Текст книги "Рай там, где все поступают правильно"

В Сан-Франциско чудиков хватает уже много-много десятилетий; в рамках глобализации их даже можно экспортировать куда-нибудь в Айдахо или Небраску, поэтому пара молодых людей – пусть со сквозняками на чердаках, одетых тематично, но всё же вполне обыденно для города – вряд ли надолго запомнилась бы владельцам квартир… запомнился бы разве только прикид.

Хозяина той квартиры, которую Доран и Фло решили снять, вероятно вообще ничего не интересовало, кроме денег. Когда Фло заругала формальности, отягощающие жизнь свободных танцоров, и посетовала на непредсказуемость бытия… кстати, это бытие недавно одарило их творческий дует некоторой наличностью… то арендодатель (субъект мужского пола, с потухшим взором и общим вялым тонусом) отметил лишь, что наличные прекрасно подходят для задатка – их потом довольно просто вернуть без тех самых отягощающих формальностей. Макмилли, изобразив на лице смесь высокомерия и отстранённости от бытовых мелочей, достал из заднего кармана клёшевых брюк (наряд от Фло) тощенькую пачку купюр, медленно приподнял её на уровень носа и взглянул на контрагента свысока и искоса. И только тогда, только в этот момент, при виде казначейской бумаги, в глубине зрачков владельца жилой квадратуры сверкнул разряд реанимирующего электричества.

Квартиру договорились арендовать с очень хорошей скидкой, на четырнадцать недель, с правом продления. Тут же получили и ключи. Едва маклер ушёл, счастливые жильцы кинулись к окну.

Вертолёт стоял точно в центре белого круга, нарисованного на огороженном квадратном выступе крыши. Изумрудно-зелёный аппарат с чёрными размытыми полосами вдоль фюзеляжа и с композитными смолистыми лопастями; на задней части корпуса серебристыми буквами было написано название винтокрылой машины: «Чёрный изумруд».

Доран, не интересовавшийся прежде авиацией, в последнее время обогатил свои знания этой темой, и мог распознать марку вертолёта – «Белл».

– Смотри, как хорошо видно! – Воскликнула Фло. – Что это за модель? Ты узнал?

Но Доран поднёс руку к её губам. Не отвечая на недоуменные вопросы, настойчиво поманил её к входной двери.

– Ну? Объясни, – обратилась к нему Фло, едва они вышли на улицу.

– Пошли. Просто спокойно идём, – увлекал её за собой Макмилли. – Ничего особенного.

– А чего мы сразу оттуда ушли?

– Так лучше.

– Да объяснишь ты или нет? Мне уже страшно!

Они сделали несколько шагов, прежде чем Доран ответил:

– Там может быть следящая аппаратура.

– В квартире? – удивилась Фло.

Макмилли не отвечал.

– Ты уверен?

– Нет, – и спустя секунду. – Но лучше подстраховаться.

Идя рядом, она уставилась на него с саркастическим выражением на лице. Мельком взглянув на неё, он начал:

– Мне показалось… – и замолчал, снова бросив на Фло взгляд.

Та весело скривила губы:

– Ну ты маньяк! Хорошо хоть сексуальный…

– Ты слышала? Он сказал, что весь этаж его.

– И что?!

– Условия такие…

– Какие?!

– Хорошие. Слишком хорошие. Можно хоть на день снять. И намного дешевле, чем предыдущая квартира, – он помолчал. – Это неспроста. Приходилось слышать. Обычно владельцы в таких случаях имеют дополнительную выгоду. Или работают на полицию, или… Шантаж, продажа пикантного видео и всё такое.

– Кажется, у тебя паранойя.

– Сейчас или всегда?

– Надо за тобой понаблюдать.

– Понаблюдать? За параноиком? Ну-ну…

Оба усмехнулись.

Доран обнял Фло за плечо.

– Вбей в поиск «аренда IP-сканеров».

Через пару минут они знали, где поблизости можно взять напрокат сканеры для обнаружения подслушивающей и подсматривающей аппаратуры, и поехали туда.

