Текст книги "Скептические эссе"

Глава X. Рецидив пуританства

Во время войны власти предержащие всех государств обнаружили, что сотрудничество населения приходится покупать неожиданными уступками. Рабочему классу стали выплачивать прожиточный минимум, индусам объявили, что они люди и братья, женщинам дали право голоса, а молодежи разрешили наслаждаться теми невинными удовольствиями, которых старики во имя нравственности вечно желают их лишить. Когда же война была выиграна, победители принялись отбирать у своих орудий временно дарованные преимущества. Удар по рабочим нанесли после забастовок угольщиков в 1921 и 1926 годах; индусов поставили на место несколькими жесткими решениями; женщин, хоть снова лишить их права голоса было уже невозможно, стали снимать с должностей при вступлении в брак, несмотря на парламентский акт, гласивший, что так делать не следует. Все это вопросы «политические» – иными словами, в Англии существуют организованные группы избирателей, которые представляют интересы соответствующих классов, а в Индии – организованные группы сопротивления. Однако нет организованной группы, представляющей точку зрения тех, кто считает, что мужчинам и женщинам нужно дать свободу наслаждаться удовольствиями, которые не приносят вреда другим людям. Поэтому пуритане не встретили серьезного сопротивления, и их тирания не рассматривается как обращение к политическим вопросам.

Пуританина можно описать как человека, который считает, что определенные действия, даже если они не имеют видимых негативных последствий для окружающих, по сути своей являются греховными и, будучи таковыми, должны пресекаться любыми эффективными средствами: если возможно, уголовными законами, а если нет, то хотя бы общественным порицанием при поддержке экономического давления. Такая позиция уходит корнями в убеленную сединами древность; на самом деле можно предположить, что именно в ней берет свои истоки уголовное право. Но поначалу она не противоречила утилитарным основам законодательства, поскольку считалось, что некоторые преступления навлекают гнев богов на сообщества, которые их терпят, и, следовательно, приносят вред всем. Эта точка зрения воплощена в истории Содома и Гоморры. Те, кто в нее верит, могут утилитарными доводами оправдать существующие законы против преступлений, которые привели к разрушению этих городов. Однако в наши дни даже пуритане редко занимают такую позицию. Даже епископ Лондонский не высказал предположения, что землетрясение в Токио стало результатом какой-то особенной испорченности его жителей. Таким образом, выходит, что рассматриваемые законы можно объяснить только теорией карательного наказания, согласно которой определенные грехи, пусть и не наносят вреда никому, кроме грешника, настолько мерзки, что мы обязаны заставить провинившегося страдать. Эта точка зрения под влиянием бентамизма потеряла популярность в девятнадцатом веке, но за последние годы, воспользовавшись общим упадком либерализма, вернула себе утраченные позиции и начала грозить новой тиранией, по деспотичности достойной Средневековья.

Это новое движение черпает силы в основном в Америке – это одно из последствий того, что только она вышла из войны победительницей. Пуританство преодолело любопытный путь. В семнадцатом веке оно ненадолго завладело Англией, но настолько отвратило большую часть простых граждан, что они с тех пор больше никогда не позволяли ему контролировать правительство. Преследуемые в Англии пуритане колонизировали Новую Англию, а затем и Средний Запад. Гражданская война в США была продолжением гражданской войны в Англии, так как южные штаты в основном колонизировали противники пуритан. Но, в отличие от гражданской войны в Англии, она окончилась решительной победой пуританской стороны. В результате величайшей мировой державой управляют люди, унаследовавшие взгляды «железнобоких» Кромвеля.

Было бы несправедливо отмечать недостатки пуританства, не признавая услуг, которые оно оказало человечеству. В Англии с семнадцатого века и вплоть до наших дней оно неизменно поддерживало демократию в борьбе против королевской и аристократической тирании. В Америке выступало за освобождение рабов и многое сделало для того, чтобы Америка стала поборником демократии во всем мире. Это великие заслуги перед человечеством, но они принадлежат прошлому. Сегодня же мы нуждаемся не столько в политической демократии, сколько в сочетании порядка со свободой для меньшинств. Эта проблема требует иного мировоззрения, чем пуританство; она требует терпимости и щедрого сочувствия, а не нравственного пыла. Сочувствие же никогда не было сильной стороной пуритан.

