Текст книги "Субмарины уходят в вечность"

18

Апрель 1945 года. Германия. Ставка рейхсмаршала Германа Геринга в Баварских Альпах, в районе Берхтесгадена.

К тому времени, когда Ламмерса ввели в кабинет, Геринг уже сидел за столом, облаченный в маршальский мундир, увешанный всеми полагающимися его владельцу наградами. И ничего, что он давно потерял всякую связь с вверенными ему частями, а над его штаб-квартирой то и дело проносились эскадрильи вражеских бомбардировщиков, которые в этих краях полностью господствовали в воздухе и почти не обращали внимания на тявканье берхтесгаденских зенитных батарей… В восприятии каждого германца он все еще оставался… «тем самым Герингом»!

Стараясь абстрагироваться от этих мелочно-житейских реалий, рейхсмаршал начал сотворять для себя какой-то особый, «бонапартистско-фюрерский» мир иллюзорного величия, резко переходя при этом из состояния оскорбленного самоунижения – в состояние какого-то неистового самовозвеличивания.

Он вдруг вновь, со всей мыслимой остротой, узрел в своей судьбе вещий знак предначертанного величия: «Германия еще узнает, что Геринг – это все же Геринг! – сказал он себе. – Пройдет несколько десятков лет, и статуи Герману Герингу, нет – Великому Герману, – будут возвышаться по всей Германии, и трудно будет найти в Германии такой дом, в котором бы не было бюста рейхсмаршала Геринга, Великого Германа!

А что, возможно, именно так тебя и станут называть историки этой мировой войны: Великий Герман, – ибо имя твое созвучно с именем твоего арийского народа, с именем непобедимого германца»[29]29
  Это же убеждение Геринг выскажет со временем в своем предсмертном письме, адресованном жене, известной германской актрисе Эмме Зонненман.


[Закрыть].

Неожиданно Геринг вновь почувствовал себя рейхсмаршалом, преемником фюрера, политиком, способным вершить судьбу своей страны и своего народа; словом, он почувствовал себя… Герингом! Человеком, чье имя всегда, независимо от исхода этой войны, будет стоять рядом с именем фюрера.

Осознание этого настолько возвышало сейчас Великого Германа в собственных глазах, что он намерен был как можно скорее уведомить весь окружающий мир и о своем пришествии к власти, и о своей готовности вести переговоры с главами всех воюющих сторон.

– Вас уже уведомили, господин Ламмерс, по какому поводу вы приглашены сюда?

– В общих чертах.

– И объяснили, что все это очень секретно?

– Все, чем мне как начальнику рейхсканцелярии приходилось заниматься в последние годы, – невозмутимо поведал ас юриспруденции, – всегда было чрезвычайно секретным.

– Это упрощает наше общение. Нужно юридически истолковать один очень важный документ. Подчеркиваю: очень важный, который может иметь историческое значение в определении дальнейшей судьбы рейха.

– Я готов дать все необходимые толкования, если только характер документа, который будет мне предъявлен, окажется подвластным моей компетенции.

– Что значит «если окажется подвластным моей компетенции»?! – грозно, не скрывая своей подозрительности, насупился рейхсмаршал, переводя взгляд с Ламмерса на генерала Коллера, и обратно на Ламмерса. Чуть позади них держались адъютант Геринга майор Инген и еще два офицера из Генштаба военно-воздушных сил рейха. – Вам что, не сообщили, какого именно характера документ мы намерены анализировать?

– Конечно же, сообщили, – ответил вместо начальника канцелярии генерал Коллер.

– Тогда в чем дело, Ламмерс? – подозрительно уставился рейхсмаршал на невзрачного, ссутулившегося канцеляриста. – Вам выпала историческая миссия, а вы опять все пытаетесь усложнять?

– Это всего лишь обычная канцеляристская формула, – как можно сдержаннее, демонстрируя свою кротость, объяснил Ламмерс, нервно протирая носовым платком некстати запотевшие очки.

– Конечно-конечно, – поддержал его генерал, – это всего лишь формула.

