Текст книги "Австралийские этюды"

Дикие кролики могут регулировать численность своей популяции, причём самым удивительным образом. Частично это вызывается жестокой борьбой за существование, обусловленной, например, климатическими условиями. Так, на английском острове Скокхолме после засушливого лета 1959 года из 10 тысяч обитавших здесь диких кроликов только 150 пережили следующую зиму.

Недавно выяснилась совершенно ошеломляющая вещь; оказывается, часть кроличьего потомства никогда не покидает материнской утробы! Обычно крольчата появляются на свет через 28—30 дней, но при неблагоприятных обстоя– тельствах зародыши на двенадцатый или двадцатый день могут снова раствориться в матке, и организм самки всасывает в себя назад все питательные вещества, израсходованные на эмбриона. На эту процедуру уходит от двух до трёх дней; затем в молочные железы поступает молоко, а самка снова спаривается – словом, всё происходит так, будто она уже родила.

Мэкильвейну, работавшему в 1962 году в Новой Зеландии, удалось установить, что у местных крольчих более 50 процентов беременностей кончается именно таким образом. Материнский организм при растворении зародышей теряет значительно меньше питательных веществ, чем при выкидышах, которые у кроликов случаются крайне редко. Чем больше кроликам приходится тесниться в загоне или на воле и чем хуже в связи с этим у них становится с питанием, тем больше число кроличьих детей, которым никогда не суждено увидеть белого света. По всей вероятности, здесь немалую роль играет чрезмерное нервное напряжение беременной самки: чем ближе приходится кроликам селиться, тем чаще и ожесточённее возникают между ними драки. «Частные владения» дробятся на более мелкие и становятся все беднее кормом.

У молодых самок зародыши рассасываются чаще, чем у старых. Удалось выявить, что «королевы», то есть старшие по рангу крольчихи, за год приносят потомство 67 раз, крольчихи ниже рангом – 6, а ещё ниже – 5 раз. «Королевы» при этом выращивают 56 процентов своих новорождённых, а низшие по рангу – только 31 процент. Число крольчат в помёте увеличивается в течение года в среднем с четырёх до шести.

При благоприятных климатических условиях крольчиха может принести в год свыше 30 крольчат. А поскольку дочери из первого помёта в том же году могут сами дать от одного до двух приплодов, то дети и внуки одной крольчихи к концу периода размножения могут составить более 40 голов! В Новой Зеландии, судя по некоторым сообщениям, их бывает даже больше шестидесяти.

Если самка принесла своё потомство глубоко в норе, то каждый раз, выходя наружу, она старательно засыпает вход землёй и самым тщательным образом его утрамбовывает.

Новорождённый крольчонок весит от 40 до 45 граммов, но уже спустя неделю удваивает свой вес. Примерно с восьмого дня он начинает слышать и к этому же времени покрывается шерстью. Глаза у него открываются к десятому дню. Самка на второй же день после родов снова спаривается и через четыре недели покидает своих детей, чтобы родить новых. Для этого она в той же норе роет новую камеру.

Расцвета в своём развитии кролик достигает, по-видимому, к двадцати месяцам. В это же время он и больше всего весит. Считается, что дикие кролики доживают до восьми-девяти-летнего возраста. Однако у графа Б. Бассевица такой приручённый кролик прожил в доме 12 лет. Этот кролик быстро научился пользоваться ящиком с песком и никогда в комнате не гадил. Он очень подружился с шотландским терьером, с которым вместе вырос, и прекрасно отличал своих от чужих. Как только в доме появлялись гости, он мгновенно исчезал между пружинами дивана, где устроил себе «нору». За три дня до смерти он был ещё вполне бодрым, только шерсть у него несколько потускнела. В самый же последний день кролик вдруг перестал есть и уже не мог скакать по комнате: у него отказали ноги. За пять минут до смерти он последним усилием вложил голову в руку своей хозяйки, госпожи Бас-севиц, но лизнуть эту руку, как он это обычно делал, уже не смог…

Перенаселение, всегда сопровождающееся нервным перенапряжением, приводит не только к учащению случаев рассасывания зародышей, но и к гибели отдельных взрослых особей… В 1958 году был проделан такой опыт. В загон, где уже обитало шесть крыс, подсадили ещё 24. Эти «новички» стали постоянно подвергаться нападениям со стороны «старожилов». Вскоре почти все «новосёлы» погибли, причём большинство из них – в первые же семь дней. При этом у них не было серьёзных ранений, смерть наступила по другой причине – отказало сердце.

