Текст книги "Только с дочерью"

Мои новые подруги как будто бы принимали искреннее участие во мне и Махтаб. Каждое утро они крутились вокруг Махтаб, брали ее на руки и целовали. Ханум Шахин повторяла, что ей нравится запах Махтаб – по утрам моя дочь слегка душилась «запрещенными» духами. В глубине души эти женщины презирали Махмуди, который приводил нас по утрам и забирал в полдень, как настоящий тюремный охранник. Тщательно скрывая свои чувства, они тем не менее возмущались его деспотизмом по отношению к жене и дочери.

Миссис Азар давала уроки и не могла проводить с нами много времени, но не упускала случая заглянуть в канцелярию.

Я была удивлена, узнав, что когда-то миссис Азар была директором школы. До революции. Однако новые власти предпочитали таким, как она – профессионалам с многолетним опытом и университетскими степенями, – администраторов максималистских политических убеждений. Новоявленные руководители, как правило, были моложе и менее образованны, зато отличались религиозным фанатизмом, что в глазах нынешнего правительства считалось главным достоинством.

– По этой причине и назначили ханум Шахин, – объяснила мне миссис Азар. – Она из очень набожной семьи. Семья должна быть фанатичной. Они проверяют. Притворством их не проведешь.

Ханум Шахин не скрывала своих антиамериканских настроений. Но по мере того, как наши отношения волей-неволей развивались, проникалась ко мне симпатией, невзирая на мою национальность.

Однажды после тихой беседы с ханум Шахин миссис Азар сказала мне:

– Мы действительно хотели бы что-нибудь для вас сделать.

– Хорошо, – я решила рискнуть, – разрешите мне воспользоваться телефоном.

Миссис Азар передала мою просьбу ханум Шахин. Та приподняла голову и поцокала языком. Нет. Она пробормотала несколько слов, и миссис Азар перевела:

– Мы обещали вашему мужу постоянно держать вас в школе и не подпускать к телефону.

Я лишний раз убедилась в том, что эти женщины приперты к стенке, так же как и я, и находятся в полной зависимости от мужчин – нравится им это или нет, но они обязаны им подчиняться. Я оглядела комнату, встречаясь глазами с каждой по очереди. И в каждом взгляде я прочла глубокое сочувствие.

8

Стоял необычно теплый, ясный осенний день, и Махмуди, вняв уговорам Махтаб, согласился погулять с нами в парке. Надо было пройти всего несколько кварталов, но Махмуди ворчал, что это далеко.

– Мы пробудем там совсем недолго, – сказал он. Еще бы, ведь его ждали неотложные дела. Надо было прочесть газеты. Послушать глупые радиопередачи. Соснуть часок-другой.

Когда мы подошли к качелям и горке в дальнем конце парка, Махтаб радостно вскрикнула, увидев светловолосую девочку лет четырех в шортах, курточке и кроссовках с надписью «Строберри шорткейк», в точности такие же, как у нее.

Двое взрослых стояли чуть поодаль, наблюдая, как девочка катается с горки. Мать была миловидной молодой женщиной, пряди ее светлых волос выбивались из-под русари. На ней был светло-коричневый плащ с поясом, явно не иранский.

– Она американка, – сказала я Махмуди.

– Нет, – буркнул он, – она говорит по-немецки. Махтаб побежала на горку поиграть с девочкой, а я, несмотря на протесты Махмуди, быстро приблизилась к женщине. Она о чем-то беседовала с иранцем; да, она говорила по-английски!

Махмуди стоял рядом со мной с недовольной миной, когда я представилась.

Женщину звали Джуди. Ее муж, иранец по происхождению, был строительным подрядчиком в Нью-Йорке и остался дома, Джуди же приехала сюда с двумя детьми, чтобы они повидались с дедушкой и бабушкой. Они уже провели здесь половину своего двухнедельного отпуска. Как я завидовала ее билету на самолет, паспорту, выездной визе! Но я не могла ей этого сказать, так как надо мной нависал Махмуди.