– Ну разве что… – благодушно согласился Геринг. – Однако я просил бы вас, господин Ламмерс, впредь обходиться без этих ваших «формул», поскольку речь идет о делах государственной важности.

– Я весь – внимание, господин рейхсмаршал.

– Как генерал Коллер уже, очевидно, уведомил вас, фюрер приказал мне заниматься переговорами с западными противниками, то есть американцами и англичанами. При этом, насколько мы с генералом Коллером поняли, фюрер ссылается на свой указ от 29 июня 1941 года, в соответствии с которым, в случае непредвиденных обстоятельств, я становлюсь полномочным представителем фюрера.

– Что, в общем-то, вполне естественно, – пробормотал Ламмерс исключительно для поддержания разговора.

– Так вот, в настоящее время фюрер находится в бункере рейхсканцелярии, в осажденном врагами Берлине. Покидать бункер он отказывается, а обязанность вести переговоры с противником возлагает на меня.

– И в чем же, позвольте узнать, коллизия? – воспользовался Ламмерс подаренной ему паузой.

– Сейчас я покажу вам текст упомянутого указа фюрера и попрошу, чтобы вы ответили: достаточно ли сейчас оснований для того, чтобы считать, что непредвиденные обстоятельства, которые фюрер имел в виду в этом указе, уже наступили. Или же мне придется тратить время на то, чтобы доставлять из осажденного Берлина еще какой-то дополнительный указ фюрера, что, как вы понимаете, связано с большими трудностями, а главное, с потерей драгоценного времени.

– Генерал Коллер подробнейшим образом ознакомил меня с ситуацией в рейхсканцелярии, – поспешил со своими выводами Ламмерс, – поэтому я с полной уверенностью утверждаю, что такие непредвиденные обстоятельства уже наступили.

– Спасибо, господин Ламмерс, я с вами согласен. Тем не менее прошу изучить названный мною указ фюрера, причем сделать это в присутствии нескольких моих офицеров, а затем еще раз подтвердить то, что вы только что сказали. Дело в том, что данный указ мне придется предъявлять иностранным дипломатам в качестве доказательства моих полномочий. Поэтому я хотел бы, чтобы вы не просто изучили его, но и, как начальник канцелярии, дали свое письменное заключение.

Он открыл сейф и почти торжественно вручил Ламмерсу экземпляр указа.

– Мы выйдем в гостиную, – молвил генерал, положив руку на плечо Ламмерса, – внимательно там изучим его и сразу же подготовим письменное заключение.

– Только не тяните с этим.

– Печать для господина обер-канцеляриста мы доставим.

«А ведь для тебя этот генерал Коллер – настоящая находка, – мысленно поздравил себя Геринг, глядя вслед Коллеру и Ламмерсу. – Он уже видит себя адъютантом наместника, а со временем и преемника фюрера, и на этом пути остановить его кому-либо будет трудно».

* * *

Все то время, которое понадобилось Ламмерсу и Коллеру для составления нужной бумаги, Геринг простоял у окна с видом на «альпийскую гробницу». Теперь рейхсмаршал уже не сомневался, что эта горная вершина излучала какую-то таинственную силу, которая влияла на ход исторических событий в рейхе, постепенно перемещая их центр именно сюда, в Берхтесгаден. Что между ним и «гробницей» установилась некая астральная связь, позволяющая ему перенимать всю ту власть, которой некогда был наделен сам Гитлер. «Всю ту власть, которой доселе был наделен фюрер!» – пытался утвердиться в этом мнении Великий Герман.

«Шарнир времени», на который при каждом удобном случае любил ссылаться в своих монологах фюрер, действительно сработал, однако на сей раз против него самого, вознося на гребень истории новую силу, новую волю, нового правителя. И кто знает, возможно, это ему суждено будет войти в историю континента как спасителю Германии от коммунистических орд, как человеку, который, приняв трагическое наследие фюрера, помог установить мир между уставшими от войны и разрушенными войной странами Западной Европы.

