Текст книги "Скептические эссе"

Наконец, следствием этого морального ущерба, наносимого личности, становится неописуемый ущерб обществу. Повсюду свирепствуют войны и преследования, и повсюду они начинаются именно со школьного обучения. Веллингтон часто говорил, что битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона. Правдивей было бы ему сказать, что война против революционной Франции была разожжена в итонских классных комнатах. В наш демократический век Итон потерял свое значение; теперь куда важнее обычные начальная и средняя школа. В каждой стране с помощью размахивания флагом, Дня империи, празднования Четвертого июля, курсов подготовки офицеров и т. д. делается все, чтобы привить мальчишкам вкус убивать, а девочкам – убеждение в том, что нет достойней мужчины, чем тот, кто посвятил себя убийствам. Вся эта система нравственной деградации, которой подвергаются невинные мальчики и девочки, стала бы невозможной, если бы власти предоставляли учителям и ученикам свободу суждений.

Источник всего этого зла – стремление к единообразию. Органы образования не видят в детях, как положено по религиозным заветам, людей с душами, которые необходимо спасти. Они смотрят на них как на материал для грандиозных социальных предприятий: будущие «руки» на фабриках или «штыки» на войне и прочее подобное. Учитель не годится преподавать, если видит в каждом ученике не самоцель, не человека со своими правами и собственной личностью, а просто кусочек головоломки, или солдата в роте, или гражданина в государстве. Благоговение перед человеческой личностью – это источник мудрости во всех общественных вопросах, но в образовании – прежде всего.

Глава XV. Психология и политика

В этом эссе мне бы хотелось обсудить, какого рода влияние психология в скором времени, быть может, начнет оказывать на политику. Я предлагаю поговорить как о возможном положительном влиянии, так и о вероятном отрицательном.

Политические взгляды опираются не на рациональное мышление. Даже в таком техническом вопросе, как возвращение к золотому стандарту, все определяли главным образом эмоции, и, по мнению психоаналитиков, эта конкретная эмоция была из тех, кои не принято упоминать в приличном обществе. Что ж, эмоции взрослого человека состоят из инстинктивного ядра, окруженного толстой скорлупой образования. Образование работает, среди прочего, путем воздействия на воображение. Каждому человеку хочется видеть себя молодцом, и от того, что он считает самыми замечательными достижениями, зависят как его действия, так и его заблуждения. Мне кажется, изучение психологии может изменить наши представления о том, кто такой «молодец»; в таком случае она, естественно, окажет на политику огромнейшее влияние. Едва ли человек, в юности изучавший современную психологию, способен стать таким, как покойный лорд Керзон или нынешний епископ Лондонский.

Любая наука способна оказывать влияние двух типов. С одной стороны, ученые могут совершать открытия или изобретения, которые позже используют для своей выгоды сильные мира сего. С другой стороны, наука может воздействовать на воображение и, таким образом, изменять аналогии и ожидания людей. Строго говоря, существует и третий тип влияния, а именно изменение образа жизни со всеми его последствиями. Что касается физической науки, все три типа влияния к настоящему моменту уже явно реализованы. Первое иллюстрируется самолетами, второе – механистическим взглядом на жизнь, третье – тем, что значительная доля населения сменила на промышленность и городскую жизнь сельское хозяйство и жизнь в деревне. Что касается психологии, ее эффект нам по большей части пока еще приходится прогнозировать. Заниматься прорицанием – дело всегда неблагодарное, но особенно в случае первого и третьего типа влияния. Перемены в воображении и мировоззрении легче поддаются прогнозу, так что первым делом и наиболее подробно я поговорю именно о такого рода влиянии.