Джуди представила нас своему собеседнику по имени Али, брату мужа. Узнав, что Махмуди врач, Али сказал, что пытается получить медицинскую визу США – он хотел излечиться от болезни сердца. На следующей неделе Джуди должна была вылететь во Франкфурт, где собиралась выхлопотать ему визу в американском посольстве. Их интересовало мнение ирано-американского врача. Преисполнившись чувством собственного величия, Махмуди сосредоточился на собственной персоне, забыв обо мне.

Девочки спрыгнули с горки, так как им захотелось покачаться на качелях, и мы с Джуди пошли за ними. Удалившись от Махмуди на безопасное расстояние, я взяла быка за рога.

– Меня в Иране держат заложницей, – прошептала я. – Вы должны мне помочь. Пожалуйста, когда будете в американском посольстве во Франкфурте, расскажите им, что я здесь. Они наверняка могут что-нибудь предпринять.

Махмуди и Али, продолжая оживленно беседовать, медленно двинулись в нашу сторону. Джуди перехватила мой взгляд, и мы отошли подальше.

– Он не разрешает мне ни с кем разговаривать, – сказала я. – Меня держат взаперти и не дают связаться с семьей.

– Чем я могу помочь? – спросила Джуди. Я быстро смекнула.

– Давайте продолжать разговор на медицинские темы, – предложила я. – Это тешит его тщеславие.

– Прекрасно, – согласилась Джуди. – Тем более что нам действительно необходимо получить для Али медицинскую визу. Может быть, нам удастся привлечь к этому вашего мужа.

Мы подошли к мужчинам.

– Ты можешь ему помочь? – спросила я Махмуди.

– Да. С радостью. – Я видела, что впервые за несколько месяцев Махмуди вновь почувствовал себя врачом. – Я напишу письмо. Я знаю, к кому обратиться. У меня даже есть американский фирменный бланк. – Он на мгновение задумался. – Но мне понадобится печатная машинка.

– Я смогу ее достать, – заверила Джуди.

Мы обменялись телефонами и договорились вскоре встретиться в парке. Домой мы возвращались повеселевшие. Махмуди был в прекрасном настроении. Он до такой степени упивался собственной значимостью, что упустил из виду мой разговор наедине с американкой.

Джуди действовала быстро. Через два дня она позвонила и пригласила нас с Махтаб в парк. Во мне теплилась надежда, что Махмуди отпустит нас одних, но не тут-то было. Не то чтобы он подозревал нас в тайном сговоре, просто не хотел оставлять без присмотра.

На этот раз с Джуди был невысокий бородатый иранец лет тридцати. Она представила его: Рашид, управляющий крупной клиникой. Махмуди был рад новой возможности обсудить проблемы медицины и засыпал иранца вопросами о правилах получения лицензии в Иране. Тем временем мы с Джуди снова уединились.

– Не беспокойтесь, – сказала Джуди. – Рашид полностью в курсе дела. Ничего лишнего вашему мужу он не откроет. Мы надеялись, что вы придете одна, но Рашид специально будет его отвлекать, чтобы мы могли поговорить. – Она вложила мне в руку несколько марок. – Если удастся добраться до почтового ящика, то можете отправить письма.

Затем она рассказала, каков должен быть следующий шаг. Через несколько дней ее свекровь устраивает прощальный ужин в честь Джуди и детей, и Джуди позаботилась, чтобы нас пригласили. Она где-то одолжила пишущую машинку, чтобы я отпечатала письма Махмуди для Али. Она рассчитывала, что в разгар вечеринки я смогу переговорить с Рашидом.

– У него есть связи с теми, кто вывозит отсюда людей через Турцию.

Следующие два дня я провела в томительном ожидании званого ужина – мне не терпелось разузнать, как можно выбраться из Ирана. Они вывозят людей самолетами? На машинах? Какие ими движут мотивы? Почему они идут на отчаянный риск, нарушая законы Исламской Республики? Сколько это будет стоить? Понадобятся ли нам с Махтаб паспорта?

Господи, пожалуйста, помоги мне остаться наедине с Рашидом во время праздника.

