Текст книги "Власть. Новый социальный анализ"

3
Формы власти

Власть можно определить как производство задуманных следствий. То есть это количественное понятие: если взять двух людей с похожими желаниями, если один достигает исполнения всех желаний, что и второй, но вдобавок к ним еще и некоторых других, значит у него больше власти, чем у второго. Но не существует точного способа сравнения власти двух людей, из которых один может добиться исполнения одного множества желаний, а другой – другого; например, если взять двух художников, которые желают писать хорошие картины и разбогатеть, но один добивается успеха в написании хороших картин, а другой – действительно богатеет, нет способа оценить, у кого из них больше власти. Тем не менее легко сказать, что в целом у А больше власти, чем у B, если А достигает многих задуманных им результатов, а B – лишь некоторых.

Существует много способов построить классификацию форм власти, и каждый по-своему полезен. Во-первых, есть власть над людьми и власть над мертвой материей или нечеловеческими формами жизни. Я в основном буду заниматься властью над людьми, однако нужно помнить о том, что главной причиной перемен в современном мире является та возросшая власть над материей, которой мы обязаны науке.

Власть над людьми можно разделить по способу влияния на индивидов или по типу организаций, которые участвуют в отправлении власти.

На индивида может влиять: а) прямая физическая сила, приложенная к его телу, например, если его сажают в тюрьму или убивают; б) награды или наказания, выступающие стимулами, например предоставление рабочего места или отказ в нем; в) влияние на мнение, то есть пропаганда в самом широком смысле слова. К последней категории я должен отнести возможность выработки у других людей нужных привычек, в частности военную муштру, поскольку единственное отличие в таких случаях состоит в том, что действие следует безо всякого психического опосредования, которое можно было бы назвать мнением.

Такие формы власти наиболее откровенно и просто проявляются в нашем взаимодействии с животными, поскольку в нем притворство не считается необходимым. Когда визжащую свинью затаскивают, обвязав ее веревкой, на борт судна, она подчиняется прямой физической силе, приложенной к ее телу. Когда же осел из известной пословицы идет за морковкой, мы заставляем его действовать так, как нужно нам, убеждая его в том, что в его интересах действовать таким именно образом. Промежуточный вариант – дрессированные животные, у которых привычки формируются за счет наград и наказаний; или же, хотя и в другой смысле, пример овец, которых заводят на корабль, когда их вожака силой затаскивают по трапу, так что остальное стадо бросается за ним по собственной воле.

Для всех этих форм власти можно найти примеры и среди людей.

Случай свиньи иллюстрирует военную и полицейскую власть.

Осла с морковкой – власть пропаганды.

Дрессированных животных – власть «обучения».

Овцы, следующие за вожаком, которого самого куда-то тащат, могут служить аналогией партийной политики, в которой обожаемый лидер обычно находится в зависимости от клики или партийных боссов.

Применим эти эзоповы аналогии к истории восхождения Гитлера к вершинам власти. Морковка представляет нацистскую программу (в том числе отмену ссудного процента); осел – низшие средние классы. Овцы и их вожак – это социал-демократы и Гинденбург. Свиньи (если учитывать исключительно их злоключения) – жертвы в концентрационных лагерях, а дрессированные животные – миллионы людей, поднимающие руку в нацистском приветствии.

Наиболее важные организации в какой-то мере различаются тем, каким именно типом власти они обладают. Армия и полиция обладают принудительной властью, применяемой непосредственно к цели; экономические организации в основном используют в качестве стимулов и препятствий награды и наказания; школы, церкви и политические партии стремятся оказывать влияние на мнение. Однако эти различия не могут быть абсолютно четкими, поскольку каждая организация использует наряду с той формой власти, которая для нее наиболее характерна, также и другие.

Эту сложность можно проиллюстрировать на примере власти права. В конечном счете власть права совпадает с принудительной властью государства. Для цивилизованных сообществ характерно то, что прямое физическое принуждение (пусть и с определенными оговорками) является прерогативой государства, тогда как право является комплексом правил, в соответствии с которыми государство применяет эту прерогативу в отношении собственных граждан. Однако право применяет наказание, чтобы сделать нежелательные действия не только невозможными, но и непривлекательными. Более того, и это гораздо более важный момент, право оказывается едва ли не бессильным, когда оно не поддерживается общественным чувством, что можно увидеть на примере США в период сухого закона или же Ирландии 1880-х годов, когда члены ирландской Земельной лиги, боровшиеся с английскими землевладельцами, пользовались одобрением большей части населения. Таким образом, право как действенная сила зависит от мнения и чувств даже больше, чем от сил полиции. Степень одобрения права – одна из наиболее важных характеристик сообщества.

