сержанту Харперу, который наблюдал за удаляющимися французами. – Ну что, Патрик, не хотят они с нами связываться, а?

– Да, соображают получше, чем тот идиот с переломанным носом. Задали вы ему, а?

– Ублюдок… хотел меня купить.

– Купить? Ох, что за мерзкий мир, – пожаловался Харпер. – А вот я всегда хотел продаться, да никто не предлагает. – Он закинул на плечо семистволку. – Так что они тут делали?

– Ничего хорошего. – Шарп отряхнулся, вытер руки и лишь затем надел мундир, уже перепачканный мукой. – Наш приятель мистер Феррагус намеревался продать муку лягушатникам, а тот чертов майор был с ним заодно.

– Это они вам так сказали?

– Они мне, конечно, ничего не сказали, но подумай сам, что еще они могли здесь делать? Даже повесили белый флаг, подавая знак, что все в порядке. Если бы не мы, эти мерзавцы сбыли бы лягушатникам всю муку и неплохо погрели руки.

– Святые угодники, – проворчал Харпер, качая головой. – Жаль только, что драгуны не пожелали поразвлечься.

– Жаль? Да ради чего ж драться? – удивился Шарп.

– Ну, вы могли бы раздобыть себе лошадь.

– И на кой дьявол мне лошадь?

– Не знаю, а вот только у мистера Слингсби лошадь скоро будет. Сам мне сказал. Говорит, будто коня ему полковник обещал.

– Меня их дела не касаются, – отмахнулся Шарп, но мысль о том, что у Слингсби будет лошадь, уже засела занозой. Лошадь – хотел бы того Шарп или нет – в немалой степени символ положения. Вот же чертов Слингсби, думал он, с тоской всматриваясь в далекие холмы, над которыми повисло опускающееся солнце. – Ладно, пора домой.

– Есть, сэр, – отозвался Харпер.

Сержант прекрасно понимал, отчего мистер Шарп в таком скверном настроении, но сказать этого не мог. Офицеры, они ведь вроде как братья по оружию, а не кровные враги.

В обратный путь выступили уже на закате. За спиной остался белый курящийся холм. Впереди – армия, а за ней французы.

Которые вернулись в Португалию.

Мисс Сара Фрай, которой никогда не нравилась ее фамилия, постучала по столу.

– По-английски. Говорите по-английски, – потребовала она.

Томаш и Мария, соответственно восьми и семи лет, пусть и не выразили радости по этому случаю, все же послушно перешли с родного португальского на английский.

– «У Роберта есть обруч, – прочитал Томаш. – Обруч – красный».

– Когда придут французы? – спросила Мария.

– Французы не придут, – отрезала Сара, – потому что их остановит лорд Веллингтон. Какого цвета обруч, Мария?

– Rouge, – ответила по-французски Мария. – Если французы не придут, то зачем же мы грузим вещи на подводы?

– Мы говорим на французском по вторникам и четвергам, – напомнила Сара, – а сегодня у нас что?

– Среда, – ответил Томаш.

– Продолжай, – сказала Сара, выглядывая из окна во двор, где слуги грузили на подводы мебель.

Французы приближались, и всем было приказано покинуть Коимбру и отправиться на юг, в сторону Лиссабона. Некоторые утверждали, что разговоры о продвижении французов всего лишь слухи, и отказывались уезжать, другие уже уехали. Сара не знала, чему верить, но с удивлением обнаружила, что в глубине души радуется переменам. Третий месяц работала она гувернанткой в доме Феррейры и теперь рассчитывала, что французское вторжение даст предлог отказаться от места, согласие занять которое было ошибкой с ее стороны. Раздумывая о неясном будущем, молодая женщина опомнилась только тогда, когда захихикала Мария. Томаш прочитал, что осел синий, что было уж совершенной чушью, а мисс Сара Фрай не собиралась мириться с такими вольностями. Она призвала озорника к порядку, постучав его по макушке костяшками пальцев:

– Так какого цвета осел?

– Коричневый, – ответил Томаш.

– Коричневый, – согласилась Сара и легонько тюкнула его еще разок. – А ты какой?

– Тупой, – отозвался мальчишка и шепотом добавил: – Cadela.

