Текст книги "Власть. Новый социальный анализ"

6
Голая власть

Когда верования и привычки, поддерживавшие традиционную власть, разлагаются, она постепенно уступает место либо власти, основанной на некоей новой вере, либо «голой» власти, то есть той, что не требует согласия подданных. Такова власть мясника над овцами, армии захватчика над побежденной нацией или полиции над разоблаченными заговорщиками. Власть католической церкви над католиками является традиционной, но над еретиками, которых преследуют, – голой. Власть государства над лояльными гражданами является традиционной, но над бунтовщиками – голой. Организации, долгое время обладающие властью, как правило, проходят через три стадии: фанатичной, но не традиционной веры, ведущей к завоеванию; общего согласия с новой властью, вскоре становящейся традиционной; наконец, третью стадию, когда власть, используемая теперь против тех, кто отвергает традицию, снова становится голой. Характер организации весьма существенно меняется при переходе от одной из этих трех стадий к следующей.

Власть, которой наделено военное завоевание, часто после более или менее продолжительного периода времени перестает быть чисто военной. Все провинции, завоеванные римлянами, не считая Иудеи, вскоре стали лояльными империи, перестав желать независимости. В Азии и Африке христианские страны, завоеванные мусульманами, подчинились новым правителям, выразив разве что незначительное недовольство. Уэльс постепенно смирился с английским правлением, но не Ирландия. После того как альбигойцы были разбиты военной силой, их потомки и внешне, и внутренне подчинились авторитету церкви. Нормандское завоевание привело к власти в Англии королевскую семью, которая по прошествии определенного времени стала считаться обладающей божественным правом на престол. Военное завоевание оказывается устойчивым только в том случае, когда за ним следует завоевание психологическое, однако таких случаев очень много.

Голая власть во внутреннем правлении сообществом, которое в сравнительно недавнее время не было покорено чужеземным завоеванием, возникает в обстоятельствах двух разных типов: во-первых, когда два или более фанатичных вероисповеданий борются друг с другом за господство; во-вторых, когда все традиционные верования пришли в упадок и на их место не заступили новые, так что личным амбициям нет преград. Случай первого типа не является вполне чистым, поскольку приверженцы господствующего вероисповедания подчиняются не голой власти. Я рассмотрю его в следующей главе, где будет обсуждаться революционная власть. Пока же я ограничусь случаем второго типа.

Определение голой власти является психологическим, причем правление может быть голым в отношении некоторых подданых, но не других. Наиболее яркие примеры, из всех мне известных, если не считать завоевания извне, – это поздние греческие тирании и некоторые государства Италии эпохи Возрождения.

История Греции является своего рода лабораторией, где было проведено достаточно маломасштабных экспериментов, весьма интересных для исследователя политической власти. Наследственная царская власть гомеровской эпохи завершилась до начала письменной истории, ей на смену пришла наследственная аристократия. В тот момент, когда начинается достоверная история греческих городов, шла борьба между аристократией и тиранией. Везде, кроме Спарты, тирания на какое-то время брала верх, но в итоге уступала место либо демократии, либо снова аристократии, иногда в форме плутократии. Первая эпоха тирании охватывает значительную часть VII–VI веков до н. э. Это не была эпоха голой власти, в отличие от более позднего периода, которому я уделю особое внимание; тем не менее она проторила путь для беззакония и насилия более поздних времен.

Первоначально слово «тиран» не подразумевало никаких негативных качеств правителя, а лишь указывало на то, что он пришел к власти не по закону или традиции. Многие из первых тиранов были мудрыми правителями, правившими с согласия большинства подданных. Их единственными непримиримыми врагами оставались, как правило, аристократии. Большинство первых тиранов были людьми весьма богатыми, которые использовали свои богатства для прихода к власти. И удерживали они свои позиции преимущественно экономическими, а не военными методами. Их следует сравнивать скорее с семейством Медичи, чем с современными диктаторами.

Первая эпоха тирании стала периодом введения чеканных монет, которые оказали примерно то же воздействие на рост власти богатых людей, что кредит и бумажные деньги в более поздние времена. Утверждалось[18]18
  См.: P. N. Ure, The Origin of Tyranny. Cambridge: Cambridge University Press, 1922.


