Текст книги "Власть. Новый социальный анализ"

4
Священническая власть

В этой и следующей главах я предлагаю рассмотреть две формы традиционной власти, которые играли наибольшую роль в прошлом, а именно священнический и царский авторитет. Сегодня оба в какой-то мере утратили свое величие, и, хотя опрометчиво было бы утверждать, что они никогда не возродятся, их закат, будь он окончательным или временным, позволяет изучать оба этих института с полнотой, которая недостижима с теми формами власти, которые пока еще вполне могущественны.

Священники и цари, пусть и в зачаточной форме, существуют даже среди наиболее примитивных обществ, известных антропологам. Иногда обе функции соединяются в одном человеке. И такое случается не только среди дикарей, но и в весьма цивилизованных государствах. Август в Риме обладал титулом «Pontifex Maximus», а в провинциях его считали богом. Калиф был главой мусульманской религии, но также главой государства. Микадо в настоящее время обладает схожим статусом в синтоистской религии. Среди царей наблюдалась устойчивая тенденция утрачивать свои секулярные функции из-за самой их святости, а потому превращаться в священников. Тем не менее в большинстве мест и времен различие между священником и царем было очевидным и определенным.

Наиболее примитивной формой священника является знахарь, у которого две способности, называемые антропологами религиозной и магической. Религиозные способности зависят от покровительства сверхъестественных существ, тогда как магические считаются естественными. Но в нашем контексте это различие не представляется важным. Важно то, что знахарь считается – в силу будь то магии или религии – способным приносить пользу или вредить другим людям, причем его способности не присущи всем и каждому. Предполагается, что какую-то магию могут практиковать и простолюдины, однако магия знахаря сильнее. Когда человек заболевает, или когда с ним происходит несчастный случай, причиной считается злая магия врага, однако знахарь знает способы снять проклятие. Так, на островах Дьюк-оф-Йорк знахарь, выяснив путем прорицания причину болезни пациента, берет в руки комок тины и зачитывает магическую формулу:

Тина изгнания. Изгоняю осьминога; изгоняю змею тео; изгоняю дух Ингиет (тайного общества); изгоняю краба; изгоняю водную змею; изгоняю змею боливо; изгоняю питона; изгоняю собаку кайя. Тина изгнания. Изгоняю жижу; изгоняю ползучее растение; изгоняю То Пилана; изгоняю Вуву-Тавур; изгоняю Тумбал. Утопили их в глубине моря. Пар поднимется, чтобы держать их вдали; тучи поднимутся, чтобы держать их вдали; темнота воцарится, чтобы держать их вдали; сами себя утянут в глубину моря[11]11
  W. H. R. Rivers, Medicine, Magic, and Religion. London: Kegan Paul, 1927, p. 16.


[Закрыть].

Не следует предполагать, что эта формула обычно остается бездейственной. Дикари гораздо более подвержены внушению, чем цивилизованные люди, а потому их болезни очень часто и вызываются, и излечиваются именно этой причиной.

По словам Риверса, в большинстве районов Меланезии человек, лечащий болезни, является колдуном или священником. Видимо, в этих регионах нет четкого различия между знахарями и всеми остальными, и некоторые простые лекарства могут использоваться каждым. Однако

те, кто сочетают медицину с магическими или религиозными ритуалами, обычно приобретают свое искусство в процессе особой инициации или особого обучения, причем в Меланезии такое знание должно покупаться. Наиболее полное обучение в той или иной отрасли медико-магического или медико-религиозного искусства может стать доступным для ученика, если только он заплатит учителю деньги[12]12
  Ibid., p. 44.


[Закрыть].

Отправляясь от этого начального положения, легко представить развитие четко обособленной касты священников, обладающей монополией на важнейшие магические и религиозные способности, а потому обладающей значительным авторитетом в глазах общества. В Египте и Вавилоне их власть оказалась больше, чем у царя, когда они вступили с ним в конфликт. Они нанесли поражение «атеистическому» фараону Эхнатону и, видимо, коварно помогли Киру завоевать Вавилон, поскольку их собственный царь склонялся к антиклерикализму.

