Текст книги "Побег стрелка Шарпа. Ярость стрелка Шарпа"

Странно, но именно в то утро, когда пушки открыли огонь, от которого в Коимбре задрожали стекла в окнах, посуда и люстры, Феррагус сообщил собравшейся по его требованию прислуге, уже приготовившейся отправиться на юг, к Лиссабону, что никто никуда не едет и все остаются в городе.

Беатрис Феррейра, всегда боявшаяся своего деверя, перекрестилась.

– Но почему? – спросила она.

– Вы это слышите? – Феррагус кивнул в ту сторону, откуда доносились звуки канонады, напоминавшие непрерывные раскаты далекого грома. – Наша армия и англичане сейчас сражаются с французами. Мой брат считает, что врага еще можно остановить. Если он прав, если мы одержим верх, то французы не придут.

– Слава Господу и святым Его, – проговорила Беатрис Феррейра, и слуги согласно закивали.

– А если они все-таки придут? – Вопрос исходил от Сары Фрай.

Феррагус нахмурился. Какая наглость! Впрочем, чего еще ждать от кичливой англичанки, которая не знает, когда можно говорить, а когда лучше помолчать.

– Если они придут, – раздраженно ответил он, – то мы узнаем об этом заранее, потому что наша армия будет отступать через Коимбру. И тогда мы уйдем вместе с ней. Но пока, до получения новостей, остаемся. – Он коротко кивнул, давая понять, что закончил, и слуги один за другим потянулись из комнаты.

Феррагусу не нравилось в доме брата. Слишком много помещений, слишком много вещей, оставшихся от родителей, слишком много роскоши. Его собственная комната располагалась в нижней части города, над борделем, и в ней не было ничего, кроме кровати, стола и стула. Но Феррагус пообещал брату, что присмотрит за домом и семьей, и обещание распространялось не только на день сражения. Если лорд Веллингтон не удержит хребет Буссако, то как он будет защищать лежащий на равнине Лиссабон? Разбитая армия вряд ли сумеет противостоять одержавшим победу французам, так что поражение при Буссако будет означать неизбежное падение Лиссабона. Os ingleses por mar. Брат пытался рассеять его опасения, убеждал, что англичане выстоят, однако в глубине души Феррагус знал – союзники ненадежны и рано или поздно сядут на корабли и вернутся домой. И в таком случае какой смысл встречать победителей в Лиссабоне? Не лучше ли остаться здесь, в своем городе. Не полагаясь на удачу, он уже планировал, как будет выживать в новом мире, в котором вся Португалия окажется под властью Франции.

Феррейра предупреждал его о подобном варианте развития событий, и тонны муки, уничтоженной у телеграфной башни Шарпом, должны были стать сигналом французам, знаком того, что с ним, Феррагусом, можно и нужно иметь дело. Мука играла роль страховки. Феррагус не питал теплых чувств к захватчикам и вовсе не хотел их присутствия в Португалии, но исходил из того, что лучше быть партнером победителей, чем жертвой. Богатому человеку есть что терять, и, если французы предложат протекцию, он сможет сохранить богатство. Если же выступить против или даже просто сбежать в Лиссабон, можно лишиться всего. Он понимал, что чем-то придется пожертвовать, однако сотрудничество давало надежду на сохранение состояния. Расчет строился исключительно на здравом смысле, и сейчас, сидя в кабинете брата и прислушиваясь к далекой пальбе, Феррагус думал, что вариант с отъездом в Лиссабон был ошибкой с самого начала. Если союзники победят, французы никак не придут в город, если же они проиграют, в любом случае потеряно будет все. Следовательно, лучше всего остаться рядом с тем, что у тебя есть, и защищать свое.

Ключевую роль в плане Феррагуса играл старший брат. Педро Феррейра, человек уважаемый, штабной офицер, сохранил связи с теми португальскими офицерами, которые перешли на сторону французов. Именно через него Феррагус и предложил противнику то, в чем он нуждался более всего: продовольствие. На его складе хранился немалый запас продуктов: пресных лепешек, соленой говядины и трески и многого другого. А еще масло для ламп, сапожная кожа, ткани, подковы и гвозди. Французы, конечно, предпочли бы забрать все это бесплатно, но Феррагус уже придумал, как заставить их заплатить. Выжить можно только так.

