Текст книги "Рыцари Дикого поля"

22

Пока хорунжий формировал небольшой отряд, который должен был спасать графиню, швед встречал приглашенных дворян. Каждого из них Ярлгсон сразу же отводил в сторону «на три слова». Переговоры были нелегкими: кто-то наотрез отказывался принимать план коменданта, кто-то вслух и горячо взвешивал все за и против. Наконец были такие, кто сразу же восклицал: «Не слишком ли большую цену мне приходится платить ради усмирения этих смердов, которое является нашим общим делом?» или что-то в этом роде. И шведу приходилось проявлять всю его нордическую выдержку, чтобы кого-то из них убедить, а кого-то даже припугнуть, интересуясь, не входит ли в эту «большую цену» стоимость веревки, на которой вскоре будут вешать этого скрягу бунтовщики?

– Господа, – сурово молвил он собравшимся, когда терпение его было на исходе, – видно, слишком давно все мы с вами становились свидетелями кровавых бунтов, если ведем себя таким образом. Следует полагать, мы попросту забыли, что такое вооруженная и разъяренная толпа, которая врывается к вам в дом с желанием все, чем можно поживиться, изъять, а все, что нельзя унести, сжечь. И не надо вступать со мной в спор. Правоту моих слов поймете, только когда увидите перед собой пять сотен пьяных, озверевших мужиков, вооруженных вилами, косами и факелами, к которым неминуемо станут присоединяться и ваши собственные крестьяне.

Увидев, как приумолкли шляхтичи и как посуровели их лица, Ярлгсон втайне даже возгордился собой, поскольку подобного красноречия от себя не ожидал. Но главное заключалось в том, что за его словами скрывалась суровая реальность.

Как бы там ни было, когда офицер вернулся, управитель уже готов был объявить их общую волю. Она состояла в том, что Болевский брал два десятка солдат и еще с полсотни ополченцев и отправлялся в деревню Грабов, якобы для того, чтобы пиршествовать.

– Многие из дворян и лавочников прибыли сюда с повозками, набитыми всяческим добром и продовольствием, – объяснял Ярлгсон хорунжему, который пока что смотрел на него как на городского юродивого, совершенно не понимая, к чему он клонит.

– Ну, приезжают и что?

– И почти у каждого нашелся бочонок вина. Немало бочонков найдется и в самом Грабове.

– Допустим, найдется и что? Хотите собрать все это добро под стенами замка, чтобы откупиться от бунтовщиков?! Вынужден огорчить: ни черта у вас не получится.

– Не откупиться, а заманить этих живодеров в сладостную, хмельную ловушку.

– Именно так, именно так – заманить в ловушку, – поддержали коменданта два брата-шляхтича, принадлежащих к роду Калиновских. Им обоим уже было под шестьдесят, но каким-то образом они умудрились состариться, так и не приняв участия ни в одной войне, ни в одном карательном походе против повстанцев. Теперь они больше всех опасались за свою жизнь и имущество, поэтому от имени местного дворянства готовы были поддерживать любой план избавления от бунтарской нечисти. – Ради спокойствия Польши мы готовы пожертвовать чем угодно.

– Мы готовы, да… – напыщенно подтвердил предводитель местного дворянства адвокат Костельский. Этот не в меру располневший господин буквально утопал в собственных телесах, но при этом казался не грозным, а совершенно беспомощным, а потому благодушным. – Лично я воспринимаю события только так…

– Это вы готовы, но не я! – взорвался местный аптекарь. Болезненно-тощий, нервный и непомерно амбициозный, он вызывал у хорунжего какую-то особую антипатию. Впрочем, как и у коменданта замка. – Почему в схватку с грабителями должны вступать мы, мирные подданные? Где войска?! Чем занимается жандармерия? Почему до сих пор не собрано ополчение, а староста бежал, бросив нас на произвол судьбы?! И сколько будет бездействовать наше дворянское собрание?

– Когда вас потащат к ветке, на которой уже болтается петля, вопросов у вас поубавится, – огрызнулся предводитель дворянства, считая ниже своего достоинства что-либо объяснять ему или вступать в полемику.

– Так вот, эти припасы решено положить на алтарь воинской славы защитников замка «Гяур», – продолжил изложение своего замысла комендант замка, тоже стараясь не обращать внимания на расшумевшегося аптекаря, одного из самых богатых людей местечка, – а точнее, на жертвенник короны, ради погибели бунтовщиков.

– Странное какое-то у вас получается жертвоприношение, – нервно передернул плечами Болевский. – Не лучше ли пожертвовать все это питье на нужды самих защитников замка, в том числе и моих солдат, что выглядело бы куда справедливее?