Греция и Рим представляли собой особый для античности случай, поскольку в них царила почти полная свобода от священнической власти. В Греции религиозная власть, хотя она и существовала, сосредотачивалась в оракулах, особенно в Дельфах, где пифия впадала в транс и давала ответы от лица Аполлона. Но ко временам Геродота было хорошо известно, что оракула можно подкупить. И Геродот, и Аристотель рассказывают о том, что Алкмеониды, знатный афинский род, изгнанный из города Писистратом (умер в 527 году до н. э.), заручились поддержкой Дельф, подкупив их, против сыновей Писистрата. Свидетельство Геродота довольно любопытно, он говорит, что Алкмеониды «во время пребывания в Дельфах подкупили Пифию деньгами, чтобы она всякий раз, как спартанцы вопрошали оракула, по частному ли делу или от имени государства, возвещала им [волю божества] освободить Афины. Получая постоянно одно и то же изречение, лакедемоняне наконец отправили войско во главе с Анхимолием, сыном Астера, человеком, весьма влиятельным в городе, изгнать Писистратидов из Афин (хотя спартанцы находились с Писистратидами в самой тесной дружбе). Ведь они считали веление божества важнее долга к смертным»[13]13
  Геродот. История. Кн. V. 63 (перевод Г. А. Стратановского).


[Закрыть].

Хотя Анхимолий потерпел поражение, вслед за ним была отправлена более мощная экспедиция, Алкмеониды и другие изгнанники вернули себе власть, а Афины снова получили то, что называлось «свободой».

В этом рассказе есть несколько примечательных черт. Геродот был человеком богобоязненным, совершенно лишенным всякого цинизма, и он высоко оценивает спартанцев, послушавшихся оракула. Однако он предпочитает Спарте Афины, а в афинских делах выступает против Писистратидов. Тем не менее он указывает на то, что именно афиняне ответственны за взятку, причем никакого наказания не обрушилось ни на эту успешную партию, ни на пифию за их нечестивость[14]14
  Другой пример коррумпированности пифии Геродот приводит в кн. VI, гл. 66.


[Закрыть]. Алкмеониды играли важную роль и во времена Геродота; собственно, наиболее известным из них был его современник Перикл.

Аристотель в своей книге «Афинская полития» представляет эту сделку в еще менее выгодном свете. Храм в Дельфах был уничтожен огнем в 548 году, а средства для его восстановления собирали по всей Греции Алкмеониды. Они – как признает Аристотель – использовали часть собранных средств для подкупа пифии, а выплату остальных средств поставили в зависимость от свержения Гиппия, сына Писистрата, что позволило им перетянуть Аполлона на свою сторону.

Несмотря на подобные скандалы, контроль оракула в Дельфах оставался вопросом настолько большой политической важности, что мог стать причиной серьезной войны, названной в силу ее связи с религией «священной». Но впоследствии открытое признание того факта, что оракул подчиняется политическому контролю, подтолкнуло к распространению свободомыслия, которое в итоге позволило римлянам, не совершая святотатства, разграбить греческие храмы, лишив их почти всего богатства и авторитета. Такова судьба большинства религиозных институтов – рано или поздно они начинают использоваться смелыми людьми для мирских целей, а потому они уничтожают то самое благоговение, от которого зависит их власть. В греко-римском мире этот процесс был более гладким и прошел без тех потрясений, что бывали в других частях света, поскольку религия там никогда не обладала той же силой, что в Азии, Африке или средневековой Европе. В этом отношении единственной аналогией Греции и Риму представляется Китай.

До сего момента мы занимались только религиями, пришедшими из глубокой древности, историческое происхождение которых неизвестно. Однако почти повсюду им на смену пришли религии, созданные их основателями; единственные важные исключения – синто и брахманизм. Начала старых религий, а также тех, что антропологи встречают у современных дикарей, совершенно неизвестны. Как мы отметили, у наиболее примитивных дикарей не существует четко выделенной касты священников; похоже, что первоначально священнические функции были прерогативой стариков, особенно тех, что казались мудрыми или владеющими искусством черной магии[15]15
  W. H. R. Rivers, Social Organization. London: Kegan Paul, 1932, p. 167.


[Закрыть].