Он открыл дверь, кликнул служанку и послал ее за мисс Фрай.

– Не могу писать, – объяснил он, когда англичанка пришла, и в подтверждение своих слов показал разбитые пальцы. Вообще-то, писать он мог, хотя суставы распухли и пальцы сгибались плохо, но ему нужна была Сара. – Вы будете писать вместо меня, так что садитесь к столу.

Саре не понравился приказной тон, тем не менее она послушно села за стол, положила перед собой лист бумаги, придвинула чернильницу и взяла перо. В комнате стоял запах сигарного дыма. Канонада продолжалась – словно гроза в соседнем графстве.

– Письмо будет моему брату. – Сара вздрогнула от раскатистого голоса. Феррагус встал у нее за спиной, и она ощущала его давящее присутствие. – Напишите, что здесь, в Коимбре, все хорошо.

Сара обмакнула перо в чернила и начала писать. Перо скрипело.

– Напишите, что дело чести осталось неурегулированным. Что человек, о котором идет речь, сбежал.

– Только это, сеньор?

– Да, этого достаточно. – Чертов Шарп, подумал Феррагус. Уничтожил запасы муки. Сорвал сделку. Французы рассчитывали на него. И что они теперь подумают? Что на него нельзя положиться. Из-за проклятого стрелка у них с братом возникла проблема. Положение нужно исправлять. Как? Предложить им что-то еще? Но стоит ли? Может быть, французы и не придут? – Напишите, что мне надо знать его мнение насчет исхода сражения.

Сара писала. Она еще раз обмакнула перо и замерла – пальцы Феррагуса коснулись ее шеи. Секунду Сара сидела совершенно неподвижно, потом бросила перо:

– Сеньор, вы трогаете меня.

– И что?

– Прекратите! Или хотите, чтобы я позвала жену хозяина?

Феррагус усмехнулся, тем не менее руку убрал.

– Возьмите перо, мисс Фрай, и пишите дальше. Сообщите моему брату, что я молюсь за нашу победу.

Сара написала. Лицо ее горело, но не от смущения, а от злости. Как он смеет дотрагиваться до нее! Нажим получился слишком сильный, и на бумаге осталось несколько капелек.

– Напишите, – гремел у нее над головой грубый голос, – что, если враг не будет остановлен, мне придется принять решение, которое мы обсуждали. Напишите, что он должен обеспечить защиту.

– Защиту от чего, сеньор? – сдержанно спросила Сара.

– Он поймет, о чем речь, – нетерпеливо бросил Феррагус. – Ваше дело писать.

Слушая поскрипывание пера, он ощущал ее гнев. Какая гордячка. Бедность и гордость – опасное сочетание. Феррагус видел в Саре вызов. Большинство женщин боялись его, и Феррагусу это нравилось, но эта, похоже, считала, что если она англичанка, то ей ничего не грозит. С каким удовольствием он увидел бы, как уверенность в ее глазах сменяется ужасом, как страх растапливает холодность. Будет сопротивляться, подумал Феррагус, так оно даже и лучше. Может, взять ее прямо сейчас, здесь, на столе? Он представил, как она будет биться и визжать, когда он задерет платье, представил белое тело под ним, но ужасная боль в паху после удара Шарпа напомнила о себе, и Феррагус понял, что может не довести до конца начатое. К тому же лучше выбрать более удобный момент, когда невестки не будет дома. Через пару дней он отнимет у чертовой стервы ее английскую гордость и утрет ею свою задницу.

– Прочитайте, что написали.

Сара едва слышно прочитала письмо. Феррагус одобрительно кивнул и распорядился поставить свое имя и печать.

– Возьмите вот это. – Он протянул ей печать, прижав которую к воску Сара увидела изображение обнаженной женщины. Справедливо решив, что Феррагус хочет смутить ее, она сделала вид, что ничего не заметила. – Можете идти, – холодно добавил португалец, – но пришлите ко мне Мигеля.

