Текст книги "Скептические эссе"

Прежде чем оставить тему образования, упомяну еще один американский пример[26]26
  См. The New Republic, 1 февраля 1922 г., стр. 259 и далее.


[Закрыть] – не потому, что Америка в чем-либо уступает другим странам, а потому, что она самая передовая, следовательно, по ней можно изучать опасности, набирающие силу, а не отходящие в прошлое. В штате Нью-Йорк нельзя открыть школу, не получив лицензии штата, даже если обеспечивать ее финансово будут исключительно частные источники. Недавно принятый закон[27]27
  С момента написания этих строк в закон были внесены изменения.


[Закрыть] гласит, что лицензию школе не выдадут, «если окажется, что предлагаемая образовательная программа включает преподавание доктрины о том, что сформированные легитимным путем правительства следует свергать с помощью силы, насилия или незаконных средств». Как отмечает «Нью репаблик», различий между правительствами не упоминается. Таким образом, этот закон возбранял бы во время войны преподавать доктрину о свержении кайзера, а после – поддержку борьбы Колчака или Деникина против правительства Советского Союза. Это, разумеется, не задумывалось намеренно, а стало результатом просто-напросто небрежной формулировки. Однако есть и сознательные последствия – другого закона, принятого в то же время и относящегося к учителям государственных школ. Этот закон гласит, что свидетельства, разрешающие лицам преподавать в таких школах, должны выдаваться лишь тем, кто «удовлетворительно продемонстрировал», что он «верен и послушен правительствам этого штата и Соединенных Штатов», но не тем, кто поддерживал, не важно где и когда, «форму правления, отличную от правительства этого штата или Соединенных Штатов». Комитет, сформировавший эти законы, как пишет «Нью репаблик», постановил, что учителю, который «не одобряет нынешний общественный строй… следует отказаться от своей должности» и что «человеку, не изъявляющему горячего желания бороться с теориями социальных изменений, не следует доверять задачу подготовки юных и зрелых людей к исполнению обязанностей гражданина». Таким образом, согласно законам штата Нью-Йорк, Христос и Джордж Вашингтон были слишком морально испорчены, чтобы обучать молодежь. Если бы Христос объявился в Нью-Йорке и сказал: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне», президент Нью-Йоркского школьного совета ответил бы: «Сэр, я не вижу доказательств вашего желания бороться с теориями социальных изменений. Более того, я слышал, вы проповедуете то, что называете царством небесным, тогда как наша страна, слава Богу, является республикой. Очевидно, что правительство вашего царства небесного существенно отличалось бы от такового в штате Нью-Йорк, и потому детей к вам не допустят». Не ответь он подобным образом, он нарушил бы свои обязанности должностного лица, которому поручено исполнение закона.

Последствия таких законов весьма серьезны. Предположим, условно, что правительство и общественный строй штата Нью-Йорк – лучшие из когда-либо существовавших на этой планете; однако даже в этом случае и то и другое предположительно можно усовершенствовать. Любой человек, согласный с этим очевидным утверждением, по закону не может преподавать в государственной школе. Таким образом, закон гласит, что учителями должны работать либо лицемеры, либо глупцы.

Растущая опасность, которую иллюстрирует законодательство штата Нью-Йорк, заключается в сосредоточении власти в руках одной организации, будь то государство, трест или объединение трестов. В случае образования власть находится в руках государства, которое может не допустить до ушей молодежи любую доктрину, которая ему не понравится. Полагаю, еще остались люди, которые считают, что демократическое государство – это практически то же самое, что его народ. Однако они заблуждаются. Государство – это собрание чиновников, разных чиновников для разных целей, получающих приличное жалованье, пока сохраняется статус-кво. Единственное изменение статус-кво, которое они могут принять благосклонно, – это укрепление бюрократии и власти бюрократов. И потому естественно, что они пользуются такими возможностями, как подъем воинственных настроений, чтобы захватить власть над мнениями своих подчиненных, включая право заморить голодом любого, кто выступит против них. В вопросах интеллектуальных, таких как образование, подобное положение дел имеет фатальный исход. Оно уничтожает всякую возможность прогресса, свободы или интеллектуальной инициативы. Однако оно наступает естественным образом, если позволить всей системе начального образования оказаться под контролем одной организации.