Между тем я решила прибегнуть к услугам Джуди по отправке писем. Я написала маме с папой и Джо с Джоном, написала о том, как люблю их и как по ним скучаю, а также обрисовала подробности нашей нынешней ситуации. Перечитав письма, я увидела, что они полны тоски и отчаяния. Я собралась было их порвать, но передумала, так как они отражали мое душевное состояние.

Следующее письмо, адресованное моему брату Джиму и его жене Робин, содержало в себе разработанный мною план. Я объясняла, что Махмуди очень обеспокоен проблемой денег. Мы потратили здесь целое состояние, а работу он до сих пор так и не нашел. Вся наша недвижимость находится в Америке. Возможно, Махмуди нужен лишь предлог для того, чтобы вернуться. Я просила Джима позвонить нам и сказать, что здоровье отца ухудшилось и мы должны «на время» приехать домой. Джим может упомянуть, что родственники собрали деньги нам на дорогу. Таким образом, Махмуди сможет ухватиться за эту соломинку.

Вечеринка в доме свекрови Джуди была полна неожиданностей. Не успели мы переступить порог, как услышали громкую американскую музыку и нашим глазам предстало невероятное зрелище – мусульмане-шииты отплясывали рок-н-ролл. На женщинах была европейская одежда, которую никто из них не потрудился прикрыть русари или чадрой. Гости стали моими невольными союзниками. Они были польщены тем, что американский доктор почтил их праздник своим присутствием, и Махмуди мгновенно оказался в кругу благодарных слушателей. Пока он наслаждался ролью почетного гостя, Джуди – с его ведома – увела меня в спальню, где бы я могла напечатать письмо. Там меня поджидал Рашид.

– Мой друг вывозит людей в Турцию, – сказал он. – Это стоит тридцать тысяч долларов.

– Деньги не имеют значения, – ответила я. – Главное, чтобы я и моя дочь отсюда выбрались. – Я знала, что родственники и друзья как-нибудь наскребут нужную сумму. – Когда мы можем выехать? – нетерпеливо спросила я.

– В настоящий момент он в Турции, да и погода скоро начнет портиться. Не знаю, можно ли будет выехать в течение зимы, пока лежит снег. Позвоните мне через две недели. Я наведу справки.

Я занесла в записную книжку зашифрованный телефон Рашида.

После того как он вышел и я отпечатала письмо, мы с Джуди еще долго оставались наедине. Я постоянно оглядывалась на дверь, опасаясь появления Махмуди, но он меня не разыскивал.

Я вручила Джуди письма – она согласилась отправить их из Франкфурта. На следующий день она улетала, и я помогла ей уложить вещи – мне было и горько и радостно; во время сборов мы только и говорили что об Америке. Ни я, ни Джуди наверняка не знали, удастся ли ей что-нибудь для меня сделать, как не были уверены и в том, что друг Рашида вывезет нас с Махтаб в Турцию, однако Джуди была преисполнена решимости идти до конца.

– У меня есть и другие друзья, к которым я обращусь за помощью, – сказала она.

К концу вечера Махмуди пребывал в эйфории.

– Рашид предложил мне работу у себя в клинике, – сияя, сообщил он. – Мне надо проверить все, что касается моей лицензии.

Когда мы прощались, было уже поздно. Мы с Джуди расставались со слезами на глазах, не зная, суждено ли нам еще когда-нибудь свидеться.

Обычно по пятницам – священный день отдохновения мусульман – вся семья собиралась в доме Амех Бозорг, но однажды Махмуди, который весьма охладел к своей сестрице, объявил ей, что у нас на пятницу другие планы.

Сразу после этого, в четверг вечером, Амех Бозорг смертельно заболела.

– Мама умирает, – сообщила Зухра по телефону. – Ты должен приехать и провести с ней последние минуты.

Зная свою хитрющую сестру, Махмуди все же забеспокоился, и мы все помчались туда на такси. Зухра и Фереште проводили нас в спальню Амех Бозорг, которая лежала на полу посреди комнаты под грудой одеял толщиной дюймов в восемь, на голове у нее было намотано какое-то тряпье в виде тюрбана. По лбу струился пот, который она отирала рукой. Она корчилась от боли, бормоча на фарси: «Я умираю. Умираю».