Слово было ругательное, означало «дрянь», и Томаш произнес его достаточно громко, чтобы заработать наказание построже.

– Не люблю, когда ругаются, – сердито сказала Сара. – И не потерплю грубости. А если не будешь вести себя вежливо, попрошу, чтобы твой отец сам тебя наказал.

Предупреждение подействовало, дети моментально притихли, и в классе воцарилась гнетущая, унылая атмосфера. Томаш кое-как добрался до следующей страницы. Детей в португальских семьях учили английскому и французскому, полагая, что, когда они вырастут, этого будет достаточно, чтобы считаться аристократией. Сару удивляло, что они не занимаются испанским, но, когда она однажды предложила майору включить в программу и этот язык, он едва не взорвался от возмущения. Испанцы, заявил Феррейра, отродье козлов и обезьян, и его дети никогда не осквернят себя мерзкой речью дикарей. Вот почему Томаш и Мария учили только английский и французский, а их гувернанткой была двадцатидвухлетняя англичанка, голубоглазая и светловолосая, которую в настоящее время сильно беспокоило ее будущее.

Отец ее умер, когда дочери исполнилось десять, мать отошла в мир иной год спустя, и Сара росла в доме дяди, который неохотно оплачивал ее учебу, но отказал в каком-либо приданом по достижении племянницей восемнадцати лет. Не имея возможности выйти на брачный рынок, она поступила воспитательницей в семью английского дипломата, отправлявшегося в Лиссабон. Там Сара и познакомилась с женой майора Феррейры, предложившей удвоить плату, если она согласится заняться ее двумя детьми.

– Я хочу, чтобы вы вышколили их, – сказала Беатрис Феррейра.

Так Сара и оказалась в Коимбре.

Томаш и Мария читали по очереди; в гостиной тяжело тикали часы.

– «Конь ворной», – прочитала Мария.

– Вороной, – поправила девочку Сара.

– А что такое «вороной»?

– «Вороной» значит «черный».

– Тогда почему нельзя сказать, что он черный?

– Потому что он вороной. Читай дальше.

– А почему мы не уезжаем? – спросила Мария.

– Об этом вам лучше спросить у отца, – ответила Сара.

Вообще-то, она и сама бы хотела это знать. Судьба Коимбры была предопределена – город достанется французам, – но власти утверждали, что враг не найдет здесь ничего, кроме пустых зданий. Склады, кладовки, лавки – захватчики нигде не найдут ни крошки, их ожидает голод. При всем том, когда Сара выходила с детьми на прогулку, она видела в складах у пристани горы британской провизии. Некоторые богатые семьи покинули город, забрав с собой все, что можно было увезти, но майор Феррейра, похоже, решил подождать до последнего момента. Лучшую мебель, правда, приготовили к отправке, однако сделать последний шаг он не спешил. Перед тем как майор отбыл на север, в войска, Сара сама спросила, почему он не отсылает семью в Лиссабон, но Феррейра лишь посмотрел на нее, явно застигнутый вопросом врасплох, а потом сказал, что ей не о чем беспокоиться.

А она беспокоилась. И одной из причин беспокойства был сам майор Феррейра. Платил он щедро, но к высшему кругу португальского общества не принадлежал. В его роду не было аристократов, предки майора не носили звучных титулов и не владели обширными земельными угодьями. Его отец был простым учителем, получившим нежданное наследство после смерти далекого родственника, и это наследство дало майору возможность жить хорошо, с достатком, но не роскошно. Гувернантку судили не по тому, как она справляется с вверенными ее заботам детьми, а по положению семьи, в которой она работала. Майор Феррейра не имел ни привилегий аристократии, ни дара большого интеллекта, что особенно ценилось в университетском городе. А этот его брат! Матушка Сары – упокой Господь ее душу! – охарактеризовала бы его одним словом: «деревенщина». В семье Феррагус считался черной овцой, блудным сыном, сбежавшим из отчего дома и вернувшимся богатым, но не для того, чтобы успокоиться и осесть, а чтобы терроризировать город, подобно волку, поселившемуся в загоне для коз. Сара боялась Феррагуса, как, впрочем, и все, за исключением майора Феррейры. В городе на Феррагуса посматривали искоса, называли плохим, бесчестным человеком и даже преступником. Разумеется, такое отношение переносилось и на майора, а следовательно, и на гувернантку.