Религиозной терпимости удалось добиться в определенной степени потому, что религия утратила для людей былое значение. Но в политике и экономике, занявших то место, которое раньше занимала религия, растет тенденция к преследованиям, которые никоим образом не ограничиваются одной партией. В России инакомыслящих преследуют более сурово, чем в любой капиталистической стране. Я познакомился в Петрограде со знаменитым русским поэтом Александром Блоком, который с тех пор погиб от лишений. Большевики позволили ему преподавать эстетику, но он пожаловался, что они настаивают на преподавании предмета «с марксистской точки зрения». Он не имел ни малейшего понятия, как теория ритмики связана с марксизмом, хотя в попытках избежать голодной смерти приложил все усилия, чтобы это выяснить. Долгие годы после прихода большевиков к власти в России, разумеется, невозможно было напечатать никакой критики в адрес тех догм, на которых основан их режим.

Примеры Америки и России иллюстрируют заключение, к которому нас ведут факты: пока люди сохраняют нынешнюю фанатичную веру в важность политики, свобода мысли по политическим вопросам останется недостижимой, и весьма велика опасность того, что отсутствие свободы распространится на все остальные сферы, как случилось в России. Спасти нас от этой беды может лишь некоторая степень политического скептицизма.

Не следует полагать, что чиновники, отвечающие за образование, хотят, чтобы юные граждане стали образованными. Наоборот, их главная задача состоит в том, чтобы преподать ученикам информацию, не преподав интеллектуальных навыков. Образование должно иметь две цели: во-первых, давать определенные знания, такие как чтение, письмо, языки, математика и так далее; во-вторых, сформировать такие мыслительные привычки, которые позволят приобретать знания и самостоятельно формировать здравые суждения. Первое мы можем назвать информацией, второе – интеллектом. Полезность информации признана как практически, так и теоретически; современное государство не может существовать без грамотного населения. Однако полезность интеллекта признается лишь теоретически, а не практически: привычку к самостоятельному мышлению у обычных людей не приветствуют, поскольку считается, что люди, которые думают своей головой, плохо поддаются управлению и вызывают административные сложности. Говоря языком Платона, думать следует лишь стражам; остальные должны повиноваться или идти за предводителями, как стадо овец. Эта доктрина, по большей части бессознательно, пережила внедрение политической демократии и продолжает радикально искажать все государственные системы образования.

Страна, которая больше других преуспела в подаче фактов без пробуждения интеллектуальных способностей, совсем недавно примкнула к современной цивилизации. Это Япония. Говорят, что система начального образования в Японии весьма замечательна своей информационной составляющей. Но в дополнение к обучению фактам у нее есть еще одна цель, а именно, проповедовать поклонение Микадо – вероучение, ставшее гораздо более влиятельным сегодня, чем до модернизации Японии[28]28
  См. The Invention of a New Religion профессора Чемберлена из Токио (опубликовано издательством Rationalist Press Association).


[Закрыть]. Таким образом, школы используются одновременно для передачи знаний и распространения суеверий. Поскольку мы не испытываем искушения поклоняться Микадо, для нас очевидна абсурдность этого элемента японского образования. Наши же собственные национальные суеверия кажутся нам естественными и разумными, поэтому мы не видим их так ясно, как суеверия японцев. Но если бы путешественник-японец захотел доказать, что в наших школах учат суевериям, столь же чуждым разуму, как вера в божественность Микадо, подозреваю, у него не было бы недостатка в доводах.

Я пока что не ищу целительного средства, а лишь провожу диагностику. Мы столкнулись с парадоксальным фактом: образование стало одним из главных препятствий на пути к развитию интеллекта и свободе мышления. Такое положение вещей объясняется прежде всего влиянием государственной монополии, однако это ни в коем случае не единственная причина.