Это приводит нас к весьма важному различию, а именно между традиционной властью и властью недавно приобретенной. На стороне традиционной власти – сила привычки; ей не нужно постоянно оправдывать саму себя или же все время доказывать, что нет такой оппозиции, у которой хватило бы сил ее свергнуть. Кроме того, она почти всегда связана с религиозными или квазирелигиозными верованиями, обычно доказывающими то, что сопротивление такой власти греховно в моральном смысле. Следовательно, она может полагаться на общественное мнение в гораздо большей степени, чем революционная или узурпированная власть. Это влечет два более или менее противоположных по отношению друг к другу следствия: с одной стороны, традиционная власть, поскольку она ощущает себя в безопасности, не пытается искать предателей, и скорее всего она будет избегать активной политической тирании; с другой стороны, там, где сохраняются старые институты, несправедливости, к которым всегда склонны власти предержащие, освящены вековой традицией, а потому могут стать даже более вопиющими, чем при новой форме правления, которая надеялась завоевать народную поддержку. Террор во Франции иллюстрирует тиранию революционного типа, тогда как corvée (барщина) – традиционный тип.

Власть, не основанную на традиции или согласии, я называю «голой» властью. Ее характеристики существенно отличаются от качеств традиционной власти. Когда же сохраняется традиционная власть, характер режима почти полностью зависит от ее ощущения опасности или безопасности.

Голая власть обычно бывает военной, также она может принимать форму либо внутренней тирании, либо внешнего завоевания. Ее значение, особенно в последней форме, весьма значительно, – оно, я полагаю, больше, чем готовы допустить многие современные «научные» историки. Александр Великий и Юлий Цезарь своими сражениями изменили ход всей человеческой истории. Если бы не первый, Евангелие не было бы написано на греческом языке, а христианство не стали бы проповедовать по всей Римской империи. Если бы не второй, французы бы не говорили на языке, происходящем от латыни, а католическая церковь могла бы так и не возникнуть. Военное превосходство белого человека над американскими индейцами – еще более бесспорный пример власти меча. Завоевание силой оружия оказало более значительное воздействие на распространение цивилизации, чем любой другой отдельный фактор. Тем не менее военная власть в большинстве случаев основывается на какой-то другой форме власти, такой как богатство, технические знания или фанатизм. Я не говорю, что это всегда так; например, на войне за испанское престолонаследие результат определялся гениальностью Мальборо. Но это следует считать исключением из общего правила.

Когда традиционная форма власти подходит к своему концу, ее преемницей может стать не голая власть, но революционный авторитет, повелевающий добровольно соглашающимся с ним большинством или значительным меньшинством населения. Такой, к примеру, была ситуация в Америке во время Войны за независимость. Авторитет Вашингтона не обладал ни одним из качеств голой власти. Подобным образом и в период Реформации новые церкви создавались для того, чтобы занять место католической церкви, причем их успех намного больше определялся согласием, чем силой. Революционному авторитету, если он стремится себя утвердить, не применяя слишком много голой власти, требуется намного более сильная и активная народная поддержка, чем традиционному авторитету. Когда в 1911 году была провозглашена Китайская Республика, люди, получившие иностранное образование, ввели парламентскую конституцию, однако общество осталось к ней равнодушным, и вскоре режим превратился в голую власть, которую делили воюющие друг с другом тугуны (военные командиры). Единство, которого впоследствии удалось добиться Гоминьдану, определялось национализмом, а не парламентаризмом. Такие же вещи часто происходили в Латинской Америке. Во всех этих случаях авторитет парламента, если бы он обладал достаточной для успеха народной поддержкой, был бы революционным; однако чисто военная власть, которая на деле добивалась победы, была голой.

Различие между традиционной, революционной и голой властью является психологическим. Я не буду называть власть традиционной просто потому, что она обладает древними формами – наряду с этим она должна пользоваться уважением, которое в какой-то мере объясняется обычаем. Если такое уважение ослабевает, традиционная власть постепенно переходит в голую власть. Этот процесс наблюдался в России, когда революционное движение постепенно укреплялось – вплоть до его победы в 1917 году.

