Текст книги "Загадка женского"

Эти женщины не были людоедками. Джулия Уорд Хау, блестящая и прекрасная дочь представителя нью-йоркского общества «400», скрупулезно изучала все интересующие ее области и написала «Боевой гимн республики» без указания авторства, так как муж считал, что ее жизнь должна быть посвящена ему и шестерым детям. До 1868 года она не принимала участия в суфражистском движении, а потом встретила Люси Стоун, которая «долгое время была объектом моей невиданной антипатии. Но, взглянув на ее милое личико и услышав ее убедительный голос, я почувствовала, что моя неприязнь – всего-навсего иллюзия, вызванная искаженными до глупости и абсурда сведениями… Я смогла лишь сказать: “Я с вами”»[20]20
  Hays. Указ. соч. P. 221.


[Закрыть].

Ирония мифа о людоедках заключается в том, что так называемые перегибы феминисток возникали из-за их беспомощности. Когда считается, что женщины не имеют прав и не заслуживают их, что они могут сделать? Сначала казалось, что они в состоянии только поговорить. И после 1848-го они каждый год проводили конференции по правам женщин: в небольших городах и в крупных, национальные и уровня штата, снова и снова – в Огайо, Пенсильвании, Индиане, Массачусетсе. Они могли до второго пришествия говорить о правах, которых не было. Но как женщинам заставить законодателей позволить им распоряжаться своим заработком или оставить себе детей после развода, если у них нет права голоса? Как им профинансировать или организовать кампанию, чтобы получить право голоса, если нет ни собственных денег, ни даже права владеть собственностью?

Столь полная зависимость женщины порождала исключительную восприимчивость к общественному мнению, поэтому каждый шаг из их светской тюрьмы давался болезненно. Даже когда они пытались изменить условия, что были им подвластны, их встречали насмешки. «Дамы» в то время носили чрезвычайно неудобное платье – символ оков: так туго затянутое, что сложно было дышать, с полудюжиной юбок и нижних юбок, весом от десяти до двенадцати фунтов, причем таких длинных, что подол выметал с улицы мусор. Угроза, что феминистки снимут с мужчин штаны, частично основывалась на платье «Bloomer», состоящем из туники, юбки до колен и панталон до щиколотки. Элизабет Стэнтон сначала охотно его носила, чтобы удобнее было выполнять домашнюю работу: так современная девушка носит шорты или свободные брюки. Но когда феминистки надевали платье «Bloomer» на публику, как символ эмансипации, грубые шутки редакторов газет, сидящих на перекрестке бродяг, даже мальчишек, были невыносимы для их женской уязвимой сущности. «Мы надеваем это платье, чтобы было свободнее, но нельзя сравнивать физическую свободу и духовные оковы», – сказала Элизабет Стэнтон и перестала его носить. Большинство, как и Люси Стоун, перестали носить его из женских соображений: оно им не очень шло, за исключением самой миссис Блумер, женщины очень хрупкой и симпатичной.

Когда феминистки решили подать прошение о праве замужних женщин на владение собственностью, в половине случаев именно женщины хлопали дверью перед самым носом, надменно заявляя, что их защищают мужья, им законы для этого не нужны. Когда Сьюзен Энтони с помощницами за десять недель собрали шесть тысяч подписей, Ассамблея штата Нью-Йорк встретила их взрывами смеха. Ассамблея вынесла глумливый вердикт, что, поскольку женщины всегда получают «самые лакомые кусочки» за столом, лучшее место в карете и выбирают, на какой стороне кровати спать, «в случае несправедливости или притеснения пострадавшей стороной признается джентльмен». Добавив, что «рекомендовано подать заявку на принятие закона, разрешающего обмениваться одеждой, чтобы муж мог носить нижние юбки, а жена – бриджи».