Я ничего не стану говорить о самой примечательной победе пуританства, а именно о «сухом законе» в Америке. В любом случае противники этого закона не могут выставить свою позицию делом принципа, поскольку большинство из них поддержали бы предложение запретить кокаин, которое поднимает точно те же принципиальные вопросы.

Практическое возражение против пуританской идеологии, как и против любой формы фанатизма, состоит в том, что она видит некоторые пороки настолько более страшными, чем другие, что их необходимо искоренять любой ценой. Фанатик не понимает, что искоренение подлинного зла, если в нем перегнуть палку, порождает другое, еще большее зло. Это можно проиллюстрировать на примере закона против непристойных публикаций. Никто не отрицает, что удовольствие, черпаемое в непристойности, низко или что те, кто ему способствует, творят зло. Но когда в дело вмешивается закон со своими запретами, он одновременно запрещает и многие весьма полезные вещи. Несколько лет назад покупателю в Англию были отправлены по почте картины известного голландского художника. Чиновники почтового отделения после тщательного осмотра пришли к выводу, что картины непристойны. (От государственных служащих никто и не ожидал понимания их художественной ценности.) В результате чего картины были уничтожены, и покупатель не получил никакой компенсации. Закон дает право почтовому отделению уничтожить любое отправление, которое работники посчитают непристойным, и их решение обжалованию не подлежит.

Более важный пример вреда, который способно приносить пуританское законодательство, связан с вопросом контрацепции. Очевидно, что слово «непристойность» не является термином, имеющим точное юридическое определение; в судебной практике оно означает «все, что возмущает судью». В наши дни среднестатистического судью не возмущает информация о методах контроля рождаемости, если она изложена в дорогой книге с использованием длинных слов и завуалированных выражений, но возмущает в дешевой брошюре на простом языке, понятном необразованным людям. В итоге сегодня в Англии предоставлять информацию о контрацепции рабочему классу законом запрещено, а образованным людям – разрешено. А ведь эта информация необходима прежде всего именно рабочим. Следует отметить, что закон абсолютно не принимает во внимание цель публикации, за исключением нескольких заранее оговоренных случаев, таких как медицинские пособия. Единственный вопрос, который считается важным, таков: если публикация попадет в руки испорченного юноши, доставит ли она ему удовольствие? Если да, ее необходимо уничтожить, и не важно, какую ценность для общества имеет изложенное в ней знание. Ужасные последствия подобного насаждения невежества бессчетны. Бедность, хронические заболевания у женщин, рождение больных детей, перенаселение и войны рассматриваются нашими пуританскими законодателями как меньшее зло, чем гипотетическое удовольствие кучки глупых мальчишек.

Есть мнение, что существующая формулировка закона недостаточно сурова. «Таймс» от 17 сентября 1923 года пишет, что в ходе Международной конференции по непристойным публикациям, проведенной под эгидой Лиги Наций, звучали рекомендации ужесточить закон в Соединенных Штатах и во всех странах, входящих в Лигу Наций. Британский представитель, как сообщается, проявил в этом добродетельном начинании наибольшее рвение.

Еще один вопрос, в решении которого закон преступает разумные границы, – это торговля «белыми рабынями». Сама проблема поистине чудовищна и вполне достойна уголовного законодательства. Заключается она в том, что ничего не подозревающих молодых женщин ложными обещаниями заманивают в состояние полурабства, в котором их здоровье подвергается ужасным опасностям. По сути, это вопрос для трудового законодательства, который следует рассматривать вместе с законами о безопасности на производстве и о достойной оплате труда. Однако из него сделали предлог для грубого вмешательства в личную свободу граждан там, где этих самых ужасов белого рабства абсолютно не наблюдается. Несколько лет назад в английских газетах сообщалось о случае, когда мужчина влюбился в проститутку и женился на ней. После того как они счастливо прожили вместе какое-то время, она решила вернуться к своей прежней профессии. Не было никаких доказательств того, что он предложил ей так поступить или даже просто одобрял ее действия, однако он ни разу не упрекнул ее и не выгнал на улицу. За это преступление его выпороли и бросили в тюрьму. Закон, предписавший такое наказание, в то время был новым и числится в своде законов до сих пор.