Я называю власть революционной, когда она зависит от объединения значительной группы населения под знаменем новой веры, программы или чувства, как в случае протестантизма и коммунизма, или же в силу стремления к национальной независимости. Я называю власть голой тогда, когда она проистекает всего лишь из властолюбия отдельных людей или групп и когда она добивается от своих подданных исключительно подчинения, обусловленного страхом, а не активным сотрудничеством. Мы увидим, что нагота власти – вопрос степени. В демократической стране власть правительства не является голой в отношении к оппозиционным политическим партиям, но является – к убежденным анархистам. Точно так же в случае церковного преследования власть церкви представляется голой в отношении к еретикам, но не в отношении к ортодоксальным грешникам.

Также в нашем предмете можно провести еще одно различие – между властью организаций и властью индивидов. Одно дело – то, как власть приобретает та или иная организация, и другое – как в такой организации приобретает власть индивид. Конечно, эти вещи связаны друг с другом: если вы хотите стать премьер-министром, вы должны приобрести власть в своей партии, а ваша партия должна добиться власти в стране. Но если бы вы жили до отмены принципа наследования, вам нужно было бы, чтобы получить политический контроль над страной, быть наследником короля; но это, однако, не дало бы вам возможности завоевывать другие страны, поскольку для этого вам потребовались бы качества, которых детям королей часто недостает. Сегодня похожая ситуация сохраняется в экономической сфере, где плутократия в значительной мере является наследственной. Взять, к примеру, две сотни плутократических семей Франции, против которых выступают французские социалисты. Однако династии среди плутократии не обладают той же устойчивостью, что и династии на троне, поскольку они не смогли внушить обществу в целом, что тоже освящены божественным правом. Никто не считает нечестивыми действия начинающего финансового магната, который разоряет того, кто является магнатом потомственным, если только все это совершается по правилам и без внедрения опасных новаций.

Организации разных типов выносят наверх разные типы индивидов, а потому создают разные состояния общества. Та или иная эпоха отпечатывается в истории своими выдающимися людьми, причем ее явный характер определяется характером таких людей. Поскольку качества, необходимые для достижения господства и выдающегося положения, меняются, меняются также и сами выдающиеся люди. Можно предположить, что в XII веке тоже были такие люди, как Ленин, или что сегодня есть такие люди, как Ричард Львиное Сердце, однако истории о них ничего не известно. Рассмотрим вкратце типы людей, производимые разными типами власти.

Наследственная власть стала основанием для нашего понятия о «джентльмене». Это в каком-то смысле вырожденная форма концепции с давней историей, начинающейся с магических способностей вождей и продолжающейся представлением о божественности королей, рыцарским благородством и голубой кровью аристократов. Когда власть является наследственной, восхищение вызывают такие качества, которые проистекают из досуга и превосходства, которое никогда не ставится под вопрос. Там, где власть является скорее аристократической, чем монархической, к числу лучших манер относится куртуазное обхождение с людьми, равными по статусу, дополняющее неприкрытую наглость в отношениях с нижестоящими. Но какая бы концепция манер ни преобладала, только там, где власть является (или недавно была) наследственной, людей будут судить по их манерам. «Мещанин во дворянстве» вызывает смех потому лишь, что он вторгается в общество людей, которым не было нужды заниматься ничем, кроме изучения правил хорошего тона. То, что сохраняется от восхищения «джентльменом», зависит от наследуемого богатства и наверняка быстро исчезнет, если экономическая, а вместе с ней и политическая власть перестает передаваться от отца сыну.

Совершенно иной характер выходит на авансцену тогда, когда власть достигается благодаря обучению или мудрости, реальной или предполагаемой. Два наиболее важных примера подобной формы власти – традиционный Китай и католическая церковь. В современном мире такой власти меньше, чем в большинстве прошлых эпох; если не считать церкви, в Англии остается совсем немного власти такого типа. Достаточно странно то, что власть, проистекающая из обучения, сильнее всего была в наиболее диких сообществах, и при этом она постоянно сокращается по мере развития цивилизации. Когда я говорю об «обучении», я, разумеется, отношу к нему то, что, собственно, считается обучением, например обучение колдунов или знахарей. Чтобы получить докторскую степень в университете Лхасы, необходимую для всех высших постов, не считая поста далай-ламы, нужно учиться двадцать лет. Такое положение дел практически совпадает с тем, что было в Европе в 1000 году, когда папа Сильвестер II считался волшебником, поскольку читал книги и, соответственно, мог наращивать власть церкви, внушая метафизические страхи.