Доран нашёл скрытую камеру. Она была встроена в декоративную композицию с электронно-механическими часами, жёстко закреплёнными на стене, и была нацелена на кровать и окно за нею. Возможно, вместе с камерой был встроен и микрофон, но признаков отдельного подслушивающего устройства Макмилли не обнаружил. Впрочем, он заранее предупредил Фло, что их разговоры в этой квартире должны быть на отвлечённые темы и, желательно, не возле окна, из которого открывался вид на офис «Последнего шанса».

Спустя полчаса они снова покинули квартиру. Доран позаимствовал у Фло мобильник, сфотографировал дверной замок и ключ. Спустились вниз, и с улицы Фланна позвонила в компанию бытового сервиса, подала срочную заявку на замену личинки замка, отослала диспетчеру фотографии и предупредила, что будет расплачиваться наличными. Потом она, мимоходом улыбнувшись консьержу, вернулась в квартиру ждать слесаря, а Макмилли пошёл по магазинам – он хотел купить что-нибудь такое, чем можно, не вызывая подозрений, заслонить скрытую камеру.

Ходики были на высоте выше человеческого роста, примерно в семи футах от пола, поэтому пришлось поломать голову – что использовать? Спустя два часа поисков в одном из магазинов он увидел вешалку, стойки которой можно было выдвинуть аж на восемь футов. «То, что надо, – обрадовался Доран. – Купить ещё какой-нибудь чёрный чехол для одежды, задрать повыше, приставить перед часами поближе к стене, не забыть сказать «вау!» – вот и всё». На обратном пути он купил ещё и набор отвёрток.

К его возвращению слесарь уже закончил работу и ушёл. На тумбочке в прихожей лежала личинка вместе с ключами: её Доран вставит обратно в замок, когда они с Фло покинут квартиру совсем или если владелец захочет их посетить (должен предупредить заранее). Так в некоторой степени они будут защищены от установки в их отсутствие другой наблюдательной аппаратуры.

Скоро Макмилли собрал вешалку, приставил её к стене перед часами и подвесил чехол. Получилось замечательно: теперь камера, скорее всего, записывала изображение большого тёмного пятна. Можно достать бинокль и лучше приглядеться к вертолёту.

Фло вбила марку вертолёта в поиск на своём мобильном гаджете. Меньше чем через минуту они по фотографиям определили модель. Это был «Белл-407» в бизнес-исполнении.

Вариант «бизнес» предполагал, что заказчик мог под свои нужды затребовать самые разные опции. Поэтому Доран стал сразу высматривать, есть ли в вертолёте встроенный сейф или крепкий контейнер, куда Зив кладёт чемодан с драгоценностями. Ничего такого он не увидел – но возможно, контейнер был просто удачно вделан в интерьер машины. Похоже, узнать это точно можно будет лишь завтра утром, когда ломбардщик повезёт месячные излишки в Лос-Анжелес.

Глава пятая

Две недели назад Доран и Фло вернулись в Лос-Анжелес. Фло пришлось объяснять подругам, куда она запропастилась (не отвечала на звонки, исчезла из вайбера, инсты[7]7
  Инстаграм (также в данном тексе инста) – американская онлайн сеть; использовалась для распространения дезинформации о России и действиях российских вооружённых сил; признана экстремистской организацией и запрещена на территории РФ.


[Закрыть] и фейсбука[8]8
  Фейсбук (также в данном тексте ФБ, фиби) – онлайн сеть, созданная американским олигархом М. Цукербергом, активно цензурировала информацию о России, подавляла всякое мнение, расходящееся с позицией Государственного департамента США и американского олигархата, фактически служила инструментом американской политики; признана экстремистской организацией и запрещена на территории РФ.


[Закрыть]) на несколько дней. Объяснялась больше намёками, мол, путешествовала со своим другом: то в горах, то в океане на яхте… В прочем, перед парой встала во весь рост проблема куда более серьёзная, чем расспросы знакомых.

