Текст книги "Побег стрелка Шарпа. Ярость стрелка Шарпа"

– Не так быстро, сеньор. – Сара обмакнула перо в чернила и продолжала писать. – «Для жены моего брата, детей и слуг», – прочитала она, закончив предложение.

– Я намерен отправить семью и слуг в Лиссабон и прошу… нет, требую, чтобы сеньор Верци подыскал для них подходящее судно.

– Подходящее судно, – повторила Сара.

– Если французы придут в Лиссабон, – продолжал Феррагус, – судно должно доставить их на Азоры и дожидаться там, пока они не смогут вернуться. Напишите, что он должен быть готов принять жену моего брата в течение трех дней по получении сего письма. – Он сделал паузу. – И еще. Добавьте вот что. Я уверен, что сеньор Верци отнесется к жене моего брата и всем остальным так, как если бы они были его родственниками. – Да, подумал Феррагус, Верци лучше принять их должным образом, если не хочет собирать свои кишки в каком-нибудь грязном переулке Лиссабона. Он остановился и посмотрел на Сару. Девушка ощущала его взгляд, и он чувствовал ее негодование. Феррагуса это забавляло. – Прочтите все письмо.

Пока Сара читала, Феррагус смотрел в окно. Верци сделает все как надо, не посмеет отказать, а значит, если французы все же придут, невестка и дети брата будут далеко отсюда. И тогда им ничто не грозит. Ни насилия, ни убийства. А что насилия и убийства будут, в этом Феррагус не сомневался. Потом все успокоится, французы утолят аппетит, и семья сможет вернуться.

– Вы думаете, сеньор, что французы придут? – спросила Сара, дочитав письмо.

– Не знаю, придут они или нет, но я знаю, что готовым нужно быть ко всему. Если французы придут, семья брата будет в безопасности. Если они не придут, то необходимость в услугах сеньора Верци отпадет.

Сара посыпала песок на бумагу.

– И долго мы пробудем на Азорах?

Феррагус улыбнулся про себя. Он вовсе не планировал отправлять англичанку на Азоры, однако и сообщать ей об этом не спешил.

– Столько, сколько понадобится.

– Может, французы и не придут, – с надеждой сказала Сара, и, словно в ответ, стихшая ненадолго канонада возобновилась с новой силой.

Феррагус подал ей печать.

– Французы завоевали всю Европу. Сейчас только мы еще воюем с ними. Их армии в Испании получили стотысячное подкрепление. Сколько у них солдат к югу от Пиренеев? Тысяч триста? Неужели вы всерьез полагаете, что мы в состоянии одолеть такую силу? Если они победят сегодня, их будет еще больше.

Он отправил трех гонцов. Дорога до Лиссабона опасности не представляла, а вот в самом городе, если верить слухам, уже начались беспорядки. Многие жители столицы поверили широко распространяемым утверждениям, что англичане собираются эвакуироваться из Португалии и оставить страну французам, и это вызвало волнения. В таких условиях принятые меры предосторожности вовсе не казались чрезмерными. И едва посланцы отправились в путь, как ему сообщили о новой беде: прибывший к складу с продовольствием фейтор требует, чтобы все запасы были уничтожены.

Феррагус надел широкий пояс с ножом, сунул в карман пистолет и вышел из дому. Высыпавшие на улицы горожане с тревогой вслушивались в доносящиеся издалека выстрелы, словно могли по ним определить, как складывается сражение у Буссако. Перед Феррагусом расступались; мужчины почтительно снимали шляпы. Два священника, погружавшие на тележку церковные ценности, увидев его, перекрестились. Феррагус в ответ показал пальцами дьявольские рожки и сплюнул на мостовую.

– В прошлом году я дал этой церкви тысячу винтенсов, – сказал он своим людям. Деньги были немалые, около сотни английских фунтов. – Священники похожи на баб. Чем больше им даешь, тем сильнее они тебя ненавидят.

– Так не давайте, – сказал кто-то.

– Мы даем церкви, чтобы попасть в рай. Женщине даем, чтобы взять. И тоже попасть в рай. Правда, ненадолго.

