Текст книги "Пляска смерти"

XX

Фабиан в тот же вечер написал Кристе, но, еще не закончив письма, понял, что ему не удалось выразить все те чувства и мысли, которые обуревали его.

Он все время видел перед собой ее изменившееся, просветленное лицо. Три раза писал и три раза рвал письмо в клочья. Он поздно лег; но, спал он или бодрствовал, лицо это неотступно стояло перед ним. Да, одно было несомненно: он любил эту женщину.

На другое утро Фабиан купил букет чудесных роз и послал их Кристе вместе со своей визитной карточкой, на которой написал всего несколько слов.

Криста увидела розы у себя в комнате, вернувшись с вокзала, куда она ездила встречать мать, и очень обрадовалась.

На визитной карточке стояло: «Благодарю за мессу в Пальме на Майорке». Ни слова больше.

Она вынула из букета три лучших розы и понесла их вниз, к матери.

– Мама, – радостно воскликнула она, – только теперь я могу по-настоящему приветствовать тебя! – Она опустилась на одно колено и грациозным жестом подала матери розы.

– Брось дурить, Криста, – смеясь, отвечала фрау Беата, все еще усталая от путешествия. – Где ты взяла такие прекрасные розы?

Криста поднялась.

– Я нашла огромный букет в своей комнате, мама! Мне их прислал один поклонник, – прибавила она и вдруг залилась краской.

– Поклонник? Ну, я вижу, что мужчины и сейчас такие же безумцы, как две тысячи лет назад.

– Но это поклонник, который мне очень по душе, мама, – с обидой в голосе ответила Криста.

Книга вторая

I

Речь, которую произнес Таубенхауз, представляясь гражданам в ратуше, имела несомненный успех. Выступление бургомистра было назначено на одиннадцать часов, но еще за полчаса до начала толпы приглашенных поднимались по лестнице.

Фабиан с самого раннего утра был уже на ногах. Ему понадобился целый час, чтобы привести себя в надлежащий вид. Сегодня он решил впервые облечься в коричневую военную форму… пусть все диву даются! Остро оттопыривающиеся бриджи придавали ему смелый и вызывающий вид человека, с которым шутки плохи. В мундире его плечи казались шире, мощнее. Что бы там ни говорили, но маленький седовласый Мерц был мастером своего дела. Прежде чем прикрепить ордена, Фабиан почистил их тряпочкой. Железный крест первого класса он приладил с левой стороны груди, внизу, как положено по уставу. Весь выутюженный и начищенный, он имел очень внушительный вид. Марта, принесшая ему завтрак, едва решилась поднять на него глаза. А он ведь чувствовал себя всего лишь скромным солдатом национал-социалистской партии, который и не хочет быть чем-нибудь иным, лишь бы люди видели, что он намерен честно служить идее, все остальное приложится. Он далек от честолюбивых помыслов, но кто же потребует от него, чтобы он совсем подавил в себе офицера, которым некогда был! Ордена, форма и военная выправка, несомненно, придают ему вид военного в большом чине.

Новые кавалерийские сапоги из блестящего лака, сделанные Габихтом, настоящее произведение искусства, так внушительно скрипели, когда он проходил по коридору, что Клотильда, занимавшаяся в своей комнате утренним туалетом, с любопытством выглянула из двери.

Когда он уже собрался уходить, она вышла из своей комнаты в элегантном пальто с чернобурой лисой на плечах и в шляпе. Эта шляпа была искусным сооружением из светло-коричневых бархатных лент, которые при ходьбе весело развевались на ее белокурых волосах.

– Возьми меня с собой, прошу тебя! Будет лучше, если мы появимся вместе, – сказала она, как будто их совместное появление было чем-то вполне обыденным.

– Пожалуйста, – ответил он, учтиво распахнув перед нею дверь.

Клотильда была в приподнятом настроении. Предстоящее событие волновало ее, как театральная премьера. С довольным видом шагала она рядом с мужем – ленты ее шляпы развевались на ветру, – наслаждаясь удивленными и восхищенными взглядами прохожих. Вот теперь и он член национал-социалистской партии! За много месяцев они впервые шли вместе по улице. Правда, весь город знал, что в их браке не все ладно, но ведь сегодня особенный день. Время от времени Клотильда замедляла шаг и окидывала мужа испытующим взглядом. Ничего не скажешь, вид у него безукоризненный! С таким мужчиной приятно показаться на улице.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказала она с искренним восхищением.

Это было первое доброе слово, которое он услышал от нее за долгое время.