Чудо, что феминисткам удалось хоть чего-то добиться, чудо, что они не стали злобными мегерами, а были лишь крайне увлеченными женщинами, которые понимали, что творят историю. Мужество, а не злоба считывается у Элизабет Стэнтон, которая рожает после сорока и пишет Сьюзен Энтони, что этот точно будет последним и что начинается самое интересное: «Смелее, Сьюзен, лучшие наши годы настанут после пятидесяти». Крайне закомплексованная, она стеснялась своей внешности, причем не из-за мужчин (женихи у нее водились), а из-за красивой старшей сестры или матери, которая считала косоглазие трагедией. Из всех лидеров феминизма девятнадцатого века Сьюзен Энтони единственная напоминала миф. Когда другие стали выходить замуж и рожать детей, она восприняла это как предательство. Но, несмотря на комплекс неполноценности, она не превратилась в злобную старую кошатницу. Самостоятельно переезжая из города в город, приколачивая объявления о проведении собрания, используя свои способности организатора, лоббиста и лектора на полную, она следовала по собственному пути в этом мире, и ее мир раздвигал для нее горизонты.

Эти женщины изменили образ, который ранее оправдывал деградацию женщины. На одном собрании, когда мужчины потешались над идеей доверить голосование женщинам, столь беспомощным, что приходится переносить их через лужи и подсаживать в экипаж, гордая феминистка – Соджорнер Трут – подняла свою черную руку:

Посмотрите на мою руку! Я пахала, сажала и складывала урожай в амбары… и что, я не женщина? Я работала и ела наравне с мужчиной – когда мне давали, – и пороли меня не меньше… Я родила тринадцать детей, большую часть из которых, на моих глазах, продали в рабство, и, когда я рыдала, а мое материнское сердце разрывалось от горя, лишь Иисус был мне в помощь… и что, я не женщина?

Этот образ изящной пустышки был подорван все большим числом женщин, работавших и на фабриках. Девушки с фабрик Лоуэлла, известные как Lowell mill girls, боролись с ужасными условиями труда, которые, в том числе из-за мнимой неполноценности женщин, были даже хуже, чем у мужчин. Но женщины, которые после двенадцати– или тринадцатичасового рабочего дня на фабрике еще и выполняли домашние обязанности, уже не могли проявлять социальную инициативу. Поэтому большинство лидеров феминистского движения были женщинами среднего класса.

Что ими двигало? «Нужно найти новый способ выпустить накопившуюся энергию, – так написала в своем дневнике Луиза Мэй Олкотт, когда во время Гражданской войны решила добровольно стать медсестрой. – Интереснейшее путешествие в новый мир, где звуки и виды – все будоражит, меня ждали новые увлекательные занятия и растущее осознание важности задачи, что я на себя взяла. Я бегала по всей стране с молитвой на губах, белой палаткой в руках, патриотизмом в душе, а сама вся в крови. Мрачные времена, но я рада, что живу здесь и сейчас».

Что ими двигало? Одинокая, измученная собственными сомнениями Элизабет Блэкуэлл, твердо вознамерившись стать врачом, не обращала внимания на насмешки – как и на неуверенные движения своей руки, – когда проводила вскрытия. Не принятая даже коллегами-врачами, она писала:

Я и женщина, и врач одновременно… Теперь мне ясно, почему раньше так жить было невозможно. Очень трудно без поддержки, но имея высокую цель, противостоять всякого рода социальной оппозиции… А мне порой хотелось бы повеселиться. Ведь жизнь в целом весьма рациональная штука [21]21
  Flexner. Указ. соч. P. 117.


[Закрыть].

За сто лет борьбы реальность изобличила лживость идеи, что женщина воспользуется правами, чтобы взять верх над мужчиной и отомстить. Получив право на равное образование, на возможность публично высказывать свое мнение и на собственность, право иметь работу или профессию и распоряжаться доходами, феминистки получили меньше оснований обижаться на мужчин. Однако предстояла еще одна битва. Как сказала в 1908 году Марта Кэри Томас, блестящий президент колледжа Брин-Мор:

Женщины – это половина нашего мира, но еще столетие назад… женщины жили словно в сумерках, вели обособленную недожизнь, они смотрели по сторонам и видели, что где-то там ходят мужчины. Это был мужской мир. Законы были мужскими законами, правительство – мужским правительством, страна – мужским государством. Теперь женщины завоевали право на высшее образование и финансовую независимость. Следующим и неизбежным следствием обучения и работы вне дома должно стать право быть гражданами государства. Мы зашли далеко; мы должны идти дальше. Пути назад нет[22]22
  Там же. P. 235.