Феррагус свернул в узкий переулок и, толкнув тяжелую дверь, оказался в полутемном помещении склада. Свет едва просачивался через крохотные, запылившиеся оконца под крышей. Его встретило злобное кошачье шипение. Этих тварей было здесь столько, что и не сосчитать, и держали их специально против крыс. По ночам в темном складе разворачивались кровавые сражения, голодные крысы дрались с котами, но последние всегда побеждали и таким образом защищали бочонки с сухарями, мешки с мукой, ячменем и кукурузой, жестянки с рисом, фляги с оливковым маслом, ящики с соленой треской и говядиной. Продовольствия, находящегося здесь, армии Массена хватило бы до Лиссабона, а табака было столько, что войско перхало бы до самого Парижа. Феррагус наклонился и протянул руку к громадному одноглазому коту, несшему на себе следы сотен сражений. Кот зашипел и оскалил зубы, но притих, когда человек погладил его по спине. Феррагус повернулся к двум своим людям, стоявшим рядом с фейтором, нацепившим зеленую перевязь в знак того, что он исполняет здесь свои обязанности.

– В чем дело?

Фейтор был главным в городе кладовщиком, назначенным правительством для обеспечения продовольствием португальской армии. В каждом более или менее значительном городе имелся свой фейтор, подчинявшийся непосредственно продовольственному ведомству в Лиссабоне. В Коимбре этот пост занимал средних лет полный мужчина по имени Рафаэль Пиреш. Увидев Феррагуса, он стащил с головы шляпу и, похоже, приготовился опуститься на колено.

– Сеньор Пиреш, – дружески приветствовал его Феррагус. – Как жена? Дети? Надеюсь, здоровы?

– Хвала Господу, сеньор, все здоровы.

– Они еще здесь? Вы не отослали их на юг?

– Уехали вчера. У меня сестра в Бемпосте. – Бемпоста, небольшое местечко возле Лиссабона, вряд ли могла привлечь внимание французов.

– Вам повезло. Значит, им не придется голодать на улицах Лиссабона, а? Так что же привело вас сюда?

Пиреш замялся, теребя в руках шляпу:

– У меня приказ, сеньор.

– Приказ?

Фейтор сделал жест в сторону сваленных у стены мешков:

– Это все подлежит уничтожению, сеньор. Все.

– Вот как? И чей же это приказ?

– Капитан-майора.

– А вы подчиняетесь ему?

– Он лично распорядился.

Капитан-майор был военным губернатором Коимбры и прилегающих к городу районов. Он отвечал за набор и подготовку новобранцев, ordenanca, «вооруженных жителей», которые могли пополнить армию в случае приближения неприятеля. На него же возлагалась обязанность обеспечивать исполнение правительственных декретов.

– И что вы будете со всем этим делать? – спросил Феррагус. – Съедите?

– Капитан-майор пришлет сюда своих людей.

– Сюда? – В голосе Феррагуса отчетливо зазвучали угрожающие нотки.

Фейтор сокрушенно вздохнул.

– У них все мои документы, – объяснил он. – Им известно, что вы закупали продовольствие. Этого не скроешь. Вы потратили много денег, сеньор. Мне приказано найти все.

– И?..

– И уничтожить. – Пиреш развел руками и, словно желая показать, что он бессилен против высших сил, добавил: – Таково требование англичан.

– Англичан. – Феррагус усмехнулся. – Os ingleses por mar! – Пиреш вздрогнул от крика, но Феррагус уже успокоился. Англичане – не проблема. Проблема – Пиреш. – Так вы говорите, что капитан-майор забрал ваши бумаги?

– Да.

– Но ему неизвестно, где хранится продовольствие?

– В документах лишь указано, сколько продовольствия имеется в городе и в чьем владении.

– То есть у него есть мое имя и список складов?

– Неполный список, сеньор. – Пиреш обвел взглядом собранные припасы, удивляясь, как одному человеку удалось собрать так много. – Он знает лишь, что у вас есть запасы продовольствия. От меня требуется гарантия их уничтожения.

– Ну так дайте ему такую гарантию.

– Он не удовлетворится одним лишь моим словом, сеньор, и пришлет своих людей для проверки. И мне придется привести их сюда.