Маджид и Реза были уже здесь, остальные родственники – в пути.

Махмуди тщательно осмотрел сестру, но ничего у нее не нашел. Он шепнул мне, что, скорее всего, она потеет не от высокой температуры, а из-за того, что ей жарко под кучей одеял. Но она скулила от боли. Якобы ее мучила ломота во всем теле. Она твердила, что умирает.

Зухра и Фереште приготовили куриный бульон и принесли его в комнату умирающей. Все члены семьи принялись умолять Амех Бозорг поесть. Младший сын Маджид поднес ложку бульона ко рту Амех Бозорг, но она сжала губы.

Наконец Махмуди уговорил сестру сделать глоток. И все присутствующие возликовали.

От больной не отходили всю ночь и весь следующий день. Изредка, отвлекаясь от молитвы и чтения Корана, в комнату заглядывал Баба Хаджи.

Махмуди, Махтаб и мне порядком надоело наблюдать лицедейство Амех Бозорг. Нам с Махтаб хотелось уйти, но Махмуди вновь оказался перед выбором: уважение к семье или здравый смысл. Весь вечер в пятницу – когда мы должны были быть в другом месте – Амех Бозорг оставалась на смертном одре.

Затем, возблагодарив Аллаха, она поднялась со своего ложа и объявила, что немедленно отправляется на молитву в священный город Мешхед – в северо-восточной части страны, – где находится особо почитаемая мечеть, знаменитая своей целительной силой. В субботу на удивление бодрая Амех Бозорг в сопровождении клана отбыла в аэропорт – женщины проливали слезы сочувствия, мужчины перебирали четки, все молились о чуде.

Махмуди играл в эту игру по всем правилам, но стоило нам остаться одним, как он проворчал:

– Все это сплошная выдумка.

Пришел ноябрь. Дома отапливались не по погоде жарко, однако утренние заморозки предвещали суровую зиму, грозившую обернуться таким же испытанием, как и палящий летний зной. Разумеется, мы явились в Иран не подготовленные к зиме, и Махтаб срочно нужно было теплое пальто. К моему удивлению, Махмуди возражал против этой покупки, и я поняла, что с деньгами совсем туго.

Мой план в отношении звонка Джима провалился. Он позвонил по телефону Маммаля примерно две недели спустя после того, как я отдала письма Джуди, и выполнил все мои инструкции. Он сказал Махмуди, что папа очень плох и семья собрала деньги нам на дорогу.

– Хочешь, я вышлю билеты? – предложил мой брат. – На какое число?

– Это подвох! – вскричал Махмуди. – Она никуда не поедет. Я ее не выпущу.

Он бросил трубку и набросился на меня.

Мы начали ссориться из-за денег. Предложение Рашида – место в клинике – повисло в воздухе. Я подозревала, что это был всего лишь тараф.

Как бы то ни было, дело с лицензией не двигалось, и, оказывается, в том, что Махмуди не может работать, виновата я.

– Я должен тебя сторожить. – Он уже начинал нести всякую чушь. – Мне надо найти для тебя няньку. Из-за тебя я связан по рукам и ногам. За мной охотится ЦРУ, потому что ты наябедничала своим родственничкам и теперь они разыскивают тебя и Махтаб.

– С чего ты взял, что они нас ищут? – спросила я. Он смерил меня долгим, многозначительным взглядом.

До какой степени он в курсе дела? Я знала, что ему звонили из посольства насчет меня, но он-то о моей осведомленности не догадывался. Или догадывался?

Я понимала, что и его неотвязно мучают вопросы.

Заслуживаю ли я доверия? Когда же наконец можно будет успокоиться и не бояться того, что я попытаюсь бежать? И когда же жизнь заставит меня покориться?

Махмуди заманил меня в Иран угрозами и уловками. И теперь не знал, что со мной делать.

– Я хочу, чтобы ты написала письмо в Америку, – сказал он. – Своим родителям. Попроси их переправить сюда все наши вещи.

Задача была не из легких, особенно если учесть, что Махмуди стоял над душой и читал каждое слово. Но я подчинилась его приказу, не сомневаясь, что родители не станут выполнять требований моего мужа.