– Да, Мерц постарался, – отвечал Фабиан.

– Весь город с огромным интересом ждет речи Таубенхауза, – продолжала Клотильда. – Всем хочется поскорее узнать, о чем он будет говорить.

«Вот тебе и на, – подумал Фабиан, – она хочет завязать со мной разговор». Но он не забыл злобного тона ее заявлений о разводе и медлил с ответом.

– Он несомненно выступит с интересной речью, – сказал, наконец, Фабиан, – Таубенхауз человек просвещенный. Конечно, он получил нужную ему информацию, ведь он здесь новичок.

Клотильда улыбнулась в душе. О, она точно знала, о чем будет говорить Таубенхауз. О Мосте героев, о фонтане на Вокзальной площади, о статуе Роланда на площади Ратуши. Последние три дня копии этого доклада с пометкой «совершенно секретно», сделанной синим карандашом, лежали на письменном столе ее мужа. Фабиан знал, что нужно сделать, чтобы по городу распространились «секретные» сведения. Даже фрейлейн Циммерман из бахвальства не стала бы молчать.

– Посмотри, сколько народу! – воскликнула Клотильда, когда они вышли на площадь Ратуши. В этот момент целые толпы людей поднимались по лестнице. Среди них и городской архитектор Криг в мундире лейтенанта, едва сходившемся на его толстом животе. В свое время он был сапером. Галстук бантом и мягкая шляпа безусловно больше шли к нему. Его сопровождали дочери, близнецы Гедвиг и Термина, до неотличимости похожие друг на друга. У обеих были одинаково полные красные щечки и очаровательно вздернутые носики. Они одинаково смущенно улыбнулись, здороваясь с Фабианом.

– Генерал! Смирно, девочки! Настоящий генерал! – засмеялся Криг, с удивлением глядя на Фабиана. – А ведь вы, правда, умеете поражать своих друзей, – добавил он, смеясь неизвестно чему.

– Прошу прощения, – обратился Фабиан к жене, вежливо распахнув перед ней широкую дверь в зал. – Мне нужно еще зайти к бургомистру, узнать, нет ли каких-нибудь поручений.

Клотильда улыбнулась одной из своих очаровательнейших улыбок и присоединилась к дочерям Крига. На девушках были одинаковые платья, и надушены они были одинаковыми духами. «Фабиан, видимо, хочет показаться Таубенхаузу в новой форме», – подумала Клотильда. Все у него основано на расчете. Она хорошо его знает.

Мундиры, толпа людей, шляпы и флаги, всюду флаги. Это зрелище привело Клотильду в восторг. Зал был декорирован лавровыми деревьями и усеян флажками. Лишь немногие были цветов города, на остальных виднелось изображение свастики. Даже на трибуне развевался флаг со свастикой. Впечатление создавалось опьяняющее, и сердце Клотильды ликовало, когда она прокладывала себе дорогу сквозь толпу. Разумеется, некоторые злопыхатели утверждают, что это праздник нацистской партии, а не города, и что Крюгеру запрещены даже частные телефонные разговоры, – ну, да это, наверно, просто болтовня.

Куда ни глянь – всюду военные, даже офицеры запаса воспользовались случаем показаться в военной форме. В толпе мелькали красные гусарские аксельбанты, которые уже, казалось, канули в вечность, и три широкие полосы на рукаве – знак различия морских офицеров. Все они были приглашены главой города и, естественно, хотели блеснуть парадным мундиром. Иные капитаны и майоры отрастили себе такой живот, словно они сидели в тылу во Франции. Но больше всего поражало обилие орденов. Казалось, на город пролился настоящий орденский дождь. Можно было подумать, что все эти военные – участники кровопролитных боев под Верденом, хотя многие из них даже и не нюхали пороха. На всех были знаки отличия, пусть самые мелкие и незначительные – какой-нибудь крест, медаль, ленточка. Даже мелкое чиновничество не отставало от других. Кто ты такой, если у тебя нет никаких знаков отличия? Не из тюрьмы же ты сюда явился? Кон маленький седой и сутулый человек с какой-то скромной медалью в петлице. Это профессор Галль из Исторического общества, а медаль у него «за спасение утопающих». Она никому не известна и не привлекает к себе внимания. Но зато как бросается в глаза эффектный турецкий полумесяц! Да, все вокруг сверкает и блестит.

Люди завистливо косятся на ордена крупного достоинства, редко мелькающие в зале, как, например, ордена полковника фон Тюнена, заслуженного фронтового офицера. Носители их пользуются особым уважением. Теперь, право же, становится ясно, что представляет собой каждый из присутствующих.