Патолог профессор Айкхов поймал как-то в сеть пятерых кроликов, в безумном страхе выскочивших из норы, спасаясь от запущенного туда чёрного хорька. Они были охвачены таким ужасом от встречи со своим смертельным врагом, что лежали в сетке словно парализованные с неподвижно вытаращенными глазами. После, уже в неволе, они, казалось, успокоились, начали есть и скакать по вольере, но окончательно они так никогда и не оправились от испуга, а, наоборот, тощали с каждым днём и вскоре скончались от ба– зедовой болезни. А вот искусственным путём ни одному исследователю до этого не удавалось вызвать эту распространённую среди людей болезнь у какого-либо животного. У завезённых в Австралию европейских диких кроликов появляются совсем другие обычаи, чем в Европе. Зоолог Георг Нитхаммер в 1936 году отловил в Саксонии 63 кролика, пометил их и снова отпустил. Через год шестнадцать из помеченных кроликов было отстреляно, причём обнаружили, что они обитали не дальше чем в 100 метрах от места их предыдущей поимки. Когда отловленных кроликов относили на 600 метров от места их обитания, они непременно возвращались назад, к своему «дому».

В Австралии же кролики ведут себя иначе. В 1859 году в районе Джилонга в штате Виктория высадили английских кроликов. Ежегодно они стали распространяться на 100 километров к северу и к западу, и через три года это уже было настоящим бедствием. Плодовитость их нисколько не уменьшалась, и вплоть до 1950 года они все больше завоёвывали новый континент. Может быть, их победное шествие закончилось бы уже несколько раньше, если бы на первой партии «новосёлов»… не вымерли все блохи (по-видимому, это произошло за время долгого морского путешествия на парусной шхуне). Но до этого додумались только значительно позднее. Об этом я расскажу несколько дальше.

Среди кроликов Южной Америки распространена болезнь, которая в местных условиях протекает в довольно лёгкой форме и почти никогда не приводит к смертельному исходу. Возбудитель этой болезни относится к группе вирусов, в которую входят и возбудители человеческой оспы, коровьей оспы и оспяного дифтерита у кур. Болезнь эта впервые была обнаружена и описана в 1897 году, когда ею заразились европейские домашние кролики, содержавшиеся при больнице в Монтевидео. Протекала она у них в очень тяжёлой форме. Через полстолетия название этой болезни стало известно почти всему миру: это был кроличий миксоматоз. Только после пятнадцатилетних поисков в 1942 году исследователю Арагао удалось выявить её возбудителя и установить, что от одного кролика к другому он передаётся через москитов и других летающих кровососущих насекомых.

В Калифорнии, где эта эпизотия «у себя дома», болезнь тоже протекает в весьма лёгкой форме. Умирают от неё только кролики, ввезённые туда из Европы.

Зная это, английский учёный Чарлз Мартин из Кембриджа в 1936/37 году, а затем в 1938 году попробовал истребить 10 тысяч кроликов, населявших остров Скокхолм, заражая их этой болезнью. Сначала он искусственно заразил 83 кролика, а через год – ещё 55. Но болезнь не желала распространяться. даже когда он заразил ею семь кроликов из числа живущих в очень тесном загоне. Причину такой неудачи сэр Чарлз узнач лишь двадцать лет спустя, накануне своей смерти.

Да и австралийским исследователям и истребителям кроликов поначалу везло не больше. Они пробовали заносить миксоматоз в засушливые районы, но там болезнь никак не хотела распространяться. Только в 1950 году они случайно проделали свои опыты во влажной местности близ реки, и… неожиданный результат: смерть пошла косить налево и направо несчастных длинноухих. По-видимому, в том районе водились определённого вида комары, служащие переносчиком инфекции. У бедных кроликов страшно распухали головы, они слепли и глохли и в таком ужасном виде метались по улицам и полям, ища спасения. Зрелище было настолько страшным, что кролики нашли себе много сочувствующих. Но справедливости ради надо сказать, что их страдания, возможно, были не такими уж невыносимыми, поскольку они продолжали есть даже за несколько часов до смерти.

В последующие три года миксоматоз искусственно ввозили в самые различные районы Австралии. Но особый успех эта «бактериологическая война» имела лишь в тех местах, где жили одновременно и кролики и комары, следовательно, прежде всего в юго-восточных штатах. В засушливых же районах ничего не получалось. Тем не менее считают, что ввоз миксоматоза сохранил сельскому хозяйству Австралии полмиллиарда марок.