[Закрыть].

Проблема заключалась в том, что, хотя движение за права женщин и заслужило уважение, без права голоса сложно было заставить политические партии относиться к женщинам серьезно. Когда дочь Элизабет Стэнтон, Хэрриот Блэтч, в 1907 году вернулась домой в статусе вдовы англичанина, она обнаружила, что движение, в русле которого ее воспитывала мать, въехало в проверенную годами колею болтовни под чаек с печеньками. Она видела, какую тактику избирали англичанки, чтобы в схожей патовой ситуации сгустить краски вокруг рассматриваемого вопроса: перебивающие друг дружку ораторы на публичных собраниях, осознанная провокация полиции, голодовки в тюрьмах – яркая разновидность ненасильственного сопротивления, которую Ганди использовал в Индии, или то, чем пользуются теперь в США Наездники свободы, когда законными способами не получается уничтожить дискриминацию. Американским феминисткам никогда не приходилось прибегать к крайностям своих ранее-начавших-грешить английских коллег. Но по поводу права голоса они поставили вопрос таким ребром, что пробудили оппозицию гораздо более мощную, чем в вопросе равенства полов.

Борьбу за освобождение женщин в девятнадцатом веке спровоцировала борьба за освобождение рабов, а в двадцатом ее спровоцировала борьба за социальные реформы. Вспомните Джейн Аддамс и Халл-хаус, использование профсоюзного движения и массовые забастовки против невыносимых условий труда на заводах. Для девушек, работавших на фабрике «Трайангл» до 10 часов вечера всего за 6 долларов в неделю, которых штрафовали за разговоры, смех или пение, равенство было вопросом не только образования или право голоса. Холодными и голодными месяцами они стояли в пикетах, десятками их избивала полиция и затаскивала в машины для арестованных. Новые феминистки собрали деньги, чтобы выплатить залог и купить еды бастующим, как в своей время их матери помогали «Подпольной железной дороге».

За криками «спасите женственность» и «спасите дом» теперь мелькало влияние политической машины, дрожащей от страха при одной мысли о том, что натворят эти женщины-реформаторы, если получат право голоса. Ведь женщины норовили закрыть бары. Пивовары, как и представители других деловых кругов, особенно те, кто зависел от низкооплачиваемого труда детей и женщин, открыто выступали в Вашингтоне против поправки к избирательному праву женщин. «Рабочие откровенно не знали, смогут ли контролировать этот добавочный электорат, который, похоже, не брал взятки, был более воинственно настроен и хотел проводить неприятные реформы, начиная от контроля за сточными водами и заканчивая отменой детского труда, и, что хуже всего, у него было желание «навести порядок» в политике»[23]23
  Там же. P. 299.


[Закрыть]. К тому же конгрессмены южных штатов стали подчеркивать, что, если дать избирательное право женщинам, это значит дать его и женщинам с черной кожей.

В финальной битве за право голоса, которая разыгралась в двадцатом веке, приняло участие еще большее количество высокообразованных женщин во главе с Керри Чепмен Кэтт, учительницей и журналисткой, дочерью прерий Айовы с дипломом университета штата Айовы, чей муж, успешный инженер, твердо поддерживал жену. Одна группа, которая позже назвала себя Женской партией, постоянно попадала в газетные заголовки, устраивая пикеты возле Белого дома. После начала Первой мировой войны пошла буквально истерика, когда женщины приковали себя цепями к забору Белого дома. Из-за жестокого обращения со стороны полиции и судов, будучи в тюрьме, они объявили голодовку и в итоге были замучены до смерти в ходе принудительного кормления. Многие были квакерами и выступали за мир. Но большинство феминисток войну поддержали, не останавливая при этом кампанию за права женщин. Хотя вряд ли они имеют отношение к возникновению широко распространенного теперь мифа о феминистке-людоедке, мифа, который со времен Люси Стоун и до наших дней периодически всплывает, когда есть причина оспаривать желание женщины выйти из дома.