(2) Пропаганда. Наша система образования выпускает молодежь из школ грамотной, но по большей части не способной ни оценивать доказательства, ни формировать независимое мнение. Затем ее на протяжении всей оставшейся жизни обстреливают утверждениями с целью убедить во всевозможных нелепостях, например, что пилюли Бланка всех полезней – лечат от любых болезней, что Шпицберген – теплый и плодородный остров, что немцы едят трупы. Искусство пропаганды в том виде, в котором его практикуют современные политики и правительства, берет свои истоки в искусстве рекламы. Психология как наука многим обязана рекламщикам. В прежние времена большинство психологов, скорее всего, посчитали бы, что человек не сумеет убедить толпу в качестве своих товаров одними лишь настойчивыми уверениями в том, что они качественны. Однако опыт показывает обратное. Встань я однажды посреди общественного места и заяви, что я самый скромный человек на свете, надо мной посмеялись бы; но если мне удастся скопить достаточно денег, чтобы сделать такое же заявление на всех автобусах и на щитах вдоль всех главных железнодорожных линий, люди вскоре уверятся, что я с поразительным упорством избегаю публичности. Если бы я подошел к мелкому лавочнику и сказал: «Посмотрите на своего конкурента на той стороне улицы: он крадет у вас клиентов; не стоит ли вам бросить лавку, встать посреди дороги и попытаться застрелить его, прежде чем он застрелит вас?» – выскажи я такое предложение, любой мелкий лавочник счел бы меня сумасшедшим. Но когда его высказывает правительство, да с выражением и под аккомпанемент духового оркестра, мелкие лавочники приходят в восторг и очень удивляются, впоследствии обнаружив, что торговля пришла в упадок. Пропаганда с использованием средств, проверенных рекламным бизнесом, сегодня является одним из признанных методов управления во всех развитых странах и конкретно техникой формирования общественного мнения в условиях демократии.

Используемую сегодня пропаганду характеризуют два совершенно отдельных вредоносных фактора. Во-первых, она имеет дело, как правило, с иррациональными верованиями, а не с серьезными аргументами; во-вторых, предоставляет несправедливое преимущество тем, кому удается с помощью богатства или власти добиться самой широкой платформы. Со своей стороны я склонен думать, что слишком много шуму поднимается о том, что пропаганда апеллирует к эмоциям, а не к разуму. Грань между эмоциями и рациональным мышлением не такая четкая, как думают некоторые. Более того, умный человек способен сформулировать достаточно рациональные доводы в пользу любой позиции, которая имеет хоть какой-то шанс быть принятой. В любом значимом вопросе у обеих сторон всегда есть здравые аргументы. Определенное искажение фактов можно с полным правом оспорить, но оно вовсе не обязательно. Уже одни только слова «Мыло Пирса», которые сами по себе ничего не утверждают, заставляют людей это мыло покупать. Если везде, где они фигурируют, заменить их словами «Лейбористская партия», миллионы людей потянутся голосовать за лейбористов, хотя реклама никоим образом не упоминала достоинств партии. Но если бы обеим сторонам в споре по закону предписывалось ограничиться заявлениями, которые комитет уважаемых логиков посчитал уместными и обоснованными, это никак не повлияло бы на главный порок сегодняшней пропаганды. Представьте себе при таком законе две стороны с одинаково крепкой аргументацией, у одной из которых на пропаганду есть миллион фунтов, а у другой – всего сто тысяч. Очевидно, что доводы в пользу более богатой стороны станут известны шире, чем доводы в пользу более бедной, и, следовательно, более богатая победит. Этот разрыв, конечно же, усиливается, когда одной из сторон выступает правительство. В России правительство имеет почти полную монополию на пропаганду, однако в этом нет необходимости. Преимущества, которым оно обладает над противниками, в большинстве случаев окажется достаточно для победы, если только его доводы не будут абсолютно невразумительны.

Главное мое возражение против пропаганды заключается не только в ее обращении к нерациональному, но даже больше в несправедливом преимуществе, которое она дает богатым и могущественным. Если мы хотим добиться истинной свободы мышления, нужно давать всем мнениям равные возможности, но для достижения этой цели требуются вдумчиво сформулированные законы, а у нас нет никаких оснований ожидать, что кто-то озаботится их принятием. Так что лекарство следует искать прежде всего не в подобных законах, а в улучшении системы образования и культивации скептического общественного мнения. Впрочем, я пока что не стану останавливаться на лекарствах.

(3) Экономическое давление. Некоторые аспекты этого препятствия свободе мысли я уже упомянул, но сейчас мне хотелось бы поговорить о нем в более общих чертах, как об опасности, которая неизбежно возрастет, если не предпринять для противодействия ей весьма решительные шаги. Ярчайшим примером применения экономического давления против свободы мысли является Советская Россия, где до заключения советско-английского торгового соглашения правительство могло морить и морило голодом людей, чьи мнения были ему неугодны, например, Кропоткина. Но в этом отношении Россия лишь несколько опережает другие страны. Во Франции любой учитель, поддерживавший Дрейфуса в начале судебного процесса или осуждавший в конце, потерял бы место. Сомневаюсь, что в сегодняшней Америке университетский профессор, как бы именит он ни был, удержался бы на посту, если бы вздумал критиковать «Стандард ойл компани», ведь каждый президент колледжа получает или надеется получить благотворительную помощь от мистера Рокфеллера. По всей Америке социалисты считаются людьми мечеными, которым крайне сложно найти работу, если только они не обладают какими-то исключительными дарованиями. Возникающая всюду, где хорошо развит индустриализм, тенденция, при которой тресты и монополии контролируют всю промышленность, приводит к уменьшению числа потенциальных работодателей. В этих условиях становится все проще и проще вести тайные черные списки, с помощью которых можно уморить голодом любого, кто не пожелает склониться перед корпорациями. Вместе с ростом монополий в Америке возникают многие из зол, связанных с государственным социализмом в той форме, в какой он существует в России. С точки зрения свободы для человека нет разницы, кто является его единственным возможным работодателем – государство или трест.