В Америке существует схожий закон, по которому держать любовницу не запрещается, однако путешествовать с нею из одного штата в другой незаконно; житель Нью-Йорка может отвезти любовницу в Бруклин, но не в Джерси-Сити. Разница в степени безнравственности этих двух действий простому человеку не очевидна.

Лига Наций и в этой сфере пытается сделать законодательство более суровым. Некоторое время назад представитель Канады в Комиссии Лиги Наций предложил запретить всем женщинам, невзирая даже на пожилой возраст, путешествовать на пароходе без сопровождения мужа или одного из родителей. Это предложение принято не было, однако оно показывает, в каком направлении мы движемся. Разумеется, очевидно, что такие меры превращают всех женщин в «белых рабынь»; всякое проявление свободы для женщин сопровождается опасностью того, что кто-то увидит в нем доказательство «аморальности». Единственный логичный исход стараний этих реформаторов – пурда.

Есть еще один, более общий аргумент против пуританского мировоззрения. Человеческая природа такова, что люди не могут не стараться получить от жизни хоть какое-то удовольствие. В практических целях удовольствия можно грубо разделить на те, которые в основном опираются на чувства, и те, что по большей части связаны с разумом. Традиционный поборник нравственности хвалит последние в ущерб первым; или, скорее, допускает последние, поскольку не считает их удовольствиями. Его классификация, конечно же, не имеет научного подтверждения и во многих случаях вызывает сомнения у него самого. Куда отнести удовольствие от искусства – к чувствам или к разуму? Если он уж поистине суров, то осудит все искусство в целом, как Платон и отцы церкви: если более-менее терпим, то допустит искусство, если оно преследует «духовную цель», что обычно является признаком дурного искусства. Такова позиция Толстого. Еще один сложный случай – брак. Относительно строгие моралисты считают его прискорбной ошибкой; менее строгие восхваляют на том основании, что он по большей части неприятен, особенно когда им удается сделать его нерасторжимым.

Однако это не главное. Главное то, что удовольствия, которые остаются нам после того, как пуританин сделал все, что мог, оказываются вреднее тех, которые он осудил. Самое большое наслаждение – это получать удовольствие, а второе по величине – мешать получать удовольствие другим или, в более общем смысле, иметь власть над людьми. Вследствие этого те, кто живет под гнетом пуританства, чрезвычайно жаждут власти. А властолюбие приносит гораздо больше вреда, чем любовь к выпивке или любой другой порок, против которого выступают пуритане. Конечно, у добродетельных людей любовь к власти маскируется под любовь творить добро, но это мало влияет на ее социальные последствия. Это просто означает, что мы наказываем своих жертв за то, что они дурны, а не за то, что они наши враги. Так или иначе, все выливается в тиранию и войны. Оскорбленная нравственность – одна из самых вредоносных сил современности; и еще более вредной она становится оттого, что ее всегда могут использовать в злодейских целях распространители пропаганды.

Подъем индустриализма неизбежно повлек за собой усложнение экономической и политической организации мира – и она обязательно усложнится еще, если только индустриализм не окончится крахом. Земля становится все многолюднее, а наша зависимость от соседей – все теснее. Чтобы жизнь в этих обстоятельствах не сделалась невыносимой, мы должны научиться не докучать друг другу в том, что не имеет непосредственного и очевидного отношения к социуму. Научиться уважать личную жизнь окружающих и не навязывать им свои нравственные устои. Пуританин воображает, что его моральные стандарты являются единственно верными; он не осознает, что для других эпох, других стран и даже других сообществ в его собственной стране характерна иная мораль, отличная от его собственной, и что они имеют на нее не меньше прав, чем он – на свои взгляды. Увы, из-за любви к власти, которая является естественным результатом пуританского самоотречения, пуританин становится более деятельным, чем другие люди, и ему бывает сложнее сопротивляться. Будем надеяться, что разностороннее образование и более обширные познания о человечестве помогут со временем ослабить пыл наших чересчур добродетельных властителей.

Глава XI. Необходимость политического скептицизма[16]16
  Президентское обращение к Студенческому союзу Лондонской школы экономики и политических наук, 10 октября 1923 года.