Интеллектуал, который нам известен сегодня, – духовный потомок священника; однако распространение образования лишило его власти. Власть интеллектуала зависит от суеверия – почитания традиционных заклинаний или священной книги. Кое-что из этого еще сохраняется в англоязычных странах, например, в отношении англичан к коронации или же американцев к Конституции: соответственно, архиепископ Кентерберийский и судьи Верховного суда все еще обладают какой-то частью традиционной власти, имевшейся у ученых людей. Но это лишь бледная тень власти египетских жрецов или же китайских конфуцианцев.

Если обычная добродетель джентльмена, то есть благородного человека, – это честь, то добродетель человека, добившегося власти благодаря обучению, – это мудрость. Чтобы завоевать репутацию мудреца, человек должен обладать, по крайней мере внешне, запасом мудреных знаний, к тому же он должен управлять своими страстями и хорошо разбираться в людских делах. Часто считается, что возраст сам по себе наделяет этими качествами; отсюда такие титулы, как «пресвитер», «сеньор», «олдермен» или «староста» – все это уважительные наименования. В Китае нищий обращается к прохожим со словами «добрый старый господин». Но там, где власть мудрецов организована, возникает корпорация священников или грамотеев, в среде которых сосредотачивается вся мудрость. Мудрец по своему типу существенно отличается от воина-рыцаря, и если правит именно он, то он создает совершенно иное общество. Разницу можно понять благодаря примеру Китая и Японии.

Мы уже отметили один любопытный факт: хотя знание в нашей современной цивилизации играет более значительную роль, чем в былые времена, не наблюдается никакого соответствующего этой роли прироста власти тех, кто этим новым знанием обладает. Хотя электрик и телефонист делают какие-то странные вещи, чтобы повысить уровень нашего комфорта (или понизить его), мы не относимся к ним так же, как к знахарям, и не думаем, что они могут метать в нас молнии, если мы вдруг чем-то им не потрафим. Причина такого положения дел заключается в том, что научное знание, пусть и сложное, не является таинственным, оно открыто всякому, кто решит приложить определенные усилия к его изучению. Следовательно, современный интеллектуал не внушает ужаса, он остается всего лишь служащим, и не считая немногочисленных случаев, таких как пример архиепископа Кентерберийского, он не смог унаследовать того блеска, который наделял властью его предшественников.

Истина заключается в том, что уважением, которым потчевали ученых, удостаивалось не истинное знание, но предположительное обладание магическими способностями. Наука же, действительно знакомя людей с естественными процессами, уничтожила веру в магию, а потому и уважение к интеллектуалу. Поэтому получилось так, что, хотя люди науки – главная причина тех качеств, которые отличают наше время от былых эпох, причем своими открытиями и изобретениями они оказали безмерное воздействие на ход событий, они как индивиды не обладают той репутацией мудрецов, которая в Индии может быть у голого факира или в Малайзии у знахарей. Интеллектуалы, видя, что в силу их собственной деятельности их престиж от них ускользает, впадают в недовольство современным миром. Если недовольство не так велико, они обращаются к коммунизму; те же, кто разочаровались полностью, замыкаются в своей башне из слоновой кости.

Развитие крупных экономических организаций произвело новый тип могущественного индивида – им является, как говорят в Америке, «директор» или «управляющий». Типичный «директор» производит на других впечатление, поскольку они видят в нем человека быстрых решений, проницательности и железной воли; у него должна быть квадратная челюсть, поджатые губы и привычка к быстрой и отрывистой речи. Он должен уметь внушать уважение равным и уверенность – подчиненным, которые и сами далеко не ничтожества. В нем должны сочетаться качества великого полководца и великого дипломата – безжалостность на поле боя и способность к ловким уступкам в переговорах. Именно благодаря таким качествам люди приобретают контроль над важными экономическими организациями.

В демократической стране политическая власть обычно принадлежит людям того типа, который существенно отличается от трех рассмотренных нами на данный момент. Политик, если он вообще стремится к успеху, должен уметь завоевать доверие своей политической машины, а потом вызвать определенный энтузиазм в электоральном большинстве. Качества, необходимые на двух этапах этого пути, не совпадают друг с другом, и многие люди обладают одним качеством, но не обладают другим. Среди кандидатов в президенты США довольно часто встречаются люди, которые не могут взволновать воображение обычной публики, хотя они и обладают умением перетягивать на свою сторону партийных менеджеров. Как правило, такие люди терпят поражение, однако партийные менеджеры его не предвидят. Иногда, однако, партийная машина способна принести успех человеку без «магнетизма»; в подобных случаях она довлеет над ним и после его избрания, и на самом деле он никогда не получает реальной власти. Иногда же, напротив, человек способен создать свою собственную машину; примеры – Наполеон III, Муссолини и Гитлер. Но чаще действительно успешный политик, хотя он и использует уже существующую партийную машину, в конечном счете может взять ее в свои руки и подчинить своей воле.