С развитием цивилизации во многих странах чиновники стали все больше обособляться от остального населения, приобретая все больше власти. Будучи хранителями древней традиции, они консервативны, тогда как в качестве обладателей богатства и власти они начинают проявлять все больше враждебности или безразличия к личной религиозности. Рано или поздно вся система ниспровергается последователями того или иного революционного пророка. Будда, Христос и Мухаммед – наиболее важные в историческом плане примеры. Власть их последователей сначала была революционной и только постепенно стала традиционной. В этом процессе они обычно поглощали значительную часть старой традиции, которую в формальном смысле когда-то свергли.

Новаторы – религиозные и светские – по крайней мере те, кто добился действительно долговременного успеха, апеллировали, насколько могли, к традиции, и делали все, что только можно, чтобы минимизировать элементы новизны в своих системах. Обычный план – изобрести более или менее вымышленное прошлое и сделать вид, что ты восстанавливаешь институты этого прошлого. Во Второй книге Царств (глава XXII) нам говорят, что священники «нашли» Книгу Закона, а Царь заставил «вернуться» к соблюдению ее положений. Новый Завет апеллировал к авторитету Пророков; анабаптисты – к Новому Завету; английские пуритане в секулярных вопросах апеллировали к гипотетическим институтам, существовавшим в Англии до Нормандского завоевания. Японцы в 645 году «восстановили» власть микадо; а в 1868 году – конституцию 645 года. Многие бунтовщики начиная со Средневековья и заканчивая 18 брюмером «восстанавливали» республиканские институты Рима. Наполеон «восстановил» империю Карла Великого, но это восстановление казалось уж слишком театральным трюком и не смогло произвести впечатления даже в ту, риторически настроенную эпоху. Это лишь несколько случайно выбранных иллюстраций того уважения, которое даже величайшие новаторы питали к силе традиции.

Наиболее сильной и важной из всех священнических организаций, известных истории, является католическая церковь. В этой главе я занимаюсь властью священников лишь в той части, в которой она является традиционной; поэтому я не буду рассматривать ранний период, когда власть церкви была революционной. После падения Римской империи церкви удалось выступить в качестве представителя двух традиций: наряду с традицией христианства она стала воплощением традиции Рима. У варваров была сила меча, однако церковь обладала более высоким уровнем цивилизованности и образованности, постоянной безличной целью, средствами пробуждения религиозных надежд и внушения суеверных страхов, а также, что самое главное, она была единственной организацией, которая охватывала всю Западную Европу. Греческая церковь, которая имела дело с относительно устойчивыми империями Константинополя и Москвы, полностью подчинилась государству, однако на Западе борьба продолжалась с переменным успехом вплоть до Реформации, а в таких странах, как Германия, Мексика и Испания, она не закончилась и по сей день.

Первые шесть столетий после вторжения варваров западная церковь не могла спорить на равных с беспокойными и страстными германскими королями и баронами, которые правили в Англии и Франции, Северной Италии и христианской Испании. Причин этому было несколько. Завоевания Юстиниана в Италии на какое-то время сделали из папства византийский институт, значительно уменьшив его влияние на Западе. Высшее духовенство набиралось, за немногими исключениями, из феодальной аристократии, к которой они были гораздо более близки, чем к далекому и чуждому Риму, вмешательство которого лишь раздражало. Низшее духовенство было невежественным и в основном семейным, а потому было больше обеспокоено передачей своих владений детям, чем борьбой за дело церкви. Поездки и путешествия были столь сложны, что римская власть не могла дотянуться до далеких королевств. Первым эффективным правлением, охватившим значительную территорию, стала власть не папы, но Карла Великого, которого все его современники ставили безусловно выше папы.

После 1000 года, когда выяснилось, что ожидавшегося конца света не будет, началось быстрое развитие цивилизации. Контакты с маврами в Испании и Сицилии ускорили развитие схоластической философии. Норманны, которые столетиями оставались грозными пиратами, в Испании и Франции выучили все, чему их мог научить тогдашний мир, и стали силой порядка и религии, а не беспорядка; кроме того, они поняли, что папский авторитет полезен для легитимации их завоеваний. Благодаря им церковная Англия была впервые полностью подчинена власти Рима. В то же время и император, и король Франции сталкивались с огромными трудностями в попытках управлять своими вассалами. Именно в этих обстоятельствах государственные умения и неутомимость Григория VII (Гильдебранда) стали основанием для роста папской власти, продолжавшегося два следующих столетия. В этот период мы обнаруживаем ярчайший пример священнической власти, который я рассмотрю подробнее.