После этого Махмуди согласился купить Махтаб пальто. По магазинам нас должны были сопровождать Нассерин и Амир.

Зная, что на Нассерин можно положиться – она была хорошей шпионкой и надсмотрщицей, – Махмуди решил остаться дома. Он прошлепал в спальню вздремнуть после обеда. Мы уже стояли в дверях, когда зазвонил телефон.

– Это тебя, – настороженно произнесла Нассерин. – Какая-то женщина, говорит по-английски.

Она передала мне трубку, но осталась стоять рядом.

– Алло!

– Это Хэлен, – сообщил голос.

Я была потрясена тем, что мне звонят из посольства, но изо всех сил старалась скрыть свое замешательство от Нассерин.

– Мне надо с вами поговорить, – сказала Хэлен.

– Вероятно, вы ошиблись номером, – ответила я. Хэлен все поняла, но продолжала:

– Я не хотела беспокоить вас дома, – извинилась она. – Но нам позвонили насчет вас, и мне надо было непременно с вами связаться. Позвоните или зайдите при первой же возможности.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – солгала я. – Вы, должно быть, ошиблись номером.

Не успела я повесить трубку, как Нассерин устремилась в спальню и растолкала Махмуди. Меня взбесило ее поведение, но выговаривать ей было поздно, Махмуди уже вопрошал грохочущим голосом:

– Кто звонил?

– Не знаю, – пролепетала я. – Какая-то незнакомая женщина.

Махмуди был вне себя.

– Ты лжешь! Я хочу выяснить, кто звонил, – орал он.

– Не знаю, – стояла я на своем, стараясь сохранять спокойствие и на случай, если он опять вздумает пустить в ход кулаки, заслонив собой Махтаб.

Добросовестная доносчица Нассерин оттащила Амира в угол.

– Что именно она тебе сказала? – прогремел Махмуди.

– Женщина спросила: «Это Бетти?» – начала я. – Я сказала: «Да». – «С вами и с Махтаб все в порядке?» – «Да, все в порядке». И на этом разговор закончился. Нас разъединили.

– Ты знаешь, кто это был, – не унимался Махмуди.

– Да нет же.

Не обладая блестящими аналитическими способностями, да еще спросонок, Махмуди все же попытался трезво взглянуть на вещи. Он знал, что сотрудники посольства меня разыскивают, но не был уверен, знаю ли об этом я. Он решил исходить из того, что я ни о чем не подозреваю, однако некто – скорее всего, человек из посольства – сумел отыскать меня в доме Маммаля, и это было для Махмуди печальнее всего.

– Смотри в оба, – велел он Нассерин, а вечером предостерег и Маммаля: – Кто-то напал на след. Они могут увести ее из-под носа прямо на улице.

После телефонного звонка я несколько дней буквально сходила с ума. Что могло заставить Хэлен позвонить мне домой? Она знала, чем мог обернуться для меня этот звонок, но все же решилась на него, невзирая на последствия. Целую неделю я терялась в догадках – ничего другого мне не оставалось, так как после телефонного звонка Махмуди следил за мной неусыпно. Я могла пойти на рынок только с сопровождающим – либо с ним самим, либо с Нассерин. Я терзалась неизвестностью. Что, если колесики и шестеренки уже заработали, приближая свободу, а я ничего не знаю?

Наконец настал благословенный день – Нассерин ушла на занятия в университет, а Махмуди было лень тащиться на рынок со мной и Махтаб, и он решил отпустить нас одних.

Я помчалась к Хамиду, чтобы позвонить Хэлен.

– Пожалуйста, будьте начеку, – предупредила она. – К нам приходили две женщины, которые вас ищут. Они связались с вашими родственниками и хотят вас вызволить. Соблюдайте осторожность – они не знают, что делают. И пожалуйста, – добавила она, – загляните ко мне при первой же возможности. Нам надо многое обсудить.