Упершись руками в стены окна-бойницы, Геринг уткнулся лбом в стекло и с минуту простоял так, впитывая в себя влажную успокоительную прохладу. Он устал, сказывались физические и моральные нагрузки последних дней, и, как ни бодрился, все же чувствовал себя прескверно. Несколько дней он провел на своей вилле «Каринхалле», в то время когда русские уже прорывались к Одеру и их батареи уже стояли на правом берегу реки, напротив Шведта-на-Одере, всего в нескольких километрах от его виллы. Кто бы мог предположить – в нескольких километрах?!

Жену, Эмми Зоннеман, с дочерью он заранее отправил сюда, на виллу в Берхтесгадене, а сам не оставлял «Каринхалле», пока оттуда не ушли два железнодорожных состава с картинами, драгоценностями и прочим имуществом. А потом еще сформировал автоколонну с наиболее ценными вещами и на легковой машине, под чисто символической охраной, долго и трудно пробирался сюда чуть ли не через всю Германию, по узкому коридору между русскими и англо-американскими войсками. Коридору, который в любое время мог быть перекрыт вражескими десантами и над которым множество раз появлялись эскадрильи бомбардировщиков.

– Заключение, господин рейхсмаршал, подготовлено, – услышал Геринг позади себя голос начальника канцелярии ставки фюрера. Медленно, слишком медленно повернувшись лицом к нему, бывший лучший ас Германии молча уставился на имперского министра. – Оно однозначно истолковывает нынешнюю ситуацию в ставке фюрера и в Берлине в целом как подлежащую определению «непредвиденные и чрезвычайные обстоятельства», наличие которых позволит вам действовать во исполнение указа фюрера от 29 июня 1941 года.

Ламмерс умолк, считая свою миссию выполненной, но и Геринг тоже не спешил с какой-либо реакцией на его сообщение.

– И какой же из этого, господин начальник рейхсканцелярии и имперский министр, следует вывод? – негромко, но очень уж внушительно спросил генерал Коллер.

– Вам задал вопрос представитель люфтваффе при рейхсканцелярии, – наконец-то ожил и сам Геринг.

Ламмерс растерянно оглянулся на генерала и пожал плечами, давая понять, что все, что его обязывала сказать данная процедура, он уже сказал.

– Из этого заключения следует, что, исходя из письменно изложенной воли фюрера, вы как его политический преемник можете приступать к реализации пунктов, указанных в завещании. Но только при одном условии…

– Каком еще условии?! – почти прорычал генерал Коллер. – Опять эти канцеляристские оговорки! Мы же все выяснили, господин Ламмерс.

– И все же как юрист я считаю своим долгом предупредить господина рейхсмаршала.

– Говорите, Ламмерс, говорите, – почти тем же генеральским рычанием подбодрил его хозяин кабинета.

– Особенность создавшегося положения такова, что лучше было бы, если бы фюрер сам каким-то образом письменно подтвердил невозможность для себя исполнять обязанности канцлера Германии.

– Но ведь вы же сами утверждаете, что обстоятельства непредвиденные и фюрер не может исполнять свои обязанности.

– Я говорю это только из ваших слов. Тем временем ваши враги легко могут представить десятки телеграмм, радиограмм и даже письменных приказов фюрера, которые будут доказывать, что ваши действия, ну, скажем, слишком поспешны и необоснованны. Вы понимаете, о ком идет речь, и понимаете, что люди, которых мы оба имеем в виду, легко и быстро сумеют доказать это. Так что лучше было бы, чтобы фюрер каким-то образом уполномочил вас стать его полномочным представителем.

Геринг и Коллер растерянно переглянулись, и Геринг понял: даже всезнающий генерал не знает, как ему теперь реагировать на слова руководителя имперской рейхсканцелярии. А выход неожиданно нашел адъютант Инген. Он шагнул к Ламмерсу, бесцеремонно выхватил у него из руки письменное заключение, сняв очки, словно не доверял им, поднес текст к непозволительно близоруким глазам и, самодовольно хмыкнув, похлопал пальцами по листу бумаги.