Великие дни папства, которые начинаются с вступления на престол Григория VII (1073), продлились до установления папства в Авиньоне Климентом V (1306). Победы папства в этот период были завоеваны оружием, которое можно считать «духовным», то есть суеверием, а не силой меча. Все это время папы в мирском смысле зависели от милости римской толпы, которой заправляли не слишком надежные римские аристократы, причем, что бы ни думал весь остальной христианский мир, Рим никогда не питал никакого почтения к понтифику. Великий Гильдебранд сам умер в изгнании; однако он приобрел и реформировал власть, которая могла поставить на место даже величайших из монархов. Хождение в Каноссу, хотя его непосредственные политические следствия были выгодны императору Генриху IV, стало символом последующих эпох. Бисмарк в период Kulturkampf заявил: «Мы в Каноссу не пойдем», однако он поспешил со своей похвальбой. Генрих IV, отлученный от церкви, нуждался в отпущении грехов, чтобы выполнить свои планы, и Григорий, хотя и не мог отказать в искуплении покаявшемуся, потребовал от монарха покорности в обмен на примирение с церковью. Политики могли гневаться на папу, однако только еретики ставили под вопрос власть ключей от небесного царства, и даже в разгар борьбы с папством император Фридрих II не мог одобрить ересь.

Понтификат Григория VII стал кульминацией важного периода церковной реформы. Раньше император стоял безусловно выше папы и нередко именно ему принадлежало решающее слово в выборе папы. Генрих III, отец Генриха IV, низложил Григория VI за симонию и поставил на его место германского папу Климента II. Однако Генрих II не находился в конфликте с церковью; напротив, он был человеком богобоязненным и поддерживал связи с наиболее ревностными церковниками своего времени. Реформаторское движение, которое он поддержал и которое было доведено Григорием VII до победы, было в основном направлено против заражения церкви феодализмом. Короли и дворяне назначали архиепископов и епископов, которые сами, как правило, принадлежали феодальной аристократии, а потому видели в своих постах вполне светское приобретение. В империи наиболее могущественными людьми после императора первоначально были чиновники, которые получали земли благодаря своим официальным постам; однако к концу XI века они стали наследственной знатью, владения которой передавались потомкам. Существовала опасность, что нечто подобное случится и с церковью, особенно в более низком слое приходского духовенства. Реформаторская партия в церкви громила близкие друг к другу прегрешения симонии и «конкубината» (так называли брак священников). В своей кампании ее сторонники показали немалое упорство, смелость и преданность, а также вполне мирскую мудрость, благодаря своей набожности они получили поддержку от мирян, а своим красноречием завоевали народные собрания, которые первоначально были настроены враждебно. Например, в Милане в 1068 году св. Петр Дамиани призвал духовенство подчиниться реформаторским декретам Рима; вначале его слова вызвали такой гнев, что его жизни угрожала опасность, но в конечном счете он одержал победу, и выяснилось, что все миланские священники поголовно, начиная с архиепископа, виновны в симонии. Все они сознались и пообещали в будущем подчиняться Риму; на этих условиях им сохранили сан, однако было ясно показано, что за будущие преступления их не помилуют.

Целибат духовенства был одной из главнейших забот Гильдебранда; чтобы добиться этой цели, он привлек на свою сторону мирян, которые часто были виновны в побоях священников и их жен. Однако кампания, естественно, не добилась полного успеха – в Испании целибат не введен в полной мере и в наши дни, однако одна из главных задач была решена декретом, запрещавшим рукополагать сыновей священников, что помешало местному священничеству стать наследуемым.

Одна из важнейших побед реформаторского движения заключалась в закреплении метода выбора папы постановлением 1059 года. До него у императора и римского населения были некие плохо определенные права, которые приводили к расколам и спорным выборам. Новое постановление добилось успеха – хотя не сразу и не без некоторого сопротивления – в ограничении права выбора одними лишь кардиналами.