В этой последней битве американские женщины за пятьдесят лет провели пятьдесят шесть кампаний, требовавших референдума среди избирателей-мужчин; четыреста восемьдесят кампаний, направленных на то, чтобы законодательные органы представили избирателям поправки к избирательному праву; двести семьдесят семь кампаний по включению избирательного права женщин пунктом программы в партийные съезды; тридцать кампаний за то, чтобы избирательные права женщин включили в программу на съездах президентской партии, и девятнадцать кампаний, которые вылились в последующие девятнадцать конгрессов [24]24
  Там же. P. 173.


[Закрыть]. Кто-то должен был организовать все эти шествия, выступления, петиции, собрания, лоббирование законодателей и конгрессменов. Новый виток феминизма представляла уже не просто горстка убежденных женщин: тысячи, миллионы американок – с мужьями, детьми и семьями – уделяли этому вопросу все свободное время. Неприятный образ феминисток сегодня меньше отражает самих феминисток, скорее он соответствует образу, что взрастили заинтересованные стороны. Это они жестко, штат за штатом, выступали против избирательного права для женщин, угрожая законодателям предпринимательским или политическим крахом, покупая голоса и даже воруя их, пока 36 штатов не ратифицировали поправку. И не остановились даже после этого.

Участники этой борьбы добились не просто зафиксированных на бумаге прав. Они избавились от ноток презрения и самопрезрения, которые веками обесценивали женщин. Радость, воодушевление и личные выгоды этой битвы прекрасно описала английская феминистка Ида Алекса Росс Уайли:

Я с изумлением обнаружила, что женщины, несмотря на свои вывернутые колени и тот факт, что веками нога респектабельной дамы не была достойна даже упоминания, смогли, как прижало, обогнать среднестатистического лондонского полицейского. Попрактиковавшись, они научились попадать помидорами в головы политикам, и у них хватило ума, чтобы заставить Скотленд-Ярд с глупым видом топтаться на одном месте. Их умение стихийно организовываться, хранить секретность и преданность, их мятежное равнодушие к классовому делению и установленному порядку стали откровением для всех, но особенно для них самих…

В тот день, когда я прямым левым в челюсть отправила крупного сотрудника уголовного розыска в оркестровую яму театра, в котором мы проводили одно из наших воинственных собраний, я повзрослела… Этот эпизод не мог взрастить во мне гения, поскольку гениальных задатков во мне не наблюдалось, но он позволил мне стать самой собой, до предела реализовать возможности…

Два года, полные диких, а иногда опасных приключений, я работала и сражалась плечом к плечу с решительными, счастливыми, прекрасно воспитанными женщинами, которые смеялись, а не хихикали, шли свободно, а не юлили, которые могли опередить Ганди и, улыбаясь, отпустить остроту. Я спала на твердом полу между пожилыми герцогинями, тучными поварами и молодыми продавщицами. Мы часто уставали, мы страдали и боялись. Зато были довольны, как никогда. Мы впервые разделили радость жизни. Большинство моих соратниц были женами и матерями. И с их семейной жизнью происходили странные вещи. По вечерам мужья рвались домой… Что же касается детей, то их ласковая терпимость к бедной, дорогой мамочке быстро сменилась изумлением. Освободившись от удушья материнской любви – поскольку она была слишком занята и занималась ими между делом, – дети поняли, что она им нравится. Она отличалась прекрасным чувством юмора. Она отличалась смелостью… Те же женщины, что стояли в сторонке – к сожалению, подавляющее большинство, – но были больше, чем обычные Маленькие женщины, ненавидели феминисток с ядовитой злобой, просто завидуя им…[25]25
  Ida Alexis Ross Wylie, «The Little Woman», Harper’s, November, 1945 (Ида Алексис Росс Уайли «Маленькие женщины»).