Во Фриско они не задерживались: проводили взглядом «Чёрный изумруд», рано утром взмывший над домами и взявший курс на юго-восток – и отправились в Лос-Анжелес. Всё, что нужно, они увидели: на крышу поднялся мистер Зив, за ним – охранник с двумя чемоданами; босс занял кресло пилота в кабине – стал переключать какие-то тумблеры, запустил двигатель, а охранник поставил чемоданы в пассажирский отсек, закрыл дверь и сел на левое сиденье в кабине. И вертолёт скоро улетел.

Чтобы отследить его маршрут, двух человек было мало – затея грозила растянуться на год. Деньги уходили быстро. На днях Фланне позвонил отец и стал расспрашивать её, как идёт подготовка к свадьбе – а она юлила. Дорана ситуация нервировала: чего он хотел меньше всего, так это жить на пожертвования своей девушки и беспокоиться о каждом потраченном центе. Поэтому он отправился навестить пару знакомых.

Макмилли не говорил им ничего конкретного, в первую очередь, пытаясь узнать, готов ли человек рискнуть. Один товарищ сразу дал понять, что не собирается участвовать ни в каких аферах, другой спросил, возможно ли убийство; Доран ответил честно: да – и товарищ отказался дальше обсуждать предложение.

Оставался один давний приятель, на которого Доран мог (хотя и скрепя сердце) рассчитывать. Номер телефонный не отвечал, и тогда Макмилли отправился в Мемфис, с намерением всё же разыскать того человека. Нашёл его сестру и от неё узнал, что брата посадили, и надолго.

Больше положиться было не на кого.

Выслушав весть о неудачных поездках, Фло спросила: «Что будем делать?» Доран пожал плечами. Но после продолжительного молчания произнёс: «Попробуем пока готовиться вдвоём. Всё-таки часть работы мы уже сделали, и денег потратили кучу. Может быть, найдём вариант…»

Но вариантов лично у него, у Дорана Макмилли, не было. Кроме одного – провернуть операцию в одиночку. Сама идея, поданная Фло – фантастическая, и показавшаяся глупой в первые мгновения – теперь представлялась ему вполне реализуемой именно из-за её неожиданности. Он настолько уверовал в её осуществимость, что готов был всю работу сделать сам… но на подготовку ушло бы слишком много времени.

Идея Фло с вертолётом, как и её выдумка со свадьбой круто изогнули линию судьбы Макмилли. Но если сумасбродная идея была всего лишь вызовом его уму, своеобразной тестовой задачей, и провал не лишал смысла оставшийся отрезок жизни, то брачная импровизация тронула его давние глубинные устремления, тлевшие под пластами неосознанных чуждых влияний.

Всё отчётливее Доран ощущал, что какая-то посторонняя бездушная и мощная сила забрала когда-то у него одну судьбу, и всучила другую.

Он был умным мальчишкой: быстро думающим, смекалистым, неожиданным в мышлении. Трижды становился лучшим учеником школы. Он мог стать известным адвокатом, уважаемым сенатором, ведущим менеджером транснациональной корпорации, талантливым инженером, знаменитым врачом, авторитетным университетским профессором. В раннем детстве он испытывал гордость, когда называли его имя, он чувствовал зарождение собственной значимости среди окружающих.

Но однажды были произнесены слова… как теперь он догадывался, нарочно громко, чтобы он услышал: «Так это сын подонка Боба Макмилли? Типа умник? Ну-ну. Эти ирландские забулдыги рано или поздно плохо кончают. Все».