Это реформаторское движение, занявшее вторую половину XI века, смогло, в общем и целом, отделить аббатов, епископов и архиепископов от феодальной знати и закрепить право их назначения за папой, поскольку, когда у него такого права не было, ему было легко обнаружить признаки симонии. Все это произвело впечатление на мирян и значительно укрепило почитание церкви. Когда же удалось ввести целибат, священники еще более зримо отделились от остального мира, что, несомненно, стало толчком для их стремления к власти, каковое является обычным следствием аскетизма. Реформа внушила ведущим церковникам энтузиазм, заставив их преследовать цель, в которую верили все, не считая тех, кто получал выгоду от традиционной коррупции, и главнейшим средством достижения цели реформа сделала наращивание папской власти.

Власть, зависящая от пропаганды, поначалу обычно требует, что мы и видим в этом случае, исключительного мужества и самопожертвования, но когда уважение уже завоевано всеми этими качествами, от них можно отказаться, тогда как само уважение – использовать в качестве средства мирского самоутверждения. Со временем уважение увядает, а потому утрачиваются и преимущества, полученные за его счет. Иногда такой процесс занимает несколько лет, иногда – тысячелетия, но сущность его в обоих случаях остается одной и той же.

Григорий VII пацифистом не был. Его главный лозунг: «Будь проклят человек, который не окропил свой меч кровью». Однако он пояснял, что имеет в виду запрет на отказ в проповеди плотским людям, что показывает справедливость его взглядов на власть пропаганды.

Николас Брейкспир, единственный англичанин на папском престоле (1154–1159), продемонстрировал теологическую власть папы в несколько иных обстоятельствах. Арнольд Брешианский, ученик Абеляра, проповедовал учение, согласно которому «не могут спастись священники, имеющие поместья, епископы, имеющие феоды, монахи, обладающие имуществом». Разумеется, это учение ортодоксальным не было. Св. Бернард говорил об Арнольде: «Человек, который не ест и не пьет, но лишь, подобно дьяволу, алчет и жаждет крови душ». Тем не менее св. Бернард признавал его исключительную личную набожность, благодаря которой Арнольд стал полезным союзником римлян в их конфликте с папой и кардиналами, которых в 1143 году удалось отправить в изгнание. Он поддержал возрождение Римской республики, которая пыталась опереться на его учение. Однако Адриан IV (Брейкспир), воспользовавшись убийством кардинала, наложил на Рим запрет на время Страстной недели. К Страстной пятнице сенат был охвачен теологическим ужасом, заставившим его униженно подчиниться. Благодаря помощи императора Фридриха Барбароссы Арнольд был пойман. Его повесили, тело сожгли, а пепел развеяли по Тибру. Так было доказано, что священники имеют право быть богатыми. Папа, чтобы наградить императора, короновал его в соборе Св. Петра. Войска императора оказались полезны, но не настолько, как католическая вера, которой церковь была обязана своей властью и богатством в гораздо большей мере, чем светской поддержке.

Учение Арнольда Брешианского примирило папу и императора друг с другом; каждый из них признал, что и тот и другой нужен для установления порядка. Но когда от Арнольда избавились, вскоре снова разгорелась неизбежная вражда. В последовавшей долгой войне у папы появился новый союзник, а именно Ломбардская лига. Император отстаивал феодализм, с которым буржуазный капитализм враждовал уже тогда. Хотя церковь запрещала «ростовщичество», папа сам был заемщиком, причем капитал североитальянских банкиров оказался ему настолько полезным, что он был готов сделать некоторые теологические поблажки. Конфликт Барбароссы с папством, продлившийся около двадцати лет, закончился ничьей, и именно Ломбардская лига оказалась главным фактором, не позволившим императору одержать победу.

В долгом состязании папства и императора Фридриха II конечная победа папы в основном определялась двумя причинами – сопротивлением коммерческих городов Северной Италии, Тосканы и Ломбардии феодальной системе и благочестивым энтузиазмом, пробужденным францисканцами. Св. Франциск проповедовал апостольскую нищету и всеобщую любовь; однако через несколько лет после его смерти его последователи взяли на себя роль вербовщиков, набиравших силы для защиты собственности церкви. Император потерпел поражение в основном потому, что не смог приукрасить свою позицию видимостью набожности и морали.