Создать атмосферу помогут несколько слов о других исторических эпохах. В Средние века все политические вопросы решались с помощью богословских доводов, принимавших форму аналогий. Самые очевидные разногласия наблюдались между папой и императором: распространилось мнение, что папа – это солнце, а император – луна, поэтому папа победил. Было бы ошибкой утверждать, что папа победил, потому что у него было лучше войско; своей военной мощью он был обязан убедительности солнечно-лунной аналогии, сформулированной францисканскими монахами, выступавшими в качестве сержантов-вербовщиков. Вот какие факторы на самом деле движут людскими массами и решают исход важных исторических событий. В наши дни некоторые люди считают, что общество – это машина, а другие – что дерево. Первые – фашисты, империалисты, индустриалисты, большевики; вторые – конституционалисты, аграрии или пацифисты. Этот спор столь же абсурден, как и спор гвельфов и гибеллинов, поскольку общество на самом деле не является ни машиной, ни деревом.

Вместе с эпохой Ренессанса приходит новый влиятельный фактор – литература, особенно классическая литература. Это влияние ощущается и в наши дни, особенно среди тех, кто учился в закрытых частных школах и старейших университетах. Когда профессор Гилберт Марри сталкивается с необходимостью принять решение по политическому вопросу, есть ощущение, что он первым делом спрашивает себя: «Что бы сказал обо всем этом Еврипид?» Но сегодня такое мировоззрение уже не главенствует в мире. Оно доминировало в эпоху Возрождения и в восемнадцатом веке, вплоть до Французской революции включительно. Революционные ораторы постоянно апеллировали к сияющим образцам римской добродетели и любили воображать себя в тогах. Писатели вроде Монтескье и Руссо имели такое влияние, к которому нынешним писателям не удастся даже приблизиться. Можно сказать, что Американская конституция стала тем, чем Монтескье представлял себе Конституцию Британии. Чтобы проследить эффект, который восхищение Римом оказало на Кодекс Наполеона, мне недостает юридической подкованности.

С наступлением индустриальной революции мы переходим к новой эпохе – эпохе физики. Научные мужи, особенно Галилей и Ньютон, подготовили для нее колыбель, но родилась она после внедрения науки в экономическую технику. Механизм – крайне любопытный предмет: он функционирует в соответствии с известными научными законами (иначе его нельзя было бы сконструировать) для достижения конкретной цели, лежащей вне его самого и связанной с человеком – обычно с физической жизнью человека. Его отношение к человеку в точности таково, каким было отношение мира к Богу в кальвинистской теологии; быть может, поэтому индустриализм придумали протестанты и нонконформисты, а не англиканцы. Аналогия с механизмом оказала глубокое влияние на наше мышление. Мы говорим о «механическом» взгляде на мир, «механическом» объяснении и т. д., на поверхности имея в виду что-то, что объясняется законами физики, однако при этом затрагиваем, быть может, бессознательно, телеологический аспект механизма, а именно его устремленность к цели, лежащей вовне. Так что, если общество – это машина, значит, мы считаем, что у нее есть внешняя цель. Мы больше не довольствуемся заявлением, что оно существует во славу Божию, но для слова «Бог» легко найти синонимы, к примеру: Банк Англии, Британская империя, «Стандард ойл компани», коммунистическая партия и т. д. А наши войны – это конфликты между ними, та же средневековая песня с солнцем и луной на новый лад.

Своим авторитетом физика обязана тому факту, что это очень точная наука, глубоко изменившая нашу повседневную жизнь. Но перемены произошли в ходе воздействия не на самого человека, а на окружающую его среду. Если бы существовала наука, столь же точная и способная изменять непосредственно человека, физика отошла бы на второй план. И именно такой наукой может стать психология. До недавнего времени психология представляла собой не имеющее никакого практического значения философское словоблудие – все, что я выучил по этой дисциплине в юности, и учить не стоило. Но теперь в ней обозначились два очевидно важных подхода: один – физиологический, другой – психоаналитический. Поскольку достижения в этих двух направлениях становятся все более отчетливыми и несомненными, ясно, что влияние психологии на человеческое мировоззрение будет все более укрепляться.