– Прошу прощения, господа, но всех тех слов, которые господин Ламмерс только что произнес, в письменном заключении нет!

– Но там есть – потянулся было главный канцелярист рейха к бумаге, однако Инген предусмотрительно отвел свою руку и даже чуть-чуть приподнял ее.

– А коль на бумаге этих слов, господин канцлер, – особо подчеркнул он это свое «господин канцлер», – нет, то и мы с вами их не слышали. Ну, может, и слышали какие-то частные пожелания Ламмерса, однако не запомнили. Пребывая под постоянными англо-американскими авианалетами и приближающимися артобстрелами, – вы слышите меня, Ламмерс, пребывая под непрерывными авианалетами противника! – мы сочли эти частные замечания канцеляриста несущественными. Поскольку думали не о канцеляристских тонкостях, а о судьбе германского народа.

– Вы согласны с мнением майора Ингена? – как можно спокойнее поинтересовался Геринг.

– Мое письменное заключение заверено моей подписью и печатью рейхсканцелярии, – с грустью посмотрел имперский министр на почти зажатый в кулаке лист гербовой бумаги, с которой адъютант Инген расставаться не намерен был. И по глазам его рейхсмаршал понял: если бы этот листик вновь оказался в руках Ламмерса, тот наверняка помчался бы его переписывать. Но генерал Коллер вновь вмешался в ситуацию:

– И все же пусть господин Ламмерс лично вручит свое письменное заключение полноправному представителю фюрера. Инген, верните ему бумагу. В ваших руках она не очень-то смотрится. И больше никаких уточнений или возражений, господин Ламмерс.

Последние слова Геринг дослушивал уже стоя посреди кабинета и готовясь принять указ фюрера и заключение из рук начальника рейхсканцелярии. И когда этот момент наступил, в кабинет ворвался с фотоаппаратом какой-то шустрый старичок, очевидно, заранее заготовленный все тем же неутомимым Коллером.

– Согласитесь, господин рейхсмаршал, что акт действительно исторический и неповторимый! – прокричал фотограф заранее заученную фразу. – Понятно, что он должен быть увековечен для истории.

– И он будет увековечен, – решительно подтвердил Геринг, выдержав на себе вопросительный взгляд Коллера, который все еще хотел видеть своего патрона таким, каким и должен быть истинный правитель рейха. Пусть даже… поверженного рейха.

* * *

Когда эта церемония была завершена, Геринг отпустил всех, кроме своего адъютанта Ингена, и, опустившись в кресло, вновь впал в апатическое состояние растревоженного бездумья.

Усевшись у приставного столика, майор какое-то время встревоженно наблюдал за состоянием рейхсмаршала, а затем, понимая, что ему опять не хватает подпитки решительностью, вдруг с надеждой спросил:

– Может быть, вернуть генерала Коллера?

– Зачем? – вяло отреагировал Геринг.

– Для поднятия духа, – объяснил майор, немного поколебавшись. – Исключительно для поднятия духа.

– В данном случае его излишняя бодрость может только помешать. То, что вы привезли мне из Берлина – всего лишь слова очевидца некоего разговора. Тем временем фюрер все еще жив, и мне предстоит каким-то образом уведомить его о том, что я не стремлюсь лишить его власти или перенять все его полномочия, а всего лишь собираюсь выступать в роли его наместника в Баварии и Швабии. Это должна быть телеграмма, однако составить ее следует таким образом, чтобы не дать повода Борману, моему злейшему врагу, использовать ее против меня, чтобы я не оказался в руках людей Бормана, в руках гестапо, в руках местного штаба СС.

– Борман не решится, господин рейхсмаршал. Фюрер сам предложил вашу кандидатуру как наиболее приемлемую для переговоров, я это слышал. Ни Борман, ни Геббельс не решатся ослушаться его.