Мигель был человеком проверенным, и именно ему Феррагус поручил доставить письмо по назначению.

– Отыщешь моего брата, передашь это и дождешься ответа, – проинструктировал он слугу.

Следующие несколько дней грозили опасностями. Есть вероятность лишиться денег, а то и с жизнью расстаться. Но если сделать все с умом, да если еще и удача подыграет, то можно сорвать неплохой куш.

А заодно заполучить и мисс Фрай. Которая не имела к делу никакого отношения. Феррагус понимал, что она лишь отвлекает его от цели, а отвлекаться в такой момент чревато неприятностями. С другой стороны, жизнь без приключений теряет смысл. И еще Шарп. Феррагус усмехнулся – судьба подкинула ему сразу двух англичан. Что ж, он рассчитается с обоими. Только Саре он сохранит жизнь, а вот капитану Шарпу придется умереть.

Все зависит от удачи и его хитрости.

Стратегия была проста. Колонна должна выйти на хребет, повернуть на север и пробиться к вершине. Британцы и португальцы, развернувшись ей навстречу, попадут под удар второго атакующего кулака в северном конце хребта. Стиснутые с двух сторон, войска Веллингтона дрогнут и побегут, и кавалерия погонит их до самой Коимбры. А после взятия Коимбры Массена откроется прямой путь на Лиссабон.

Потом падет Лиссабон. Британский флот уйдет из Тежу, и уже другие французские части предпримут наступление на север, займут Порту и закроют для англичан еще одну крупную гавань. Португалия склонится перед мощью Франции, остатки неприятельской армии сдадутся в плен, а разгромившие ее войска захватят Кадис и растопчут разрозненные испанские силы на юге. И тогда перед Британией встанет выбор: либо просить мира, либо вести затяжную и бесперспективную войну. Франция же, добившись умиротворения в Португалии и Испании, сможет повернуть свои армии в любую сторону, направить их в любую страну, каковую император пожелает приобщить к благам французской цивилизации. Действительно, все очень просто – надо лишь выйти на хребет Буссако.

И они вышли. Две небольшие колонны, всего лишь семь полков на двоих, меньше четырех тысяч штыков, но они взошли на самый верх, к солнцу, и перед ними лежали дымящиеся пепелища британских лагерей. Снизу подпирали другие, а единственным препятствием оставался португальский полк, маршировавший на север по новой дороге, проложенной по другую сторону хребта. Португальцы об опасности не подозревали, шли маршевым строем, и французы встретили их плотным мушкетным залпом. Прежде чем первые успели опомниться, нападающие, увидев свой шанс, начали разворачиваться в шеренгу. Скрытые в середине колонны стрелки выступили вперед, практически к новой дороге, и открыли огонь по флангу португальцев. Находившиеся неподалеку женщины, подхватив детей, бросились прочь.

Португальцы отступили. Командир попытался развернуть полк в боевой строй, но тут французский генерал на сером жеребце приказал своим солдатам пристегнуть штыки:

– En avant! En avant!

Отчаянно ударили барабаны; французы рванули вперед, а португальцы, еще не закончив маневр, запаниковали – их передовые шеренги уже ломались под огнем противника. Задние роты сумели сохранить строй и попытались, стреляя через своих товарищей, остановить атаку врага.

– О господи… – прошептал Лоуфорд, увидев французов на хребте. Вид у полковника был растерянный, и неудивительно – битва оборачивалась поражением. Неприятельская колонна заняла позиции, на которых только что стоял его полк. Лоуфорд наблюдал разгром, равнозначный позору и бесчестью для него лично. Французский генерал – что это генерал, Шарп заключил из того, что позолоты на голубом мундире было не меньше, чем на платье какой-нибудь популярной шлюхи из Ковент-Гардена, – уже праздновал победу, нацепив треуголку на кончик сабли. – Боже!

– Развернуться, – негромко сказал Шарп, не глядя на полковника и как будто разговаривая с собой, – и развернуть их.