В нём что-то мгновенно поменялось: словно телевизор переключили с одного канала на другой; словно в сосну ударила молния – подпалила, расщепила, изменила навсегда[9]9
  Ночью он видел «сон».
  Он будто бы оказался опять в том же окружении, в том же месте, где прозвучали наговорные слова. А в следующее мгновение краски поблёкли и осталось только серо-синее и тёмное, а Доран увидел себя со стороны. Он всё в том же месте, и не потерял облик, но остальные и остальное размыто, как акварельный рисунок, облитый водой; всё зыбко и расплывчато, а Доран виден чуть сверху – он в полной тишине и почти неподвижен. И вот что происходит дальше.
  Позади Дорана вырастает тень – чёрная, совершенно отчётливая, при том что прямого света в этом видении нет. Доран, или та его часть, что покинула тело, ясно осознаёт: эта тень его, и именно такого, какой он есть в данный момент времени. И в ту же секунду, когда сознание фиксирует факт соответствия… тень начинает меняться. Она растёт, преображается. Изменение не столь очевидно (да и как же, если глаза остались с телом?), сколь осознаётся наблюдающей частью Дорана Макмилли.
  Тень превращается в тень юноши – и в ней становится заметна растерянность и угнетённость; затем в тень молодого мужчины – и проступают агрессия и симптомы нездоровой зависимости; потом сгущается тень сухощавого мужчины средних лет, и в ней что-то пагубное, запущенное, недоброе; тень приобретает черты немощного старика или мужчины, состарившегося раньше времени – в нём нет ни воли, ни интереса к жизни, а только потребность дожить до мига грёз.
  Подобно студенту, изучающему психологию, который сначала записывает собственные ассоциации от пятен Роршаха, а затем интерпретирует свой строй личности, Доран-наблюдатель распознавал метаморфозу тени – только распознавал без всякой эмпирики и логических цепей (просто получал откуда-то готовую картину понимания).
  Затем тень расплылась, стала почти прозрачной и после этого снова сгустилась, обретя как бы первоначальные черты, но не совсем. Это была уже немного другая тень. И Доран проснулся с ощущением потери части себя.


[Закрыть].

Тогда и с той поры у Дорана появилось опасение, что при упоминании фамилии Макмилли люди будут связывать с его именем постороннее зло, над которым он не властен, которое он сам боится и отвергает. Опасение было пока слабым, но скоро оно получило обильную подпитку – умер брат, не выходя из двухдневной передозной комы. И снова, как Макмилли – так неприятные разговоры и унизительные замечания. А ведь брат тоже поначалу хорошо учился и его ставили в пример другим.

Потом совсем уже позорная история с отцом (и зарезанный отец, лежащий на спине, раскинув руки) – после неё Доран стал чуть ли не бояться любого упоминания фамилии. Остались в прошлом достижения и гордость, с которой он ожидал произношение своего имени. Он знал о чём и о ком будут перешёптываться люди, указывая на него пальцем.

Новая судьба за ним закрепилась, когда мать повела разгульную жизнь, а побег после её совсем уже мерзкой выходки, в общем-то, не менял ничего в его почти сложившейся личности: сменилось только окружение.

Тем не менее, врождённые способности не исчезли. Может быть, они не получили развития, не стали основой его важнейших поступков, но остатки личности умного мальчишки продолжали жить. Память о школьных успехах сохранилась, как и осознание высокого уровня собственного интеллекта. Но где очевидные плоды работы его большого ума?

С того момента, когда вербальный вирус взломал жизнь Дорана Макмилли («Это сын подонка Боба?»), он впервые очень остро ощутил стыд… при вопросе мистера Бенсона о личных достижениях… безотносительно отца, матери, брата, о которых Бенсон ничего не знал. Доран не был обозначен печатью семейного позора, но он ощутил стыд – не за других людей, как привык, а за себя.

После отъезда из Нью-Йорка и получения денег, мысли Дорана были значительно отвлечены от собственной личности подготовкой к операции, но оказавшись в патовой ситуации, когда поиск надёжных компаньонов сорвался, он засомневался в исходе дела: вбухана большая сумма, время жмёт, а как-то ускорить события нет возможности. Вдобавок они с Фло поругались. Поссорились – и Доран пошёл на попятную, стал заискивать перед мисс Бенсон, попросил прощения, хотя вина в ссоре была, как минимум, обоюдная. И Доран понимал в чём кроется его уступчивость: Фло слишком много стала для него значить; причём не столько в плане любовной привязанности, как в качестве проводника в респектабельное общество.