Победное шествие ввезённой в Австралию «импортной» смерти не давало покоя энтомологу и исследователю туберкулёза доктору Арману Делилю, живущему во Франции в замке Майбуа в предместье Дрё, недалеко от Парижа. Его средневековый с угловыми башнями замок расположен в обширном парке, занимающем 250 гектаров и обнесённом со всех сторон высокой каменной стеной. Тысячи диких кроликов, обитаю– щих в этом парке, бесчинствовали у него на огородах и подгрызали молодые посадки деревьев. Поэтому доктор А. Делиль раздобыл у своего коллеги из швейцарского бактериологического института в Лозанне возбудителей миксоматоза, велел обтянуть проволочной сеткой все выходы из своего владения и заразил этой болезнью двух пойманных в ловушку кроликов. Через шесть недель погибло уже 98 процентов диких кроликов. Однако при этом не пострадал ни один из домашних кроликов, живущих в крольчатнике. Отсюда доктор Делиль сделал заключение, что болезнь эта разносится вовсе не комарами.

В октябре 1952 года кролики, погибшие от миксоматоза, были обнаружены уже в Рамбуйе, резиденции французского президента. По утверждению доктора Делиля, жители окрестных деревень, прослышавшие о его блестящей войне с кроликами, но не получившие у него возбудителя миксоматоза, попросту выкрали ночью из его парка несколько больных животных.

Поначалу Делиль хотел сохранить успех своего опыта в секрете, но это было уже невозможно. Болезнь распространилась по всей Франции и погубила, по подсчётам Пастеровского института в Париже, примерно 35 процентов домашних и 45 процентов диких кроликов. Узнав, что это очень радует работников сельского хозяйства, Делиль в 1953 году решился выступить с официальным сообщением о своих опытах. Но тут надо вспомнить о том, что во Франции, где истреблены уже почти все дикие животные, кролики – основная охотничья дичь. Главное охотничье управление доселе каждый год продавало охотничьи лицензии на сумму свыше одиннадцати миллионов марок. Но к 1956 году число владельцев охотничьих билетов сократилось с 1860 тысяч до 300 тысяч. В то время Франция ежегодно экспортировала от 6 тысяч до 8 тысяч тонн кроличьих тушек, 15 миллионов кроликов использовалось внутри страны. С кроликами была связана деятельность нескольких десятков тысяч людей. Поэтому Охотничье управление вместе с обществами кролиководов возбудили дело против Делиля, требуя взыскать с него неустойку.

Сначала доктору Делилю действительно присудили уплатить требуемое. Но затем в более высокой судебной инстанции его оправдали. Наказать его в те времена было вообще невозможно, поскольку тогда ещё не существовало закона, караю– щего намеренный занос эпизоотии. Такой закон вышел только позже, в 1955 году. Академия сельского хозяйства даже наградила доктора Делиля золотой медалью. Тем не менее охотники и кролиководы до сих пор ведут с ним непримиримую борьбу.

Из Эльзаса «кроличья смерть» прошествовала по Германии, а оттуда – в остальные европейские страны.

В 1953 году болезнь каким-то образом перекочевала в Англию. И вот тогда исследователь кроликов К. М. Л уклей, в поместье которого на острове Скокхолм сэр Чарлз Мартин когда-то проводил свои неудавшиеся опыты с миксоматозом, поехал в Суррей и Кент, чтобы осмотреть там первых погибших от этой болезни кроликов. Он заметил, что по ним ползало множество кроличьих блох (Spilopsyllus cuniculi). Когда кто-нибудь поднимал такого кролика, они переползали на его руки и одежду. Даже на кроликах, погибших неделю назад, блохи были ещё живы. Они оставались живыми и в снег и в холод. Кролики, погибшие последними, были буквально засыпаны этими насекомыми: вероятно, блохи, стараясь спастись, перебирались с мёртвых на живых. Даже в мешках и сумках, в которые собирали дохлых кроликов, ещё долго находили живых блох.