Да, еще в одном можно убедиться сегодня – почти всякий уважающий себя человек состоит членом национал-социалистской партии! Председатель суда Либориус, директор музея Грае, директор больницы Зандкуль, советник юстиции Швабах – этот даже играет видную роль в национал-социалистской партии, – директор гимназии Петт, медицинский советник Хаферлаг, профессора Копенхейде и Роде, директор художественного училища Занфтлебен – словом, почти все. Эти господа держатся с достоинством, выглядят хорошо упитанными и довольными. Многие из них успели отрастить себе брюшко, многие демонстрируют сверкающие лысины, которых в другое время никто бы не увидел под шляпами. Одним словом, это сливки общества.

В глубине зала толпятся молодые люди в коричневых мундирах. Нимало не стесняясь, они шутят и громко разговаривают. Среди коричневых солдат несколько седовласых людей, в том числе сапожник Габихт; его большие прозрачные уши то и дело вспыхивают красным огнем.

Просто поразительно, что большинство здесь присутствующих принадлежит к национал-социалистской партии. Может быть, многие горожане остались без приглашения? Фабиан составил список на семьсот человек, но ведь его контролировал Таубенхауз. К числу беспартийных относился Вольфганг Фабиан; поначалу он весело оглядывал зал, но, убедившись в сухом к себе отношении, утратил всю свою непринужденность. По соседству с ним сидел учитель Глейхен, молчаливо забившийся в угол. Всем был известен его нелюдимый нрав, а теперь многие вспомнили, что его перевели в сельскую школу в Амзельвизе в наказание за то, что он не оказал должного почтения флагу со свастикой.

II

Перья голубовато-стального отлива взволнованно трепыхались на крошечной шляпке фрау фон Тюнен. Баронесса без умолку говорила и смеялась. Ее восторженный голос и громкий смех разносились по всему залу. В эти дни она стала одной из руководительниц национал-социалистского женского союза и чувствовала себя как рыба в воде.

Полковник фон Тюнен кокетничал своей полковничьей формой, точно юный кавалерист; его усеянная орденами грудь сверкала. Он здоровался, пристукивая каблуками и выбрасывая вперед руку, шутил, смеялся. И, несмотря на свои седые, как всегда, тщательно приглаженные волосы, выглядел очень помолодевшим.

– Фрау Фабиан! – крикнул полковник, заметив Клотильду, пробиравшуюся сквозь толпу. Он поспешил ей навстречу, стал навытяжку, как перед генералом, и отвесил ей подчеркнуто низкий поклон. Клотильда покраснела, радуясь вниманию, оказанному ей на глазах у всех собравшихся.

– Идите к нам, Клотильда! – закричала баронесса. – У нас тут собрался прелестный кружок.

Молодой Вольф фон Тюнен, старший лейтенант, высокомерно улыбаясь, держался поодаль от дам, окружавших его мать; его, как он говорил, не интересовали женщины старше сорока лет. В манере, с которой он раскланялся и почтительно поцеловал руку Клотильды, было нечто старомодно учтивое.

В этот момент двери закрыли, и все стали рассаживаться по местам. Впрочем, болтовня смолкла лишь на какую-нибудь минуту, потом опять послышался восторженный голос баронессы.

Последним, стараясь остаться незамеченным, через зал прошел Фабиан, пытливым взглядом окидывая ряды присутствующих.

Ему очень хотелось увидеть здесь Кристу и фрау Беату Лерхе-Шелльхаммер. Он включил их имена в список приглашенных, хотя и знал, что как раз в эти дни они собирались поехать в Баден-Баден. Но сколько он ни смотрел, их нигде не было видно.

«Как жаль, что нет Кристы», – подумал Фабиан и направился в конец зала, где сидели рядовые нацистской партии в коричневых рубашках. Они с готовностью подвинулись; вид у них был такой, словно подошел командир.

– Он прекрасно выглядит, – шепнула баронесса на ухо Клотильде. – И как хорошо, что он наконец-то принял решение.

– Если что делаешь, то уж надо делать до конца, – отвечала Клотильда. – По-моему, он как истый солдат должен состоять в какой-нибудь военизированной организации.

– Конечно, от него именно этого и ждут, – продолжала баронесса, – а то, что он совершил этот шаг, не обусловив наперед получения какого-нибудь высокого воинского звания, несомненно будет считаться большой его заслугой.

Бургомистру пора уж было появиться.