Несколько дней после возвращения из Мемфиса, были очень тяжёлыми психологически. Вдобавок, после ссоры с Фло он пошёл в бар, напился, а уже на выходе оттуда сцепился с какой-то компанией и его избили.

В общем, нервы стали сдавать. Два дня Макмилли пребывал в странном, неопределённом состоянии, похожим на прострацию – даже Фло с беспокойством обратила внимание на его заторможенность, – а потом… Потом Доран совершенно ясно осознал, что тяготило его – он теперь почти не отличался от тех, кого в своё время покинул, от кого убежал; давно не зависел от них, они не мешали… но он ни на дюйм не сдвинулся в сторону успеха.

Дорану Макмилли открылась неприглядная истина: он несостоятелен. Возможно, и умом одарён в гораздо меньшей степени, чем прежде ему казалось, а детские ожидания не имеют реальной почвы. Он вовсе не ровня таким, как мистер Бенсон: тот – в высшей лиге, он – в ученической; этому есть очевидные доказательства, из них самое весомое – банковский счёт.

Дорану захотелось остаться в одиночестве, осмыслить открывшуюся правду.

Объявив Фло (та болтала с подругой на заднем дворе), что ему надо кое с кем повидаться, поспешил на улицу. Добрёл до нового квартала, где сел в автобус, идущий на южную окраину, и вышел на предпоследней остановке, заметив кафе под названием «Тихий уголок Бейкера». В этом почти безлюдном заведении просидел с бокалом коктейля около часа, тупо глядя в телевизор, висящий над барной стойкой и работающий без звука.

Затем он поехал в один из захолустных районов, населённый почти сплошь мигрантами из Мексики, Панамы и Коста-Рики. Там снял номер в дешёвом маленьком отеле. Ещё по пути, переходя с одного маршрута на другой, купил в магазине виски; теперь, закрыв за собой дверь номера, он откупорил бутылку, сделал несколько глотков и, не снимая обуви, лёг на кровать, так и держа бутылку в руке. Спустя некоторое время, прислонил подушку к спинке кровати и принял полусидячее положение.

До него доносились крик и смех играющих во дворе детей. Потом по галерее номеров прошли трое парней, двое обругивали идущего впереди: их было видно в окно сквозь открытые на три четверти жалюзи.

Доран, запрокинув голову, изрядно отпил из бутылки. Язык обволокла неприятная горечь, а в груди разлилось тепло. Спустя минуту-две мысли стали короткими, обрывочными: они быстро-быстро выхватывали из памяти разные моменты. Так воробьи клюют крупу – целясь в конкретное зёрнышко и нервно озираясь. Потом мысли стали плотнее, длиннее и, кажется, устремились по тому же кругу памяти. Между отдельными моментами выстраивалась едва уловимая связь. И наконец, в сознании выпукло проступила мыслеформа: «Мы просто не знали, как правильно». «Мы» – это его семья. Впервые за много лет он не отделил себя от остальных родичей.

Неприязнь к матери, отцу, брату, испытываемая им уже с полтора десятка лет, сменилась сожалением о том, что он их, в общем-то, и не знал достаточно хорошо. Как-то относился к ним, оценивал, реагировал, но глубина, основа, суть этих людей была ему не известна. Можно даже сказать: их устремления, их подноготная не интересовали Дорана. Были нужны для чего-то, были частью его жизни… но никогда ему не приходило в голову инвестировать в эту часть. Он всегда хотел получать от них: пусть не материальное, но получать.