[Закрыть] – истинность этого утверждения я проверить не могу, – что внедрение денежных средств было связано с развитием тирании; определенно, владение серебряными рудниками помогало всякому человеку, желавшему стать тираном. Использование монет, когда они только вводятся, приводит к глубокому потрясению древних традиций, что можно заметить в тех частях Африки, которые не были под властью стран Европы. В VII и VI веках до н. э. это привело к росту власти торговли и сокращению власти территориальных аристократий. До завоевания Малой Азии персами в греческом мире практически не было серьезных военных конфликтов, а рабский труд не играл существенной роли в производстве. Такие обстоятельства оказались идеальными для экономической власти, ослаблявшей хватку традиции, – примерно так же, как индустриализм в XIX веке.

Пока каждый мог достичь процветания, ослабление традиции приносило больше пользы, чем вреда. У греков оно привело к самому быстрому развитию цивилизации за всю известную нам историю человечества – не считая, возможно, последних четырех столетий. Свобода греческого искусства, науки и философии – это свобода эпохи процветания, которую не сдерживает какое-либо суеверие. Однако социальная структура не обладала той прочностью, которая необходима для сопротивления неудачам, тогда как у самих людей не было моральных стандартов, необходимых для уклонения от опасных преступлений в тех случаях, когда добродетель более не могла приносить успеха. Длинная череда войн сократила долю свободного населения и увеличила число рабов. Греция сама в итоге попала под власть Македонии, тогда как эллинистическая Сицилия, несмотря на все более кровавые революции, гражданские войны и тирании, продолжала бороться с властью сначала Карфагена, а потом и Рима. Сиракузские тирании заслуживают нашего внимания потому, что они представляют собой один из наиболее совершенных примеров голой власти, а также потому, что они повлияли на Платона, который спорил с Дионисием Старшим и попытался найти ученика в Дионисии Младшем. Взгляды греков, живших позднее, как и взгляды людей последующих эпох о греческих тиранах как таковых, во многом отражают безуспешные контакты философов с Дионисием Старшим и его преемниками в контексте дурного управления Сиракузами.

«Техника мошенничества, – пишет Грот, – благодаря которой люди обманом вводятся во временное подчинение, выступающее прелюдией к машине силы, которая увековечивает такое подчинение вопреки их воле, – была основным элементом арсенала греческих узурпаторов». Хотя можно задаться вопросом о том, в какой мере первые тирании действительно могли закрепиться без народного согласия, приведенное высказывание действительно применимо к поздним тираниям, которые были в большей мере военными, чем экономическими. Возьмем в качестве примера данное Гротом, но основанное на Диодоре описание одного из ключевых моментов в восхождении Дионисия Старшего к власти. Войска Сиракуз терпели поражения и бесчестие при более или менее демократическом режиме, и Дионисий, лидер, избранный сторонниками победоносной войны, требовал наказать разгромленных полководцев.

Посреди молчания и недовольства, воцарившегося в собрании Сиракуз, Дионисий встал первым, чтобы обратиться к членам собрания. Он долго рассуждал о вопросе, родственном как настрою его слушателей, так и его собственным взглядам. Он страстно разоблачал полководцев, предавших интересы Сиракуз, сказав, что именно они – причина разрушения Агригента, из-за которого опасность нависла над всеми, кто живет вокруг него. Он изложил их злодеяния, как подлинные, так и предполагаемые, не только во всех красках и со всей резкостью, но и с яростью, перешагнувшей все границы законного спора. Его целью было подтолкнуть к незаконной расправе над ними, подобной той, что недавно случилась с военачальниками в Агригенте. «Вот они сидят, предатели! Не ждут законного суда или приговора, но пригребают его к своим рукам, стремясь к упрощенному судопроизводству». Столь грубые увещевания… стали оскорблением как закона, так и порядка публичного слушания. Председательствующие магистраты обвинили Дионисия в нарушении порядка и оштрафовали его, на что имели полное право. Но его сторонники громко выступили в его поддержку. Филист не только тут же выплатил за него штраф, но и публично заявил, что весь день будет платить за него такие штрафы, если таковые будут наложены, и поощрял Дионисия упорствовать в таких речах, которые считал правильными. То, что изначально было лишь нарушением закона, переросло в открытое пренебрежение им. Но столь ослабела тогда власть магистратов, столь бурным был протест против них в ситуации города, которая на тот момент сложилась, что они не могли ни наказать, ни приструнить оратора. Дионисий продолжил разглагольствовать, выступая с еще более взрывоопасными речами, и обвинял не только полководцев в том, что они предали Агригент за взятки, но и разоблачал видных богатых граждан в целом, видя в них олигархов, наделенных тиранической властью, к большинству относящихся с презрением и наживающихся на несчастьях города. Сиракузы (по его утверждениям) не спасти, если только не наделить властью людей совсем другого типа, людей, выбираемых не по богатству и положению, но скромного происхождения, принадлежащих к народу, добродетельных в делах своих по причине осознания собственной слабости[19]19
  G. Grote, History of Greece, Ch. LXXXI.


[Закрыть].

Так он и стал тираном; однако история умалчивает о том, принесло ли это какие-либо выгоды людям бедным и низкого происхождения. Действительно, он конфисковал имущество богачей, но оно было роздано им его собственной охране. Его популярность вскоре упала, но власть не пошатнулась. Несколькими страницами далее Грот пишет:

Понимая острее прежнего, насколько его правление ненавистно сиракузянам и зиждется лишь на неприкрытом насилии, он обезопасил себя такими мерами предосторожности, которые, вероятно, превзошли все известные ранее в истории греческих тиранов.

Греческая история отличается тем, что влияние традиции в Греции, не считая Спарты, было чрезвычайно слабым; кроме того, там не существовало почти никакой политической морали. Геродот утверждает, что не было такого спартанца, который бы не соблазнился на взятку. В Греции в целом было бесполезно упрекать политика в том, что он брал взятки от царя Персии, поскольку его противники поступали точно так же, как только становились достаточно влиятельными, чтобы их стоило подкупать. Итогом стала общая беспорядочная борьба за личную власть, которая велась средствами коррупции, уличных боев и убийств. В этих делах друзья Сократа и Платона оказались самими беспринципными. Окончательным результатом, который можно было предвидеть, стало подчинение иностранным державам.

Вошло в привычку оплакивать потерю греками независимости или же считать, что все греки были Солонами и Сократами. Но то, насколько бессмысленно было бы оплакивать победу Рима, можно понять по истории эллинистической Греции. Мне не известно лучшей иллюстрации голой власти, чем карьера Агафокла, современника Александра Великого, жившего с 361 по 289 год до н. э. и бывшего тираном Сиракуз все последние двадцать восемь лет своей жизни.

Сиракузы были крупнейшим греческим полисом, возможно, самым большим городом в Средиземноморье. Единственным соперником Сиракуз был Карфаген, с которым они находились в состоянии постоянной войны, прерывавшейся лишь на короткое время после серьезного поражения одной из сторон. Другие греческие города на Сицилии занимали сторону то Сиракуз, то Карфагена, в зависимости от того, как повернется партийная политика. В каждом городе богатые поддерживали олигархию, а бедняки – демократию; когда сторонники демократии одерживали победу, их предводителю обычно удавалось стать тираном. Многие члены побежденной партии становились изгнанниками и присоединялись к армиям в городах, где их партия была у власти. Однако значительную массу вооруженных сил составляли наемники, в основном негреческого происхождения.

Агафокл[20]20
  Дальнейшее изложение в основном опирается на авторитет Диодора Сицилийского. Некоторые современные авторы полагают, что он был предубежден и что Агафокл был прекрасным правителем. Однако сложно поверить в то, что Диодор неверно излагает основные факты.


[Закрыть] был человеком из низов, сыном гончара. Благодаря своей красоте он стал фаворитом богатого сиракузянина по имени Демас, который завещал ему все свои деньги и на вдове которого он женился. Он отличился в войне, и люди считали, что он стремится к тирании; поэтому его отправили в изгнание, и был дан приказ убить его в пути. Однако он, предвидя это, поменялся одеждой с одним бедняком, которого по ошибке и умертвили нанятые убийцы. Он собрал армию внутри Сицилии, которая так напугала сиракузян, что они заключили с ним договор: его снова впустили в город, и он поклялся в храме Деметры, что не сделает ничего противного демократии.

В этот период правление в Сиракузах представляло собой, судя по всему, некое сочетание демократии и олигархии. В городе существовал совет шестисот, состоящий из богатейших людей. Агафокл встал на сторону бедняков и против этих олигархов. Во время переговоров с сорока представителями совета он призвал солдат и приказал им убить всех переговорщиков, объявив, что раскрыл заговор против себя. Потом он повел свою армию в город и разрешил ей разграбить имущество остальных членов совета; солдаты не только выполнили это указание, но и убили жителей, которые вышли на улицы, чтобы узнать, что происходит; в конечном счете многие были убиты просто ради добычи. Диодор говорит: «И не было спасения даже и для тех, кто бежал в храм, чтобы найти защиту у богов; но жестокость людей попрала и уничтожила благочестие: греки поднялись на греков в своей собственной стране, родные на родных во время мира, не соблюдя законов ни природы, ни союзов или богобоязненности, и осмелились совершить такие вещи, из-за которых не только друзья, но даже и враги, да и каждый трезвомыслящий человек только и могли, что пожалеть этих несчастных, оказавшихся в столь плачевном положении».

Сторонники партии Агафокла целый день убивали мужчин, а ночью взялись за женщин.

После двухдневной бойни Агафокл вывел пленников и убил всех, кроме своего друга Динократа. Затем он созвал собрание, обвинил олигархов и сказал, что очистит город от всех друзей монархии, а сам потом будет жить частной жизнью. Он снял военную форму и оделся в гражданское платье. Но те, кто под его предводительством занимались грабежами, хотели, чтобы он стоял у власти, так что он был избран единственным военачальником. «Многие бедняки и должники весьма довольны были этой революцией», поскольку Агафокл пообещал простить долги и распределить земли между бедняками. Потом он какое-то время правил относительно спокойно.

На войне Агафокл показал себя изобретательным и смелым, но в то же время жестоким военным. В какой-то момент стало казаться, что карфагеняне могут одержать окончательную победу; они осадили Сиракузы, а их флот занял гавань. Однако Агафокл с большой армией отплыл в Африку, где сжег свои корабли, чтобы они не достались карфагенянам. Опасаясь восстания, которое могло случиться в его отсутствие, он взял в заложники сиракузских детей; спустя какое-то время его брат, представлявший его в Сиракузах, изгнал из города восемь тысяч политических оппонентов, которых с радостью приняли карфагеняне. В Африке Агафокл поначалу добился значительных успехов, он захватил Тунис и взял в осаду Карфаген, где правительство не на шутку встревожилось и решило умилостивить Молоха. Но выяснилось, что аристократы, чьих детей следовало принести в жертву, имели привычку покупать детей бедняков, чтобы подменить ими своих; эту практику строго пресекли, поскольку было известно, что Молоху больше по душе жертва детей аристократов. После этой реформы ситуация карфагенян начала исправляться.

Агафокл, почувствовав необходимость подкрепления, отправил послов в Кирену, которой в то время, при Птолемее, правил Офелл, один из военачальников Александра. Послам наказали сказать, что с помощью Офелла Карфаген можно будет разрушить; что Агафоклу была нужна только безопасность на Сицилии; и все их совместные завоевания будут поделены с Офеллом. Офелл, соблазнившись этими обещаниями, перешел пустыню со своей армией и, претерпев многочисленные лишения, соединился с Агафоклом. Но Агафокл тут же убил его и объявил его армии, что их единственная надежда на спасение – послужить убийце их прежнего командира.

Затем он взял в осаду Утику, где, прибыв туда неожиданно, захватил в полях триста пленников; он привязал их к оконечности своих осадных орудий, так что жители, чтобы защититься, были вынуждены убивать своих соплеменников. Хотя он добился успеха в этом предприятии, его положение оставалось шатким, тем более что у него были причины бояться, что его сын Архагат подзуживает армию, сея недовольство. Поэтому он тайно сбежал обратно на Сицилию, а армия, разгневанная его дезертирством, убила и Архагата, и другого его сына. Это настолько разозлило Агафокла, что он убил каждого мужчину, каждую женщину и каждого ребенка на Сицилии, которые находились в родстве с тем или иным солдатом его взбунтовавшейся армии.

На Сицилии его власть какое-то время сохранялась, несмотря на все эти злоключения. Он взял Эгесту, убил бедняков в этом городе, а богатых пытал, чтобы они выдали, где спрятали свои сокровища. Молодых женщин и детей продал в рабство бруттиям на континенте.

Я должен с сожалением заметить, что семейная жизнь Агафокла тоже не была вполне счастливой. У его жены была любовная связь с его сыном, один из двух его внуков убил другого, а потом подговорил служанку старого тирана отравить зубочистку дедушки. Последний акт Агафокла, совершённый, когда он понял, что умрет, – созыв сената и требование отомстить внуку. Однако из-за яда его десны настолько воспалились, что он не мог говорить. Граждане восстали, и его погнали к погребальному костру еще до того, как он умер, его имущество конфисковали, и историки говорят нам, что после этого демократия была восстановлена.

Италия эпохи Возрождения выступает весьма близкой аналогией Древней Греции, однако беспорядка там было еще больше. В Италии существовали олигархические коммерческие республики, тирании, созданные по греческому образцу, княжества феодального типа, а кроме того, церковное государство. Папа пользовался уважением везде, кроме Италии, но его сыновья такого почтения не вызывали, а потому Чезаре Борджиа был вынужден опираться на голую власть.

Чезаре Борджиа и его отец Александр VI важны не только сами по себе, но и потому, что послужили источником вдохновения для Макиавелли. Один эпизод из их карьеры, сопровожденный комментариями Манделла Крейтона, послужит нам иллюстрацией этой эпохи. Семейства Колонна и Орсини были для пап вечным камнем преткновения; Колонна к тому времени уже пала, однако Орсини оставались. Александр VI заключил с ними договор и пригласил их главу, кардинала Орсини, в Ватикан, и, узнав об этом, Чезаре коварством захватил двух важных представителей рода Орсини. Кардинал Орсини был арестован, как только предстал перед папой; его мать выплатила папе две тысячи дукатов, чтобы получить привилегию посылать ему еду, а его любовница передала его святейшеству дорогую жемчужину, которую он желал заполучить. Тем не менее кардинал Орсини все равно умер в тюрьме, говорили, что от отравленного вина, поданного ему по приказу Александра VI. Комментарий Крейтона к этой истории[21]21
  M. Creighton, History of the Papacy, Vol. V. London: Longmans, Green and Co., 1897, p. 42.


[Закрыть] показывает характер режима голой власти:

Интересно то, что коварное деяние не вызвало никакого возмущения и увенчалось полным успехом; впрочем, в замысловатой политике Италии исход любого дела определялся лишь мастерством самих игроков. Кондотьеры представляли только самих себя, а когда их так или иначе, пусть и коварством, устраняли, от них ничего не оставалось. Не было партии или заинтересованных групп, которые были бы оскорблены падением Орсини или Вителоццо. Армии кондотьеров были прекрасны, пока они следовали за своими полководцами; когда же последних устраняли, солдаты разбегались и шли на службу к кому-то другому… Большинство восхищалось решительностью и хладнокровием, проявленным Чезаре в этих делах… Никакого оскорбления тогдашней морали нанесено не было… Большинство итальянцев считали вполне удовлетворительным замечание Чезаре, сделанное Макиавелли: «Достойно обмануть тех, кто показал себя мастерами коварства». Поступки Чезаре судили по их успешности.

В Италии времен Возрождения, как и в Древней Греции, весьма высокий уровень цивилизации сочетался с очень низким уровнем морали: обе эпохи породили гениальность высшего типа и в то же время наиболее отвратительные примеры подлости; причем в оба этих периода между подлецами и гениями нет непримиримых противоречий. Так, Леонардо возводил укрепления для Чезаре Борджиа; некоторые ученики Сократа оказались одними из худших среди тридцати тиранов; ученики Платона были замешаны в постыдных делах Сиракуз; а Аристотель женился на племяннице тирана. В эти эпохи после того, как примерно сто пятьдесят лет искусство, литература и убийство процветали бок о бок, все это было задушено менее цивилизованными, но более крепкими нациями Запада и Севера. В обоих случаях утрата политической независимости повлекла за собой не только культурное разложение, но и потерю торгового превосходства вместе с чудовищным обнищанием.

Обычно периоды голой власти достаточно коротки. Они, как правило, заканчиваются одним из трех сценариев. Первый – внешнее завоевание, что случилось в Греции и Италии, которые мы уже рассмотрели. Второй – создание устойчивой диктатуры, которая вскоре становится традиционной; наиболее яркий пример такого рода – империя Августа, которая возникла после гражданских войн, длившихся от консульства Мария до поражения Антония. Третий – появление новой религии, если использовать это слово в максимально широком смысле. Очевидный пример такого рода – объединение ранее воевавших друг с другом племен Аравии Мухаммедом. Преобладание голой власти в международных отношениях после Первой мировой войны могло бы закончиться установлением коммунизма по всей Европе, если бы у России был достаточный излишек экспортируемого продовольствия.

Когда власть является голой, причем не только на международном уровне, но и во внутреннем правлении отдельных государств, методы приобретения власти оказываются намного более безжалостными, чем в других случаях. Эта тема была рассмотрена, прежде всего, Макиавелли. Возьмем, к примеру, его похвалу Чезаре Борджиа, который принял особые меры на случай смерти Александра VI:

Во избежание этого [опасностей, создаваемых возможным преемником Александра] он задумал четыре меры предосторожности: во-первых, истребить разоренных им правителей вместе с семействами, чтобы не дать новому папе повода выступить в их защиту; во-вторых, расположить к себе римских нобилей, чтобы с их помощью держать в узде будущего преемника Александра; в-третьих, иметь в Коллегии кардиналов как можно больше своих людей; в-четвертых, успеть до смерти папы Александра расширить свои владения настолько, чтобы самостоятельно выдержать первый натиск извне. Когда Александр умер, у герцога было исполнено три части замысла, а четвертая была близка к исполнению. Из разоренных им правителей он умертвил всех, до кого мог добраться, и лишь немногим удалось спастись… (Макиавелли. Государь. Гл. VII).

Второй, третий и четвертый из этих методов могли бы применяться в любую эпоху, однако первый метод в период устойчивого правления шокировал бы общественное мнение. Британский премьер-министр не может надеяться укрепить свою позицию, убив лидера оппозиции. Но там, где власть является голой, такие моральные ограничения снимаются.

Власть является голой, когда ее подданные уважают ее исключительно потому, что это власть, а не по какой-то другой причине. Так, определенная форма власти, являвшаяся традиционной, становится голой, как только традиция перестает признаваться подданными. Отсюда следует, что периоды свободомыслия и яростной критики обычно превращаются в периоды голой власти. Так было и в Греции, и в Италии эпохи Возрождения. Теория, подходящая для голой власти, была сформулирована Платоном в первой книге «Государства» от лица Фрасимаха, которого утомляют изящные попытки Сократа найти этическое определение справедливости. Фрасимах заявляет:

Справедливость, утверждаю я, это то, что пригодно сильнейшему… Устанавливает же законы всякая власть в свою пользу: демократия – демократические законы, тирания – тиранические, так же и в остальных случаях. Установив законы, объявляют их справедливыми для подвластных – это и есть как раз то, что полезно властям, а преступающего их карают как нарушителя законов и справедливости. Так вот я и говорю, почтеннейший Сократ: во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти. А ведь она – сила, вот и выходит, если кто правильно рассуждает, что справедливость – везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего.

Везде, где в целом принят такой взгляд, правители перестают подчиняться моральным ограничениям, поскольку то, что они делают, чтобы удержать власть, если и кажется шокирующим, то лишь тем, кто прямо от них страдает. Бунтовщиков также сдерживает лишь страх поражения; если они могут добиться успеха безжалостными мерами, им не нужно бояться того, что из-за такой безжалостности они потеряют популярность.

Учение Фрасимаха там, где оно стало общепринятым, ставит существование упорядоченного сообщества в полную зависимость от непосредственной физической силы, которой располагает правительство. Соответственно, неизбежной оно делает военную тиранию. Другие формы правления могут быть устойчивыми только там, где есть некое широко распространенное убеждение, внушающее уважение к наличному распределению власти. Убеждения, показавшие свою успешность в этом отношении, обычно не могли выстоять против интеллектуальной критики. Власть в разные времена ограничивалась – при общем согласии – королевскими семействами, аристократами, богатыми людьми, мужчинами, но не женщинами, белыми, но не людьми с другим цветом кожи. Однако рост образованности среди подданных привел к тому, что они стали отвергать подобные ограничения, и власти предержащие были вынуждены либо уступать, либо опираться на голую силу. Если упорядоченное правление желает добиться общего признания, необходимо найти какой-то способ убедить большинство населения согласиться с тем или иным учением, отличным от доктрины Фрасимаха.

Рассмотрение методов, позволяющих добиться общего согласия на определенную форму правления и при этом отличных от суеверия, я отложу до следующих глав, но здесь стоит сделать несколько предварительных замечаний. Во-первых, проблема не является по своему существу неразрешимой, поскольку она была решена в США. (Вряд ли можно сказать, что она была решена в Великобритании, ведь уважение к короне – существенный элемент британской стабильности.) Во-вторых, преимущества упорядоченного правления должны быть воплощены в повседневной жизни; обычно для этого необходимо наличие возможностей для энергичных людей разбогатеть или обрести власть конституционными методами. Там, где классу энергичных и способных людей препятствуют в желанной карьере, возникает источник нестабильности, который рано или поздно приведет к бунту. В-третьих, понадобится некий общественный договор, добровольно принятый в интересах порядка, который не был бы столь очевидно несправедливым, что вызвал бы общее сопротивление. Подобный договор, если какое-то время он окажется успешным, вскоре станет традиционным, обретя всю силу традиционной власти.

Современному читателю «Общественный договор» Руссо не кажется таким уж революционным, и ему трудно понять, почему он потряс правящие круги. Главная причина, я полагаю, в том, что он стремился основать правительственную власть на договоре, принятом на рациональных основаниях, а не на суеверном почитании монархов. Воздействие учения Руссо на мир в целом показывает трудность, с которой мы сталкиваемся при попытке добиться от людей согласия с тем или иным несуеверным основанием правления. Быть может, это вообще невозможно, когда суеверие сметается внезапно: в качестве предварительного обучения в таких случаях требуется определенная практика добровольного сотрудничества. Значительная трудность состоит в том, что уважение к закону необходимо для социального порядка, однако оно невозможно при традиционном порядке, который более не вызывает согласия и неизбежно попирается при революции. Однако, хотя эта проблема сложна, ее необходимо решить, если существование упорядоченных сообществ должно быть совместимо со свободным применением разума.

Природа этой проблемы подчас понимается неверно. Недостаточно найти в сфере мысли форму правления, в которой теоретик не видит какого-либо реального мотива для восстания; необходимо найти такую форму правления, которая не только может быть осуществима на практике, но и, существуя, будет пользоваться достаточной поддержкой, чтобы успешно подавлять или предотвращать революционные выступления. Это проблема практического государственного управления, в котором следует учитывать все верования и предрассудки населения. Есть те, кто полагает, что почти любая группа людей, стоит ей только захватить машинерию государства, способна добиться всеобщего согласия за счет пропаганды. Но у этой доктрины есть очевидные ограничения. Государственная пропаганда не так давно оказалась бессильной, когда столкнулась с национальным чувством, что произошло в Индии и (до 1921 года) в Ирландии. Ей сложно брать верх над сильным религиозным чувством. Остается вопросом, насколько хорошо и как долго она может удерживать власть над интересами большинства. Необходимо признать, однако, то, что государственная пропаганда постоянно совершенствуется; поэтому правительствам становится проще добиваться согласия. Вопросы, поставленные нами, будут полнее рассмотрены в следующих главах; пока же достаточно просто помнить о них.