Лоуфорд не подал виду, что услышал совет. Он смотрел на развертывающееся на его глазах ужасное действо, на падающих под пулями португальцев. На сей раз французы били противника его же оружием: обойдя союзную колонну с фланга, они методично расстреливали несчастных португальцев. Голубые мундиры не успели перестроиться в три шеренги, но сейчас с задачей справлялся и более глубокий строй.

– Вызывайте стрелков, – бросил Лоуфорд Форресту, обеспокоенно взглянув на Шарпа.

Лицо капитана сохраняло бесстрастное выражение. Он дал совет, совет не вполне ортодоксальный, а принимать его или нет – дело тех, кто выше чином. Португальцы уже бежали; одни искали спасения на дальнем склоне хребта, но большинство подались назад, к идущему за ними полуполку красномундирников. Французы получили пространство для маневра и возможность атаковать оставшийся без прикрытия левый фланг британского полка.

– Быстрее, – сказал Шарп, может быть, недостаточно громко, чтобы его услышали.

– Полк! – крикнул Лоуфорд, перекрывая треск мушкетов. – Полк! Кругом!

Секунду или две никто не двигался. Приказ был настолько странный, настолько неожиданный, что солдаты просто не поверили ушам. Первыми опомнились офицеры.

– Кругом! Веселей!

Обе шеренги повернулись. Задняя стала передней, и обе оказались спиной к склону и к остановившейся неприятельской колонне, продолжавшей вести огонь по оборонительным позициям союзников.

– Полк! Девятая рота на месте! Остальные – шагом… марш!

Наступил момент истины. Полк поворачивался наподобие огромной двери, узкой, всего лишь в две шеренги, и не на плацу, а на каменистом хребте. Солдаты переступали через своих убитых и раненых товарищей, через потухшие костры и камни, сохраняя строй под огнем противника, и они знали, что когда выполнят маневр – если, конечно, выполнят, – то встанут лицом к лицу с новой французской колонной.

Почувствовав опасность, французы приостановили наступление и перенесли весь огонь на марширующих британцев, дав португальцам столь необходимую передышку.

– Выровняться по девятой роте! – крикнул Лоуфорд. – Командиры! Огонь из позиции!

Девятая рота, бывшая раньше левым флангом полка и ставшая теперь правым, потому что именно она играла роль дверной петли, закончила поворот первой. Весь маневр занял у нее считаные секунды, и вот уже ее капитан Джеймс Хупер отдал приказ заряжать. Легкая рота, стоящая обычно рядом с девятой, оказалась на самом краю разворачивающейся цепи и едва успевала за остальными.

– Вперед, мистер Слингсби, вперед! – кричал полковник. – Не отставайте! Выдвигайтесь, черт возьми, вперед!

– Девятая рота! – проревел Хупер. – Огонь!

– Восьмая рота! – раздалось неподалеку. – Огонь!

Самые дальние роты торопились за соседями; солдаты спотыкались, открывая на ходу патронные коробки. Кто-то пошатнулся, вскинул руки и упал на спину, встретив грудью пулю. Лоуфорд, сорвавшись с места, проскакал за бегущими. Пули свистели рядом – это ближайшие к британцам вольтижеры стреляли по офицерам. Легкая рота, которую при маневре частично вынесло на склон, открыла огонь последней, и французы, осознав вдруг, что британцы обошли их с фланга, засуетились, пытаясь перестроиться в три шеренги. Генерал на белом коне пронесся за фронтом атаки. Между тем на вершину начали подниматься разрозненные остатки первой колонны. Разобравшись, что к чему, они присоединялись к семи полкам, что прорвали британскую линию обороны. Барабанщики снова ударили в барабаны, над строем закачались «орлы».

– Полк! – Лоуфорд привстал на стременах. – Полуротно! От центра! Огонь!

Португальцы, рассыпавшиеся было под огнем вольтижеров, подтягивались к эссексцам. К левому флангу пристраивались красномундирники. Заткнуть брешь спешили полки с тихого южного участка, но Лоуфорд хотел сделать все сам.

– Огонь!

За время довольно неуклюжего маневра на гребне хребта полк Южного Эссекса потерял, должно быть, с десяток человек, но теперь он развернулся в боевой порядок и мог делать то, чему был обучен. Стрелять и заряжать. Это – главный навык.