[Закрыть]

Одной из особенностей англоговорящих стран является огромный интерес к политическим партиям и вера в них. Очень многие их жители в самом деле уверены, что приход к власти определенной политической партии устранит все несчастья, которые их терзают. Они-то и раскачивают маятник. Человек голосует за одну партию, но не становится счастливее; он приходит к выводу, что золотой век должен был настать именно с победой оппозиции. К тому времени, как он разочаруется во всех партиях, он уже старик, одной ногой в могиле; но его сыновья сохраняют пылкую веру юности, и маятник продолжает качаться.

Мое мнение таково: если мы хотим сделать что-то полезное в политической сфере, рассматривать политические вопросы необходимо совершенно иначе. Партии, желающей получить власть, в демократической системе приходится выдвигать предложения, на которые откликается большая часть населения. По причинам, которые станут очевидны в процессе изложения моих доводов, предложение, популярное при существующей демократии, скорее всего, будет дурным. Таким образом, вероятность того, что у влиятельной политической партии будет полезная программа, крайне мала, и если некие полезные меры все-таки будут приняты, то отнюдь не через партийное правительство, а с помощью каких-то иных механизмов. Проблема того, как совместить подобные механизмы с демократией, – одна из самых актуальных в наши дни.

В настоящий момент существует два совершенно разных типа специалистов по политическим вопросам. С одной стороны, есть практикующие политики от всех партий; с другой стороны, есть эксперты – в основном государственные служащие, но также экономисты, финансисты, ученые-медики и т. д. У обеих групп есть собственные уникальные навыки. Навыки политика заключаются в умении угадывать, как убедить людей в том, что им что-то выгодно; навыки эксперта – в умении вычислять, что в самом деле выгодно, при условии, что людей можно в этом убедить. (Эта оговорка необходима, так как меры, вызывающие серьезное общественное негодование, редко бывают полезны, какими бы достоинствами они ни обладали помимо этого.) Могущество политика в условиях демократии зиждется на умении высказывать мнения, которые кажутся правильными среднестатистическому человеку. Бесполезно настаивать на том, что политик должен быть высоконравственным и отстаивать то, что считает полезным просвещенная публика, ведь в таком случае его отметут в сторону и изберут других. Более того, интуитивный талант, необходимый ему для прогнозирования мнений, не подразумевает никакого таланта формировать собственные мнения, так что многие из самых способных (с партийно-политической точки зрения) могут не моргнув глазом отстаивать меры, которые большинство считает полезными, а эксперты – вредными. Поэтому нет никакого смысла взывать к нравственности политиков и умолять их быть честными, кроме как в самом грубом смысле – не брать взяток.

Везде, где существует партийная политика, политик обращается в первую очередь к определенной группе избирателей, в то время как его оппоненты обращаются к противоположной группе. Его цель заключается в том, чтобы превратить свой электорат в большинство. Мера, которая одинаково понравится обеим группам, скорее всего, окажется некой точкой соприкосновения между партиями и, следовательно, бесполезной для члена партии. Поэтому он фокусирует свое внимание на тех мерах, которые не нравятся группе избирателей, составляющей ядро сторонников его оппозиции. Более того, мера, какой бы замечательной она ни была, бесполезна для политика, если он не может подкрепить ее доводами, которые покажутся убедительными среднестатистическому человеку, будучи изложены с трибуны. Таким образом, мы имеем два условия, которым должны отвечать меры, продвигаемые партийными политиками: (1) они должны казаться направленными во благо определенной части населения; (2) аргументы в их пользу должны быть предельно просты. Конечно, это не относится к военному времени, ведь тогда межпартийные конфликты откладываются ради конфликта с внешним врагом. В военное время политик практикует свое искусство на нейтральных сторонах, аналогичных сомневающемуся избирателю в политике мирного времени. Недавняя война показала, что, как и следовало ожидать, демократия замечательно натаскивает политиков на обращение к нейтральным сторонам. Это стало одной из главных причин того, что демократическая сторона выиграла войну. Да, мир она проиграла, но это уже совсем другой вопрос.