[Закрыть]

Неужели женщины вернулись домой в ответ на феминизм? Дело в том, что для женщин, родившихся после 1920 года, феминизм был пустым звуком, историей. Как жизненно важное движение в Америке он завершился, когда было получено последнее право – избирательное. В 1930—1940-х годах женщины, которые боролись за свои права, все еще были озабочены правами и свободой человека в целом – негров, угнетаемых рабочих, жертв франкистской Испании и гитлеровской Германии. О правах женщин никто особо не переживал: все они были получены. И на первый план вышел миф о людоедке. Женщин, проявлявших независимость или инициативу, называли «Люси Стоунерсами». «Феминистка», как и «работающая женщина» или «карьеристка», превратилось в ругательство. Феминистки разрушили старый образ женщины, но враждебность, предрассудки и дискриминацию, еще распространенные в обществе, стереть не смогли. Как не смогли они и нарисовать новый образ, показать, кем могут стать женщины, когда вырастут в условиях, при которых они не хуже мужчин, не зависимы, не пассивны, способны мыслить и принимать решения.

Большинство девочек, выросших в годы, когда феминистки устраняли причины этой унижающей «благовоспитанной пустоты», получили наглядный пример, что значит быть женщиной, от своих матерей, застрявших в старом образе. Вероятнее всего, эти матери и стали предтечей для мифа о людоедках. Нотки презрения и самопрезрения, которые могли из нежной домохозяйки сделать деспотичную мегеру, превратили их дочерей в злобные копии мужчин. Первые женщины в бизнесе и в некоторых профессиях считались чудачками. Кое-кто, возможно, из-за неуверенности в своей новой свободе, боялся проявлять мягкость, показывать ласку, любить, заводить детей, опасаясь потерять независимость, опасаясь снова, как их матери, попасть в ловушку. Так они укрепили этот миф.

Однако дочери, выросшие с отвоеванными феминистками правами, уже не могли вернуться к старому образу благовоспитанной пустоты, и причин, как у матерей и сестер матерей, становиться злобными копиями мужчин или бояться любить у них тоже не было. Они незаметно подошли к поворотному моменту в женской самоидентификации. Они действительно переросли старый образ и могли свободно выбирать, кем быть. Но был ли выбор? В одном углу – яростная феминистка-людоедка, женщина с профессией, но без любви и одна. В другом – нежная жена и мать, любимая мужем, под его защитой, в окружении боготворящих ее детей. Хотя многие дочери продолжили путешествие, вдохновленное страстью, которое начали их бабушки, тысячи других, жертвы ошибочного выбора, сошли с пути.

Причины их выбора, конечно, намного сложнее, чем существующий миф о феминистках. Как китаянки, поколениями жившие с перебинтованными ногами, обнаружили, что могут бегать? Первые женщины, которым ноги развязали, должно быть, от боли боялись стоять, не то что ходить или бегать. Но чем больше они ходили, тем меньше болели у них ноги. А что бы произошло, если бы до того, как целое поколение китаянок выросло с неперебинтованными ногами, врачи, надеясь избавить их от боли и страданий, посоветовали их снова забинтовать? Учителя твердили бы им, что ходить с перевязанными ногами – это женственно и, если женщина хочет, чтобы мужчина ее любил, ходить можно только так. Ученые поведали бы, что так они не смогут слишком далеко отойти от детей и поэтому будут лучше справляться с материнскими обязанностями. Уличные торговцы, обнаружив, что женщины, которые не в состоянии ходить, покупают больше безделушек, распространяли бы небылицы о том, как опасен бег и какое наслаждение жить с перевязанными ногами… Сколько китаянок росло бы с желанием, чтобы их ноги были надежно перебинтованы, даже не попытавшись походить или побегать?

Настоящая же шутка, которую история сыграла с американскими женщинами, совсем не из числа тех, что заставляют людей хихикать (с дешевой фрейдистской мудреностью) над ушедшими уже в мир иной феминистками. Это шутка, которую идея Фрейда сыграла с живыми женщинами, извратив воспоминания о феминистках, создав людоедский призрак загадочной женственности, подавив само желание стать кем-то больше, чем просто женой и матерью. Воодушевленные загадочной женственностью, желая избежать кризиса идентичности, с легальной возможностью вообще уклониться от определения своей идентичности во имя реализации полового предназначения, женщины снова живут с забинтованными ногами по канонам старого образа прославленной женственности. И это тот же старый образ, несмотря на новую блестящую упаковку, который веками держал женщин в оковах, из-за которого и взбунтовались феминистки.