– Огонь!

Приклад ударял в разбитое плечо, и солдат, не раздумывая, хватал новый патрон, рвал бумагу почерневшими зубами, засыпал порох, забивал пулю, убирал шомпол и вскидывал мушкет. А между тем вокруг свистели пули, и свинец с противным чваканьем входил в плоть, разрывая мышцы и ломая кости, или раскалывал приклад, или пронзал навылет кивер.

– Сомкнуть строй! Теснее! – проносилось над шеренгой, и это означало, что еще кто-то убит или ранен.

Пальба не прекращалась ни на секунду. Мушкеты палили и палили, и каждый выстрел напоминал треск ломающейся сухой палочки, только звучал громче и резче. Стреляли наугад. Англичане не видели французов, и французы не видели англичан, потому что пороховой дым скрыл гребень холма еще надежнее, чем утренний туман. У всех пересохло во рту. Жутко хотелось пить. Люди рвали зубами плотную бумагу, и селитра засыхала на языке и в горле, а сплюнуть ее было нечем.

– Огонь!

И мушкеты выплевывали пламя, и облако порохового дыма вспыхивало, и позади задней шеренги стучали копыта, и где-то далеко музыканты наяривали «Гренадерский марш», но никто его не слышал, потому что каждый спешил выхватить новый патрон, зарядить чертов мушкет и выстрелить.

Люди в строю были разные: воры и убийцы, пьяницы и насильники. Никто из них, поступая на службу, не руководствовался любовью к родине и к королю. Они пришли в армию потому, что были пьяны, когда в деревню занесло сержанта-вербовщика, или потому, что магистрат поставил их перед выбором – стать в строй или отправиться на виселицу, или потому, что соседская девчонка понесла и хотела выскочить замуж, или потому, что они по природной глупости поверили сказкам вербовщика, или просто потому, что армия дала пинту рому и трехразовую кормежку, а большинство из них никогда не ели досыта. Их били плетью по приказу офицеров, которых не били никогда, потому что они были джентльменами. Их обзывали чертовыми недоумками и вешали без суда за украденную курицу. Дома, в Англии, мирные граждане переходили на другую сторону улицы, чтобы не встречаться с выпущенным из барака служивым. Их не обслуживали в тавернах. Им платили жалкие гроши, штрафовали за каждую потерянную мелочь, а те скудные пенни, что оставались все-таки в их карманах, обычно проигрывались в кости. Это были прожженные жулики и мерзавцы, жестокие, как псы, и грубые, как свиньи, но у них было два качества.

Гордость.

И бесценная способность вести залповый огонь. Они стреляли быстрее любой другой армии в мире. На тех, кто стоял перед красномундирниками, обрушивался свинцовый град. Оказаться у них на пути означало смерть, и семь французских полков, стоявшие сейчас перед ними, переступили порог смерти – свинцовый град косил их, рвал в клочья, сметал с лица земли. Один против семерых, но французы так и не успели перестроиться и теперь сбивались в плотную колонну, ища спасения за спиной друг друга, и пули безжалостно терзали эту массу, а боевой порядок эссексцев увеличивался за счет подходивших британских и португальских полков. Когда же с севера подошли коннахтские рейнджеры, французы оказались между двумя противниками, каждый из которых хотел и умел убивать. Этих людей не просто учили обращению с мушкетом – им вдалбливали этот навык ежедневной многочасовой практикой, так что они делали с ним все, что угодно, и в любом состоянии, пьяными или с завязанными глазами. Их называли мясниками в красных мундирах, и они хорошо знали свое ремесло.

– Вы что-нибудь видите, Ричард? – прокричал Лоуфорд, пытаясь рассмотреть хоть что-то за пеленой дыма.

– Они не устоят, сэр.

Порыв ветра на мгновение приоткрыл завесу, и Шарп успел оценить обстановку.

– Ударим в штыки?

– Рано.