Особое мастерство политика заключается в том, что он знает, какие страсти легче всего распалить и как не позволить им, уже распаленным, навредить ему и его соратникам. В политике, как и в финансах, действует закон Грешема; человек с более благородными целями окажется изгоем – за исключением тех редких моментов (главным образом во время революций), когда идеализм оказывается в союзе с каким-нибудь мощным порывом эгоистичной страсти. Более того, поскольку политики разделены на соперничающие группы, они стремятся аналогичным образом разделить народ, если только им не повезет объединить его в войне против какого-то другого народа. Они процветают там, «где много и шума и страстей, но смысла нет»[17]17
  У. Шекспир, «Макбет», цитата в переводе М. Лозинского. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Им нельзя обращать внимание ни на что труднообъяснимое, ни на что, в чем нет противопоставления (народов или групп внутри народа), ни на что, что могло бы ослабить власть политиков как класса.

Эксперты же как класс имеют ряд любопытных отличий. Как правило, эксперт – это человек, который не стремится к политической власти. Его естественной реакцией на политическую проблему будет задаться вопросом о том, что было бы полезно, а не популярно. В некоторых областях он обладает исключительными техническими познаниями. Если он государственный служащий или глава крупного предприятия, у него есть солидный опыт общения с отдельными людьми и он способен проницательно судить о том, как они будут действовать. Все это благоприятные обстоятельства, которые делают мнение эксперта по вопросам, связанным с его специальностью, достойным значительного уважения.

Как правило, однако, у него есть и соответствующие недостатки. Поскольку его знания узкоспециальны, он, вполне возможно, переоценивает важность своей отрасли. Если вы обратитесь по очереди к специалисту по стоматологии, офтальмологии, кардиологии, пульмонологии, неврологии и так далее, каждый из них даст вам отличные рекомендации, как предотвратить недуги, на которых они специализируются. Однако, соблюдая все эти рекомендации, вы обнаружите, что тратите все двадцать четыре часа на заботу о здоровье и у вас вовсе не осталось времени этим здоровьем хоть как-то пользоваться. То же самое легко может произойти в политологии; если все время заботиться обо всех, народу некогда будет жить обычной жизнью.

Второй недостаток квалифицированного государственного служащего проистекает из того, что ему приходится использовать метод закулисного убеждения. Он либо сильно переоценит свою возможность вразумить людей, либо предпочтет подпольные методы, с помощью которых политиков побуждают принимать важные решения, не зная, что они делают. Как правило, первую ошибку он совершит в юности, а вторую – в зрелом возрасте.

Третий недостаток эксперта, наделенного исполнительной властью, заключается в том, что он из рук вон плохо понимает чувства народа. Обычно он очень хорошо чувствует комитет, но редко чувствует толпу. Обнаружив некую меру, пользу которой моментально понимают все хорошо информированные люди доброй воли, он не догадается, что, если ее продвигать публично, кто-нибудь влиятельный может посчитать, что она будет ему вредна, и распалить в народе страсти до такой степени, что любого сторонника обсуждаемой меры просто линчуют. Говорят, что в Америке магнаты натравливают сыщиков на всякого, кто им не нравится, и, если он не отличается исключительной прозорливостью, вскоре подталкивают его к компрометирующей ситуации. После этого ему приходится либо изменить политическую позицию, либо готовиться к тому, что пресса заклеймит его аморальным человеком. В Англии эти методы еще не так хорошо развиты, но это, скорее всего, лишь дело времени. Даже там, где не замешаны интриги, народные страсти часто способны изумить неподготовленного наблюдателя. Все хотят, чтобы правительство как-нибудь сократило расходы, но любой конкретный экономический план всегда непопулярен, поскольку лишает работы отдельных людей, а они вызывают сочувствие. В Китае одиннадцатого века был государственный деятель Ван Аньши, который, заручившись поддержкой императора, принялся за внедрение в стране социализма. Однако в момент неосторожности он оскорбил интеллектуальный бомонд (этакую местную «Нортклифф-пресс»), был сброшен с поста и впоследствии обречен на поношения каждого китайского историка вплоть до наших дней.

С этим связан четвертый недостаток экспертов, а именно: они часто недооценивают важность согласия на административные меры и игнорируют сложность применения непопулярного закона. Медики могли бы, обладай они властью, придумать методы абсолютного искоренения инфекционных заболеваний – если бы их законы соблюдались; но когда законы значительно опережают общественное понимание, народ уклоняется от их исполнения. Успех государственной администрации в военное время объяснялся тем, что люди готовы на многое, чтобы выиграть войну, в то время как обычное мирное законодательство не способно дать народу столь мощного стимула.