И все-таки уйти из семьи Сара не могла. Как уйти, если нет денег, чтобы оплатить проезд до Англии? И даже если она доберется туда, то как получит новую работу без рекомендаций от прежнего хозяина? Ситуация трудная, но мисс Сара Фрай была не робкого десятка, и ее не пугали ни отсутствие денег и рекомендаций, ни французское вторжение. Она знала, что выберется. Жизнь дана человеку не для страданий. Жизнь – поле для битвы.

– «Лиса – рыжая», – прочитала Мария.

В гостиной тикали часы.

Шарп не понимал эту войну. Отступая на запад, в центральные районы Португалии, полк Южного Эссекса выполнял сейчас роль армейского арьергарда, хотя за ними тащились еще два кавалерийских полка и часть конной артиллерии, в задачу которых входило отражение наскоков передовых подразделений кавалерии противника. Большой активности французы не проявляли, так что полк вполне успевал уничтожать обнаруженные запасы провизии, будь то урожай в поле или скот на лугу. Ничего не оставлять врагу, снова и снова напоминало начальство. И вроде бы все уже должны были быть за оборонительными рубежами Торрес-Ведрас, но при этом в каждой деревне солдаты находили что-то припрятанное: коз в сарае или бочку с оливковым маслом. Животных убивали штыками, трупы сжигали в наскоро выкопанной траншее, масло выливали на землю. Французские армии всегда славились тем, что брали необходимое у местных, не стесняясь прибирать к рукам то, что плохо лежит, вот почему теперь отступающие выметали все до последней крошки.

Пока никаких признаков того, что враг наступает на пятки, заметно не было. Не палили пушки, не звенели, сталкиваясь в короткой схватке, клинки, не скакали раненые кавалеристы. Посматривая то и дело на восток, Шарп замечал иногда проплывающее в небе серое пятно пыли, поднятое солдатскими сапогами, но то могло быть и полуденное марево. Утром он услышал взрыв – звук донесся спереди, из долины, где британские саперы взорвали мост. Солдаты ворчали – им предстояло переходить реку вброд, но точно так же они ворчали бы, если б мост остался, потому что тогда у них не было бы возможности запастись водой.

Командир первого полка полковник Уильям Лоуфорд провел большую часть дня в арьергарде колонны, разъезжая туда-сюда на недавно купленном вороном мерине, которым он очень гордился.

– Отдал Порцию Слингсби, – сообщил полковник Шарпу.

Теперь, глядя на важно гарцующего лейтенанта, посторонний мог подумать, что это он командует ротой. Лоуфорд, должно быть, тоже понимал это, поскольку уже несколько раз высказался в том смысле, что офицеру не подобает ходить пешком.

– Солдаты, Шарп, смотрят на коня и проникаются уважением. Почему бы и вам не купить кобылку? Вы ведь можете себе это позволить?

Что он мог себе позволить, а чего не мог, тем Шарп делиться с полковником не собирался:

– Предпочитаю, сэр, чтобы солдаты смотрели на меня, а не на коня.

– Ну, вы же понимаете, что я имею в виду. – Грубоватый тон капитана нисколько не задел Лоуфорда. – Если хотите, могу порасспрашивать и найти вам что-нибудь подходящее. Майор Пирсон из пушкарей вроде бы собирался продавать одного из своих меринов. Думаю, я смог бы договориться с ним о приемлемой цене.

Шарп промолчал. Он не питал большой симпатии к лошадям, однако его задевало, что какой-то Слингсби, едва появившись в полку, уже раскатывает верхом. Лоуфорд подождал ответа, но, поскольку никакого ответа не последовало, пришпорил коня и проехал на несколько футов вперед.

– Так что думаете, Шарп? – повторил он уже с ноткой нетерпения.

– Думаю? О чем, сэр?

– О Молнии! Это у него кличка такая. Молния. – Полковник потрепал коня по шее. – Хорош, а?

Шарп молча посмотрел на мерина.