– Как раз это я и подразумеваю, – продолжал мудрить швед. – Во дворе местного господского имения будут накрыты столы. Вокруг них расположено два десятка бочек с вином. Да плюс графины с водкой. Словом, дворянство будет готовиться к пиршеству, считая, что повстанцев вблизи нет. А как только они появятся – шляхтичи вскочат в седла и уйдут в лес, оставив столы и бочки нетронутыми. Кстати, последними, уже на виду у повстанцев, оставлять едва начавшееся пиршество будут ваши солдаты.

– Что будет очень нелегко, – жадно заглотнул слюну офицер.

– Перед лицом врага мы должны проявлять мужество буквально во всем! – патетично воскликнул старший из братьев Ежи-Станислав Калиновский. – Но прежде всего – в умении жертвовать малым ради сохранения самого ценного.

– Перед лицом врага… Лично я считаю только так, – вскинул основательно полысевшую, слегка трясущуюся голову Костельский.

– Хорошо, мы позорно убежим, оставив этим висельникам столы, ломящиеся от вина и яств… – примирительно молвил хорунжий. – Что дальше?

– Под утро весь ваш отряд должен выйти из леса и напасть на пьянствующих повстанцев. Соединившись при этом с отрядом, который выйдет из замка.

С минуту все задумчиво переглядывались друг с другом, пытаясь выработать какое-то более или менее благоразумное толкование комендантского замысла.

– План столь же примитивный, сколь и гениальный, – задумчиво признал Болевский. – Только вряд ли он удастся. Повстанцев добрых пять сотен. К тому же неизвестно, клюнет ли атаман на нашу приманку.

– Я понимаю: вам жаль всего того добра, что пропадет на столах, – сказал швед. – Конечно, оно пригодилось бы здесь, в осажденном замке. Но через все это мы уже прошли, переступив через собственную жадность. Насколько мне помнится, ни одного вашего, господин Болевский, бочонка среди выставленных для завлечения гайдуков не будет. Так что вас сдерживает?

– Тем более что будет лучше, если часть наших сил все-таки останется за стенами «Гяура», чтобы повстанцы чувствовали себя в постоянном напряжении, – поддержал его предводитель дворянства.

23

Хмельницкому явно не понравились слова провидца. С силой рванув саблю из ножен, он подержал ее на весу и вновь вернул на место. Ни одна жилка на лице хранителя языческого капища при этом не дрогнула.

– Саблю оставьте в покое, полковник. Если уж вы беретесь вершить судьбы целых народов, то должны быть готовыми воспринимать и то, как эти народы станут воспринимать вас.

– Не то говоришь, Велес, не то…

– Сказано уже, что не я пишу книгу судьбы вашей. Всего лишь заглядываю в нее. Ну а слава… Слава к вам, так или иначе, придет.

– Уж не хочешь ли ты отговорить меня от восстания, язычник?

– Даже если бы очень захотел, то не сумел бы, поскольку сие мне пока что не подвластно.

– Хочешь еще что-либо добавить? – спросил Хмельницкий таким тоном, словно позволял Велесу молвить последнее слово перед казнью.

– Хочу. Давно выяснил для себя: сатанизм нашего мира в том и заключается, что в исторической памяти народа всегда остаются те, кто хижины превращает в пожарища, а не те, кто на пожарищах стремится возвести хижины.

Хмельницкий откинулся так, чтобы припасть спиной к обшитой досками стенке хижины, и поиграл желваками.

– Тебе уже когда-то приходилось слышать обо мне, Велес?

– Я даже не знаю, кто вы, поскольку вы так и не представились.

– Узнать, кто я – будет нетрудно. Куда труднее будет заставить себя молчать. Но, видит бог, придется. Ты никогда больше не должен повторить то, что только что сказал обо мне. Беднота желает победы и мести. То и другое она получит. Как случится дальше – один бог ведает. После первых же своих побед я пожертвую на хутор столько, что ты сможешь отстроить и укрепить его как настоящую крепость. И людей принять, сколько прокорм местный позволит. И так будет после взятия каждого города, каждого дворца и замка.

Велес вновь прошелся по полковнику взглядом, словно раскаленным штырем, и выразительно кивнул:

– Верю, что так и будет.

– Озерцо небольшое, но, судя по всему, глубокое.

– В гранитном провале образовалось, причем бог знает когда. Как и скалистый остров Перуна посреди него.

– Потому и говорю: озеро хоть и небольшое, а все же для пешего и конного – преграда. Поэтому возведи на острове большую каменную башню, чтобы стояла там, как неприступная цитадель. Мастеров каменных я пришлю с первой же оказией, как только подвернутся под руку. Камня в округе много, на несколько башен хватит.