В то же самое время военные меры, принятые папами в период этой борьбы, заставили многих людей выступить с моральной критикой папства. Об Иннокентии IV, папе, с которым Фридрих состязался на момент своей смерти, «Кембриджская история Средневековья» (Vol. VI, p. 176) говорит:

Его концепция папства была более светской, чем у любого прежнего папы. Свои слабости и средства, от них защищающие, он считал исключительно политическими. Свою духовную власть он неизменно использовал для сбора денег, подкупа друзей, ущемления врагов, а его беспринципность стала повсеместным источником для презрения и враждебности к папству как таковому. Его расходы сами стали скандалом. Презрев свои духовные обязанности и местные права, он использовал церковные фонды в качестве папского дохода и средства политического вознаграждения: бывало, что в очередь к папе выстраивалось по четыре претендента, ожидающих бенефиция. Естественным следствием такой системы стали дурные назначения, кроме того, легаты, выбиравшиеся для военных или дипломатических целей, чаще всего по своему характеру были совершенно светскими… Иннокентий не осознавал утрату престижа и духовного влияния, которой он сам стал причиной. У него были благие намерения, но не благие принципы. Отличаясь безусловным мужеством, непобедимой решимостью и хитростью, он неизменно сохранял хладнокровие, которое не могли поколебать неудачи и несчастья, он терпеливо преследовал свои цели, демонстрируя коварство и безверие, которые понизили общие стандарты церкви. Его влияние на события было огромным. Он нанес вред империи; он стал источником упадка папства; наконец, он определил судьбы Италии.

Смерть Иннокентия IV не привела к переменам в папской политике. Его преемник Урбан IV продолжил борьбу, одержав окончательную победу над сыном Фридриха Манфредом, и завоевал поддержку развивающегося капитализма в Италии, иногда от него отворачивающегося, довольно интересным применением собственного авторитета в вопросах морали, которое представляет собой классический пример превращения власти пропаганды в экономическую власть. Большинство банкиров, большой оборот которых определялся сбором папских доходов, и так уже были на стороне папы, но в некоторых городах, например в Сиене, умонастроения гибеллинов были настолько сильны, что банкиры поначалу встали на сторону Манфреда. Когда это произошло, папа известил должников банков о том, что их христианская обязанность – не платить по долгам, каковое извещение должники восприняли с радостью, увидев в нем авторитетное суждение. В результате Сиена потеряла английскую торговлю. По всей Италии банкиры, пытавшиеся избежать разорения, были из-за этого папского маневра вынуждены перейти на сторону гвельфов[16]16
  Cambridge Medieval History, Vol. VII. Cambridge: Cambridge University Press, 1932, p. 182.


[Закрыть].

Однако такие средства, хотя они и позволяли завоевать политическую поддержку банкиров, вряд ли могли усилить в них почтение к папским претензиям на божественный авторитет.

Весь этот период с падения Западной империи и до конца XVI столетия можно считать состязанием двух традиций – имперского Рима и тевтонской аристократии, причем первая воплощалась в церкви, а вторая – в государстве. Императоры Священной Римской империи сделали попытку присвоить традицию имперского Рима, но потерпели неудачу. Сами они, за исключением Фридриха II, были слишком невежественны, чтобы понимать римскую традицию, тогда как политический институт феодализма, с которым они были знакомы, являлся германским. Язык образованных людей, включая тех, что служили императорам, производился исключительно от античности; право было римским, философия – греческой, однако обычаи, по происхождению своему тевтонские, были такими, что упоминать их в куртуазном обществе не стоило. Это было затруднение того же рода, с которым сталкивается современный античник, пытающийся описать на латыни процессы, происходящие в современной промышленности. Только после Реформации и замены латыни современными языками тевтонский элемент в цивилизации Западной Европы нашел для себя адекватное литературное и интеллектуальное выражение.

После падения Гогенштауфенов в течение нескольких десятилетий казалось, что церковь восстановила власть Италии над западным миром. Если судить по финансовым показателям, правление было по меньшей мере столь же крепким, что и во времена Антонинов: доходы, поступавшие в Рим из Англии и Германии, значительно превышали по своему объему те, что могли извлекать римские легионы. Но их добивались благодаря почитанию папства, а не силой оружия.