Возьмем, к примеру, образование. В старые времена бытовало мнение, что процесс необходимо начинать примерно в восемь лет с изучения латинских склонений; все, что происходило до этого, важным не считалось. По сути та же самая точка зрения, кажется, по-прежнему доминирует среди представителей лейбористской партии, которая, находясь у власти, гораздо больше интересовалась улучшением качества образования после четырнадцати лет, чем созданием детских садов для малышей. От акцента на поздние этапы образования веет некоторым пессимизмом в отношении его возможностей: считается, что ему под силу лишь научить человека зарабатывать себе на жизнь. Но на самом деле современные ученые склонны приписывать образованию больше влияния, чем в былые эпохи, вот только начинать его нужно очень рано. Психоаналитики начинали бы с самого рождения; биологи – еще раньше. Рыбу можно обучить отращивать один глаз посередине головы вместо двух по бокам[31]31
  Дженнингс, Prometheus, стр. 60.


[Закрыть]. Но для этого необходимо приступить к делу задолго до того, как рыба появится на свет. Пока что на пути внутриутробного обучения млекопитающих встают некоторые сложности, но их, скорее всего, удастся преодолеть.

Но, скажете вы, вы используете здесь термин «образование» в каком-то странном смысле. Что общего между уродованием рыбы и обучением мальчика латинской грамматике? Должен сказать, мне эти действия кажутся очень похожими: и то и другое – бессмысленные увечья, наносимые ради удовольствия экспериментатора. Но как определение образования это, пожалуй, едва ли сгодится. По сути своей образование – это изменение (отличное от смерти), которое вносится в организм извне для удовлетворения желаний вносящего. Конечно, он будет утверждать, что желает лишь послужить совершенствованию ученика, однако это утверждение не является объективно проверяемым фактом.

Изменить организм можно множеством способов. Можно изменить его анатомию, как в случае рыбы, потерявшей глаз, или человека, потерявшего аппендикс. Можно изменить метаболизм, например, с помощью медикаментов. Изменить привычки, создав новые ассоциации. Обычное учение является частным случаем последнего. Дело в том, что любые формы образования, кроме него, даются проще, когда организм очень молод, поскольку это период наибольшей податливости. Самое важное время для образования у человека – от зачатия до конца четвертого года жизни. Но, как я уже упомянул, дородовое образование пока остается невозможным, хотя вполне вероятно, что до конца двадцатого века оно станет реальностью.

Существует два главных вида раннего образования: первый – химические вещества, второй – внушение. Говоря «химические вещества», я, быть может, покажусь излишне материалистичным. Но никто бы глазом не моргнул, скажи я: «Конечно, заботливая мать обеспечит младенцу самый полезный рацион», а ведь это просто более долгий способ выражения той же самой мысли. Однако меня интересуют возможности более-менее неожиданные. Что, если добавлением в рацион нужных медикаментов или введением в кровь специальных веществ можно повысить интеллект или изменить эмоциональную природу? Всем известно, что идиотизм связывают с дефицитом йода. Быть может, мы выясним, что люди с мощным интеллектом в раннем детстве периодически употребляли с пищей небольшие количества какого-нибудь редкого соединения из плохо вымытых кастрюль и сковородок. Или, возможно, ключевым фактором окажется рацион матери во время беременности. Я в этой теме совершенно не разбираюсь; просто отмечаю, что мы гораздо больше знаем об обучении саламандр, чем людей – главным образом потому, что нам никогда не приходило в голову тревожиться об их бессмертной душе.