– Ну же! – воскликнул Лоуфорд. – Скажите что-нибудь! Разве вы не видите его достоинств?

– У него четыре ноги, – неохотно проворчал Шарп.

– И это все? – Полковник укоризненно покачал головой. – Ох, Шарп. – Он повернулся к Харперу. – А вы что скажете, сержант?

– Он великолепен, сэр, – не кривя душой, ответил ирландец. – Просто великолепен. Случаем, не ирландец?

– Точно! – обрадованно воскликнул Лоуфорд. – Так и есть, ирландец! Из графства Мит. Вижу, сержант, в лошадях вы разбираетесь. – Он ласково погладил коня по ушам. – А как препятствия проходит! Вот бы дома его проверить. – Полковник наклонился к Шарпу и доверительно прошептал: – Должен признаться, обошелся недешево.

– Не сомневаюсь, сэр. Вы передали мое донесение насчет телеграфной станции?

– Да, передал, только в штабе сейчас неразбериха, все заняты, так что, боюсь, из-за нескольких фунтов муки никто беспокоиться не станет. Но вы все правильно сделали.

– Я не о муке думал, сэр, а о майоре Феррейре.

– Не сомневаюсь, что всему есть какое-то объяснение. – Лоуфорд махнул рукой, показывая, что дело не стоит и выеденного яйца, и поскакал вперед.

Шарп проводил его хмурым взглядом. Ему нравился Лоуфорд, которого он знал много лет, еще с Индии, и считал человеком умным, доброжелательным, с единственным, пожалуй, недостатком, заключавшимся в стремлении избегать неприятностей. Не в бою, нет – полковник никогда не уклонялся от стычки с французами, – ему претили разборки среди своих. Будучи по натуре дипломатом, Лоуфорд всегда старался сгладить углы, найти устраивающее всех решение, что проявилось и в данном конкретном случае. Шарпа удивило, что Лоуфорд не выдвинул против португальца никаких обвинений. Полковник жил в мире, где на тявкающего пса не обращали внимания, предпочитая считать, что он спит.

Выкинув из головы недавнюю стычку с Феррейрой, Шарп зашагал дальше, деля мысли между ротой, с одной стороны, и Терезой и Жозефиной – с другой. Он все еще размышлял о них, когда промчавшийся в противоположном направлении всадник развернулся вдруг и подъехал ближе:

– Опять неприятности, Ричард?

Шарп вздрогнул и, подняв голову, увидел беззаботно улыбающегося и явно далекого от тяжких дум майора Хогана.

– Неприятности, сэр? У меня?

– Что-то вы не в духе. Встали не с той ноги?

– Мне обещали месяц отпуска, сэр. Месяц, черт возьми! А дали всего неделю.

– Уверен, вы провели ее с толком.

Хоган был ирландцем и служил в саперах, но, будучи человеком редкой проницательности и наблюдательности, привлек внимание Веллингтона и теперь занимался тем, что собирал всевозможные сведения о противнике. Он отыскивал зерно истины в слухах, которые разносили торговцы, дезертиры и болтуны, проверял сообщения, присланные партизанами, нападавшими на французов по обе стороны от испано-португальской границы, расшифровывал донесения, изъятые у вражеских гонцов и нередко залитые кровью. А еще Хоган был хорошим другом Шарпа.

– Вчера вечером в штаб приходил один джентльмен. – Майор нахмурился, глядя на стрелка сверху вниз. – Подал на вас официальную жалобу. Хотел попасть к самому Веллингтону, но у того и поважнее дел хватает, так что заниматься им пришлось мне. К счастью для вас.

– Джентльмен?

– Называю его так, чтобы не употреблять слово покрепче. Феррагус.

– А, этот ублюдок.

– В чем его, пожалуй, нельзя обвинить, так это в незаконнорожденности.

– И что он сказал?

– Что вы его избили.

– Ну, тогда не соврал.

– Господи, Ричард! – Хоган прищурился. – Вы, кажется, совсем не пострадали. И что, действительно избили?

– Так, приложился, – пожал плечами Шарп. – Он рассказал вам из-за чего?

– Не совсем, но я понял. Этот Феррагус, он и впрямь собирался продать муку французам?