Ее слова привели меня в еще большее замешательство. Что это за загадочные женщины? Неужели Джуди инспирировала тайный заговор с целью освободить меня и Махтаб? Можно ли доверять этим людям? Достаточно ли они компетентны и (или) влиятельны, чтобы помочь? Судя по всему, Хэлен думала иначе, раз пошла на риск, желая предупредить меня об их существовании; я ни в чем не была уверена до конца. Все происходившее казалось совершенно невероятным. И какая роль отводилась мне в этой сложной интриге?

Через несколько дней после моего разговора с Хэлен – дело было декабрьским утром, возвестившим начало суровой зимы, – раздался звонок в дверь. Открыла Ассий, на пороге стояла высокая, стройная женщина в черной чадре, она спросила доктора Махмуди. Ассий пригласила женщину на второй этаж, где мы с Махмуди встретили ее у дверей квартиры Маммаля. Несмотря на чадру, я поняла, что она не иранка, но не смогла определить ее национальность.

– Я хотела бы видеть доктора Махмуди, – произнесла она.

Махмуди втолкнул меня в квартиру и запер дверь. Сам же он остался на лестничной площадке. Я, приложив ухо к двери, подслушала разговор.

– Я американка, – начала женщина на безупречном английском. – Страдаю диабетом. Не могли бы вы взять у меня анализ крови?

Она объяснила, что замужем за иранцем из Мешхеда – того самого города, куда на паломничество отправилась Амех Бозорг. Ее муж воюет на ирано-иракском фронте, поэтому она временно живет в Тегеране у его родственников.

– Я действительно очень больна, – сказала она. – Домашние ничего не смыслят в диабете. Вы должны мне помочь.

– Я не могу взять у вас кровь на анализ прямо сейчас, – ответил Махмуди.

По его интонациям я поняла, что он пытается взвесить тысячу возможных вариантов. У него пока что нет лицензии на медицинскую практику в Иране; с другой стороны, перед ним пациентка, нуждающаяся в помощи. Он без работы; ему пригодятся деньги даже от одной пациентки. На прошлой неделе мне звонила какая-то незнакомка; теперь незнакомка явилась к нему.

– Приходите завтра в девять утра, – наконец проговорил он, – с вечера ничего не ешьте.

– Я не смогу прийти – у меня занятия по изучению Корана, – сказала она.

Мне, стоявшей по другую сторону двери, эта версия показалась весьма нелепой. Женщина находилась в Тегеране лишь временно – по ее словам, один месяц, – с какой стати в таком случае она поступила на курсы по изучению Корана? Если она в самом деле страдает диабетом, то почему отклоняет рекомендации врача?

– Оставьте мне свой номер телефона, – предложил Махмуди. – Я вам позвоню, и мы договоримся о времени.

– Это невозможно, – возразила она. – В семье моего мужа не знают, что я пошла к врачу-американцу. У меня будут серьезные неприятности.

– На чем вы сюда приехали? – резко спросил Махмуди.

– На такси с телефоном. Оно ждет у подъезда.

Я сжалась от страха. Мне вовсе не хотелось, чтобы Махмуди понял – любая американка может запросто передвигаться по Тегерану.

После ее ухода Махмуди надолго погрузился в глубокую задумчивость. Он позвонил Амех Бозорг, которая остановилась в одной из гостиниц Мешхеда, и справился у нее, не говорила ли она кому-нибудь, что ее брат – врач из Америки; она ничего такого не говорила.

В тот вечер, не обращая внимания на мое присутствие, Махмуди поведал эту странную историю Маммалю и Нассерин, подробно обосновав причину своих подозрений.

– Наверняка у нее под одеждой был спрятан микрофон, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что она из ЦРУ.

Возможно ли это? Неужели эта женщина – агент ЦРУ?

Подобно зверю, загнанному в клетку, я желала только одного – вырваться на свободу вместе с дочерью, поэтому я постоянно анализировала каждый разговор, любое мелкое происшествие. По зрелом размышлении я отвергла вывод Махмуди. Действия женщины не были профессиональными, да и с какой стати ЦРУ вызволять из Ирана меня и Махтаб. Действительно ли ЦРУ столь вездесуще и всемогуще, как говорят? Я сомневаюсь, чтобы американские агенты успешно действовали в Иране. У аятоллы была своя агентура, армия, полиция и пасдар – он оплел этой паутиной всю страну. Как большинство благополучных американцев, я переоценила возможности своего правительства в чужом, фанатически-религиозном государстве.