– Теперь эти негодяи могут решиться на что угодно. Они понимают, что авторитет фюрера пал и что он уже почти не влияет на ход событий. Не зря же они решили до конца оставаться возле фюрера. Расчет может быть только один: они ждут от него полномочий для начала переговоров, но не с англо-американцами, как этого хотим мы, а с русскими. Вот почему я опасаюсь оказаться в руках Бормана[30]30
  Исторический факт. В эти дни Геринг действительно панически боялся оказаться в руках своего злейшего врага Бормана. И опасения его оказались не напрасными.


[Закрыть].

– Тогда давайте срочно стянем сюда солдат из охраны аэродромов, несколько десятков летчиков и механиков из ближайшего аэродрома, оказавшихся без машин. В конце концов, можно вооружить несколько легко раненных летчиков из местного госпиталя плюс офицеры нашего штаба. Думаю, сотню людей мы наберем. Да подготовим звено штурмовиков, которые в нужный момент поддержат нас с воздуха.

– Возможно, такое решение было бы правильным, – задумчиво признал Геринг. – Но тогда нам придется сражаться со своими же, с отрядами СС, которых окажется значительно больше, и они, конечно же, одолеют нас, но перед этим на всю Германию объявят людьми, предавшими родину и фюрера.

– Если дело дойдет до ареста, они в любом случае объявят вас предателем, иначе не смогут объяснить народу, с какой стати вдруг арестовали национального героя Геринга. Самого… рейхсмаршала Геринга!

Аргумент был убийственным. Геринг вдруг почувствовал, что, объявляя самого себя наместником фюрера, он переступает некий Рубикон, на том берегу которого уже не будет ему ни веры, ни пощады, а будет лишь несметное количество явных и тайных врагов.

– Вот именно, не смогут, – подвел он печальный итог своих недолгих раздумий и колебаний, – поэтому нам придется уповать сейчас лишь на понимание фюрером моих действий и моих устремлений.

– А вдруг этого понимания не будет? – поеживаясь, повел плечами майор, предпочитавший при любом раскладе иметь под стенами ставки рейхсмаршала хотя бы сотню преданных ему пилотов. – Что тогда? Добровольно отдаваться в руки гестапо?

– Если фюрер правильно воспримет мою телеграмму и даст свое согласие, – не стал предаваться дальнейшим гаданиям Великий Герман, – то уже завтра я смогу связаться с американским генералом Эйзенхауэром, как мужчина мужчине пожать его руку и предложить нашу полную капитуляцию на Западном фронте.

– Вы уверены, что фюрер согласится на полную капитуляцию?

– А разве он еще способен будет влиять на развитие событий?

– В той степени, в какой все еще способны влиять на людей его магическое имя и наша потребность поклоняться фюреру, уверовав в непогрешимость его мыслей и действий, – напомнил ему адъютант. Но хотя Геринг и вынужден был признавать правоту его слов, однако не в его правилах было отступать.

– Не забывайте, Инген, что в основу переговоров будет заложена мысль о том, что через неделю-другую мы, уже совместными германо-американскими силами, ударим по Красной Армии. И фюрер будет уведомлен об этом.

Майор демонстративно пожал плечами и, отведя взгляд куда-то в сторону, многозначительно промолчал.

– С такой оговоркой фюрер, возможно, и согласится, – наконец сказал он, хотя нетрудно было догадаться, что это была всего лишь уловка подчиненного, не желавшего обострять отношения со своим командиром.

– В таком случае мудрствования кончились, майор, я сажусь сочинять телеграмму фюреру.

– С этим действительно следует поторопиться, это правильно, – поддержал его адъютант Инген. – Телеграмму фюреру… конечно, – мялся он у двери, все не решаясь оставить рейхсмаршала наедине с самим собой. – И все-таки, – наконец решился он, – может, есть смысл вновь пригласить нашего генерал-майора Коллера?

– Это еще зачем?!

– Ну, как всегда, для поднятия духа.

– Убирайтесь вон, майор! – взъярился Геринг, сжимая кулаки. – Какое еще «поднятие духа»?! Я сказал: «Убирайтесь вон!»

– Извините, рейхсмаршал. С моей стороны это был самый мудрый совет из всех, на которые я способен, – признал Инген, пятясь к выходу.