– Значит, вы не знаете, на каких складах хранится продовольствие?

– Я обязан лично проверить все склады в городе. Сегодня, сеньор. До вечера. – Пиреш пожал плечами. – Я пришел предупредить вас.

– Я же плачу вам, Пиреш. Плачу за то, чтобы вы сохранили мои запасы и не позволили забрать их по грабительской цене для нужд армии. И теперь вы собираетесь привести сюда людей, чтобы все уничтожить?

– Может быть, вы перевезете продовольствие в другое место? – с надеждой в голосе предложил Пиреш.

– Перевезти? – сорвался Феррагус. – Как? Как мне все это перевезти? Посоветуйте. Потребуется сотня человек и двадцать подвод.

Фейтор снова лишь развел руками.

Феррагус посмотрел на него сверху вниз:

– Вы пришли предупредить меня, что собираетесь привести сюда солдат, так? И вы хотите, чтобы я не держал на вас зла, так?

– Я же не по своей воле, сеньор! – взмолился Пиреш. – От меня требуют. И если сюда не придут наши, то явятся англичане.

– Os ingleses por mar, – фыркнул презрительно Феррагус и левой рукой ударил чиновника в лицо.

Удар был быстрый и сильный, прямой джеб, сломавший фейтору нос и заставивший его покачнуться. За первым тут же последовал второй – правой, раненой рукой в живот. Бить правой было больно, но Феррагус лишь стиснул зубы, потому что именно так должен поступать мужчина. Боль нужно терпеть. Не можешь выносить боль – не дерись. Прижав Пиреша к стене склада, Феррагус принялся методично его обрабатывать, нанося удары обеими руками, с короткого расстояния, но с огромной силой. Кулаки словно превратились в молоты, они ломали ребра и челюсти. Кровь запачкала рукава, однако Феррагус не обращал на это внимания, как не обращал внимания на боль в руке и паху. Он делал то, что любил и умел делать, и оттого вкладывал в каждый удар все больше и больше силы. Жалобные крики и вопли жертвы стихли, на губах вспухли розовые пузыри – это сломанные ребра пробили легкое. Такое по силам не каждому – убить человека голыми руками. Не задушить, а забить насмерть.

Пиреш вжался в стену. Его было не узнать – лицо превратилось в кровавое месиво, глаза закрылись, сломанный нос распух, несколько зубов выбито, губы рассечены, грудь раздавлена. И все же он ухитрялся стоять. Голова еще поворачивалась из стороны в сторону, словно несчастный пытался рассмотреть что-то заплывшими глазами, а потом сокрушительный удар пришелся в подбородок, кость сухо треснула, и фейтор со стоном повалился на пол.

– Поднимите его, – распорядился Феррагус, сбрасывая куртку и рубашку.

Двое подручных подхватили Пиреша под руки и поставили на ноги. Феррагус подошел вплотную и снова принялся за дело. Он бил без замаха, коротко, но сильно, точно. Сначала живот. Потом грудь. Голова болталась, словно у марионетки с оборванными струнами, с губ стекала смешанная с кровью слюна. Наконец из перебитого горла вырвалось хриплое бульканье, и тело обмякло. Феррагус ударил еще раз и отступил.

– Бросьте его в подвал. И разрежьте брюхо.

– Разрезать?.. – переспросил один из подручных, думая, что ослышался.

– Надо же и крысам чем-то питаться.

Он подошел к Мигелю, который подал тряпку. Феррагус вытер кровь с разукрашенных татуировками рук и груди. На обоих предплечьях были изображены якоря, на груди – три русалки, плечи обвивали змеи. Рисунок на спине изображал идущий под всеми парусами военный корабль с британским флагом на корме. Феррагус натянул рубашку и проводил взглядом тело, которое сбросили в подвал. Один труп там уже был. И тоже со вспоротым животом. Тот человек хотел выдать Феррагуса властям. Теперь путь предателя выбрал еще один, но и у него ничего не получилось.

Он вышел из склада и запер дверь. Если французы не придут, запасы легко будет продать на законных основаниях и с неплохой прибылью. Если же они придут, то прибыль может быть огромной. Все решится в ближайшие часы. Феррагус перекрестился и отправился в таверну – как-никак он убил человека, и его мучила жажда.