– Были бы люди, а камня вокруг – на удивление, – признал Велес. – Будто не посреди степи, а в горах живем.

– Поселение пришельцев, которое по ту сторону озера возникнет, тоже рвом и валом обведи. Обшей деревом и всячески облагородь несколько подземных схронов, где можно было бы отсиживаться, даже если татары или поляки ворвутся в форт. В том числе и на острове…

– Что потребуешь взамен, полковник?

– Чтобы мне всегда были рады в этом стойбище Перуна.

– И будут рады, конечно, будут. Однако же не все молвлено, – решительно повертел головой Федор.

– Дарю тебе чин сотника и назначаю комендантом этого укрепленного казачьего лагеря.

– Теперь мы должны будем считать это капище – «стойбище Перуна» – казачьим лагерем?

– Чем вы станете считать свой хутор в душе – это ваше дело. Я же, ко всему прочему, – будущий гетман взглянул на дверь, из-за которой послышались шаги, и приглушил голос, – назначаю вас хранителем войсковой повстанческой казны, которая должна быть спрятана в одном из подземных тайников. Причем спрятана так… – потряс полковник перед собой кулаком, – чтобы никто и никогда…

– Вы готовы доверить казну человеку, которого впервые видите и которого совсем не знаете? – изумленно уставился на атамана Велес. Вот уж чего он никак не ожидал услышать за этим столом, так это разговора о сокровищах.

– Да, казны, которой пока еще не существует, но которая вскоре обязательно появится. А что касается нашего мимолетного знакомства, то разве на Сечи обнаружатся люди, с которыми я знаком ближе? И разве там хранить безопаснее?

– Значит, вы действительно намерены хранить награбленные, извините, добытые в боях сокровища здесь?

– Какую-то часть. Подумай, где и как спрятать его в здешних каменных подземельях. Причем схоронить надобно так, чтобы, кроме тебя и меня, ходу к нему никто не ведал. Ты понял меня, сотник?

– Но мне сказали, что в отряде ваш сын Тимош. Он в нашей «тайной вечере» не участвует.

– Вообще-то от сына у меня секретов нет. Но в этот, в тайну нашей казачьей казны, мы посвятим его позже. Значительно позже, когда придет время.

Велес понимающе развел руками: дескать, воля ваша, было бы сказано.

– Во всяком случае, теперь многое проясняется, – задумчиво постучал опустевшей кружкой по столу сотник. – Есть тут одна подземная пещерка, три подводы драгоценностей поместить можно. И ход к ней – мудреный. Но главное, чтобы как можно меньше людей знало, о том, что на стойбище Перуна казна казачья хранится. Что она находится именно здесь, что сами следы ее ведут в нашу местность.

– Всех особо интересующихся будем истреблять, – кротко заверил хранителя святынь будущий повелитель.

– Более надежного способа хранения тайн человечество не придумало.

Полковник внимательно присмотрелся к выражению лица Велеса: не искажено ли оно гримасой насмешки.

– Кажется, ты пока еще тоже сказал не все, что хотелось бы. Говори, коль уж выпали минуты откровений.

– Задумка у меня возникла: построить на этом месте монастырь.

– Казачий монастырь, – тут же уточнил Хмельницкий, ничуть не удивившись появлению этой «задумки».

– Православный и, конечно же, казачий. Поскольку иного на Сечи не воспримут. Но в нем будут храниться те языческие святыни и реликвии, которые ждут своего часа в тайнике нашего скита.

– Здесь хранятся реликвии язычников? Не ожидал.

– И даже старинные летописи, тексты языческих треб, которыми пользовались волхвы и до введения на Руси христианства, и после ее крещения. Только, извините, полковник, сейчас я не стану вскрывать эти тайники и демонстрировать вам какие бы то ни было реликвии.

– Не думаю, что они удивят меня или откроют нечто такое, с чем бы я не познакомился в иезуитском коллегиуме, – как можно безразличнее парировал полковник. – Выкладывайте свой замысел дальше.

– Еще там, в бурсе, я задумал возвести монастырь, в котором бы язычники могли молиться Иисусу как одному из богов наших предков. Чтобы не вводить христиан и язычников во вражду, а, наоборот, объединять их. Кстати, об этом мечтал еще мой прадед, Властибор Велес. Дед и отец тоже до последних дней жизни оставались его последователями. Точнее, они мечтали о таком учении, такой вере, которая сумеет соединить православие и язычество в единой вере русичей.

– Итак, вы намеревались создать религию русичей? То есть ты, лично ты, сотник, намерен творить сейчас эту веру?