Но как только папы переехали в Авиньон, они начали утрачивать то уважение, которое было завоевано ими за три предшествующих столетия. Это объяснялось не только их полным подчинением королю Франции, но также и участием в зверствах, таких как подавление тамплиеров. Король Филипп IV, испытывавший финансовые трудности, пожелал присвоить земли этого ордена. Было решено обвинить их в ереси, хотя обвинение не имело под собой оснований. При помощи папы французские тамплиеры были схвачены, их пытали, пока они не признались в том, что возносили почести сатане, плевали на распятие и т. д., а потом многих из них сожгли, тогда как король присвоил их владения, отобрав лакомые кусочки для папы. С подобных деяний началось моральное вырождение папства.

Великая схизма еще больше усложнила почитание папы, поскольку никто не знал, какой из претендентов на престол является законным, причем каждый из них объявлял анафему другому. На протяжении всей Великой схизмы каждый из двух соперников демонстрировал не слишком достойное властолюбие, доходящее до нарушения самых торжественных обетов. В разных странах государство и местная церковь одинаково отказывали в подчинении обоим папам. Со временем стало ясно, что только Вселенский собор может положить конец смуте. Пизанский собор, к несчастью, попросту создал третьего папу, не сумев избавиться от двух других, но при этом объявил об их низложении как еретиков; Констанцский собор наконец смог убрать всех трех пап и восстановить единство. Однако эта борьба подорвала традиционное почтение к папству. К концу этого смутного периода Уиклиф мог сказать о папстве:

Избавиться от такого демона – не значило бы нанести церкви вред, ей бы это пошло только на пользу; трудясь над его уничтожением, церковь бы прилежно трудилась на Божье дело.

В XV веке папство, хотя оно и подходило Италии, было слишком мирским и секулярным, а также слишком откровенно аморальным, чтобы удовлетворить набожность северных стран. В конечном счете в тевтонских странах моральное восстание набрало достаточно сил, чтобы дать свободу экономическим мотивам: возобладал общий отказ платить дань Риму, принцы и знать захватывали земли церкви. Но это бы не стало возможным без доктринального восстания протестантизма, которое само бы никогда не состоялось, если бы не Великая схизма и не скандалы возрожденческого папства.

Если бы моральная сила церкви не была ослаблена изнутри, нападавшие на нее не обрели бы моральной силы и потерпели бы такое поражение, что и Фридрих II.

В этой связи интересно отметить то, что Макиавелли сказал по поводу церковных княжеств в XI главе своего «Государя»:

Нам остается рассмотреть церковные государства, о которых можно сказать, что овладеть ими трудно, ибо для этого требуется доблесть или милость судьбы, а удержать легко, ибо для этого не требуется ни того, ни другого. Государства эти опираются на освященные религией устои, столь мощные, что они поддерживают государей у власти, независимо от того, как те живут и поступают. Только там государи имеют власть, но ее не отстаивают, имеют подданных, но ими не управляют; и однако же, на власть их никто не покушается, а подданные их не тяготятся своим положением и не хотят, да и не могут от них отпасть. Так что лишь эти государи неизменно пребывают в благополучии и счастье. Но так как государства эти направляемы причинами высшего порядка, до которых ум человеческий не досягает, то говорить о них я не буду; лишь самонадеянный и дерзкий человек мог бы взяться рассуждать о том, что возвеличено и хранимо Богом.

Эти строки были написаны при понтификате Льва X, когда как раз и начиналась Реформация. Набожным германцам постепенно стало невозможно верить в то, что бессовестное кумовство Александра VI или финансовое хищничество Льва могли «направляться причинами высшего порядка». Лютер, «человек самонадеянный и дерзкий», был вполне готов заняться обсуждением папской власти, от которого отказался Макиавелли. И как только появилась моральная и теологическая поддержка для противостояния церкви, эгоистические мотивы привели к чрезвычайно быстрому распространению такого противостояния. Поскольку власть церкви основывалась на власти ключей, вполне естественно то, что противостояние должно было связаться с новой доктриной отпущения грехов. Теология Лютера позволила мирским князьям грабить церковь, не боясь проклятия и морального осуждения со стороны своих собственных подданных.