В Америке, самой промышленно развитой стране мира, и в меньшей степени в других странах, условия в которых приближаются к американским, обычному гражданину, если он желает зарабатывать себе на жизнь, необходимо избегать немилости определенных влиятельных людей. Эти влиятельные люди придерживаются неких взглядов – религиозных, нравственных и политических – и ожидают, что подчиненные будут их взгляды поддерживать, по крайней мере внешне. Человек, который открыто отвергает христианство, или верит в смягчение законов о браке, или возражает против власти крупных корпораций, обнаружит, что Америка для него полна препятствий, если только он не знаменитый писатель. Точно такие же ограничения свободы мышления неизбежно возникают в любой стране, где экономическая организация доводится до состояния фактической монополии. И потому оберегать свободу во взрослеющем мире гораздо тяжелее, чем в девятнадцатом веке, когда еще существовала свободная конкуренция. Всякий, кому небезразлична свобода разума, должен честно и открыто взглянуть в лицо ситуации, осознав неприменимость методов, которые в пору младенчества индустриализма вполне справлялись с задачей.

Существуют два простых принципа, внедрение которых решило бы почти все социальные проблемы. Во-первых, образование должно, среди прочего, учить людей верить утверждениям лишь тогда, когда есть основания считать их истинными. Во-вторых, на работу следует принимать только по признаку способности эту работу выполнять.

Обратимся сначала ко второму пункту: привычка рассматривать религиозные, моральные и политические взгляды человека, прежде чем назначить его на должность или дать ему работу, – это современная форма преследования, и она, кажется, приобретает не меньшую действенность, чем инквизиция на своем пике. Старые свободы можно законно сохранять, но в этом нет ни малейшей пользы. Если на практике из-за своих мнений человек вынужден голодать, для него будет слабым утешением то, что его мнения не наказуемы законом. Общественное мнение более или менее сочувствует тем, кого морят голодом за непринадлежность к англиканской церкви или несколько неортодоксальные политические взгляды. Однако против гонений на атеистов или мормонов, радикальных коммунистов или сторонников свободной любви едва ли кто-то возражает. Их полагают порочными, и отказывать им в месте считается вполне естественным. Люди едва ли еще осознали тот факт, что такой отказ в высокоиндустриальном государстве равносилен крайне суровой форме преследования.

Если бы на эту опасность удалось должным образом пролить свет, можно было бы пробудить общественное мнение и обеспечить, чтобы убеждения человека не учитывались при его назначении на должность. Защита меньшинств имеет ключевое значение; и даже самый ортодоксальный из нас может однажды оказаться в меньшинстве, так что все мы заинтересованы в сдерживании тирании большинства. Эту проблему не решить ничем, кроме общественного мнения. Социализм сделал бы ее еще более острой, поскольку устранил бы возможности, которые сейчас возникают благодаря независимым работодателям. С каждым увеличением размеров промышленных предприятий ситуация ухудшается, поскольку уменьшается число индивидуальных работодателей. Битву следует вести точно так же, как велась битва за религиозную терпимость. И как в том случае, так и в этом решающим фактором, по всей видимости, окажется ослабление веры. Пока люди были убеждены в абсолютной истинности католицизма или протестантизма, смотря по обстоятельствам, они были готовы подвергать инакомыслящих преследованиям. Пока люди твердо уверены в своей сегодняшней идеологии, они готовы будут преследовать и за нее. На практике, пусть и не в теории, терпимости не обойтись без некоторой доли сомнения. И это подводит меня ко второму моему пункту, который касается целей образования.