Шарп видел, что французы несут тяжелые потери. Только его полк посылал в сторону неприятеля около полутора тысяч пуль в минуту, а ведь теперь с флангов по врагу били еще четыре или пять полков. Дым сгущался, окружая французов, которые упрямо оставались на вершине. Не в первый уже раз Шарп подивился той стойкости, с которой колонна противника переносит смертоносный огонь. Она, казалось, содрогалась от ударов, но не отступала, а лишь съеживалась по мере того, как внешние ряды умирали и падали на землю под хлесткими залпами британцев и португальцев.

Стук копыт за спиной на секунду отвлек Шарпа от сражения. Странный всадник, крупный мужчина в потрепанной черной шинели, с огрызком сигары в пожелтевших зубах и с грязным ночным колпаком с кисточкой на голове, появился в тылу полка. Единственным свидетельством высокого ранга этого чудака была следовавшая за ним свита из полудюжины адъютантов. Бросив взгляд на погибающих французов и понаблюдав за красномундирниками, он вынул окурок, брезгливо посмотрел на него и смачно сплюнул.

– У вас в полку, должно быть, есть валлийцы, Лоуфорд.

Полковник удивленно обернулся и торопливо козырнул:

– Сэр!

– Так что, есть валлийцы?

– Уверен, что есть, сэр.

– Хороши, черт бы их подрал! – Всадник кивнул. Это был сэр Томас Пиктон, генерал, командовавший войсками северной части хребта. – Видел, что вы сделали, Лоуфорд. Надо же додуматься, развернуться кругом! И это под огнем! Я было подумал, ну, рехнулся полковник. Но вышло хорошо. Чертовски хорошо. Горжусь вами. В вас, должно быть, валлийская кровь. Кстати, свежая сигара найдется?

– Нет, сэр.

– Нет? Тогда какой от вас толк…

Коротко кивнув, генерал ускакал, сопровождаемый свитой офицеров, подтянутым видом словно нарочно подчеркивавших затрапезный наряд своего хозяина.

Ободренный похвалой, Лоуфорд подтянулся в седле, повернулся в сторону французов и увидел, что они наконец дрогнули.

Майор Лерой, стоявший неподалеку от полковника и слышавший весь разговор, подъехал к Шарпу.

– Пиктон нами доволен, – сказал он, вытаскивая пистолет. – Доволен настолько, что даже предположил у Лоуфорда валлийскую кровь. – Шарп рассмеялся. Лерой прицелился и выстрелил в сторону колонны. – Знаете, Шарп, я в молодости, бывало, палил по енотам.

Шарп заметил, что у солдата в четвертой роте мушкет дал осечку. Скорее всего, раскололся кремень, решил он и, достав из кармана запасной, окликнул стрелка по имени:

– Лови! – (Камень пролетел над задней шеренгой и упал в протянутую руку.) – А что такое енот?

– Лохматый такой зверь. Пользы от него никакой. Наверное, Господь его для того и создал, чтобы служить мальчишкам мишенью. Меня вот что интересует, почему лягушатники все еще стоят?

– Сейчас побегут.

– Ну, если сейчас, то, пожалуй, могут прихватить с собой и вашу роту. – Лерой вытянул руку, указывая на склон и предлагая Шарпу самому убедиться в справедливости его слов.

Повернув Порцию, Шарп проскакал в конец шеренги и сразу увидел, что Слингсби отвел роту к северу, вниз по склону, откуда стрелки и вели теперь огонь по левому флангу французов. Еще несколько человек били вниз, сдерживая подтягивавшееся к колонне малочисленное подкрепление. Похоже, Слингсби решил показать себя героем. Неужели он всерьез рассчитывает отрезать колонну силами одной роты? И тут Шарп понял, что, как только французы дрогнут и побегут, спасаясь от кровавой мясорубки, людской поток просто сметет его роту со склона, как ветер сметает шелуху. Словно в подтверждение его опасений с противоположной стороны хребта ударила пушка. Снаряд разорвался у головы колонны, ударив по ней градом картечи. Казалось, сам дьявол метнул пригоршню свинцовых шариков. Время истекло, и Шарп, пришпорив лошадь, устремился вниз.

– В строй! – кричал он. – Всем в строй! Быстро!

Услышав голос капитана, Слингсби недовольно оглянулся:

– Отступать нельзя! Мы их держим!