Миры памяти раскрывались в воображении Дорана то мгновениями переживаний, то образами вещей, то просторами событий, вмещавших в себя дни, недели и месяцы… комнаты, дома, улицы, города, людей, небеса…

Первая картина, которая явственно встала перед глазами, была одним из самых начальных воспоминаний его жизни: он приник к ограде их дома. Ограда низкая, однако и Доран ещё маленький. Ему разрешено подходить к решётчатому забору, но запрещено играть на улице и общаться с детьми, потому что он только-только поправляется после кори, и может заразить других ребятишек. Подходит соседская девочка, наверное, его ровесница. В её руке надкусанное красное яблоко. Девочка смотрит на Дорана, а его взгляд то и дело переходит с лица девочки на яблоко и обратно. Она протягивает ему плод:

– Хочешь?

Ещё как! Конечно хочет, но мама… Мама запрещала ему не только касаться других детей, но даже разговаривать с ними. Запрещала и обещала наказать, если он ослушается.

И Доран неуверенно качает головой. Девочка всё ещё протягивает красный глянцевитый плод. Проходит секунда… и Доран с твёрдостью несколько раз повторяет отрицательный жест.

Девочка опускает руку. Потом пожимает плечиками… и быстро убегает. А Доран… Кажется, он сожалел, что не попробовал угощение; ведь у девочки и яблоко есть, и сейчас она играет вместе с другими детьми. «Ну да! – вспоминает Макмилли. – Я думал: может быть, всё обошлось бы, надкуси я только разочек то яблоко».

В его детстве мать была ласковой и внимательной, говорила Дорану, что в его жилах течёт голубая кровь аристократов. Почему она так говорила?.. можно только догадываться. В год рождения Дорана она со своей матерью летала к родственникам в Ирландию и в Лондон – последний раз, когда она покидала город. Вскоре они переехали в другой район (довольно бедный), Доран поменял школу. Впрочем, не важно…

Даже уже когда мать подсела на героин (Доран не догадывался об этом), её отношение к детям какое-то время не менялось; она поощряла их к учёбе, следила за их успехами. Отец её в этом не поддерживал и обращал внимание на сыновей только когда хотел их наказать: Доран иногда получал от него крепкие подзатыльники, а вот Мэта, старшего из братьев, который с определённой поры ощутимо дополнял семейные проблемы, он избивал жестоко; как-то очень сильно досталось и матери… очень сильно.

Кстати, как теперь представлялось Дорану, после того случая мать больше времени стала проводить с мужем и вне дома, разумеется, перенимая его вредные привычки. Вскоре неожиданно для всех она сделала татуировку внизу поясницы и на голени. Дом в это время погружался в неухоженность.

Мэт сначала попался на краже в соседском доме, но тогда ему сошло с рук. Потом он был обвинён в нападении в составе банды и получил условный срок в три года.

Каких-то нехороших воспоминаний о брате у Дорана не было – просто негативный настрой, обида. Но сейчас он вспомнил подарок брата, который долго его радовал. Это были дорогие, только-только появившиеся в продаже электронные говорящие часы. Купить он их не мог, конечно, и о часах не знали ни отец, ни мать. Брат заметил, что Доран не может отвести взгляда от гаджета.

– Хочешь такие? – спросил старший.

Доран поднял сияющие глаза на него и покивал.

Брат снял часы и протянул их младшему:

– Держи.

Потом он дал ещё и зарядное устройство к чудесному гаджету.

Доран вначале носил часы тайком, надевая их только на улице и в школе, и они были общей, его с братом, тайной, а когда мать заметила на руке младшего сына довольно дорогой предмет, то Доран солгал, мол, это дешёвая игрушка, выменянная им на какую-то другую безделицу.

«Всё-таки мать любила Мэта больше».

Кончина первенца надломила женщину; теперь у неё как будто осталась одна забота – угодить мужу, а Доран был предоставлен самому себе.

Потом отца убили.

Среди множества неприятностей, связанных с отцом, была одна, запомнившаяся Дорану особенно. Боб Макмилли пришёл тогда домой в порванной рубахе, с разбитой губой и ссадинами на кулаках, плечах, груди. Он умывался в ванной, мать стояла рядом с ним, комкая испорченную рубашку, а Доран с братом глядели из коридора. На укоры жены Боб ответил:

– Я дерусь, чтобы боялись обидеть их, – а потом, как-то особо взглянув на жену, с твёрдостью добавил. – И чтобы всякие ублюдки не болтали лишнее про тебя.