Качества, которые определяют успешного политика в демократической стране, разнятся в зависимости от характера эпохи; они различаются в спокойное время и в период войны или революции. В спокойное время человек может добиться успеха, произведя впечатление солидности или здравомыслия, однако в момент возбуждения требуется нечто большее. В такие времена нужно быть впечатляющим оратором – но не обязательно быть красноречивым в традиционном смысле слова, поскольку Робеспьер и Ленин не были красноречивы, но были ораторами решительными, страстными и смелыми. Страсть может быть холодной и контролируемой, однако она должна быть и ее должны ощущать. Во времена возбуждения политику не нужна сила рассуждения, оценка безличных фактов или крупица мудрости. Он должен обладать способностью убеждать толпу в том, что ее страстные желания действительно осуществимы и что он благодаря своей непреклонной решимости – именно тот человек, который претворит их в жизнь.

Наиболее успешными демократическими политиками становятся те, кому удалось уничтожить демократию и стать диктаторами. Это, конечно, возможно лишь в определенных обстоятельствах; никто не смог бы добиться этого в Англии XIX века. Но когда это возможно, требуется высокая степень тех же качеств, что требуются от демократических политиков в целом, по крайней мере во времена возбуждения. Ленин, Муссолини и Гитлер обязаны своим вознесением демократии.

Как только диктаторская власть установлена, качества, благодаря которым человек может стать наследником мертвого диктатора, становятся совершенно не теми, благодаря которым была исходно создана диктатура. Подковерные игры, интриги и придворный фаворитизм – вот наиболее важные методы, применяемые, когда наследственный принцип не работает. По этой причине после смерти своего основателя диктатура существенно меняет свой характер. А поскольку качества, благодаря которым человек может унаследовать диктаторскую власть, не столь впечатляющи, как те, посредством которых был создан сам этот режим, велика вероятность неустойчивости, дворцовых переворотов, а также перехода к какой-то другой системе. Однако сегодня люди надеются на то, что современные методы пропаганды могут успешно противодействовать этой тенденции, подогревая популярность главы государства, так что ему самому не нужно демонстрировать популярных качеств. Пока, однако, невозможно сказать, в какой мере такие методы окажутся успешными.

Существует одна определенная форма власти индивидов, о которой мы пока не упомянули, а именно закулисная власть – власть придворных, интриганов, шпионов, знатоков закулисных игр. Во всякой большой организации, где люди, управляющие ею, обладают значительной властью, всегда есть другие, менее заметные люди, которые приобретают влияние на руководителей, используя свои личные методы. Мастера закулисных игр и партийные боссы относятся к одному и тому же типу, хотя их техники могут быть разными. Без лишнего шума они ставят своих друзей на все ключевые позиции, а потому со временем обретают контроль над организацией. В диктатуре, не являющейся наследуемой, такие люди могут надеяться унаследовать власть в случае смерти директора, но обычно они предпочитают не выходить под свет рампы. Это люди, которые любят власть больше славы; часто они не слишком общительны. Порой они, подобно евнухам в восточных монархиях или любовницам короля, по той или иной причине не могут официально получить властные посты. Их влияние оказывается наибольшим в тех случаях, когда номинальная власть является наследуемой, и наименьшим – когда она является наградой за личное умение и энергию. Такие люди, однако, даже в самых современных формах правления непременно добиваются значительной власти в тех областях, которые обычный человек считает таинственными. В наше время наиболее важными из них является монетарная и внешняя политика. Во времена кайзера Вильгельма II барон Гольштейн (постоянный глава немецкого министерства иностранных дел) обладал огромной властью, хотя и не появлялся на публике. Мы не можем сказать, насколько велика власть штатных чиновников британского министерства иностранных дел, поскольку, чтобы это узнать, понадобятся документы, которые станут доступными только для наших детей. Качества, необходимые для закулисной власти, существенно отличаются от тех, что нужны для всех остальных ее разновидностей, и, как правило, хотя и не всегда, это качества достаточно неприглядные. Система, отдающая много власти придворному или знатоку закулисных игр, в целом поэтому не может быть той системой, которая бы работала на общее благополучие.