Для того чтобы в мире воцарилась терпимость, среди навыков, которым обучают в школах, должна быть привычка оценивать доказательства и не давать полного одобрения утверждениям, которые нет причины считать истинными. Например, следует обучать искусству чтения газет. Учитель должен выбрать какой-нибудь случай, который произошел много лет назад и в свое время всколыхнул политические страсти. Затем он должен прочитать ученикам, что говорилось в газетах, принявших одну сторону спора, потом другую, и дать беспристрастный отчет о том, что случилось в действительности. Он должен показать, как натренированный читатель может по предвзятому рассказу любой из сторон определить, что произошло на самом деле, и дать им понять, что вся информация в газетах более или менее ложна. Циничный скептицизм, воспитанный в подобном обучении, защитил бы детей на позднейших этапах жизни от игры на идеалистических чувствах, которая побуждает порядочных людей содействовать махинациям негодяев.

Таким же способом следует преподавать и историю. Наполеоновские кампании 1813 и 1814 годов, к примеру, можно было бы изучать по журналу «Монитёр», чтобы вообразить себе изумление, испытанное парижанами, когда они увидели под городскими стенами армию Союза, хотя до этого Наполеон (согласно официальным бюллетеням) одолевал ее в каждой битве. В старших классах ученикам следует предложить сосчитать, сколько раз Ленин был вероломно убит Троцким, дабы они научились презирать смерть. Наконец, они должны прочесть школьный курс истории, одобренный правительством, и сделать вывод о том, что сказали бы о наших войнах с Францией французские школьные учебники. Все это было бы гораздо полезнее в обучении граждановедению, чем истрепанные моральные максимы, через которые, по мнению некоторых, следует внушать ученикам понятие гражданского долга.

Полагаю, следует признать, что моральные изъяны являются источником зла в мире не в меньшей мере, чем недостаток интеллекта. Однако человечество пока еще не изобрело никакого метода искоренения нравственных пороков; проповеди и наставления лишь добавляют к существующему списку лицемерие. Интеллектуальные же способности, наоборот, легко развить методами, известными каждому компетентному педагогу. Таким образом, до тех пор, пока не разработают метод обучения добродетели, прогрессу придется опираться на развитие интеллекта, а не морали. Одно из главных препятствий для интеллекта – это доверчивость, а степень доверчивости можно значительно снизить, рассказав о распространенных формах лицемерия. Доверчивость в наши дни является бо́льшим злом, чем когда-либо прежде, ведь благодаря распространению образования теперь гораздо легче распространять информацию, а в условиях демократии распространение дезинформации стало для власть имущих гораздо более насущной потребностью, чем в прежние времена. Отсюда увеличение тиражей газет.

Если меня спросят, как подтолкнуть мир к принятию этих двух максим, а именно: (1) что людей следует нанимать на работу по признаку способности ее выполнять, (2) что образование должно стремиться излечить людей от привычки верить бездоказательным заявлениям, я могу лишь сказать, что для этого необходимо просвещенное общественное мнение. А сформировать его можно только усилиями тех, кто желает, чтобы оно существовало. Я не верю в то, что экономические изменения, за которые выступают социалисты, сами по себе как-то помогут искоренить зло, которое мы здесь рассматриваем. По моему мнению, что бы ни происходило в политике, тенденции экономического развития будут все более затруднять сохранение интеллектуальной свободы, если только общество не решит единогласно, что работодатель не должен контролировать в жизни работника ничего, кроме его работы. Свободы в образовании можно было бы добиться с легкостью, если бы этого пожелали, ограничив функции государства проверками и оплатой и четко ограничив проверки конкретными инструкциями. Но при нынешнем положении вещей это оставило бы образование в руках церкви, поскольку она, к сожалению, активнее стремится учить других своим убеждениям, чем вольнодумцы – своим сомнениям. И все же это освободило бы путь и позволило при известном желании добиться либерального образования. Большего от закона требовать не следует.

Главная мысль всего моего эссе – призыв к распространению научного мировоззрения; это абсолютно не то же самое, что знание научных достижений. Научное мировоззрение способно переродить человечество и предоставить решение для всех наших проблем. Достижения же науки в виде механизмов, ядовитых газов и желтой прессы грозят совершенным падением нашей цивилизации. Забавная антитеза, которую марсианин мог бы рассматривать с отстраненным любопытством. Однако для нас это вопрос жизни и смерти. От его разрешения зависит, будут ли наши внуки жить в более счастливом мире или же уничтожат друг друга научными методами, быть может, оставив будущие судьбы человечества в руках негров и папуасов.