Вероятнее всего, женщина узнала о моей беде либо от Джуди, либо от Хамида. Выяснить это я не могла; мне оставалось только сидеть и ждать дальнейшего развития событий.

Неопределенность порождала одновременно и тревогу, и радость. Мой стратегический план начал приносить первые плоды. Не следует пренебрегать ни единой возможностью обращаться за помощью к каждому, кто вызывает доверие, и рано или поздно найдутся нужные люди. Но я ясно отдавала себе отчет в необходимости тщательно просчитывать каждое действие, чтобы не попасться в капканы, ловко расставленные Махмуди.

Однажды по пути на рынок я заглянула к Хамиду, чтобы позвонить Рашиду – знакомому Джуди, – который обещал связаться с человеком, нелегально вывозившим людей в Турцию.

– Он не берет детей, – сказал Рашид.

– Пожалуйста, разрешите мне с ним поговорить! – взмолилась я. – Махтаб не причинит никаких хлопот.

– Нет. Он и вас-то не хочет брать, потому что вы женщина. Там даже мужчинам трудно. Надо четыре дня идти через горы. О ребенке не может быть и речи.

– Но я очень сильная, – я и сама не знала, правда это или нет, – в хорошей форме. Я вполне могу все время нести ее на себе. Главное, подпустите меня к этому человеку.

– Сейчас это все равно бесполезно. В горах снег. Зимой до Турции не добраться.

Декабрь близился к концу, но Махмуди запретил мне праздновать Рождество. Чтобы не было ни подарков для Махтаб, никаких других «глупостей», сказал он. В кругу наших иранских знакомых никто не признавал этого христианского праздника.

С гор в Тегеран пришли морозы. Холодные ветры наметали снежные сугробы. Из-за гололеда на дорогах участились аварии, однако сумасшедшие водители не желали сбавлять скорость или ездить осторожнее.

Махмуди простудился. Как-то утром он проснулся, чтобы проводить нас в школу, но не смог подняться с постели.

– У тебя температура, – сказала я, ощупав его лоб.

– Эти холода… – проворчал он. – Надо бы нам обзавестись зимней одеждой. Неужели твои родители не понимают, что должны прислать нам теплые пальто.

Я пропустила эту жалобу – нелепую и эгоистичную – мимо ушей, так как незачем было затевать ссору тогда, когда у меня появилась возможность что-то предпринять. Причесывая Махтаб, я обронила как бы между прочим:

– Ничего страшного, мы сами доберемся до школы. Махмуди так плохо себя чувствовал, что ему было не до подозрений, однако он все же беспокоился, что я не справлюсь с задачей.

– Сама ты вряд ли сможешь поймать такси.

– Смогу, и без труда. Я изо дня в день наблюдала, как ты это делаешь.

Я сказала, что должна дойти до улицы Шариати и крикнуть: «Седа Зафар», что значит «Такси до улицы Зафар».

– Ты должна проявить настойчивость.

– И проявлю.

– Ладно, – буркнул он, повернувшись на другой бок. Стоял сильный мороз, но и ему я была рада. Прошло много времени, прежде чем мне удалось остановить такси. Рискуя попасть под колеса, я вышла на мостовую и преградила машине путь – я твердо решила не отступать. Я должна была доказать себе, что могу самостоятельно передвигаться по Тегерану – еще один шаг на пути из этого города и из этой страны.

Битком набитое такси лавировало в потоке автомобилей, то дергаясь с места на полном ходу, то резко останавливаясь под визг тормозов, при этом водитель изо всех сил жал на сигнал и обзывал своих сограждан «саг» – бранное словцо, в буквальном переводе означающее «собака».

Мы добрались до школы вовремя и без происшествий. Однако, спустя четыре часа, когда пришло время возвращаться домой и я стояла перед школой, пытаясь остановить оранжевое такси, у правой обочины медленно затормозил белый «пакон» (распространенная иранская модель автомобиля), в котором сидело четверо женщин в черных чадрах. К моему изумлению, женщина на переднем сиденье опустила стекло и что-то прокричала на фарси.