Никаких призывов из полка не поступало, что устраивало Шарпа как нельзя лучше. Он остался с ротой у холма, на котором укрылось около сотни французских пехотинцев. Лягушатники сидели тихо и не высовывались, опасаясь винтовочного огня. Будь у Шарпа побольше людей, он выбил бы противника с холма, поскольку их присутствие там могло подтолкнуть французов еще к одной попытке захватить плацдарм на вершине хребта, тем более что примерно в миле к северу как раз разворачивалось новое наступление. Шарп сам пробрался наверх – пара пролетевших над головой пуль его не напугали, поскольку расстояние не позволяло вольтижерам рассчитывать на меткий выстрел из мушкета, – и, развернув подзорную трубу, некоторое время наблюдал за огромными колоннами, ползущими по дороге, которая вела к приютившейся у северной оконечности хребта деревушке. Увидел он и ветряную мельницу со снятыми крыльями и разобранной механикой, и башню, возле которой стояли несколько всадников. Других войск не было. Издалека французские колонны казались темными пятнами на фоне светлого склона. Рассмотреть картину более детально мешали клубы серо-белого дыма – это британские и португальские батареи били по неприятелю с хребта.

– Сэр! Мистер Шарп! – окликнул его сержант Харпер.

Шарп сложил трубу и оглянулся. К ним приближались две роты касадоров, которым, очевидно, и приказали очистить от неприятеля холм. В качестве поддержки им придали два девятифунтовых орудия, однако шансов это не прибавляло. Португальцев было примерно столько же, сколько и французов, но последние укрывались за валунами, так что на легкий штурм рассчитывать не приходилось.

– Не хотелось бы, чтобы вы попали под огонь, когда они начнут палить, – объяснил Харпер, кивая в сторону пушек.

– Спасибо за заботу, Патрик.

– Если с вами что-то случится, сэр, роту возьмет Слингсби.

Сержант, похоже, даже не заметил, что отозвался о лейтенанте без должного почтения.

– А тебе бы этого не хотелось?

– Я из Донегола, сэр, и готов смириться со всем, что посылает нам Всевышний.

– Он прислал тебе меня.

– Неисповедимы пути Господни, – вставил сидевший неподалеку Харрис.

Касадоры остановились шагах в пятидесяти от британцев. Шарп как будто и не замечал их. Вместо этого он еще раз спросил, видел ли кто Додда. Мистер Айлифф нервно закивал:

– Я видел, как он убегал, сэр.

– Когда?

– Ну, когда нас едва не отрезали. Мчался вниз по склону. Как заяц.

Это совпадало с тем, что говорил Картер, напарник Додда. Когда ситуация осложнилась и вольтижеры были уже близко, Додд выбрал самый быстрый выход, рванув вниз. Картеру же удалось подняться наверх, причем он, можно сказать, легко отделался – пуля попала в ранец, что только придало ему резвости. Скорее всего, думал Шарп, Додд появится позднее. Он был сельский парень, хорошо ориентировался на местности и мог легко обойти французов и подняться на хребет где-нибудь в южной его части. Помочь ему Шарп не мог, оставалось только ждать.

– Мы что, будем помогать этим португальцам? – спросил Харпер.

– Ну уж нет, – ответил Шарп. – Разве что они пришлют сюда целый полк.

– Кто-то уже идет, – предупредил Харпер, кивая в сторону подтянутого португальского офицера, который направлялся к роте.

Форма на нем была коричневая с черным кантом, кивер украшал черный плюмаж. На боку у офицера висела тяжелая кавалерийская сабля, на плече – что удивительно – винтовка. Шарп знал только одного офицера, вооруженного подобным образом, – себя самого, а потому испытал к незнакомцу неприязненное чувство, но от ревности не осталось и следа, когда португалец сорвал с головы свою высокую barretina и широко улыбнулся.

– Боже! – пробормотал капитан.

– Нет, нет, это всего лишь я. – Хорхе Виченте, с которым Шарп виделся в последний раз где-то под Порту, протянул руку. – Мистер Шарп.

– Хорхе!