Шарп соскочил с лошади и бросил поводья лейтенанту:

– Возвращайтесь в полк! Это приказ! Живо!

– Но…

– Выполняйте! – взревел сержантским голосом Шарп.

Слингсби неохотно сел в седло, и Шарп повернулся к своим людям:

– Строиться!

И тут французы не выдержали.

Они продержались дольше, чем мог потребовать от них любой генерал. Они захватили высоту, и в какой-то момент показалось, что победа уже на их стороне, но они не получили нужного подкрепления, а британцы и португальцы сумели перестроиться, выйти им во фланг и погасить наступательный порыв залповым огнем. Никакая армия в мире не устояла бы под такими ударами, однако французы держались до тех пор, пока одной доблести оказалось недостаточно и пока верх не взяло желание выжить. На глазах у Шарпа вершину накрыла сокрушительная волна голубых мундиров, и тогда он и его люди побежали. Слингсби успел оторваться; пришпорив коня, он устремился в направлении роты Джеймса Хупера. Тем, кто стоял на левом фланге цепи, опасность не угрожала, но большинство стрелков не успели уклониться от накатившей сверху лавины.

– Ко мне! – проревел Шарп. – В каре!

Маневр был отчаянный, к такому прибегают в критические моменты, например против несущейся на всем скаку кавалерии, но он удался. Человек тридцать или сорок сбежались к капитану, построились в каре и, повернувшись лицом к врагу, выставили штыки.

– Отходим к югу, парни, – спокойно сказал Шарп. – Подальше от них.

Харпер сбросил с плеча семистволку. Поток голубых мундиров разделился, обтекая ощетинившуюся штыками кучку красномундирников и стрелков, но каре, повинуясь капитану, все равно понемногу, ярд за ярдом, сдвигалось в сторону, пытаясь уйти с пути низвергшейся с хребта лавины. Какой-то француз, не заметив англичан, с разбегу налетел на выставленный штык Перкинса и повис на нем, пока парень не спустил курок: бедолагу снесло с лезвия в брызгах крови.

– Спокойно, ребята.

Не успел Шарп сказать это, как на каре налетел генерал на белом коне и с обнаженной саблей. Встреча с неприятелем застала его врасплох, и он инстинктивно выставил саблю, готовясь проткнуть первого же противника, но тут Харпер спустил курок вместе еще с тремя или четырьмя стрелками, и голова лошади и всадник за ней исчезли за фонтаном крови. Оба рухнули, и животное покатилось вниз по склону. Всадник с пулей во лбу распростерся у ног стрелков.

– Да это ж генерал! – удивленно воскликнул Перкинс.

– Спокойно, – повторил Шарп. – Отходим влево.

Река голубых мундиров проносилась мимо. Французы мчались вниз, перепрыгивая через трупы, думая только о том, как спастись от разящего свинца. Союзники прекратили преследование и, остановившись у склона, поторапливали отстающих выстрелами в спину. Несколько пуль просвистели у Шарпа над головой.

– Разойдись! – крикнул он, и строй рассыпался.

Солдаты побежали вверх.

– Да, едва успели, – заметил Харпер.

– И как вас, черт возьми, сюда занесло.

Харпер огляделся, проверяя, не остался ли кто внизу:

– Перкинс! Какого дьявола! Что у тебя там?

– Генерал, сержант, – отозвался Перкинс.

Втащив вверх по склону тело убитого француза, он опустился на колени и принялся шарить по карманам.

– Оставь тело в покое! – прогремел рядом голос Слингсби. Лейтенант оставил лошадь наверху и теперь пешком возвращался к роте. – Пристроиться к девятой роте! Я сказал тебе оставить покойника! – заорал он на Перкинса, который сделал вид, что не слышит лейтенанта. – Сержант Хакфилд, мне нужно имя этого солдата!

– Перкинс! – перебил его Шарп. – Обыщите тело как следует. Лейтенант!

Слингсби уставился на Шарпа широко открытыми глазами:

– Сэр?