К психологической части раннего образования до родов полноценно приступить не удастся, поскольку она в основном имеет дело с формированием привычек, а привычки, приобретенные до рождения, после оказываются по большей части бесполезны. Но я полагаю, что никто не сомневается в колоссальном влиянии раннего периода жизни на формирование характера. Существуют некоторые разногласия, на мой взгляд, абсолютно неоправданные, между теми, кто верит во врачевание разума через тело, и теми, кто считает, что им нужно заниматься напрямую. Старомодные врачи хоть и добрые христиане, но склоняются к материализму; такой медик считает, что психические отклонения имеют физические причины и лечить их нужно устранением этих причин. Психоаналитик, напротив, всегда ищет психологические причины и пытается оперировать ими. Это противоречие опирается на идею дуализма разума и материи, которую я считаю ошибочной. Иногда легче обнаружить причину, которую мы называем физической; иногда ту, что мы называем психологической. Но я предполагаю, что и то и другое всегда существует и что рационально работать с тем, что проще отыскать в конкретном случае. Лечить одно заболевание йодом, а другое – избавлением от фобии вовсе не значит проявлять непоследовательность.

Пытаясь взглянуть с психологической точки зрения на политику, естественно начать с поиска фундаментальных импульсов, которые движут обычными людьми, и путей, которыми они развиваются в конкретной окружающей среде. Ортодоксальные экономисты сто лет назад считали, что стяжательство – единственный мотив, который следует учитывать политическому деятелю; Маркс принял эту точку зрения и основал на ней свою экономическую интерпретацию истории. Она естественным образом выводится из законов физики и индустриализма: это результат сегодняшнего доминирования физического воображения. В наши дни ее придерживаются капиталисты и коммунисты, а также все уважаемые люди, такие как редакторы «Таймс» и судьи, которые выражают крайнее изумление, когда молодая женщина жертвует достатком, чтобы выйти замуж за мужчину, живущего на пособие. Общепринятое мнение таково, что счастье пропорционально доходу и что богатая старая дева всенепременно должна быть счастливее бедной замужней женщины. И, дабы подтвердить свою правоту, мы изо всех сил стараемся как можно более усложнить жизнь последней.

В отличие от ортодоксии и марксизма, психоаналитика заявляет, что единственным фундаментальным человеческим импульсом является половое влечение. Стяжательство, утверждают они, это болезненный симптом определенного сексуального извращения. Очевидно, что те, кто верит этому заявлению, поведут себя совершенно не так, как те, кто придерживается экономических взглядов. Все люди, за исключением определенных патологических случаев, хотят быть счастливыми, но большинство придерживается какой-нибудь из современных теорий о сущности счастья. Если люди думают, что счастье – в богатстве, они будут действовать иначе, чем если бы придавали ключевое значение сексу. Я не считаю абсолютно верной ни ту ни другую точку зрения, однако последнюю, безусловно, считаю менее вредной. Все яснее становится одно: как важно выбрать верную теорию счастья. В таких серьезных поступках, как выбор профессии, теория оказывает на человека немалое влияние. Если она оказывается неверной, успешные люди чувствуют себя несчастными, сами не зная почему. Это наполняет их яростью и жаждой убийства более молодых людей, которым они бессознательно завидуют. Современная политика на самом деле, хоть номинально и основана на экономике, по большей части руководствуется яростью, которую вызывает недостаточное удовлетворение инстинктов; а за него, в свою очередь, в значительной степени ответственно преобладание в обществе ложных психологических идей.

Я не считаю, что сексом можно объяснить абсолютно все. Сексуальное желание чаще всего, особенно в политике, обретает важность, когда его удовлетворению препятствуют. В военное время особенно свирепствовали пожилые старые девы – отчасти из негодования по отношению к молодым мужчинам за то, что те ими пренебрегли. Они и сейчас еще необычайно воинственны. Помню, как вскоре после перемирия ехал на поезде по солтэшскому мосту и увидел внизу на якоре множество боевых кораблей. Две пожилые старые девы, сидевшие рядом, повернулись друг к другу и пробормотали: «Разве не печально смотреть, как они все стоят тут без дела!» Однако удовлетворенное сексуальное желание уже почти никак не влияет на политику. Нужно признать, что и голод, и жажда в политическом плане куда важнее. Чрезвычайно важную роль играют родительские чувства – по причине важности семьи; Риверс даже предположил, что именно в них заключается причина существования частной собственности. Однако желание стать родителем не следует путать с сексуальным инстинктом.