– Теперь уже капитан Виченте. – Хорхе обнял Шарпа и, к великому смущению последнего, расцеловал друга в обе щеки. – А вы, Ричард, никак уже майор, а?

– Черта с два. Таким, как я, повышения не дают. Боятся испортить репутацию армии. Как вы?

– Я – как это у вас говорят? – преуспеваю. Но… – Виченте нахмурился. – Что у вас с лицом? Ранены?

– Упал со ступеньки.

– Надо быть осторожнее, – с самым серьезным видом посоветовал португальский капитан и тут же снова улыбнулся. – Сержант Харпер! Рад вас видеть!

– Только без поцелуев, сэр. Я – ирландец.

Виченте поздоровался с другими – еще совсем недавно они вместе преследовали армию Сульта вдоль северной границы – и снова повернулся к Шарпу:

– У меня приказ – выбить лягушатников из-за тех камней. – Он указал в сторону холма, на котором укрылись французы.

– Мысль хорошая, да вот только сил у тебя маловато.

– Два португальца равны одному французу, – беззаботно ответил Виченте. – Может быть, окажете нам честь?

– Да уж, черт возьми, – уклонился от прямого ответа Шарп и указал на бейкеровскую винтовку за плечом друга. – Зачем только вы ее таскаете?

– Подражаю вам, – откровенно ответил португалец. – К тому же я сейчас капитан роты atirador… как это… снайперов. У нас винтовки, у других рот – мушкеты. Когда стали формировать стрелковые полки, меня перевели из восемнадцатого. Так что, атакуем?

– А вы как думаете?

Виченте неуверенно улыбнулся. В армии он был меньше двух лет, до этого работал стряпчим и, когда они с Шарпом познакомились, о войне не знал практически ничего. Возможно, он так и остался бы наивным простаком, но Шарп угадал в новом знакомом прирожденного солдата, смелого и решительного, не дурака. Тем не менее Виченте и сейчас нервничал, боясь оплошать перед тем, кто научил его всему. Взглянув на Шарпа, он повернулся в сторону французов:

– Долго они не продержатся.

– Могут и продержаться, – не согласился Шарп. – К тому же их там по крайней мере человек сто. А нас сколько? Сто тридцать? Будь моя воля, я послал бы целый полк.

– Полковник приказал мне выбить их оттуда.

– А он знает, что делает?

– Он англичанин, – сухо ответил Виченте.

Португальская армия недавно была реорганизована, и за последние восемнадцать месяцев в ней появилось немало британских офицеров, привлеченных перспективой хорошей оплаты и быстрого продвижения по службе.

– И все-таки я бы прислал побольше людей.

Ответить португалец не успел – помешал внезапный топот копыт и зычный голос:

– Не тяните, Виченте! Что вы медлите? Вперед, на лягушатников. Исполняйте, капитан! А вы, черт возьми, кто такой?

Последний вопрос был обращен к Шарпу и исходил от всадника, с трудом удерживавшего на месте нетерпеливого жеребца. Голос выдавал в нем англичанина, хотя форма была коричневая, португальская, за исключением треуголки с двумя золотыми кисточками.

– Шарп, сэр.

– Из девяносто пятого?

– Южный Эссекс, сэр.

– А, толпа мужиков. Это вы потеряли знамя пару лет назад?

– Мы вернули его под Талаверой, – резко ответил Шарп. Бесцеремонные манеры соотечественника выводили его из себя.

– Вот как? – Большего интереса всадник не проявил.

Вытащив маленькую трубу, он направил ее в сторону холма, не обращая внимания на мушкетные выстрелы. Выпущенные с большого расстояния пули долетали, растеряв убойную силу.

– Позвольте представить, – сказал Виченте, – полковник Роджерс-Джонс. Мой командир.

– Приказавший вам, капитан, согнать лягушатников с той кочки. А вот приказа стоять и трепаться я вам не давал, не так ли?

– Я лишь спросил совета у капитана Шарпа, сэр.

– А он в состоянии что-то предложить? – удивился полковник.

– Он захватил французского «орла», – сказал Виченте.