– Намерен.

– Именно поэтому отец отдал тебя в науку? Рассчитывал увидеть в тебе творца святого писания новой веры?

– Писания, которое он когда-то назвал «Языческой Библией от Велеса». Понимаю, вам, выпускнику иезуитского коллегиума, мое увлечение может не понравиться.

Хмельницкий снисходительно улыбнулся, однако улыбка эта едва «прочитывалась» в аскетической строгости его лица.

– Прежде чем попасть в науку к католикам-иезуитам, я окончил школу Православного Братства.

– Редкое сочетание религиозного образования.

– Не столь уж и редкое, как вам кажется. И вот что меня смущает в вашем замысле, сотник. Мы же не можем дойти до того, чтобы у каждого народа существовала своя собственная вера. В конце концов, Господь один.

– Что не помешало христианам уже сотворить десятки всевозможных церквей и сект, причем все они воинственно настроены друг против друга.

Полковник понял, что втягивается сам и пытается втянуть в диспут этого хуторянина-скитника, хотя еще в иезуитском коллегиуме дал себе слово никогда в подобные схоластические диспуты не вступать.

– Хорошо, я не стану возражать против зарождения здесь, посреди Дикого поля, новой веры, – вздохнул он. – Кто знает: вдруг со временем она действительно сумеет вырвать украинский народ из-под власти и католиков, и православных, вечно и кроваво враждующих на этой земле?

– Вот! – едва не подхватился со своего места Велес. – Эта вера может стать нашей, сугубо национальной верой, наподобие тех, которые уже существуют у армян, евреев, некоторых других народов.

– С этой мыслью я и дам тебе со временем денег на строительство монастыря, который, по традиции, станет и казачьим госпиталем. Кроме того, подберу нескольких выпускников Киево-Могилянской и Острожской академий, которые не успели закостенеть в церковно-христианских догматах. Потому что только такие люди способны будут скопировать и осмыслить те летописи и требы, которые хранятся в вашем ските, сотворив из них некое подобие Нового Завета новой веры.

– Только теперь меня осенило, что для начала эта языческо-христианская вера вполне могла бы стать верой украинского казачества.

24

Графиня Ольбрыхская появилась на окраине Грабова под вечер, когда большой повстанческий разъезд уже преследовал ее карету, охраняемую лишь небольшим отрядом надворных казаков; поэтому трем десяткам дворян, поскакавшим навстречу графине, пришлось ружейным огнем рассеивать бунтовщиков по окрестным перелескам, чтобы дать возможность Власте добраться до ворот.

– Вы – хранитель этого замка? – испуганно спросила она, увидев перед собой рослого, увешанного оружием норманна, вышедшего к воротам, чтобы встретить гостью.

– Никто не осмелится утверждать, что это не так, графиня. Смею вас заверить, что на эту должность меня назначил сам владелец замка.

– Мне передали, что я смогу найти приют в вашей цитадели. Что такова воля королевы.

– Вы спокойно могли найти приют здесь и по собственной воле, – заверил ее Ярлгсон. – И не только сейчас, но и в любое важное или трудное для вас время. Как видите, замок пока что не отстроен, значительная часть его все еще пребывает почти в руинах, а посему в нем тесновато. Тем не менее, комната для вас будет подготовлена.

Они вошли в лишь недавно отреставрированный замковый дворец, прошли в отведенную Власте комнату, и служанка-няня принялась за пеленание уснувшего ребенка.

– Это верно, что замок принадлежит князю Одар-Гяуру? – спросила между тем графиня, устало опускаясь в кресло рядом с кроватью, на которой служанка возилась с ее дочуркой.

– Теперь это известно всем в округе.

– Вот видите, а я узнала об этом только сегодня, причем совершенно случайно.

– Это каким-то образом меняет ваше отношение к нашей обители?

– Во всяком случае, для меня это очень важно.

Хранитель замка заинтригованно взглянул на гостью, но тотчас же отвел глаза в сторону.

– Совершенно верно: замок принадлежит князю Гяуру. До недавнего времени в здешних краях мало кто знал об этом. А если и знал, то весьма смутно представлял себе, кто таков этот князь Гяур, где он обитает и какое отношение имеет к Речи Посполитой.

– Когда же это стало известно местной шляхте?

– В те дни, когда здесь неожиданно появился молодой князь Одар-Гяур. Кстати, тогда же шляхтичи узнали, что, если не ошибаюсь, замок этот принадлежал еще прадеду нынешнего владельца.

– Странно, раньше мне и в голову не могло прийти, что на земле Речи Посполитой у князя находятся какие-либо владения, а тем более такие.