Почти никто из экспертов в своих расчетах не делает поправки на самые обыкновенные лень и равнодушие. Мы готовы приложить усилия, чтобы избежать очевидных опасностей – но не тех, которые видны только эксперту. Нам кажется, что мы любим деньги, и переход на летнее время экономит нам многие миллионы в год; однако мы приняли его лишь в войну, когда нас поставили перед необходимостью. Мы любим свои привычки больше, чем доход – часто больше, чем саму жизнь. Человеку, которому случалось задумываться о вреде некоторых наших привычек, это кажется невероятным.

Пожалуй, большинство экспертов не осознают, что, обладай они исполнительной властью, в них развилась бы склонность к тирании и они перестали бы быть любезными и благородными людьми, какими являются сегодня. Очень немногие способны учитывать влияние обстоятельств на собственный характер.

Все эти причины не позволяют нам освободиться от изъянов наших нынешних политиков, просто передав власть государственным служащим. Однако в условиях нашего непрестанно усложняющегося общества кажется абсолютно необходимым, чтобы эксперты приобрели большее влияние, нежели сейчас. В настоящее время наблюдается жестокий конфликт между инстинктивными страстями и индустриальными нуждами. Наша окружающая среда, как человеческая, так и материальная, внезапно преобразилась под влиянием индустриализма. Инстинкты же, предположительно, остались прежними, и почти ничего не было сделано для адаптации нашего образа мышления к изменившимся обстоятельствам. Неразумный человек, который завел бобра у себя в библиотеке, обнаружит, что с наступлением дождливой погоды тот примется строить из книг плотину, потому что бобры всегда жили на берегах ручьев. Мы почти так же плохо адаптированы к своему новому окружению. Система образования до сих пор учит нас восхищаться качествами, которые были биологически полезны в гомеровскую эпоху, и неважно, что сейчас они вредны и смехотворны. Любое успешное политическое движение инстинктивно обращается к зависти, соперничеству или ненависти, а не к необходимости сотрудничества. Это неотъемлемое качество наших нынешних политических методов, которое перекликается с привычками доиндустриальной эпохи. Изменить привычный образ мыслей человека в этом отношении можно лишь сознательным усилием.

Приписывать свои беды чьей-то злой воле – естественная людская склонность. Когда растут цены, виноват перекупщик; когда снижаются зарплаты – капиталист. Почему капиталист бездействует при повышении заработной платы, а перекупщик при падении цен – об этом простой человек не любопытствует. И также не замечает, что заработная плата и цены растут и снижаются одновременно. Капиталист хочет, чтобы зарплаты падали, а цены росли; наемный работник хочет обратного. Когда финансовый эксперт пытается объяснить, что перекупщики, профсоюзы и обычные работодатели имеют на эти дела крайне малое влияние, он раздражает всех, как человек, который подверг сомнению немецкие зверства. Мы не любим, когда у нас отбирают врага; когда нам плохо, нам хочется на кого-то злиться. Так печально думать, что нам плохо от собственной глупости; и все же, если взять человечество в целом, это правда. Вот почему ни одна политическая партия не может обрести движущей силы, не опираясь на ненависть; ей необходимо кого-то обличать. Если единственная причина наших страданий заключается в злодеяниях такого-то и такого-то, давайте их накажем, и будет нам счастье. Классическим примером подобного политического мышления стал Версальский договор. Однако большинство людей лишь принялись искать нового козла отпущения вместо немцев.