– Но наверное, не стоял при этом, чеша в затылке. – Роджерс-Джонс сложил трубу. – Скажу артиллеристам, чтобы открыли огонь, а вы наступайте. Шарп, помогите ему, – беззаботно добавил он. – Выбейте их оттуда, Виченте, и останьтесь там – чтобы лягушатники не вздумали вернуться.

Он развернул коня и ускакал.

– Черт, – пробормотал Шарп. – Он хоть знает, сколько их там?

– Тем не менее приказ есть приказ, – уныло сказал Виченте.

Шарп снял с плеча винтовку и зарядил ее.

– Хотите совет?

– Конечно.

– Выдвинем наших стрелков. Они развернутся и откроют огонь. Не дадут лягушатникам высунуться. Остальные наши парни станут за ними шеренгой. С пристегнутыми штыками. Атакуем тремя ротами. Будем надеяться, что ваш чертов полковник останется доволен.

– Наши парни? – Из ответа Шарпа португалец уловил только два эти слова.

– Ну не в одиночку же вам умирать. А то еще заблудитесь, пытаясь найти жемчужные врата рая. – Шарп посмотрел на север. Орудийный дым сгущался. Французы приближались к деревне. В следующий момент первый из девятифунтовиков ударил по холму. – Ну что ж, приступим.

Не слишком умно, подумал Шарп, но война есть война. Он взвел курок. Пора воевать.

Деревенька Сула, приютившаяся на восточном склоне холма, неподалеку от того места, где его пересекала северная дорога, в полной мере подходила под определение «захолустье». Скученные домишки, кучи навоза… Долгое время здесь даже не было церкви, так что для соборования умирающего приходилось привозить священника из Моуры, деревни у подножия хребта, либо приглашать монаха из монастыря. Но зачастую призванный служитель опаздывал, и несчастные уходили в мир иной без отпущения грехов, из-за чего местные жители не без гордости сетовали на частые нашествия духов и привидений.

В четверг, двадцать седьмого сентября тысяча восемьсот десятого года, деревня подверглась нашествию ратного воинства. Именно сюда нагрянул весь первый полк 95-го стрелкового полка, а вместе с ним появился и третий полк касадоров, многие из которых имели на вооружении бейкеровские винтовки. В результате две наступающие колонны французов были встречены огнем более тысячи стрелков в зеленых и коричневых мундирах. Французы не уступали союзникам в численности, но вооружены были мушкетами, так что именно они первыми умирали в маленьких, огражденных невысокими изгородями загончиках для скота и в террасами спускающихся от деревни виноградниках. В неумолчный треск винтовок и мушкетов вплетались басовые ноты артиллерии, швыряющей через головы португальских и британских стрелков ядра и начиненные картечью снаряды.

Идущим в колонне французским офицерам казалось, что противостоят им только стрелки и артиллерия. Орудия стояли на уступе над деревней, чуть ниже линии горизонта, и возле пушек расположилась группа всадников, наблюдавших за происходящим из-за мельничной башни. Пушки били по наступающим, разрывая плотные ряды, однако две батареи не могли помешать огромным колоннам. Всадники никакой опасности не представляли, их было всего четверо или пятеро, и все в треуголках, а потому французам и казалось, что на их пути только артиллерия и стрелки. И это означало, что победа близка, потому что красномундирников поблизости не наблюдалось, а следовательно, никто не мог встретить их адским залповым огнем. Барабанщики отбивали pas de charge, солдаты устрашающе кричали: «Vive l’Empereur!» Одна колонна разделилась, обходя скалистый выступ, а когда соединилась на дороге, в первых рядах взорвались сразу два снаряда. С десяток человек разбросало по сторонам, дорога ненадолго окрасилась красным, и сержанты оттащили убитых и раненых, чтобы те не мешали идущим за ними. Звуки перестрелки усилились – это вольтижеры сблизились с противником и открыли огонь из мушкетов. Над склоном поплыл дым. «Vive l’Empereur!» – закричали французы в ответ на первые потери. Пуля ударила в «орла», отколов край крыла, офицер со стоном опустился на землю. Вольтижеры прижались к колонне, и маршал Ней, возглавлявший это наступление, распорядился развернуть впереди еще две роты, чтобы загнать британских стрелков и португальских касадоров на хребет.