В дополнение к импульсам, которые служат сохранению и приумножению жизни, есть и другие. Они связаны с тем, что можно назвать Славой: это любовь к власти, тщеславие и соперничество. Очевидно, что они играют в политике весьма большую роль. Чтобы политика однажды позволила нам вести сносную жизнь, эти «славные» импульсы необходимо укротить и приучить их не занимать больше места, чем положено.

Наши фундаментальные импульсы не хороши и не дурны: в этическом плане они нейтральны. Образование должно быть нацелено на то, чтобы они принимали положительные формы. Старый метод, по-прежнему любимый христианами, заключался в подавлении инстинкта; новый метод состоит в его тренировке. Возьмите любовь к власти: проповедовать христианское смирение бесполезно, это просто заставляет импульс прятаться за лживыми личинами. Что нужно сделать, так это предоставить ему возможность позитивного выражения. Естественный внутренний импульс можно удовлетворить тысячами способов – угнетением, политикой, коммерцией, искусством, наукой, если успешно ими заниматься. Человек выберет для своей любви к власти стезю согласно своим умениям; в соответствии с навыками, которым его обучили в юности, он выберет ту или иную профессию. Цель наших государственных школ состоит в том, чтобы обучать технике угнетения и ничему иному, порождая людей, которые взваливают на себя бремя белого человека. Но если бы эти люди могли заниматься наукой, многие из них отдали бы ей предпочтение. Из двух видов деятельности, которыми человек овладел, он, как правило, выберет более сложный: ни один шахматист не будет играть в шашки. Таким способом мастерство можно заставить послужить добродетели.

В качестве еще одной иллюстрации возьмем страх. Риверс выделил четыре вида реакции на опасность, каждый из которых уместен в определенных обстоятельствах:

I. Страх и бегство.

II. Ярость и борьба.

III. Манипулятивная деятельность.

IV. Паралич.

Очевидно, что третий – самый лучший из вариантов, однако для него требуются соответствующие умения. Второй восхваляется милитаристами, школьными учителями, епископами и т. д. под именем «мужества». Любой правящий класс старается развить его в своих собственных рядах, а подчиненное население приучить к страху и бегству. Так женщин до наших дней старательно учили быть робкими. А в рядах лейбористов до сих пор ощущается комплекс неполноценности, принимающий форму снобизма и социальной покорности.

Необходимо с большой опаской относиться к возможности того, что психология вложит новое оружие в руки власть имущих, позволив им приучать население к робости и смирению и делать людей в массе все более похожими на домашних животных. Говоря о власть имущих, я имею в виду не только капиталистов – я включаю сюда всех чиновников, даже представителей профсоюзов и лейбористских партий. Каждый чиновник, каждый человек, обладающий властными полномочиями, хочет, чтобы его последователи были послушны. Он негодует, если они желают иметь свои собственные представления о том, в чем заключается их счастье, а не благодарят его за то, что он по своей милости им обеспечивает. В прошлом благодаря наследственному принципу многие представители правящего класса оказывались ленивыми и некомпетентными, и это давало остальным шанс. Но если в правящий класс будут набирать самых энергичных представителей каждого поколения, которым придется всего добиваться собственными усилиями, простых смертных ожидают весьма мрачные перспективы. Сложно представить, как в таком мире кто-то сможет отстаивать права ленивых, то есть тех, кто не хочет вмешиваться в дела других людей. Судя по всему, тихоням придется в юности учиться бесстрашию и энергичности, если они хотят иметь хоть какой-то шанс преуспеть в мире, где властью награждают лишь суетливых. Быть может, демократия – это лишь переходный этап; если так, то психология поможет закрутить гайки на кандалах крепостных. Именно поэтому так важно укрепить положение демократии прежде, чем угнетатели успеют отточить свое мастерство.