Луклею опытным путём удалось доказать, что именно эти блохи и есть переносчики инфекции миксоматоза. Над загоном с дикими кроликами, среди которых свирепствовал миксома-тоз, он подвешивал на дереве клетку с домашними кроликами. И несмотря на то что кругом летали комары, кролики оставались здоровыми – блохи, по-видимому, не сумели найти к ним дорогу на дерево. Выяснилось также, что у кроликов с острова Скокхолм блох вообще не было, в то время как кролики, населявшие остров Скомер, находящийся всего в трёх километрах от него, были очень блошливы. Вот почему, оказывается, в своё время не удались опыты у сэра Мартина!

Поскольку многие чувствительные люди не могли вынести вида несчастных, беспомощно блуждающих по окрестностям ослепших кроликов, союзы охраны животных стали рассылать по стране специальные отряды, которым было поручено пристреливать этих обречённых. В то же время Луклею удалось выяснить из разговоров с различными попутчиками, что многие фермеры предпринимают довольно дальние поездки, чтобы раздобыть себе больных кроликов из Суссекса или Кента и заразить ими кроликов на собственной ферме.

С помощью миксоматоза число диких кроликов в Англии сократилось до того уровня, которого оно достигало в начале XIX столетия. К тому же никто теперь не хотел покупать кроличьего мяса и есть его. Поэтому для крестьян-кролиководов не было больше смысла беречь кроликов и содействовать их размножению. Кроме того, с 1958 года в Англии запретили пользоваться капканами, так что и естественным врагам кроликов снова удалось размножиться.

Разумеется, австралийцы тоже не замедлили раздобыть себе кроличьих блох. В 1950 году они завезли их из Англии и начали искусственно разводить, чтобы распространить мик-соматоз и в засушливых областях, где было мало подходящих переносчиков болезни. Правда, кенгуровая блоха (Echidrophaga myrmecobii) при случае переходит и на кроликов, среди которых может потом разнести инфекцию, но делает она это крайне редко и предпочитает всё же кенгуру.

Вначале европейские блохи никак не хотели размножаться в австралийских исследовательских институтах. Но в 1960 году А. Р. Мид-Бриге сделал одно удивительнейшее открытие: оказывается, самки кроличьих блох откладывают яйца только после того, как напьются крови беременной крольчихи. В период засухи, когда самцы кроликов забывают о любви, а крольчихи перестают заниматься деторождением, число блох резко снижается.

В самое последнее время серьёзно занялась изучением этих блох Мириам Ротшильд. И что же? Ей удалось выяснить, что блохи спариваются только на кроличьих детёнышах. Спустя несколько часов после рождения крольчат блохи покидают своё обычное место пребывания, а именно уши крольчихи, из которых обычно сосут кровь, и перебираются на морду животного. В то время как крольчиха облизывает своих новорождённых, блохи перепрыгивают на них и там спариваются. Сигналом для подобных действий, по всей вероятности, служит изменение гормональной насыщенности крови у крольчихи. Инъекция небольшого количества кортизола, сделанная кролику, приводит к тому, что блохи, в особенности самки, ещё крепче впиваются в кожу хозяина, а введение большей дозы того же стероида заставляет этих насекомых покинуть кроличьи уши. По-видимому, в крови крольчихи через несколько часов после родов наступают определённые гормональные изменения, влияющие в свою очередь на поведение блох.

Как только блохи попадают на новорождённых крольчат, они разбегаются по всему их тельцу и с жадностью принимаются сосать кровь. Спустя несколько часов блохи приступают к спариванию. Вещество, стимулирующее этот процесс, по-видимому, содержится в основном в крови однодневных кроликов, потому что, когда крольчата достигают семи-, восьмидневного возраста, он прекращается.

Если крольчата появляются на свет слабыми или мёртвыми (что зимой случается довольно часто), блохи после родов не покидают крольчихи-матери. Возможно, что в таких случаях гормональные изменения в крови не достаточно сильно выражены для того, чтобы побудить блох сойти с насиженного места на ушах крольчихи и приступить к размножению.

Кто знает, какие ещё чудеса откроются при дальнейшем изучении таких, казалось бы, обычных и ничем не примечательных животных, как кролики!

Когда в 1950 году в Австралии наконец разразился «кроличий мор», он уничтожил 99,8 процента всех заражённых кроликов. Но уже в 1953 году некоторые кролики стали выздоравливать после перенесённого миксоматоза. Специалисты с самого начала предсказывали, что эта болезнь вовсе не навсегда сможет победить ненавистных длинноухих вредителей. И действительно, с каждым годом все больше кроликов не заболевало миксоматозом, а заболевшие все чаще выздоравливали. Возбудители болезни со временем становились все слабей, но именно эти ослабленные штаммы распространялись гораздо скорей, чем новые, более сильные, которых выращивали в лабораториях. А кролики, перенёсшие слабую форму заболевания, уже вырабатывали иммунитет против более сильной.