– Лично я ничего странного в этом не нахожу, – заметил хранитель, извинившись за свое несогласие, и тут же добавил: – Князь – состоятельный человек, происходящий из древнего рода, вполне достойного королевской короны. Впрочем, вас это смущать не должно. Чувствуйте себя в его скромных покоях настоящей хозяйкой.

– Даже думать об этом не смею, – лукаво улыбнулась Власта, стараясь при этом скрыть свою улыбку от шведа.

– Как только восстание будет подавлено, вы сможете занять несколько покоев, отведенных пока что спасающимся за этими стенами местным дворянам.

– Что вы, господин Ярлгсон, – вновь мягко улыбнулась графиня. – Я никогда не посмею чувствовать себя здесь хозяйкой. Другое дело – она, – указала на расплакавшуюся дочь, озарившую комнату своим ангельски чистым, розоватым тельцем.

Швед истолковал ее слова как шутку и попытался улыбнуться. Но оказалось, что он попросту забыл, как это делается. А тут еще и Власта согнала с лица улыбку, чтобы куда тверже добавить:

– Не удивляйтесь, господин хранитель. Судьбе было угодно, чтобы перед вами во всей своей красоте предстала дочь Одара-Гяура великая княгиня Ольгица Гяур.

С полминуты швед усиленно вертел головой, переводя взгляд с Власты на ее дочь, и снова на Власту. Он попросту не знал, как реагировать на такое признание графини. А главное, как на него отреагировал бы сам князь. Вот именно – он сам!

Понятно, что эта молодая женщина выглядит слишком красивой и благородной, чтобы вызывать хоть какое-то недоверие к своей особе. Шведу трудно было предположить, что она выдает себя не за ту, кем является на самом деле. Но в то же время держалась она как-то слишком уж горделиво для того, чтобы вызывать жалость, какую обычно вызывают беженки. Нет, такую женщину трудно заподозрить в мошенничестве. Во всяком случае, он, как комендант, никаких оснований для этого не имел.

Две вошедшие в комнату дворянки, решившие взглянуть на незнакомую графиню, а посему оказавшиеся свидетельницами их разговора, тоже удивленно уставились на гостью: это еще что за самозванка, которая замахнулась на то, чтобы стать владелицей замка? Приблизительно такое же чувство поначалу зародилось и у Ярлгсона. Ему показалось, что Власта специально произнесла это признание при свидетелях. Много ли найдется женщин, тем более аристократок, которые решатся вот так, с ходу, признаться незнакомому мужчине, к тому же в присутствии двух сплетниц, что у нее незаконнорожденная дочь?

– Еще раз простите, графиня… То, что вы только что сказали… – неуверенно произнес норманн. – В этом есть хоть какая-то доля суровой правды?

– Почему только доля? И почему «суровой правды»? В моих словах – вся та светлая, поднебесная правда бытия, в ауре которой зарождалась моя дочь Ольгица.

– Может, мне все еще позволено будет истолковать ваши слова как некую шутку?

– Я бы выразилась яснее, господин хранитель, – смело заверила его Ольбрыхская: – В этом вся возможная в данной ситуации правда, какая способна удивить наш мир.

– Значит, я должен понимать это так, что ваша дочь в то же время является и дочерью князя Гяура?

– Это известие кажется настолько неправдоподобным, что способно ввергнуть вас в сомнения?

– Настолько неожиданным, если уж быть точным, – по-джентльменски уточнил хранитель замка.

– В свидетели я могу призвать только самого князя Гяура да Господа Бога. Но боюсь, что ни тот ни другой не станут клясться перед вами на Библии. В силу всяких известных и не известных вам причин.

Мещанки подошли к ребенку, вместе заглянули Ольгице в личико и, почему-то набожно перекрестившись, словно увидели в пеленках совершенно не то, что надеялись увидеть, поспешно оставили комнату, так ни слова и не произнеся. Однако Власта четко уловила, что обе они в эти минуты думали о своих собственных прегрешениях и отмаливали свои собственные грехи.

– Господин Ярлгсон, господин хорунжий! – появился в двери один из сержантов. – Я только что из Грабова. Повстанцы уже там. Многие из них уже восседают за столами. Пир посреди чумы начат.

– Пир, которому суждено стать кровавым, – уточнил Ярлгсон, даже не взглянув на гонца. Он уже направился было к двери, но, словно бы на что-то наткнувшись у порога, остановился. Вернувшись к Власте, он взял малышку на руки, поднял ее и, обратив к себе лицом, вежливо поклонился.

– С прибытием вас во владения, великая княгиня Ольгица. Теперь вы уже в родных стенах.