Барабанщики отбивали монотонный ритм. Начиненный шрапнелью снаряд разорвался в воздухе над правой колонной, и барабаны на мгновение умолкли – сразу дюжина мальчишек повалились с ног, а идущих за ними забрызгало кровью.

– Сомкнуть ряды! – прокричал сержант, и снаряд грохнул у него за спиной.

Кивер взмыл в воздух и тяжело грохнулся на землю, потому что в нем осталась половина головы. Парнишка-барабанщик с перебитыми ногами и вспоротым осколком животом сидел, из последних сил колотя палочками, и проходящие мимо трепали его по голове, желая удачи и оставляя умирать в винограднике.

Впереди колонны разворачивались новые французские стрелки, и офицеры торопили солдат – быстрее, вверх, туда, где укрылись ненавистные зеленые куртки. Бейкеровская винтовка – страшная штука, только вот стреляет медленно. Чтобы достичь точности, пулю нужно обернуть кусочком промасленной кожи, потом загнать в ствол, а это требует времени. Мушкет стреляет втрое быстрее. Время можно сократить, отказавшись от кожи, но тогда пуля теряет сцепление с нарезанными внутри ствола спиральными бороздками, и точность теряется. Получив подкрепление, вольтижеры усилили натиск, затем в сражение вступил весь 1-й полк португальских касадоров, потом французы бросили еще три пехотные роты. Дыму стало больше, пуль тоже, и союзники отошли. Стрелок с пробитыми легкими повис на колышках, поддерживающих виноградную лозу, и вольтижер, заколов его штыком, принялся выворачивать у убитого карманы. Сержант оттащил солдата от тела:

– Сначала сделай дело! Вперед!

Французы теснили противника, поливая его свинцом, и касадоры со стрелками отступили в деревню, где укрылись за низенькими каменными стенами, ведя огонь из окон жалких домишек, с крыш которых осыпалась разбитая черепица. Вольтижеры наступали, ободряя друг друга криками, указывая на цели.

– Sauterelle! Sauterelle! – завопил сержант, тыча мушкетом в сторону стрелка из 95-го.

«Саранчой» они называли британских солдат в зеленых куртках, этих неуловимых, подвижных и ловких стрелков, возникающих из ниоткуда, жалящих и тут же исчезающих, чтобы ужалить снова. Десяток мушкетов пальнули в мишень, которая пропала в переулке, скрывшись за градом битой черепицы.

Французы уже вышли к восточной окраине деревушки и, перебегая небольшими группами от дома к дому, нещадно палили по возникающим в дыму теням. Путь им преградила баррикада из тележек, вспыхнувшая вдруг клубами порохового дыма. Трое упали, но остальные добежали до препятствия, стреляя на ходу. Разорвавшийся в воздухе снаряд уложил еще двоих, обрушив заодно крышу ближайшего дома. Одну подводу оттащили, и вольтижеры устремились в брешь. Из окон и дверей по ним ударили винтовки и мушкеты. Солдаты разбежались, перескакивая через ограды и навозные кучи. Снаряды британские, португальские и французские рвались между домами, снося стены, забивая узкие улочки дымом и разлетающимися со свистом осколками металла и черепицы. И все же численное преимущество было за вольтижерами, а винтовки в близком бою уступали мушкетам. Голубые мундиры давили, жали, теснили, а зеленые и коричневые отходили или погибали. Баррикаду разобрали. Колонна уже приближалась к деревне, и вольтижеры зачищали последние дома. Какой-то касадор, оказавшись в тупике, бросился на французов с мушкетом и, орудуя им как дубинкой, успел свалить двоих, прежде чем третий проткнул его штыком. Жители ушли из села, и французы спешили забрать то немногое, что хозяева позабыли в спешке. Двое схватились из-за деревянного ведерка, не стоившего и су, и погибли от пуль расстрелявших их через окно каcадоров.

Над хребтом уже повисли облака тошнотворного пушечного дыма, когда колонна вступила в село. Снаряды еще рвали передние шеренги, но строй смыкался, и французы маршировали дальше под барабанный бой, прерываемый лишь раскатистым «Vive l’Empereur!». Крик этот долетал и до маршала Массена, оставшегося в долине с артиллеристами, забрасывавшими снарядами вершину хребта.