19

Ноябрь 1944 года. Атлантический океан. Борт германской субмарины «U-1230» (позывной – «Колумбус») из состава «Фюрер-конвоя».

При подходе к побережью США командир субмарины Ральф Штанге сам внимательно осмотрел в перископ место высадки. Разглядеть очертания береговой линии он так и не сумел, хотя где-то неподалеку должен был находиться островок; но и ничего подозрительного тоже не заметил. Во всяком случае, поблизости не оказалось ни одного судна, да и где ему взяться здесь, вдали от портов, в темную, абсолютно беззвездную ноябрьскую ночь?

Настоящей, океанской волны не было, а под прикрытием прибрежного островка Смит легкое волнение, вызываемое незначительными порывами северного континентального ветра, казалось еще более спокойным и безопасным, чем было на самом деле. В любом случае, пора было отдавать команду на всплытие. И Штанге отдал ее.

– До берега около мили, – напутствовал он агентов Эриха Гимпеля и Уильяма Колпага, пока матросы готовили к спуску на воду надувную резиновую лодку. – Дальше мелководье, прибрежные подводные скалы.

– Это приемлемо, – признал Колпаг. – Но если бы вы протянули еще хотя бы метров двести.

– Мы и так двигаемся самым малым. На северо-востоке от вас будет городок Саутпорт, на юго-западе – курортное местечко Норт-Мертл-Бич, а прямо по курсу, в двух милях от берега, на шоссе Мертл-Бич – Уилмингтон, небольшой поселок Шаллот. Судя по карте, главное для вас – к утру оказаться в Уилмингтоне, откуда несложно будет добраться до места назначения. Впрочем, все это вы знаете и без меня.

– Спасибо за поддержку, командир, – поблагодарил Колпаг, американец по происхождению, выпускник Массачусетского технологического института, в беседах с которым капитан-лейтенант пытался совершенствовать свой английский.

– С прибытием на родину, Билли! – воспользовался командир субмарины его агентурной кличкой, по которой тот проходил как агент СД руководимого Скорцени отдела диверсий Главного управления имперской безопасности. Среди агентов которого числился теперь уже и сам капитан-лейтенант.

– Наверное, я удивлю вас, Эрих, но растерзанная авианалетами и окруженная врагами Германия кажется мне сейчас умиротвореннее и роднее, нежели моя этническая родина.

– Может, потому, что вы все же полунемец?

– Не только. Предчувствие, капитан, предчувствие.

– Но ведь со Скорцени вы своими предчувствиями почему-то не поделились, агент Билли.

– Чтобы он, высказав свои собственные предчувствия, тотчас же пристрелил меня?

– И я о том же, агент, – сухо молвил командир субмарины. – Поэтому обойдемся без сочувствий и предчувствий.

– Вы даже не способны представить себе, какой уютной и надежной кажется сейчас ваша тесная, пропитанная дизельной гарью субмарина и как я завидую лично вам и всем тем, кто остается в ней.

– Очевидно, таким, как Скорцени, надо родиться, – не стал успокаивать его командир субмарины. – Мы с вами слишком сентиментальны.

И как только диверсанты налегли на весла, приказал погружаться. Все, что он мог сделать для этих двоих агентов, приступавших к выполнению операции «Эльстер», он уже сделал. О том, сумели ли его красавцы достичь берега и закрепиться на нем, Скорцени узнает уже завтра к вечеру, во время первого сеанса радиосвязи.

– Каковы наши дальнейшие действия, господин капитан-лейтенант? – встретил его в командирской рубке старший офицер субмарины лейтенант цур зее Йохан Хорн.

– Поднимаем пиратский флаг «Веселый Роджер» и начинаем жестко «инспектировать» весь торговый флот США и их соседей.

– В таком случае не слышу приказа: «Поднять “Веселый Роджер”»!

– Всему свое время.

К удивлению капитан-лейтенанта, Хорн не просто поверил в серьезность его намерений, но и воспринял это сообщение со счастливой улыбкой человека, авантюрные мечтания которого наконец-то начали сбываться.