«Миксоматоз был случайным попаданием в цель», – говорят учёные. Нет никакой уверенности в том, что и в дальнейшем можно будет выращивать новых возбудителей, способных снова вызвать поголовцый «кроличий мор». Поэтому сейчас всячески проповедуют, что надо искать другие средства борьбы с кроликами. Так, например, на Тасмании миксоматоза никогда не было, тем не менее кролики там перестали наносить вред сельскому хозяйству. Этого добились, возводя заборы и отравляя кроликов ядовитыми веществами. Сельскому хозяйству это приносит немалую выгоду: ведь десять кроликов съедают столько же травы, сколько одна овца, но овца производит в 3 раза больше мяса, чем все эти кролики, вместе взятые.

Некоторые австралийские штаты наложили полный запрет на продажу кроличьего мяса, другие же и не помышляют о таком законе. Так что по сей день ещё есть «кроличьи фермеры» крестьяне, совершенно не заинтересованные в истреблении кроликов, а, наоборот, зарабатывающие деньги на продаже этих животных.

Как мало на самом деле истребил миксоматоз кроликов после памятного 1950 года, показывают следующие данные: за двенадцать месяцев 1955/56 года из Австралии было вывезено 23,4 миллиона кроличьих шкурок и около 7,1 миллиона их переработано в самой стране. 12 миллионов диких кроликов было отстреляно для экспорта в другие страны и 33,2 миллиона съедено внутри страны. Вместе это ежегодно составляет 45,2 миллиона кроликов стоимостью в 62 миллиона марок. Вначале это может показаться довольно значительной статьёй дохода, но на самом деле такая сумма лишь небольшая «заплата» на обширной бреши, которую кролики ежегодно вносят в бюджет австралийского сельского хозяйства.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЗООПАРК НАД ПОРТОМ

Образцово-показательный Таронга-парк в Сиднее. – Жирафы на фоне океанских пароходов. – Только в обмен на животных. – Заслуги сэра Эдварда Халлстрома. – Меняем двух белых кенгуру на саблезубого тигра

Наверное, ни один зоопарк в мире не расположен столь живописно, как Таронга-парк в Сиднее – столице штата Новый Южный Уэльс.

Сидней, основанный в 1788 году, по европейским масштабам город молодой. Однако сейчас это уже самый крупный город Австралии, имеющий 2,5 миллиона жителей. Правда, в последнее время за пальму первенства с ним усиленно соревнуется Мельбурн, расположенный южнее и потому отличающийся более прохладным климатом.

По размеру территории, приходящейся на душу населения, Сидней превосходит любой крупный город мира. Незаселен– ность многих мест объясняется крайне невыгодным расположением города в холмистой, изрезанной бесконечными оврагами местности, в которую глубоко вклиниваются два больших залива – Ботани-Бей и Порт-Джексон. Просто удивительно, что такой крупный культурный центр мог развиться в столь неблагоприятных географических условиях; едешь, едешь, уж, кажется, проехал целую страну, а, оказывается, все ещё находишься в пределах границ города Сиднея!

Уже в 1880 году здесь, в Мур-парке, открыли зоопарк, но вскоре отведённая под него площадь оказалась недостаточной. И вот 24 апреля 1912 года торжественно был открыт новый зоологический сад – Таронга-парк, расположенный в тогда ещё девственной местности, прямо против входа в Порт-Джексон. Занимал он вначале 17,2 гектара, но в связи со всякого рода достройками и усовершенствованиями вырос с тех пор до 28 гектаров. К сожалению, изумительная по красоте местность, на которой раскинулся Таронга-парк, слишком холмиста и изрезана множеством оврагов с крутыми склонами.

До Таронга-парка из центра города есть два пути. Можно проехать туда через знаменитый роскошный портовый мост «Харбоурбридж», возвышающийся на 60 метров над водой и тянущийся в длину на 1200 метров (это целая автострада, так как автомобили могут проходить по мосту в десять рядов). И в таком случае вся поездка займёт не больше двадцати минут. А можно сюда добраться и по воде на специальном прогулочном катере, что займёт немножко больше времени.