Но он все не шел. Чего-то, видно, еще ждали. В зале оживленно обсуждали этот вопрос, указывая на три пустых места в ряду, предназначенном для членов муниципалитета. Интересно, для кого же оставлены эти три стула? Или сегодня ждут высоких гостей?

Большие двери вновь распахнулись, и на пороге появились трое в коричневых и черных мундирах нацистской партии; они поспешно направились к пустовавшим стульям. Впереди быстро шел приземистый, широкоплечий человек. У него было широкое добродушное лицо, толстые губы и медно-красные, расчесанные на пробор волосы. По его щекам сбегала узкая полоска бакенбард. Всем бросилось в глаза, что на нем не было орденов, – одна только скромная ленточка, выглядывавшая из петлицы. Двое других, молодые, с прекрасной военной выправкой, были, по-видимому, его адъютантами.

В зале началось движение, шум. Любопытные повскакали с мест, «коричневые солдаты» вскинули руки и закричали: «Хайль!»

Приземистый, широкоплечий человек слегка поднял руку в знак приветствия. И в зале сразу воцарилась тишина.

– Это гаулейтер Румпф, – взволнованно прошептала баронесса на ухо Клотильде. – Ну, что, не говорила ли я вам, что он придет на доклад?

– Гаулейтер?

Клотильда была разочарована. Гаулейтер представлялся ей величавым властелином, окруженным великолепной свитой.

Баронесса вся трепетала от волнения.

– Вы заметили ленточку в его петлице? – спросила она Клотильду, в возбуждении вонзая ей ноготь в руку. – Это «орден крови», высшая награда, которой удостаивает фюрер. Высокий белокурый офицер – адъютант Фогельсбергер, а брюнет с суровым лицом – адъютант граф Доссе. Боже мой, Клотильда, я никогда не забуду этого дня!

Но тут как раз открылась узкая дверь, и на эстраду, украшенную флагами со свастикой, весь в черном, вышел бургомистр Таубенхауз.

III

Таубенхауз медленным, размеренным шагом поднялся на кафедру. Вначале он казался несколько смущенным, но вскоре зарекомендовал себя красноречивым оратором.

В полутемном зале его длинное, худое лицо выглядело бледнее обычного. Сегодня оно было еще желтее, невыразительнее и утомленнее, чем обычно. Черная шевелюра казалась лишенной всякого блеска, так же как и темная щеточка под ноздрями. Он был при орденах, и люди, в этом разбирающиеся, отметили сразу, что никаких редких орденов у него не было, даже Железного креста первого класса. Никто не мог бы подумать, что этот человек командовал «Аистовым гнездом» в Аргоннском лесу, к тому же ордена бренчали всякий раз, как он раскланивался.

Как только он произнес первые слова, Фабиан улыбнулся. Конечно, Таубенхауз начал с гусей и коз, которые разгуливали по рыночной площади его родного города в Померании. Слушателям понравилась эта откровенность, и они были страшно изумлены, услышав, что гуси и козы бродят и у них в городе, но гуси и козы другой породы, весьма малоприятной, скорей даже позорной. Все весело смеялись и аплодировали.

Легкий румянец заиграл на безжизненном, деревянном лице бургомистра; с этой минуты Таубенхауз, казалось, вернулся к жизни.

– Я приехал сюда, – крикнул он громким голосом, и его золотые очки блеснули, – чтобы пробудить ум и сердце этого города!

Он так прокричал эти слова, что слушатели испугались.

– Да, этот город, прозванный некогда «городом золотых башен», должен снова заснять своей былой славой. Через несколько лет он станет красивейшим городом страны, красоту и богатства которого будут превозносить все, дух общественности и гостеприимства которого вызовет всеобщую зависть. (При этих словах грянули аплодисменты.) В этом городе мы построим новый театр оперы и драмы, по сравнению с которым теперешний будет казаться гусиным хлевом, постоянное помещение для художественных выставок, музыкальной академии, лучшие в мире стадионы и бассейны. – Глаза слушателей заблестели. – Весь город будет покрыт зеркально гладким асфальтом, по которому с огромной скоростью понесутся комфортабельные автобусы. Что толку горожанам в трамвае, которого нужно ожидать по пятнадцати минут. Я проверил это с часами в руках.