Возвращаясь к трем аспектам влияния науки, которые я перечислил в начале: очевидно, что мы не сможем догадаться, как сильные мира сего будут использовать психологию, пока не узнаем, какое у нас будет правительство. Психология, как и любая другая наука, вложит в руки властей новое оружие, в частности образование и пропаганду – с помощью более совершенных психологических техник их можно довести до того, что им практически невозможно будет противостоять. Если власти предержащие пожелают мира, им удастся сделать население мирным; если войны, то воинственным. Если они захотят стимулировать интеллектуальное развитие, они этого добьются; если глупость, то преуспеют и в этом. Таким образом, в этой сфере что-то спрогнозировать абсолютно невозможно.

Что касается воображения, то психология, скорее всего, окажет на него два противоположных эффекта. С одной стороны, более широким станет признание детерминизма. Большинство современных людей стесняются молиться о дожде, поскольку существует метеорология; однако молитвы о наставлении на путь истинный такого смущения не вызывают. Если бы причины добродетельности были так же хорошо известны, как причины, вызывающие дождь, это различие стерлось бы. Если бы каждый мог стать святым, заплатив несколько гиней специалисту с Харли-стрит, человека, который молится о добродетели вместо того, чтобы обратиться к врачу за избавлением от дурных желаний, заклеймили бы лицемером. Укрепление позиций детерминизма чревато тем, что люди будут меньше стараться и в целом станут нравственно более ленивыми – хотя не то чтобы такой результат был логичен. Я не могу сказать, полезно это или вредно, так как не знаю, приносят ли нравственные старания в сочетании с ошибочными психологическими представлениями больше пользы или вреда. С другой стороны, произошло бы освобождение от материализма, как метафизического, так и этического; эмоциям придавалось бы большее значение, если бы ими занималась общепризнанная и практически эффективная наука. Этот эффект, как мне кажется, был бы полностью положительным, поскольку устранил бы распространенные сегодня ошибочные представления о том, в чем заключается счастье.

Что касается возможного влияния психологии на наш образ жизни через открытия и изобретения, я не решаюсь ни на какие прогнозы, поскольку не вижу причин считать один исход более вероятным, чем другой. Например: возможно, самым важным следствием станет то, что негры научатся сражаться не хуже, чем белые, однако не приобретут никаких других новых достоинств. Или другой возможный вариант: с помощью психологии удастся распространить среди них практику контроля рождаемости. Жизнь в этих двух случаях сложится очень по-разному, и нет никакого способа угадать, какая из возможностей будет реализована – и будет ли вообще.

Наконец: самый важный практический эффект психологии будет заключаться в том, что обычные мужчины и женщины получат более справедливое представление о сущности человеческого счастья. Если бы люди были по-настоящему счастливы, их не переполняли бы зависть, ярость и стремление разрушать. Помимо вещей первой необходимости, самые нужные права – это половая свобода и свобода иметь детей; и среднему классу они необходимы как минимум в той же степени, как рабочему. При наших сегодняшних познаниях мы могли бы легко утолить инстинктивные нужды почти всего человечества, если бы нам не мешали злокозненные желания тех, кто упустил собственное счастье и не хочет, чтобы кто-то другой был счастливым. И если бы счастье было всеобщим, оно оберегало бы само себя, потому что призывы к ненависти и страху, из которых сейчас политика состоит почти полностью, не нашли бы никакого отклика. Но если психологию сделает своим орудием аристократия, это подкрепит и усилит все старые пороки общества. Мир полон самых разнообразных знаний, которые могли бы принести человечеству такое счастье, какого оно еще никогда не испытывало с самого своего зарождения, но на их пути стоят древние предрассудки, жадность, зависть и религиозная жестокость. Я не знаю, каков будет итог, но полагаю, что он будет либо лучше, либо хуже, чем все, с чем до сих пор приходилось сталкиваться человеку.