Менее чем в полумиле от деревни, на уступе, находилась ветряная мельница. Вытеснив остатки стрелков из Сулы, вольтижеры заставили их отступать по открытой местности. Одна колонна обошла село стороной, преодолев две каменные стены и разбросав несколько загородок, но другая промаршировала через деревню. Здесь уже горело с десяток крыш, деревянные перекрытия которых занялись от упавших на них снарядов. Еще один снаряд разорвался на главной улице, разметав по сторонам дюжину солдат и забрызгав белые стены домов кровью.

– Сомкнуться! – кричали сержанты. – Сомкнуться!

Эхо барабанов отскакивало от замызганных стен, а до британцев на хребте уже отчетливо доносилось восторженное «Vive l’Empereur!». Вольтижеры приближались, и было их так много, что мушкетный огонь не уступал по плотности залповому. Британские и португальские стрелки рассеялись, ушли к северу, растворились в леске, венчавшем крутой подъем, и перед французами не осталось никого и ничего, кроме выступа с мельницей и горстки всадников. Пули плющились уже о стены башни. Наплывающий от расположенной поблизости артиллерийской батареи дым затягивал всадников, среди которых был и маленький, черноволосый, смуглолицый человек с насупленными бровями. Седло, в котором он сидел, казалось слишком большим для щуплой фигуры. На французов мужчина взирал с негодованием, словно одно только присутствие их здесь считал оскорбительным для себя. Пули проносились возле него, а он как будто не замечал их. Адъютант, встревоженный плотностью неприятельского огня, хотел было предложить ему отступить на несколько шагов, но благоразумно воздержался от совета, который Боб Кроуфорд счел бы намеком на слабость.

Колонны ступили на открытую местность под выступом, а на вольтижеров обрушился град картечи, буквально вбивший в землю сухую траву. Один за другим снаряды вгрызались в землю, каждый выкашивал с десяток французов, и офицеры приказали своим людям прижаться к колоннам. Они свое дело сделали, отогнали британских и португальских стрелков, и победа была уже близка, она ждала на вершине хребта, и путь к ней преграждали две батареи и кучка всадников.

Так думали французы. Но за выступом, где параллельно хребту проходила тропинка, лежало невидимое снизу мертвое пространство, где затаились два полка, 43-й и 52-й. Это были полки легкой пехоты, 43-й – из Монмаунтшира и 52-й – из Оксфордшира, и они считали себя лучшими из лучших. Иметь такое мнение у них было полное право, заслуженное жестокой муштрой под руководством маленького черноволосого человека, с недовольным видом взирающего на идущих к мельнице французов. Пушкарь, получивший по ребрам французским ядром, отлетел от девятифунтовика, харкая кровью, и подоспевший сержант оттащил его от колеса и сам загнал снаряд в жерло:

– Огонь!

Махина подпрыгнула, отскочила, ковырнув лафетом землю, и выплюнула с облаком дыма снаряд, набитый мушкетными пулями, обрушившимися на головы французов.

– Сомкнуть ряды! – прокричали французские сержанты, и раненые, оставляя на прибитой траве кровавый след, поползли к деревне, чтобы спрятаться от осколков за каменными стенами.

Но никакой картечи не хватило бы, чтобы остановить колонны: уж слишком они были велики. Оставляя раненых и убитых, они упрямо двигались к цели, и затаившиеся красномундирники слышали уже и барабанный бой, и крики воодушевленной пехоты, и визг проносящихся над головами пуль. Они ждали, понимая по нарастающему шуму, что Черный Боб подпускает врага поближе. Они ждали не боя на расстоянии мушкетного выстрела, а бойни, внезапной и ошеломляющей, и этот миг настал, когда пушкари одной из британских батарей, получив порцию свинца от передней шеренги левой колонны, побросали орудия и пустились наутек. Наступила тишина. Странная тишина. Ненастоящая, конечно, потому что барабаны продолжали бить и голубые мундиры изрыгали свои победные крики, но все же тишина, потому что пушки вдруг умолкли, одни – потому, что их бросили, другие – потому, что их не успели зарядить.