С годами Доран уверился: пьяные дебоши отца, если и были связаны с защитой семьи (скорее, это была лишь отговорка или предлог), то совсем в ничтожной степени, тем не менее, произнесённые слова некоторым образом показывали его теперь с положительной стороны.

В последнем классе средней школы у Дорана были плохие результаты. Мать вызвали в администрацию, обсудить с ней резкое ухудшение результатов учёбы Макмилли, и после этого она завела с ним разговор на тему успеваемости, но как-то вяло и… словно извиняясь. А Доран к тому времени стал замечать падение матери, и она теперь не была для него той личностью, чьи слова следует воспринимать как истину, как императив; за её словами не было силы личного примера или принуждающей фигуры отца.

В следующие мгновения Доран окинул внутренним видением свою жизнь… и стало очевидно – он, как и прочие, обыкновенно имел в итоге совсем не то, к чему стремился. «Мы просто не знаем, как правильно, – повторил про себя Доран обобщающую мысль, а спустя минуту, раздумывая об отношениях Фло с отцом и о подготавливаемой опасной операции, добавил: – Но дело зашло слишком далеко и ставка высока».

«Было бы лучше, если бы Фло вообще не участвовала в этом деле».

Отступить было никак нельзя, но без сообщников, при ощутимом недостатке денег и времени, пришлось бы плотно привлекать Фло. Однако она – единственная нить, связывающая исполнителя будущей акции с жертвой: её надо держать подальше, а в идеале, вообще отстранить до тех пор, когда куш будет на руках и шум вокруг этого дела успокоится.

Да и вне практических соображений Доран не хотел, чтобы Фло участвовала в столь рискованной затее и как-то была замарана кровью.

«Она – дочь богатого человека, и единственная причина, толкающая её на такое преступление… а это преступление… – размышлял Доран, – какое-то патологическое сопротивление воле отца».

В чём вообще причина того, что она так себя ведёт, а он слишком уж терпелив по отношению к ней, хотя явно имеет крутой характер? Она как-то полунамёком обмолвилась… Но нет! Такое не укладывается в голову, после знакомства с ним. Ладно… Как бы то ни было, а ей в таком предприятии не место. Она без всякого обмана, а тем более преступления, может получить миллионное наследство. Зато он может на всю жизнь утвердить свой авторитет в глазах Фло, как человек не робкого десятка и она не сможет им помыкать. Пусть дело будет сделано на её деньги, но без личного участия. У него достаточно ума и предприимчивости обойти всех, в том числе и государство, которое, конечно, будет до поры до времени искать неизвестного гениального налётчика. Даже если всё провалится, Фло не будет замарана, он её не выдаст.

На счёт себя Доран уже не видел альтернативы – он совершит задуманное любой ценой. Потому что деньги открывают ему путь в тот мир избранных, к которому, как ему казалось, он принадлежит в силу имеющихся у него врождённых способностей.

«Но ведь я…»

Доран вспомнил, что несколько часов назад он серьёзно засомневался в собственных способностях, сознался в своей несостоятельности, и тогда же пришёл к выводу: его уровень – это уровень его семьи, его знакомых, уровень людей из его квартала. Хотел всегда вырваться из порочного круга? А разве они не хотят? Все хотят – и подыхают на том же уровне, в каком появились на свет и росли, впитывая повадки, способы общения, строй мыслей.

«Нет, я другой. То есть… такой же, но с другим зарядом».

Как атомная бомба. Вроде не больше, чем обычная, а как шарахнет!.. Энергия в ней другая.

«Так и я».