Она что, спрашивает, как куда-то проехать?

Машина остановилась совсем близко. Все четыре пассажирки, выкарабкавшись из «пакона», устремились к нам. Придерживая чадры под подбородками, они что-то кричали хором.

Я никак не могла понять, в чем дело, пока мне не подсказала Махтаб:

– Поправь русари.

Ощупав платок, я обнаружила, что из-под него выбилось несколько прядей волос, оскорблявших достоинство окружающих; я скорее натянула русари на лоб.

Четверо незнакомок отбыли так же быстро, как и появились. Я остановила оранжевое такси, и мы с Махтаб поехали домой.

Махмуди был горд тем, что я сумела договориться с таксистами, а я в глубине души была довольна собой – мне удалось справиться с самой что ни на есть сложной задачей; правда, мы оба были обескуражены поведением четверки из белого «пакона».

На следующий день отгадку подсказала миссис Азар.

– Вчера я увидела, что вам грозят неприятности. К вам направлялись четверо женщин, когда вы пытались поймать такси. Я заспешила к вам на помощь, но они уехали.

– Кто это такие? – спросила я.

– Пасдар. Женский пасдар.

Наконец-то все встало на свои места. Специальные отряды женской полиции выполняли свой долг с тем же усердием, что и мужчины: и те и другие неусыпно следили за строгим соблюдением правил женской одежды.

Двадцать пятое декабря 1984 года было самым тяжелым днем в моей жизни. Ничего особенного не происходило, но это-то и было мучительнее всего. Я не могла доставить рождественских радостей Махтаб, да, честно говоря, и не пыталась – чтобы не усугублять ее тоску по дому. В тот день всеми мыслями я была со своими близкими – с Джо, Джоном и родителями в нашем мичиганском доме. Махмуди не позволил мне позвонить им и поздравить с Рождеством. С тех пор как я в последний раз разговаривала с Хэлен – когда она предупредила меня о таинственных женщинах, – прошло несколько недель. Я ничего не знала ни о состоянии отца, ни о своих сыновьях.

В Тегеране этот день не был объявлен выходным, и Махтаб, как обычно, должна была идти в школу. Махмуди, который никак не мог излечиться от простуды, упрекнул меня в том, что я плохая жена – мол, вечно торчу в школе с Махтаб.

– Ты должна прийти домой и сварить мне куриный бульон, – сказал он.

– Одна она ни за что не останется в школе. Ты же знаешь, – ответила я. – Куриный бульон тебе может приготовить и Нассерин.

Махмуди закатил глаза. Нассерин никудышная кулинарка.

Хоть бы он отравился насмерть этим бульоном Нассерин, подумала я. Или отправился на тот свет от температуры. Честно признаться, я частенько молила Бога, чтобы с Махмуди что-нибудь случилось. Пусть его разорвет на части бомбой. Пусть у него разыграется сердечный приступ. Я понимала, что думать так – грех, но ничего не могла с собой поделать.

В тот день школьные учителя, как могли, постарались поднять мне настроение.

– С Рождеством, – поздравила меня миссис Азар, протянув мне сверток.

Это были «Рубаи» Омара Хайяма – красивое иллюстрированное, сокращенное издание на английском, французском и фарси. Я ожидала, что ханум Шахин, как правоверная мусульманка, полностью проигнорирует Рождество. Однако она преподнесла мне несколько книг, где подробно разъяснялись исламские ритуалы и обряды, молитвы, праздники и так далее. Но больше всего меня заинтересовала конституция Ирана в переводе на английский язык. И в то утро, и в последующие несколько дней я тщательно ее изучала, стараясь отыскать статьи, где речь идет о правах женщин.

В одной из глав говорилось о проблемах брака. Насколько я поняла, в случае конфликта с мужем иранка может обратиться в такой-то отдел такого-то министерства. Как супруги, так и другие члены семьи должны подвергнуться допросу. После чего оба обязаны подчиниться решению судьи – разумеется, мужчины-иранца. Такой способ действий был для меня неприемлем.