– Идемте со мной. – Шарп отошел в сторонку и, убедившись, что их не слышат, повернулся к Слингсби. Копившийся последние дни гнев вырвался наконец наружу. – Слушай меня, чертов придурок. Ты едва не угробил всю роту. Понимаешь? Ты едва не угробил их всех! И они это знают. Так что заткни свой поганый рот и не открывай, пока не научишься воевать.

– Ваш тон оскорбителен, Шарп! – попытался протестовать Слингсби.

– Понимай как знаешь.

– На сей раз я сделаю исключение, – глядя в сторону, процедил Слингсби. – Такому, как вы, меня не оскорбить.

Шарп улыбнулся, и улыбка эта была не очень приятная.

– Такому, как я? А ты знаешь, кто я? Нет? Так я тебе скажу. Я – убийца. Я убиваю людей без малого тридцать лет. Хочешь дуэль? Я не против. Сабля, пистолет, нож? Выбирай любое оружие, Слингсби. Только скажи мне где и когда. Но до тех пор держи свой поганый рот на замке. Все, проваливай. – Он повернулся к лейтенанту спиной и подошел к Перкинсу, который уже почти раздел мертвого генерала догола. – Ну, что нашел?

– Деньги, сэр. – Перкинс бросил взгляд в сторону Слингсби и снова посмотрел на капитана. – И еще ножны.

Он показал обтянутые синим бархатом ножны с маленькой золотой буквой «Н».

– Скорее всего, дешевка, – сказал Шарп, – но в таких делах никогда не угадаешь. Половину оставь себе, другую половину раздели на всех.

Французы убрались со склона, за исключением убитых и раненых. И лишь на скалистом холме осталась рота вольтижеров, к которым подтянулась часть беглецов из остатков разбитой колонны. Большинство же уцелевших, удалившись на безопасное расстояние, остановились и теперь смотрели вверх. В долину не спустился никто. Туман внизу совершенно рассеялся, так что французские пушкари могли без помех бить по склону. Британские и португальские стрелки, не обращая внимания на разрывы, спускались, чтобы выставить кордон пикетов, но Шарп, не получив распоряжений ни от Лоуфорда, ни от кого-либо еще, повел роту к тому самому холму, на котором закрепились вольтижеры.

– А ну-ка парни, сделайте так, чтобы они попрятались.

Вооруженные винтовками, стрелки открыли огонь, ответить на который французы не могли – их мушкеты не обладали такой дальнобойностью. Тем временем Шарп, развернув подзорную трубу, внимательно осмотрел ближайшие склоны, отыскивая среди голубых мундиров зеленый. Однако никаких следов капрала Додда он не обнаружил.

Оставив несколько человек тренироваться в стрельбе по мишеням, Шарп отодвинул красномундирников, чтобы те не привлекли внимания французских пушкарей. Остальные британские части тоже убрались со склона, но растянувшиеся вдоль него пикетчики охлаждали пыл потрепанной вражеской пехоты, служа напоминанием о том, какой прием ждет их, если они решатся повторить попытку. Пытаться никто не стал, и орудия постепенно смолкли. Ветер уносил последние клочья дыма.

Прошло немного времени, и пушки заработали снова, но уже в другом месте, примерно в миле к северу. Сначала било одно орудие, потом огонь открыла целая батарея. Французы готовили новый удар.

Лейтенант Слингсби так и не присоединился к роте, предпочтя уйти в полк. Шарпу было наплевать. Он сидел на холмике, наблюдал за французами и ждал.

– Это письмо, – говорил Феррагус, расхаживая за спиной сидящей у стола Сары, – сеньору Верци. – (Половицы поскрипывали у него под ногами. Стекла в окнах подрагивали от звуков далекой канонады. Поглядывая на улицу, Сара видела в конце ее реку Мондегу.) – Напомните сеньору Верци, что он в долгу передо мной.

Перо царапало бумагу. Когда ее вызвали в кабинет, Сара повязала на шею шарф, скрывший полоску кожи между волосами и высоким расшитым воротом голубого платья.

– Напишите, что он может рассчитаться по долгам, оказав мне услугу. Мне нужны места на одном из его кораблей. Пусть предоставит каюту для жены моего брата, детей и слуг.