Значительный кусок жизни прошёл в оппозиции к своему потенциалу, и потраченное впустую время теперь словно якорь удерживает его. Сразу две удачи ждут его выбора – деньги и богатая невеста. Иметь свой миллионный кусок и жениться на богатой и любимой девушке – что может быть лучшей компенсацией за его прошлые потери? Он станет материально независимым и получит доступ к ещё большим богатствам. Разве можно отказаться от такого, когда почти полжизни позади и никаких хороших перспектив? Что он теряет? Может потерять свободу и жизнь. Он и так не свободен по сути. А жизнь… Стоит ли вообще держаться за такую жизнь?

«Мартин Иден[10]10
  «Мартин Иден» – роман американского писателя-классика Джека Лондона. Бириси настоятельно рекомендует прочитать роман хотя бы для того, чтобы в должной мере понимать непосредственно наше повествование. В той же степени необходимо знакомство читателя с рассказом Э. Хемингуэя «Старик и море». Внимание! Ниже идёт спойлер для не внемлющих разумным советам.
  Вкратце сюжет «Мартина Идена» таков: молодой матрос знакомится с девушкой (по имени Руфь) из богатой семьи; она отлично образована, умна (на его взгляд), весьма мила. Под действием любовного чувства, решает заняться самообразованием, а позже загорается желанием стать писателем. Преодолев много трудностей он довольно быстро (прочем, для него не так уж и скоро) добивается успеха. Однако его личность не находит опоры на новом уровне развития. Герой (Мартин Иден) разочаровывается и в возлюбленной, и в людях, и в собственной жизни. На пике своего литературного успеха он кончает с собой.
  Роман отчасти автобиографичен: Джек Лондон тоже был матросом, тоже любил девушку из высшего общества, тоже завязал с простым трудом и поступил в университет… возможно… возможно, покончил с собой – он умер в возрасте сорока лет от передозировки морфия, прописанного ему докторами для лечения.


[Закрыть]», – вспомнил Доран роман, прочитанный в тюрьме.

Он начал читать его с сумасшедшим упоением. Это внезапное прикосновение героя к высшему свету… Это его желание изменить судьбу… Потом много такого… философского, даже научного, что Доран узнал вместе с Мартином, будто одновременно с ним зачитывался каким-то так Миллем или Локком… А ближе к финалу Доран стал подозревать, что он взялся за книгу очень наивного (в житейском смысле), а может быть, наоборот умственно изощрённого человека, который в качестве литературного эксперимента, решил замутить печальную кончину вместо ожидаемого читателем счастливого завершения романа. Финал убивал нелепостью, неправдоподобностью. Этот Мартин Иден, добившись денег и славы, покончил с собой. Идиотизм! Такого не может быть. Он же только начал жить так, как хочет любой. Можешь не работать, не рисковать – получай дивиденды… а он берёт билет на пароход (применяя профессиональные морские знания) и пускает себя ко дну. Чушь. Фальшь. Чего бы не утопиться на пирсе?… без билета?.. без каторги в прачечной… в самом начале книги? А… ну да… книги не было бы… Угу. Вот так и пишут эти «писатели». Ни хрена не знают жизни.

Макмилли попробовал представить, кто из его знакомых, утопился бы (или застрелился, или зарезался бы, или бросил себя под поезд, или отравил бы себя ядом цикуты), когда, пересчитывая бабло, дошёл бы до миллиона – а раньше за десять тысяч в счёте не переваливал. Ну ерунда же! Взять того же Золтона… в принципе, всеобщего любимчика, уважаемого чела… который спит и видит, что ему не надо больше рисковать и он может купить виллу, подцепить шлюх и проводить с ними время возле собственного бассейна с морской водой, попивая коктейли. И что же? Золтон убьётся, став миллионером? Да он попрёт как бизон, добывать второй миллион! Он начнёт собирать коллекцию из миллионов… одинаковых, как патроны из одной партии.

Нет, если у тебя в руках большой куш, то и жизнь у тебя не такая, как у того, кто выбирает забегаловку или супермаркет подешевле. Возможности. Море возможностей. Уже не судьба вертит тобой, а ты сам выбираешь судьбу.