– Но мы действительно будем предоставлены самим себе, командир?!

– На военном флоте такого не бывает. Во всяком случае, не должно быть.

– Однако история флота знает прецеденты. Вспомните хотя бы средневековый английский флот его величества. Сколько судов занималось пиратством, нападая на суда других стран, но при этом отдавая часть добычи…

– Мы не под английским флагом служим, – перебил его Ральф Штанге, едва сдерживая раздражение. – И не нужно просвещать меня, не хуже вас знаю, что такое пиратство, – напомнил Хорну капитан-лейтенант, успев пожалеть, что спровоцировал старшего офицера на этот всплеск пиратских эмоций. – К тому же напомню, что пираты вне закона, это международное преступление.

– Какая разница, под каким флагом, черт возьми?! К тому же, развязав войну, мы и так оказались вне закона. Главное – вольная охота у вражеских берегов – на все, что достойно нашего внимания! Не кажется ли вам, Штанге, что нам выпала честь стать первыми пиратами-подводниками в истории мореплавания?

– О подводном пиратстве вы говорите с таким восторгом, словно давно мечтаете о нем.

– С того дня, когда впервые оказался в чреве субмарины, – жизнерадостно поведал Хорн. Коренастый, русоволосый, с четко очерченными линиями римского носа и властного подбородка, он производил впечатление человека решительного и бесшабашного, истинного, из глубины веков явившегося германца, каковым только его можно представить себе.

– Странно, что до сих пор не пытались захватить одну из тех двух субмарин, на которых служили до того, как попали на эту благословенную Богом субмарину.

Хорн умиленно улыбнулся и, игриво покачав головой, развел руками.

– Ну, извините, капитан-лейтенант, не решился. Случая не представилось, экипаж не тот подобрался. Да и следовало набраться опыта. Кстати, старшим офицером я назначен впервые, – выкладывал он свои доводы, словно бы действительно оправдывался за то, что до сих пор не удосужился стать предводителем джентльменов удачи. – И потом, мы ведь будем нападать не только ради грабежа; вспомните наставления гросс-адмирала: «Каждое потопленное судно противника – еще один шаг к победе!»

– Мы их делали, эти шаги, лейтенант цур зее. Мы свой долг выполняли.

– Хотя нас и сковывали приказы начальников и флотская дисциплина.

– Что вы хотите этим сказать, Хорн?

– Что в душе все мы – вольные стрелки. И только так: вольные стрелки океана!

– Сомневаюсь, что пиратская мечта ваша сбудется, Хорн, однако стремление похвальное.

– Я ведь, собственно, не пиратом стремлюсь быть, – неожиданно смутился Хорн, опасаясь, как бы командир и впрямь не заподозрил в нем бунтовщика-пирата.

– Кем же еще?

– Ну, скажем, германским морским рейдером.

– Морским мстителем, значит?

– Вот мы и поняли друг друга. Что такое настоящая война – в этом томми и янки разберутся лишь после того, как столкнутся с действиями наших вольных морских стрелков-подводников. Только надо бы создать секретное хранилище торпед. Как можно больше торпед, господин Штанге. Одно из хранилищ можно было бы организовать в районе аргентинской базы «Латинос», к которой мы направляемся, еще по одной – в гротах острова Пасхи и на каком-то из Маршалловых островов.

– Когда последует объявление о капитуляции, оно будет касаться всех, – резко ответил командир субмарины. – В том числе и нас с вами.

– Кроме команд тех субмарин, которые будут выполнять секретный приказ командования кригсмарине.

– Такого приказа не последует.

– Была бы подана идея. Она заставит наших штабистов задуматься над такими понятиями, как долг, честь, а главное, наша, германская месть. И потом, никто ведь не способен будет отменить приказ фюрера: «Война – до победного конца!»

– Вас, Хорн, привлекает не перспектива войны до победного конца, который уже ни при каких обстоятельство не может быть победным, – проговорил командир субмарины таким тоном, словно уже зачитывал приговор, – а кровавая пиратская вольница.