Когда вы входите на территорию парка, вас прямо ошеломляет необыкновенной красоты картина, открывающаяся перед вашими глазами: сверкающая водная гладь залива, по которой медленно плывут огромные океанские пароходы, а на противоположном берегу – чёткие силуэты небоскрёбов и других новостроек Сиднея.

Подобный вид, но значительно менее величественный открывается только из зоопарка в Галле да ещё, пожалуй, из недавно построенного парка в Инсбруке. Но живописное расположение Сиднейского зоопарка имеет, к сожалению, и свои недостатки: вольеры с животными насквозь продуваются резкими ветрами с моря, непрерывно гуляющими по открытой, ничем не защищённой территории порта. Поэтому, чтобы уберечь от холода теплолюбивых экзотических животных, со сто– роны моря пришлось построить специальные бетонные заграждения. Ведь в Сиднее зимой становится довольно прохладно: температура воздуха иногда падает почти до нуля градусов. Эти бетонные стены несколько портят впечатление во время прогулки по парку. А фотографам они просто мешают: чтобы снять обезьян или слонов на фоне океанских пароходов в порту, они вынуждены даже забираться на деревья. Однако животным такие заграждения идут на пользу. Так, здесь в довольно небольшом цементированном загоне охотно плодятся даже капризные жирафы. От одной пары жирафов удалось получить уже 15 детей и внуков, которые разосланы по другим зоопаркам Австралии. Тут прекрасно размножаются также чёрные носороги, шимпанзе, козлы тары и прочие обычные обитатели зоопарков, уже не говоря о различных видах кенгуру.

Столь разнообразный ассортимент иноземных животных объясняется скорей всего особой политикой вывоза животных из Австралии. Хотя многие отечественные животные здесь, у себя на родине, охраняются довольно плохо, а некоторые виды находятся вообще под угрозой полного истребления, тем не менее запрет на вывоз их из страны поставлен со всей строгостью и неукоснительно проводится в жизнь. Разрешается лишь обмен местных животных на представителей иноземной фауны. Таким образом было достигнуто своего рода монопольное положение и Сиднейскому зоопарку удалось раздобыть таких редких животных, как белые носороги, гориллы и даже окапи.

Главная заслуга в создании Таронга-парка принадлежит несомненно сэру Эдварду Халлстрому, избранному в 1948 году председателем Зоологического общества, а с 25 сентября 1959 года – его почётным президентом.

В Сиднейском зоопарке содержится 4900 животных, среди которых 900 млекопитающих, 2500 птиц, 120 рептилий и 1400 рыб. Обслуживает зоопарк более 100 сотрудников. А посещает его 1,2 миллиона человек в год.

Здесь довольно удачно разводят травоядных, что отчасти объясняется тем, что Эдвард Халлстром выращивает для них корм на специально заложенных плантациях. Во время своих посещений Таронга-парка я обратил внимание на то, что жирафы, например, постоянно получали свежую зелень молодой люцерны, коротенькие стебельки которой говорили о том, что растение скошено как раз в той стадии, когда оно содержит больше всего растительного белка. А для жирафов это особенно важно, потому что на воле они питаются листьями деревьев и там, высоко в кронах, у них почти нет конкурентов по добыванию корма. А это значит, что они могут быть разборчивыми и выбирать себе самые сочные и свежие побеги.

Во время моего пребывания в зоопарке сэр Халлстром как раз вернулся из Соединённых Штатов, где успешно завершил довольно необычную сделку: двух белых кенгуру, выращенных на его собственной усадьбе, он выменял на полный скелет знаменитого вымершего саблезубого тигра!

Австралийскую фауну можно увидеть на Пятом континенте и в других зоопарках. Все они гораздо меньше, но зато с более естественными для этих животных условиями обитания. Так, например, в парке Хилсвилл близ Мельбурна можно наблюдать даже за подводной жизнью утконосов, в Куриенг-Гай-парке, расположенном в 25 километрах от центра Сиднея, любоваться вольно разгуливающими кенгуру и эму, а в зоопарке Аделаиды наблюдать за лихими прыжками горных кенгуру.

Очень чистенько и с большой любовью содержится зоопарк в Перте. И тем не менее сиднейский Таронга-парк надо признать ведущим среди всех зоопарков Австралии, а заодно отметить и несомненную заслугу в организации зоопарков на всём континенте почётного президента сэра Эдварда Халлст-рома. Спасибо ему за это! Впрочем, с 1959 года сиднейское Зоологическое общество возглавляет уже его сын Джон Эдвард Халлстром.