Для иллюстрации этой мысли я сопоставлю здесь две книги о достоинствах международного социализма: «Капитал» Маркса и «Союзный контроль над транспортировками» (Allied Shipping Control) Солтера. (Не сомневаюсь, что сэр Артур Солтер не называет себя интернационал-социалистом, однако он им является.) Можно сказать, что в двух этих книгах излагаются идеи экономических перемен методами политика и государственного служащего соответственно. Целью Маркса было создать политическую партию, которая в конце концов поглотит все остальные. Цель Солтера – повлиять на правительство в рамках существующей системы и изменить общественное мнение с помощью аргументов, опирающихся на идею общего блага. Маркс решительно доказывает, что при капитализме рабочий класс терпит страшные лишения. Однако он не доказывает и не пытается доказать, что при коммунизме лишения отойдут в прошлое; такое предположение подразумевается в его стиле письма и порядке глав. Читатель из рабочего класса, соответствующе предубежденный, при чтении обнаружит, что разделяет это предположение, и даже не заметит, что оно не доказано. Опять же: Маркс убежденно отбрасывает этические соображения как не имеющие ничего общего с социальным развитием, которое, как предполагается, происходит по неумолимым экономическим законам, точно как у Рикардо и Мальтуса. Но Рикардо и Мальтус считали, что неумолимые законы неумолимо приносят счастье их классу, а наемным работникам – горе; в то время как Маркс, как Тертуллиан, нарисовал апокалиптическое видение будущего, в котором его класс будет наслаждаться зрелищами, а поверженная буржуазия взвоет. Хотя Маркс признавался, что считает людей не хорошими и не дурными, а лишь воплощениями экономических сил, на самом деле буржуазию он представлял себе злом и изо всех сил старался разжечь к ней ненависть у рабочего класса. «Капитал» Маркса – это, по сути своей, как и «Отчет Брайса», сборник рассказов о зверствах, призванный подстегнуть боевой пыл против врага[18]18
  Теоретическая часть «Капитала» аналогична нашим разговорам о «войне за прекращение войн», «войне за малые нации», «войне за демократию» и т. д. Ее единственная цель – заставить читателя чувствовать, что ненависть, всколыхнувшаяся в нем, это праведное негодование, и ее можно утолить с пользой для человечества.


[Закрыть]. Что вполне естественно, он стимулирует боевой пыл и самого врага, приводя к той самой классовой войне, которую предсказывает. Маркс приобрел столь мощное политическое влияние именно благодаря стимуляции ненависти, а также тому, что успешно выставил капиталистов объектом морального негодования.

В «Союзном контроле над транспортировками» Солтера мы находим диаметрально противоположную идею. Солтер имеет преимущество, которого не было у Маркса, – в течение некоторого времени он сам занимался управлением международной социалистической системой. Внедрение этой системы было вызвано не желанием убивать капиталистов, а желанием убивать немцев. Однако поскольку немцы никак не влияли на экономические вопросы, в книге Солтера они отошли на задний план. Экономическая проблема была точно такой же, как если бы солдаты, рабочие на заводах боеприпасов и те, кто поставлял для них сырье, пребывали в праздности, а трудиться за всех должен был остальной народ. Или, наоборот, как будто внезапно было объявлено предписание каждому делать лишь половину той работы, какую он делал ранее. Опыт военного времени дал нам для этой проблемы техническое решение, но не психологическое, потому что не показал, как найти в мирное время стимул к сотрудничеству столь же мощный, как ненависть и страх в годы войны с немцами.

Солтер пишет:

Пожалуй, в данный момент нет задачи, больше заслуживающей внимания профессиональных экономистов, которые подошли бы к проблеме в чисто научном ключе, без предубеждений как в пользу, так и против принципа государственного контроля, чем исследование фактических результатов, достигнутых в военный период. Очевидные факты, с которых они начали бы, воистину настолько поразительны, что как минимум бросают собою вызов нормальной экономической системе. Верно, что на результаты оказало влияние несколько факторов. <…> Непредвзятое экспертное исследование сполна отдало бы должное этим и другим факторам, но, скорее всего, выявило бы еще немалую заслугу новых методов организации. В самом деле, успех этих методов в условиях войны оспаривать неразумно. По умеренным оценкам и с учетом вклада лиц, которые до войны не работали, от половины до двух третей производственных мощностей страны было направлено на нужды передовой или иные виды военных нужд. Однако на протяжении всей войны Великобритания удовлетворяла военные запросы и поддерживала уровень жизни гражданского населения, который никогда не становился невыносимо низким, а в определенные периоды и для определенных классов, пожалуй, оставался столь же комфортным, как в мирное время. Это удалось ей, по итогам, без всякой помощи других стран. Она импортировала на взятые взаймы деньги из Америки меньше, чем поставила на данные взаймы деньги государствам-союзникам. Таким образом, она поддерживала весь текущий объем потребления как для военных нужд, так и для нужд гражданского населения с помощью лишь малой доли производительной силы посредством текущего производства[19]19
  Стр. 19.


[Закрыть].

Обсуждая обычную торговую систему мирного времени, он замечает: