Текст книги "Последний холостяк"

– Нет, милочка, я просто немного устала и прилегла отдохнуть, – успокоила ее тетя. – Вот разве что голова у меня сегодня какая-то тяжелая. Но это скоро пройдет.

Сидевшая рядом с ней Пруденс Куимбиз вздохнула и горестно пожевала губами.

– Уж не послать ли за доктором Байджоу? – обеспокоено сказала Антония, присаживаясь на кушетку и дотрагиваясь до сухой и холодной руки старой леди.

– Какой прок от этого идиота! – проворчала Гермиона. – Он даст мне выпить успокоительный травяной настойки и посоветует поменьше двигаться и волноваться. Нет, уволь меня от его рекомендаций, я вполне здорова, моя дорогая! – Она похлопала Антонию по руке и вдруг, вспомнив что-то важное, вскричала: – Боже, я ведь должна была сегодня дать его сиятельству наставления по составлению рецепта и разработке меню! Пожалуй, я встану, мигрень пройдет сама собой.

– Не беспокойтесь на сей счет, дорогая тетушка! – сказала Антония. – Я вполне справлюсь с этой миссией вместо вас. А вы попробуйте уснуть! – Она поправила плед, которым была укрыта тетушка, и покинула спальню.

Как только дверь за ней захлопнулась, Гермиона открыла глаза и промолвила, заговорщически подмигнув Пруденс:

– Вот видишь, это было совсем не трудно. А ты сомневалась!

Старый дворецкий Хоскинс покинул шаркающей походкой столовую, залитую солнечным светом, вынося поднос, заставленный грязными тарелками, и в комнате стало тихо. Оставшись одна, Антония взяла со стола стопку бумаги и стала механически тасовать листы, чтобы как-то скоротать время до прибытия Ремингтона. Непрошеные воспоминания об их лобзаниях во дворе вытеснили прочие мысли из головы, и глаза ее затуманились.

Она была ошеломлена стремительным натиском графа и не могла успокоиться еще довольно долго после его ухода. Губы ее пылали, колени дрожали, в горле пересохло, едва лишь ей вспомнились другие детали мускулистого тела графа Ландона, поразившие ее. Абсолютно не подготовленная для такого пассажа, она застыла на месте и не сопротивлялась его грубоватым страстным ласкам…

Подобными вопросами Антония не задавалась уже давно, хотя никогда не была безразлична к плотским радостям. Очевидно, роль вдовы и поборницы священных законов брака основательно сковала путами предрассудков ее воображение и чувства. Но вот появился граф Лан-дон и нарушил ее затянувшуюся летаргию, пробудил в ней дремавшие темные желания, расшевелил женственность. И чем это все обернется?

– Я снова прибыл в ваше распоряжение, – раздался голос Ремингтона. Леди Антония вздрогнула и, резко повернувшись, увидела графа Карра, застывшего в дверях с ангельской улыбкой на лице и скрещенными на груди руками.

– Я не слышала шума в прихожей, – покраснев, проворковала она, прикладывая руку к занывшему от странного предчувствия сердцу.

– Это потому, что я воспользовался черным ходом. Перед парадным подъездом снова собралась толпа охотников за скандальными новостями.

– Ваша находчивость, сэр, достойна похвалы, – промолвила леди Антония, взглянув на Ремингтона из-под полуопущенных длинных ресниц томным взглядом.

– Я всегда был сообразительным парнем, – пошутил он и спросил, посмотрев на лежавшие на столе листки: – И что же мне предстоит штудировать сегодня?

– Я познакомлю вас с основами составления меню, сэр! – строго сказала Антония и горделиво вскинула подбородок, подчеркивая тем самым серьезность момента. – Как вам уже известно, нам представлялось уместным ввести вас в курс искусства планирования домашнего питания. Вот почему сегодня я прочту вам лекцию о…

– Вы лично? – перебил ее Ремингтон, сделав изумленное лицо. – Мне казалось, что вы сохранили за собой роль надсмотрщицы, проверяющей процесс обучения. Вы недовольны своими помощницами? – Граф прислонился плечом к дверному косяку и нагло ухмыльнулся. Леди Антония указала ему рукой на стул у стола и холодно произнесла:

– Присаживайтесь, сэр! Дело в том, что тетя Гермиона внезапно занемогла, и я была вынуждена ее заменить. Итак, приступим к занятиям! Но что же вы стоите, сэр?

Лорд Карр подошел к ней, проигнорировав предложенный ему стул, и произнес, парализуя ее демоническим взглядом:

– Я предпочел бы постоять, мадам! Мне всегда думается лучше, когда я ощущаю твердую почву под ногами.

Антония именно этого и опасалась.

– Нет, я настаиваю на том, чтобы вы сели, милорд! – чуть повысив голос, промолвила она и, схватив пачку листов, начала раскладывать их на столе. – Вам придется делать записи! Впрочем, как вам будет угодно, сэр. Можете и не делать их. Хочу сразу же вас предупредить, что здесь, в доме покойного сэра Пакстона, принято придерживаться старинных традиций ведения домашнего хозяйства. Несколько необычных на сторонний взгляд. Вас это не должно смущать.

– В этом я уже давно убедился, мадам. Порядки здесь действительно довольно-таки странные, мягко говоря, – пробормотал граф.

– Однако в целом любая домохозяйка сталкивается с аналогичной проблемой: ей приходится тщательно обдумывать и планировать загодя все блюда, которыми она собирается потчевать своих родных и домочадцев, – невозмутимо продолжала развивать свою мысль Антония, – При этом необходимо учитывать питательную ценность пищевых продуктов и их полезность для человеческого организма. Я подготовила для вас список наиболее важных составляющих ежедневного рациона, без которых невозможно поддерживать хорошую физическую форму и бодрость духа, а также живость ума.

Она ткнула пальцем в один из листов, однако взгляд Ремингтона прочно прилип к ее выразительному бюсту. Сделав судорожный вздох, Антония с легкой дрожью в голосе сказала:

– Это в первую очередь молочные продукты, крупы, выпечка, фрукты, овощи, мясо, птица, а также рыба. С точки зрения врачей-диетологов, эти продукты содержат в себе все, что нам необходимо.

– Весьма любопытно, – сказал граф, наклоняясь еще ниже.

– Я стараюсь следить за развитием передовых научных идей, – ответила леди Антония, чувствуя, что под его пристальным взглядом ее груди начинают вздыматься, а по спине бегут мурашки. Граф явно изучал ее столь внимательно, желая выяснить, надет ли сегодня на ней корсет. Странно, подумалось ей, почему именно это его так интересует? Она пододвинула к себе другой лист бумаги и произнесла: – Каждой домашней хозяйке приходится считаться с нуждами членов своей семьи. Поэтому, выбирая необходимые для блюд продукты, ей следует учитывать не только их пищевую и вкусовую ценность, но и рекомендации домашнего врача, равно как и личные предпочтения.

– В самом деле? – спросил Ремингтон, вскинув брови.

– Разумеется, сэр! Ведь кому-то нравится, к примеру, арбуз, а другому подавай свиной хрящик! – ответила Антония и, подняв глаза, увидела перед собой его галстук.

– А что бы вы могли сказать в этом случае о себе, леди Антония? – сверля ее магнетическим взглядом, спросил граф. – Вы разборчивы в еде или же всеядны? Капризны или терпеливы?

У нее тотчас же екнуло сердце, почуявшее в этом вопросе подвох. Он определенно задался целью вывести ее из душевного равновесия и подтолкнуть на необдуманный поступок. Интересно, к чему он клонит? На что столь искусно намекает? Какие вкусы он имеет в виду? Зачем ему знать, что она предпочитает? И почему он испытывает ее терпение? И вновь пробежал по ее позвоночнику, от лопаток до самого копчика, тревожный холодок. Она заставила себя поднять голову и заявила, глядя ему в глаза:

– Я очень капризна и разборчива во всем, сэр! И не собираюсь менять свои вкусы. Существует мнение, что о характере и склонностях каждого человека можно судить по тому, как он относится к еде. Я прислушиваюсь к сигналам своего тела и стараюсь удовлетворять его потребности.

Произнеся эти слова, Антония тотчас же поняла, что совершила ошибку. Ремингтон осклабился и спросил, злорадно сверкая маслеными глазами:

– Вы в этом уверены, миледи? Если не секрет, скажите мне, что именно требуется вашему организму?

Антония почувствовала, что лицо ее пылает от негодования. Каков наглец, однако, подумала она, глядя на ухмыляющуюся физиономию графа, превратившего занятия в оскорбительный фарс. Она схватила со стола лист с написанной на нем своей фамилией и прочитала:

– Жареная птица, отварная рыба, барашек на Пасху и овощи.

– И это все? – Он окинул взглядом ее фигурку и произнес: – По-моему, этим вы не ограничиваетесь, мадам.

– Ну разумеется, я балую себя и другими продуктами, фруктами и творожным струделем.

– А как насчет бифштекса с кровью и красного вина?

– Нет, – покачав головой, ответила Антония, понимая, к чему он клонит: общеизвестно, что мясо и красное вино разжигают в человеке похотливые помыслы! – Ничего такого я не употребляю, поскольку они, эти блюда и напитки, чересчур…

– Возбуждают? – договорил он за нее, наслаждаясь румянцем на ее щеках.

– Нет, притупляют вкусовые ощущения, – нашлась наконец она.

– Возможно. Однако при этом они нас насыщают и разгоняют в жилах кровь. По-моему, отменное жаркое из говядины и бокал доброго красного вина пошли бы вам на пользу, мадам.

Он взял обеими руками лист бумаги и стал тянуть его на себя, парализуя Антонию немигающим взглядом. Она разжала пальцы и выпустила лист из рук. Он опустился на соседний стул и положил стопку на стол. Собравшись с духом, Антония схватила верхний лист и стала читать вслух:

– Вот Клео, к примеру, не ест ничего, кроме гренков, размоченных в молоке, и легких отварных блюд, поскольку у нее очень чувствительный желудок.

Краем глаза она заметила, что к ней тянется его рука, и сунула лист с рекомендациями по диете Клео ему в пальцы.

– Элинор употребляет в пищу исключительно молочные продукты, овощи, фасоль и горох. А к любителям мясного она относится с большим подозрением. Вот, убедитесь сами! – Она сунула графу в руку новый лист. – Между тем прожившая многие годы с мясником Молли просто обожает ветчину, свиные отбивные и колбасу. Тетя Гермиона любит блюда из птицы и рыбы. Поллианна балует себя соленьями…

Не глядя на графа, Антония передавала ему все новые и новые листы, с ужасом ощущая, однако, что он пододвигается к ней вместе со стулом все ближе и ближе, обжигая пламенным взглядом. Ее воля к сопротивлению стремительно таяла, дыхание учащалось, а сердце готово было выскочить из груди. Наконец она повернула голову, взглянула в его лучистые глаза и совершенно сомлела. Ремингтон произнес:

– Мне вряд ли понадобятся ваши рецепты и графики. Я считаю, что определить гастрономические вкусы женщины можно по ее внешнему виду. Гертруда, как я подозреваю, не равнодушна к жареной картошке, ведь она так похожа на печеный картофель! Старушке Эстер, судя по ее сморщенному лицу синюшного оттенка, нравится чернослив, а вы, Антония, больше всего любите молоко и сливки.

– Вам проболталась об этом Гертруда, – прошептала Антония, пораженная прозорливостью графа настолько, что даже потеряла голос на какое-то время, не говоря уже о способности пошевелиться.

– А вот и нет! – с умопомрачительной улыбкой сказал он. – Я догадался об этом по вашей коже. – Он провел пальцем по ее щеке и подбородку. – Даже на ощупь она нежна, словно крем.

Антония затрепетала от звука его голоса и нежного прикосновения его пальцев к ее лицу и затаила дыхание. По ее животу и бедрам стал распространяться жар, а внутренности стали предательски таять, источая соки.

– И еще вы обожаете вишню, – продолжал он, дотрагиваясь до ее пухлых алых губ и раздвигая их кончиком пальца. – Об этом говорят ваши красные губы, похожие на спелые и сочные вишенки… Перед ними невозможно устоять…

Под кожей у Антонии забегали крохотные пузырьки, она сжала пальцы и стиснула колени, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок и свалится со стула на пол, прямо к ногам этого соблазнителя, затуманившего ей рассудок сладкими речами и бархатистыми прикосновениями.

Ремингтон удовлетворенно улыбнулся, сжал ладонями ее щеки и произнес:

– Должен признаться вам, Антония, однако, что кое-что в вас остается для меня загадкой. Это ваши необыкновенные глаза. Что нужно есть, чтобы они обрели такой чудесный голубой цвет? Яйца малиновки? Толченые сапфиры? Кусочки утреннего неба? Очевидно, это нечто особенное и экзотическое, потому что таких, как у вас, глаз я раньше не видел.

Его дыхание согревало ее губы, лицо обрело умиленно-мечтательное выражение. Антония продолжала молчать, и он добавил:

– Раз отвечать вы не желаете, я попытаюсь это угадать по вкусу ваших губ.

У нее захватило дух и екнуло сердце. Мгновения, за которые он дотянулся ртом до ее губ, ей показались вечностью. Однако уклониться от поцелуя она даже не пыталась. Жар его сладких уст моментально растопил ее душу, она запрокинула голову и страстно ответила на его лобзания. Ощущения, которые при этом она испытала, были сродни тем, что испытывает человек, погружаясь нагишом в горячую ванну в холодный осенний вечер. Вся кожа словно воспламенилась, но это пламя не обжигало, а лишь согревало, вселяя в сердце чистую радость. Она обняла его одной рукой за плечи и затрепетала от растекающегося по телу удовольствия.

От него пахло сандалом и мужским естеством, ладонь чувствовала приятную твердость мускулов, губы – пряный привкус мяты. Он порывисто прижал ее к своей груди и едва ли не укусил ее губы. Издав грудной стон, Антония дала волю всей скопившейся в ней темной страсти и выгнулась дугой, стремясь прильнуть к нему как можно плотнее. По всему ее телу пробежала сладостная дрожь, на щеках заалел румянец.

Слегка отстранившись, граф стал водить кончиком языка по ее влажным и горячим губам, пробуждая в ней и нежность, и вожделение. Никогда прежде ей еще не доводилось ощущать такой восторг во время поцелуя. Казалось, что во рту у нее порхает волшебная бабочка. Язык Ремингтона проник еще глубже, его губы снова слились с ее губами. Голова Антонии затуманилась.

Ремингтон усадил ее к себе на колени, она ахнула, почувствовав его твердеющее мужское естество, и нетерпеливо заерзала на нем, уже не в силах совладать с желанием ощутить его в себе. Он стал гладить ее по спине, бокам и грудям, и она была уже готова кинуться в омут безумства, как вдруг в дверях послышался дребезжащий старческий голос.

– Прошу прощения, мадам, но к вам пожаловала с визитом дама, – сказал дворецкий Хоскинс. – Спрашивает его сиятельство.

Антония перескочила с бедер графа на стул и потупила взгляд, шумно дыша и оцепенев от ужаса. Ремингтон тряхнул головой, поправил галстук и наморщил лоб, пытаясь осмыслить слова дворецкого. Когда же ему это наконец удалось, он побагровел от гнева и воскликнул:

– Дама, говорите? И как она выглядит?

На щеках его играли желваки, на виске пульсировала голубая жилка, под носом выступила испарина. Охватившие его недобрые предчувствия стремительно усиливались.

– Высокая, видная дама с впечатляющим бюстом, сэр! – пожав плечами, сказал дворецкий. – В широкополой шляпе с длинными лентами, вся в перьях, кружевах и рюшах, словно манекен из витрины галантерейного магазина.

Хоскинс махнул рукой, повернулся и удалился, бормоча себе под нос:

– Ну и влип, однако, этот бедолага! Не хотел бы я очутиться на его месте…

Глава 8

Направляясь решительным шагом из столовой в холл, граф Ландон кипел от возмущения. Только одна знакомая ему особа женского пола соответствовала данному дворецким описанию, и к внезапной встрече с ней в этом доме Ремингтон абсолютно не был готов. Скверное предчувствие его не обмануло: в холле действительно стояла хорошо известная ему высокая стройная молодая дама в узорчатом шелковом наряде, экстравагантной шляпе и пышной горжетке. В одной руке она держала газету, в другой – изящный зонт. Увидев Ремингтона, она взмахнула газетой и воскликнула:

– Я так и предполагала! Ты здесь, жалкий притворщик и гнусный обманщик!

– Но как ты здесь очутилась? – громоподобным голосом осведомился он, подходя к ней. – Что тебе нужно?

Его потемневшие от гнева глаза сверкнули.

– Этот вопрос я хотела бы задать тебе, Ремингтон Карр! – звенящим от возмущения голосом произнесла она.

Звук ее голоса лишь чудом не вызвал отслоение краски со стен зала. У графа зашумело в ушах. Он покосился на Пруденс и Поллианну Куимбиз, застывших в испуге под лестницей, схватил нарушительницу тишины и покоя в этом доме за руку и увлек ее в гостиную.

– Сядь и успокойся! – приказал он, подведя ее к одной из кушеток, и поспешно затворил двери.

Однако дама присаживаться и успокаиваться не собиралась. Скривив губы, густо накрашенные красной помадой, в гримасе негодования, она вскричала:

– Три дня кряду я отправляла тебе записки с посыльными! Но ты не удосужился мне ответить, бесчувственный монстр и бессовестный развратник! И вот сегодня утром я узнала из газеты, что ты обосновался в доме вдовы Пакстон, где разгуливаешь в ее корсете и вытворяешь совершенно недопустимые номера. Какого дьявола ты вдруг превратился в служанку? Что за блажь пришла тебе в голову, Ремингтон? Над тобой уже смеется весь Лондон!

– Это не твое дело, Хиллари! – рявкнул граф.

– Я не потерплю такого сумасбродства! – вскрикнула дама, гневно топнув ногой. – Тебе не удастся легко от меня отделаться, мерзавец! Я не допущу такого обращения с собой, подлый извращенец! Да как ты посмел, ничтожный эгоист, отдаться в распоряжение вдовы Пакстон и мыть в ее доме полы в то самое время, когда я еще не совсем оправилась от болезни? Разве трудно было выкроить жалкие полчаса, чтобы меня навестить? – Она прижала руку в перчатке к виску и негодующе хмыкнула. – Тебе ведь известно, что врач рекомендовал мне продолжить лечение на курорте Брайтон. Но ты до сих пор не удосужился выписать мне чек на эту поездку, хотя обязан был это сделать еще две недели назад! Ты ведешь себя совершенно бессовестно!

– Черта с два! – в сердцах вскричал Ремингтон. – Я поступил так осознанно, потому что устал опекать тебя, Хиллари! Четыре года я терпел твои выходки, но твой дебош в клубе «Уайтс» переполнил чашу моего терпения. Разве я не говорил тебе после этого, что умываю руки и снимаю с себя всякую ответственность? Но ты, как я вижу, не успокоилась и решила закатить мне новый публичный скандал. – Он шагнул к ней с таким угрожающим видом, что она в испуге попятилась и уселась на диван. – Да как ты посмела ворваться сюда, словно злобная гарпия, и разговаривать со мной на повышенных тонах? Рекомендую наконец понять, что далеко не все тебе позволено. Довольно! Я уже сыт тобой по горло. Прощай!

Хиллари вытаращила на него изумленные глаза, подведенные сурьмой, и не осмелилась ему возразить: уж слишком сердит он был в этот миг. Сообразив, что она перегнула палку, шантажистка умолкла. Граф уже не раз наблюдал подобную метаморфозу ловкой содержанки и знал, что она предвещает, а потому разозлился еще сильнее, не желая быть снова обманутым.

– Как ты можешь так поступать со мной, Ремингтон? – с надрывом произнесла Хиллари, прикрыв лицо рукой. – Почему ты стал таким бессердечным? Твой отец никогда бы не позволил…

– Не смей упоминать при мне моего отца! – прорычал граф, смертельно побледнев от ярости. Вены у него на шее вздулись, а в глубине темных глаз вспыхнул холодный огонь. В этот момент он действительно был страшен. И Хиллари пожалела, что наступила ему на больную мозоль. Она вжалась в диван и, достав из рукава кружевной платочек, приложила его к покрасневшему левому глазу, отчаянно моргая правым. – Нет, – возразил Ремингтон. – Только не это!

Но слезы уже навернулись на глаза хитрой кокетки. Опустив длинные накрашенные ресницы, она разразилась рыданиями.

Граф не переносил женских слез. Горе Хиллари было неподдельным, она искренне сокрушалась в связи с их разрывом. Но все равно Ремингтон ей не верил, чувствуя своим мужским чутьем, что она хочет его разжалобить, а потом добиться своего.

– Довольно, Хиллари! – уже мягче произнес он, прошелся до дверей и обратно, порылся в кармане сюртука и, вытащив оттуда чистый платок, сунул его в руку расстроенной даме. – Ради Бога, вытри лицо и успокойся. На этот раз я не поддамся ни твоим угрозам, ни фальшивым мольбам. Соберись с духом и усвой раз и навсегда, что тебе придется подыскать себе нового покровителя и утешителя. Мое терпение истощилось.

Не дожидаясь развития истерики, граф подхватил опешившую куртизанку под мышки, рывком поднял ее с дивана и, взяв под локоть, стремительно вывел из гостиной в прихожую. Шляпа заплаканной дамы сбилась набок, горжетка волочилась за ней по полу. Хиллари сделала последнюю попытку уговорить Ремингтона пожалеть ее: внезапно остановившись, она простонала, как опытная драматическая актриса:

– Умоляю тебя, опомнись! Клянусь, что впредь я…

– Нет! – рявкнул граф и взглянул на нее так, что она осеклась. Не дожидаясь Хоскинса, Ремингтон распахнул парадную дверь и вытащил гостью наружу. Затолкав ее в карету, он велел извозчику трогать, перевел дух и вернулся в холл, чувствуя себя весьма скверно.

Дворецкий Хоскинс, Элинор Бут и сестры Куимбиз смотрели на него так, словно он превратился в двухголового монстра. Антония, стоявшая чуть поодаль, окинула его укоризненным взглядом и молча вернулась в столовую. Собравшись с духом, он тоже вошел туда и приготовился выслушать гневную тираду хозяйки дома. Но она лишь холодно промолвила, собирая разбросанные по столу листки:

– Впредь я бы попросила вас, граф, принимать своих друзей в каком-нибудь ином месте. – Эту даму вряд ли можно отнести к их числу, – ответил он и немедленно пожалел об этом.

Антония обожгла его надменным взглядом и воскликнула:

– Мне безразлично, в каких вы с ней отношениях, ваше сиятельство! Но я не желаю видеть эту особу в своем доме!

Не требовалось особой проницательности, чтобы догадаться, что представляет собой незваная гостья, – броское платье выдавало ее с головой. Лишь приглядевшись к ней повнимательнее, пытливый наблюдатель мог бы сообразить, что она пережила свою лучшую пору в качестве любовницы богатого аристократа. Но леди Антония не успела заметить следов увядания под гримом, искусно наложенным на лицо куртизанки, а потому была взбешена ее появлением в своем доме.

Мысленно послав проклятия бесцеремонной пассии своего папаши, граф Карр подчеркнуто спокойно произнес:

– Я вас понял, леди Антония. Может быть, возобновим наши занятия? Нас отвлекли от него в самый неподходящий момент. Постарайтесь представить, что ничего не случилось!

Антония судорожно вдохнула, ошарашенная такой неслыханной наглостью, и переспросила:

– Представить себе, что ничего не случилось, граф? Не дождетесь!

Она вскочила, схватила со стола пачку листов и, сунув их Ремингтону в руки, стремительно покинула столовую. Внутри у нее все бурлило от негодования, щеки стали пунцовыми. Ох уж это пресловутое мужское самообладание! Да как он смеет притворяться, что ровным счетом ничего особенного не случилось! Ведь он почти сломил ее волю к сопротивлению и мог бы даже овладеть ею, не появись в ее доме непрошеная посетительница! Но самое возмутительное то, что он осмелился уединиться с этой расфуфыренной кокеткой в гостиной! А проводив ее, с невинным видом предлагает продолжить! Невиданная дерзость!

Антония промчалась, словно ураган, по коридору и, лишь очутившись на лестнице, задумалась о том, почему, собственно говоря, она бесится. Неужели этому негодяю удалось помутить ее рассудок дьявольскими чарами? Или же ее возмутило хладнокровие, с которым он попытался убедить ее в том, что ничего необычного не произошло? Хотя на самом деле произошло нечто необыкновенное, во всяком случае, для нее.

Ей казалось, что все ее существо, тело вместе с душой, вывернуто наизнанку, так что обнажились все ее нервы и стали явными все сокровенные помыслы и желания. Ну разве это не стыд и срам? А какие чувства породил в ней их поцелуй! Сладострастие, вожделение, томление плоти в предвкушении чего-то куда более пагубного и греховного… Он же после всего этого осмелился сохранить хладнокровие! В голове Антонии вновь явственно прозвучал заданный графом вопрос, и она почувствовала, что все ее лицо пылает, а тело горит.

Нет, определенно этот мужчина для нее крайне опасен!

А впрочем, вдруг подумалось ей, нельзя исключить, что все это ей только кажется, ведь лорд Ландон вполне мог подразумевать не лобзания, а банальное планирование домашнего питания. Так или иначе, решила Антония, ей не следовало столь опрометчиво вступать с ним в спор и приглашать его в свой дом, раз уж его коварство и сластолюбие не были для нее секретом. Увлекшись своими рассуждениями, она даже не заметила присутствия в большой гостиной наверху тетушки Гермионы и Пруденс, когда, влетев туда, стала метаться из угла в угол. Увидев же наконец старушек, затаившихся на кушетке в уголке, она остановилась и с удивлением воскликнула:

– А что здесь делаете вы, тетя? Разве вам не следует лежать в постели?

– Ей полегчало, – ответила за подругу Пруденс. А тетушка облизнула губы и молча кивнула, чуточку порозовев при этом.

Чудесное выздоровление позволило Гермионе взять опеку над графом в свои руки. Войдя в столовую, она нашла его в мрачном расположении духа и блаженно улыбнулась. Ремингтон изумленно уставился на ангелоподобную старушку, и она промолвила, потирая ладони:

– Ну вот, голубчик! Мне внезапно полегчало, так что я сумею лично заняться вашим обучением. Итак, на чем вы остановились с леди Антонией?

Ремингтон взял себя в руки и сардонически промолвил:

– На гастрономических предпочтениях обитателей этого дома. Антония поведала мне тайны их питания, и я, признаться, был удивлен, узнав, что проживающие здесь особы капризны, словно кошки. Одни из них терпеть не могут мясо, другие не переносят даже вида сырых овощей, кому-то подавай все лишь прожаренным и пропаренным, а кто-то обожает есть почти сырым. Я рад был услышать, мадам, что вы предпочитаете другим блюдам отварную рыбу и жареных цыплят. Это говорит о вашей рассудительности и здравомыслии, чего явно недостает большинству прочих домочадцев.

– Вы правы, сэр, в некотором смысле мы действительно напоминаем привередливых старых кисок, – с ангельской улыбкой произнесла тетушка Гермиона. – Однако пока Антония всех нас терпит и кормит. У нее доброе сердце. К нему бы еще не помешало иметь чуточку здравого ума… Впрочем, совершенных людей, к сожалению, нет. Итак, ваше сиятельство, помогите мне сесть, подсаживайтесь ко мне поближе, и начнем наш урок. Так на чем вы все-таки остановились с Антонией? Постарайтесь припомнить. Не начинать же нам все сначала, сэр!

После полудня Антония и Молли Макфадден забрали Ремингтона с собой на рынок, вручив ему большую корзину для продуктов, в покупке которых ему предстояло принять самое живое участие. Как, впрочем, и в последующем приготовлении еды для всей честной компании.

Поначалу граф отнесся к своей миссии весьма легкомысленно, сочтя ее за приятную прогулку. Однако вскоре выяснилось, что это далеко не простое дело, ибо ему предстояло уложиться в довольно ограниченную сумму.

– Нет, это решительно невозможно! – заявил он, очутившись в мясной лавке и взглянув на цены, указанные на грифельной доске. – И вообще, мадам, объясните мне, какой смысл пытаться накормить такую ораву прожорливых старых вдов, коль скоро вам это не по карману? – Он перевел взгляд на окорок, красующийся на прилавке, посмотрел на подвешенные на крюках гирлянды сосисок и колбас и проглотил слюнки.

– Мои финансовые возможности не должны вас беспокоить, ваше сиятельство, – ответила Антония и недовольно покосилась на Молли, уговорившую ее взять с собой на рынок графа вместо прихворнувшей Мод Дивайн.– Вам следует научиться максимально сокращать расходы на питание. Молли покажет вам, как нужно торговаться, в этом ей нет равных.

– Позволю себе в этом усомниться, мадам, – сказал Ремингтон, еще раз сравнив скромную цифру, обозначенную в списке необходимых продуктов, с написанными на доске.

– Раз так, я готова побиться с вами об заклад, сэр, что сумею купить все, что нужно для приготовления обеда, – заявила Молли, подбоченившись. – Смотрите и учитесь!

С этими словами она подошла к прилавку, придирчиво осмотрела куски мяса, разложенные в витрине, недовольно наморщила нос и перешла к соседнему прилавку, тоже битком забитому грудами отбивных и горками фарша. На вежливый вопрос мясника, что ей угодно, она надменно ответила:

– Добрый кусок говядины, не слишком жесткий и без прожилок и костей. Пока ничего подходящего я не узрела.

Разыгравшаяся после такого вступления сцена произвела на Ремингтона неизгладимое впечатление. Столь яростной и бесцеремонной борьбы за каждое пенни ему еще никогда не доводилось видеть. С поразительным бесстыдством Молли принижала достоинства товара, разложенного на прилавках, однако продавец с не меньшим упорством опровергал ее доводы и высмеивал ее суждения о мясе и птице. В ответ настырная Молли требовала, чтобы ей позволили самой пройти за прилавок и хорошенько осмотреть все продукты, придиралась к каждому отрезанному для нее куску и кричала, что не станет платить фунт и шесть пенсов за ломоть ветчины, явно не стоившей более одиннадцати шиллингов и девяти пенсов. После долгого препирательства она великодушно согласилась взять этот кусок за один фунт. Громадный каплун, приглянувшийся ей, был слегка сероват и жестковат, а потому Молли уговорила продавца сократить его цену на треть. Сломив таким образом волю хозяина лавки к сопротивлению, она накупила товара со значительной скидкой на целую неделю и, весьма довольная этим, вышла на улицу, насмешливо поглядывая на графа Карра, тащившего тяжелую корзину.

Багровый от охватившего его благородного негодования, Ремингтон произнес, испепеляя вдову мясника исполненным презрения взглядом:

– И как вам только не зазорно разыгрывать столь постыдный фарс из-за каждого пенни, мадам? А вы, леди Антония, фактически потворствуете таким возмутительным вещам! Еще ни разу в жизни мне не было так стыдно!

Молли остановилась, сложив полные руки на своем объемистом бюсте и воскликнула, прищурившись:

– Ваше сиятельство, очевидно, никогда не затрудняет себя подсчетом своих расходов. И наверняка многие вам завидуют. Но скажу вам откровенно, сэр: любая благоразумная домохозяйка сочтет полным идиотом транжиру, переплачивающего за продукты.

У графа вытянулось от изумления лицо и округлились глаза. Он обернулся и взглянул на леди Антонию, словно бы призывая ее защитить его от нападок подобного рода, оскорбительных для аристократа. Однако вместо ожидаемой поддержки он увидел на лице Антонии холодную язвительную улыбку. Вместо нее вновь заговорила Молли.

– Как закупщица съестных запасов для дома леди Пак-стон, – с, важным видом произнесла вдова мясника, – я должна отметить, сэр, что не нахожу в экономии денег ничего зазорного. Да сами владельцы лавок перестанут меня уважать, если я прекращу торговаться с ними! Надеюсь, что вы внимательно следили, как именно я отвоевываю каждый фартинг, ваше сиятельство. И учтете мой опыт, когда наступит ваш черед делать покупки.