– Направляя торпеды на вражеские суда, я буду воздерживаться от каких-либо меморандумов по поводу войны и мира.

Поняв, что разговор зашел в тупик, Штанге не пытался продолжить полемику, чтобы, на несколько мгновений умолкнув, сообщить:

– Хорошо, я доведу до сведения командования ваш гениальный нельсоновский план, лейтенант цур зее. При первой же возможности. Не уверен, правда, что он вызовет восторг у гросс-адмирала Деница.

* * *

Найдя спасение от навязчивого лейтенанта в своей каюте, Штанге открыл сейф и извлек из засургученного пакета приказ главкома военно-морского флота.

«Строго секретно. Командиру субмарины “U-1230” капитан-лейтенанту Ральфу Штанге. Благодарю за участие в операции “Эльстер”, – прочел он машинописный текст на фирменном бланке Верховного штаба кригсмарине. – Приказываю следовать в район мыса Пунта-дель-Эсте (Уругвай), принять на борт группу людей, которые будут вам представлены, и идти с ними до Новой Швабии (Антарктида), где высадить указанную группу вместе с пассажирами, принятыми ранее на борт на базе “Нордберг”.

По пути в Новую Швабию вам следует зайти на базу “Латинос” в районе аргентинского полуострова Вальдес, залив Сан-Матиас. Позывной для радиосвязи с радистом станции – “Патагония”.

«Если учесть, что полуостров и база находятся в аргентинской Патагонии, – пожал плечами Штанге, – то можно представить себе, как долго ломали себе головы штабисты флота, чтобы придумать такой позывной».

«На связь с вами, – продолжил он чтение приказа, – субмарина снабжения позывной «Черный призрак» выйдет в районе острова Барбадос. На базе “Латинос” разрешаю трое суток отдыха с проведением техосмотра субмарины. У берегов Новой Швабии на связь выйдет субмарина сопровождения позывной “Гарольд”. Место выгрузки груза будет указано ее командиром. Курс субмарины должен держаться в секрете.

Хайль Гитлер! Гросс-адмирал Дениц».

Штанге подошел к карте и нашел уходящий далеко в океан полуостров Вальдес, который формировал сразу три залива: Сан-Матиас, Гольфо-Нуэво и еще какой-то безымянный, но полностью прикрытый со стороны океана заливчик, открывавшийся восточнее городка Пуэрто-Лобос. Он сразу же признал, что место для базы выбрано удачно: и в плане ее защищенности со стороны океана, и в плане обороны, а самое главное, рядом находились Магелланов пролив и пролив Дрейка, а еще – контролируемые англичанами Фолклендские острова, на которые претендует Аргентина. И до Новой Швабии тоже рукой подать.

Важно и то, что прилегающая к базе территория Патагонии была мало заселена, а следовательно, ее нетрудно будет контролировать, а также заселять германскими эмигрантами. Да и отступать, в случае морской блокады, тоже будет нетрудно, имея в своем тылу один из горных массивов Анд и чилийскую границу.

«Так, может быть, есть смысл после похода к Новой Швабии вернуться сюда и окончательно бросить якорь в Аргентине? – подумал капитан-лейтенант, наливая себе стопочку шнапса. – В крайнем случае можно официально попросить убежища у аргентинских властей и основать где-нибудь в районе реки Рио-Негро (это чуть севернее залива Сан-Матиас, а значит, в данном случае климат был потеплее) – свое поселение. Все равно ведь войне уже конец. И когда перед командой станет выбор: английский лагерь для военнопленных в Германии или рыбацкое поселение в Аргентине, подводники, конечно же, изберут поселение. Во всяком случае, до прояснения ситуации в самой Германии».

Оставаться на секретной антарктической «Базе-211» тоже пожелают немногие. Члены команды уже частью знали, а частью догадывались, что условия жизни на самой «Базе-211» неважные и что лишь немногие из ее обитателей смогут со временем переселиться в так называемый Внутренний Мир, который тоже превращался для всяк попадавшего туда в место пожизненной ссылки. Хорошо еще, если не каторги.