– Около двух тонн. И с ним был португальский офицер.

– Его брат, – уточнил Хоган. – Майор Феррейра.

– Брат?!

– Не похожи, верно? Тем не менее они братья. Педро Феррейра – примерный сын. Ходил в школу. Вступил в армию. Женился на приличной женщине. Уважаемый в городе человек. А братец сбежал из дома и пошел по кривой дорожке. Феррагус – это кличка. Так вроде бы звали легендарного португальского великана, шкуру которого не брал даже меч. Полезное качество. И все же его брат показался куда полезнее. Майор Феррейра делает для португальцев то, что я делаю для Веллингтона, только он, смею полагать, не столь ловок. Но у него есть друзья во французском штабе.

– Друзья? – недоверчиво переспросил Шарп.

– На сторону французов перешло немало португальцев, – объяснил Хоган. – Главным образом идеалисты, считающие, что сражаются за свободу, справедливость, братство и прочую чушь. Феррейра поддерживает с ними связь, что крайне выгодно нам. Что же касается Феррагуса… – Майор поднял голову, наблюдая за кружащим высоко над холмами ястребом. – Этот верзила, Ричард, изрядный мерзавец. Хуже просто не бывает. Знаете, где он выучил английский?

– Откуда мне знать?

– Сбежав из дома, записался матросом на корабль, – пропустив мимо ушей грубоватую реплику Шарпа, продолжал Хоган, – и попал в какую-то передрягу, после чего оказался в королевском флоте. Выучил английский в не самом приличном его варианте, заработал репутацию жестокого кулачного бойца и дезертировал где-то в Вест-Индии. Потом, наверное, попал на невольничий корабль и поднялся из низов. Сейчас называет себя купцом, но я сильно сомневаюсь, что он торгует чем-то разрешенным.

– Рабами?

– Уже нет, но именно на этом и заработал состояние. Перевозил бедолаг с гвинейского побережья в Бразилию. Теперь живет в Коимбре и продолжает как-то делать деньги. Впечатляющий тип, как вам кажется? И не без достоинств.

– Как это?

– Феррейра утверждает, что у его брата связи по всей Португалии и в Западной Испании, что весьма похоже на правду.

– То есть вы его отпустили? Даже не предъявив обвинения в измене.

– В сущности, да, – бесстрастно согласился Хоган. – Две тонны муки – мелочь в общем стратегическом раскладе, а майор Феррейра убедил меня, что его брат на нашей стороне. Короче, я извинился перед нашим великаном, сказал, что вы неотесанный грубиян, заверил, что вам объявят выговор – это, считайте, уже сделано, – и пообещал, что он никогда больше вас не увидит. – Майор сверкнул зубами в улыбке. – Так что дело закрыто.

– Получается, я исполнил долг и оказался в дерьме.

– Что ж, вы, по крайней мере, постигли смысл службы, – беззаботно кивнул Хоган. – Кстати, маршал Массена составил вам компанию.

– Вот как? – удивился Шарп. – А я-то думал, что он наступает, а мы отступаем.

Хоган рассмеялся:

– Перед ним было три дороги, две вполне приличные и одна совершенно разбитая. Так вот Массена умудрился выбрать ту самую, плохую. – (Дорога и впрямь оставляла желать лучшего – две наезженные колеи по обе стороны разделяющей их полоски травы, усеянные камнями, на которых легко ломалось колесо подводы.) – И эта самая дорога ведет прямиком в местечко под названием Буссако.

– Я должен был о нем слышать?

– Весьма неприятное место для того, кто пожелает его атаковать. Наш Пэр собирает там силы в надежде дать мсье Массена по носу. Так что, Ричард, нас ждут большие дела.

Хоган поднял руку, тронул стремена и поскакал вперед, кивнув на ходу ехавшему навстречу майору Форресту.

– В следующей деревне, Ричард, две печи, – сказал Форрест, – и полковник хочет, чтобы ваши парни занялись ими.

Печи представляли собой каменные громадины, в которых местные жители пекли хлеб. Вооружившись топорами, солдаты разнесли их на кусочки и продолжили марш.

Их целью было местечко под названием Буссако.