Город спит, спит, как спал в средние века! Я хочу грянуть громом и разбудить его! – Тут он зарычал еще громче, чем в первый раз. – Мы воздвигнем новые мосты! – И бургомистр стал пространно рассказывать о Мосте героев с Фридрихом Великим, скачущим на гордом коне в окружении знаменосцев и барабанщиков, ландскнехтов с алебардами и бердышами, за которыми следуют германцы с секирами и сучковатыми дубинками. Новые земли будут присоединены к городу, на них расселятся тысячи, многие тысячи людей, ибо через десять лет население города возрастет вдвое. Новые площади украсят город, новые улицы и магистрали. Все старое, все, что мешает, должно посторониться. Долой старое! Надо, чтобы большие грузовики беспрепятственно проносились по улицам. К черту старый хлам! Он, бургомистр, уж сумеет позаботиться, чтобы город имел вполне современный вокзал и хороший аэродром. Какой жалкий вид сейчас у Вокзальной площади! Смотреть стыдно! В скором времени приезжающих будет встречать шелест цветущих деревьев и веселый плеск двух гигантских фонтанов.

Двух? Фабиан насторожился. Таубенхауз почти слово в слово пересказывал заготовленную им речь. Вдобавок все предложения Фабиана, относящиеся к далекому будущему, он включил в программу немедленной перестройки и тем самым сделал ее неосуществимой. Фабиан говорил о перестройке театра, у Таубенхауза театр строился заново. Некоторая модернизация вокзала у Таубенхауза превратилась в новый вокзал. Это и был новый дух, стремившийся к пределам, где возможное уже граничит с невозможным…

«Кто хочет строить замок, не должен начинать с собачьей конуры», – дословно процитировал Таубенхауз фразу из черновика Фабиана.

Люди слушали и дивились – до чего же завлекательная фантазия у оратора, о педантизме и скопидомстве которого носилось столько слухов.

Теперь Таубенхауз как из рога изобилия осыпал город богатствами. Он хотел внедрить новые отрасли промышленности и промыслов, воскресшие ремесла должны были вступить в фазу процветания. Жители города сидели зачарованные. Да, этот бургомистр не чета боязливому и осторожному Крюгеру, вот уж поистине творческий ум! Ведь из богатств, сыпавшихся на город, кое-что должно было перепасть и горожанам. Есть у тебя дом или нет, фабрикант ты или нет, но если идет такое строительство, то все кругом процветает. Земельная собственность увеличивается в цене, десятники, строители, столяры, стекольщики, маляры, слесари – все имеют шансы стать богачами. Слушатели замолкли и не шевелились. Нажиться! Нажиться! Разбогатеть! В глазах всех читалась жажда наживы. Обогащаться! Сегодня, завтра! Вот смысл жизни!

Стой! Таубенхауз забыл кое о чем. Нет не забыл, такой, как он, никогда ничего не забывает, он приберег это под конец: Дом городской общины.

Дом городской общины! И это было идеей Фабиана, но он мыслил его чем-то вроде большого клуба, который будет построен не в столь уж близком будущем, а Таубенхауз говорил о здании гигантского масштаба. В нем должна была разместиться городская община, клубы, бюро партий, спортивные организации. Партий? Разве есть партии, а не только партия? В этом же здании предусматривается большой концертный зал, залы для собраний, совещаний и конгрессов; двенадцать этажей – оно будет выше собора, будет символом нашего города, всей провинции, символом нашей великой и прекрасной эпохи.

В воздух взметнулась унизанная кольцами женская рука; гаулейтер тоже поднял правую руку, и зал разразился овацией.

Но где же будет воздвигнут Дом городской общины? Он, Таубенхауз, неоднократно консультировался со своими друзьями, и, наконец, они нашли подходящее место: в Дворцовом парке наверху, где сейчас стоит Храм мира. Этот холм возвышается над всем городом, всей округой, а маленький, изящный Храм мира, сооруженный жителями города после Освободительных войн, уже свое отжил и будет теперь украшать другой уголок Дворцового парка.

Итак, вот его программа.

Да, еще! Таубенхаузу нужны деньги, деньги и деньги! Жертвы, жертвы и жертвы! Общепризнанное моральное единство горожан должно вновь выказаться во всем блеске. В приемной бургомистра лежит подписной лист, и пусть никто не стыдится вписать в него свое имя и не стесняется взглянуть, на сколько подписался другой.

– Да, и я не постесняюсь проверить это самым тщательным образом! – выкрикнул он и покинул трибуну.

Громкая и долго несмолкаемая овация и крики «Хайль!» послужили ему наградой за произнесенную речь.

Гаулейтер встал, быстрыми шагами подошел к трибуне и долго тряс руку Таубенхаузу.