Текст книги "Субмарины уходят в вечность"

Правда, в запасе оставался авантюрный пиратский вариант лейтенанта Хорна. Однако Штанге не был его сторонником, поскольку в данном случае речь шла о чести мундира военного моряка, офицера. Если же у Хорна найдутся сторонники, то, в крайнем случае можно будет провести переговоры и отдать ему субмарину. В конце концов, все равно ее нужно будет оставлять; а аргентинским властям заявить, что субмарина захвачена группой мятежников под угрозой применения оружия. Что окажется недалеким от правды.

Штанге опустошил еще одну рюмочку шнапса, зажевал ее кусочком вяленой рыбы и только теперь поместил приказ гросс-адмирала в свой капитанский сейф. Нет, окончательного решения он пока что не принял, но ведь у него есть запас времени, определяемый рейсом в район Новой Швабии. К тому же у него будет возможность ознакомиться с условиями, в которых находится база «Латинос», с отношением к ней местных властей и вообще к новоявленным германским колонистам. Что тоже немаловажно.

Иное дело, что мнение некоторых членов команды нужно прощупывать уже сейчас. Правда, делать это следует очень осторожно, чтобы не предстать перед командой в образе заговорщика или отъявленного предателя. В то же время лучше было бы сдаться властям еще до объявления фюрером капитуляции. Когда американцы и англичане предстанут перед аргентинскими властями в облике победителей, им придется превращать германских моряков в лиц, подлежащих интернированию.

– Если я все еще правильно воспринимаю все происходящее, – молвил старший офицер, когда командир субмарины вновь явил ему свой лик, – дальнейший наш путь будет определяться приказом, содержащимся в вашем, господин капитан-лейтенант, секретном пакете?

– Вы все верно воспринимаете, Хорн, что случается с вами далеко не всегда.

– Я имею право знать, что в нем содержится?

– Не имеете, лейтенант. И вам это хорошо известно, – молвив эти слова, Штанге вдруг поймал себя на том, что уже начинает вести себя со старшим офицером, как с тайным противником, готовящим заговор с целью захвата субмарины. Возможно, это всего лишь самовнушение, а может быть, уже ощущение реальной угрозы. Скорее всего, действительно угрозы, причем реальной.

– Опять эти ваши гестаповские страхи, командир. Хотя, насколько я знаю по настоянию гросс-адмирала, действия гестапо на кригсмарине не распространяются.

– Существуют только два человека, которые все еще уверены в этом: вы, беспредельно наивный наш Йохан Хорн, и сам гросс-адмирал.

– Гросс-адмирала великодушно исключите, – огрызнулся старший офицер субмарины.

– Единственное, что я пока что могу сообщить вам, лейтенант, так это то, что «дойная корова»[31]31
  На жаргоне германских подводников «дойными коровами» назывались специальные крупнотоннажные подлодки из «стаи снабжения», обеспечивавшие рейдерские подлодки дизельным топливом, боеприпасами и продовольствием.


[Закрыть] будет встречать нас в районе острова Барбадос. И молите Бога, чтобы она действительно добралась туда, уцелела и встретилась с нами.

– Понимаю, если в районе Барбадоса мы с ней по каким-то причинам не встретимся, то до берегов Уругвая, не говоря уже об Аргентине, нам не дойти, – признал Хорн, давая понять, что определить дальнейший курс следования уже несложно, – придется ждать следующей «коровы», или же нападать на первый попавшийся танкер.

– Надеюсь, вы понимаете, что об Уругвае между нами речи не было? – проворчал Штанге. – Об Аргентине – тоже.

– Как, впрочем, и о Новой Швабии, – сквозь зубы процедил Хорн, оглянувшись, нет ли кого-либо поблизости, – куда мы отправимся после солнечных берегов Латинской Америки. Все наши разговоры ограничивались вином и женщинами.

– О которых я тоже предпочитал не распространяться.

Хорн снисходительно рассмеялся и чуть было не похлопал командира субмарины по плечу, призывая его выбросить из головы свои гестаповские страхи.

– Уверен, что вы, господин капитан-лейтенант Штанге, сумеете выкроить сутки, чтобы дать морякам прогуляться по неким пустынным берегам Уругвая.

– Скорее, Аргентины.

– Еще более романтично. Хотя почему Аргентины, если нам было предписано?..

– Уже хотя бы потому, – вновь не дал ему договорить командир субмарины, – что это предусмотрено приказом гросс-адмирала.

20

Ноябрь 1944 года. Германия. Остров Узедом в Балтийском море. Испытательный ракетный полигон в Пенемюнде.

– Господин конструктор, самолет со штандартенфюрером Одинсом на борту приземлится через пять минут.

– С кем, с кем… на борту?! – поморщился Вернер фон Браун и, оторвавшись от чертежа ракеты «Америка А9-А10», уставился на своего стажера Адриана Вильке, вошедшего в кабинет в сопровождении адъютанта барона.

– Со штандартенфюрером Карлом Одинсом.

– Я хорошо расслышал его фамилию, унтерштурмфюрер.

– С начальником «Зондербюро-13», секретного отдела института «Аненэрбе», которое…

– Не надо объяснять мне, что собой представляет «Зондербюро-13», – осадил фон Браун стажера, – я об этом прекрасно осведомлен.

Совершенно сбитый с толку, Вильке беспомощно оглянулся на адъютанта Нейла, однако, не получив от него никакой поддержки – Нейл сделал вид, что не заметил его призыва о помощи, – вновь непонимающе уставился на своего шефа. Он ждал разъяснений.

Еще в сорок третьем году Адриан Вильке был студентом Берлинской технической школы, и на него как на подающего надежды будущего авиаинженера распространялась военная бронь, которая и спасала его до поры до времени от призыва в армию. Но в сорок третьем, очевидно, испугавшись, что все свои победы фюрер добудет, не поделившись славой с ним, Вилке, он добровольцем пошел в армию, вступил в СС и попросился на службу в люфтваффе, на военный аэродром, чтобы получать практические навыки обращения с авиатехникой.

Возможно, недоученный студент так и остался бы техником одного из авиационных полков, если бы не его вмешательство в конструкторскую идею самого Брауна. Однажды в штаб люфтваффе, на имя Геринга, пришло странное письмо. В нем никому не известный техник из запасного военного аэродрома предлагал усовершенствовать уже действующий механизм, с помощью которого ракеты Фау небольшого веса можно было запускать с самолета «Хейнкель»[32]32
  Одна из модификаций ракет Фау действительно запускалась с самолетов «Хейнкель». Необходимость в таком способе запуска была продиктована тем, что английские радиоспециалисты сумели освоить технику выведения из строя пилотного механизма ракет с помощью радиоволн. Запуск с самолетов стал этапным периодом освоения ракет перед их переводом на пилотирование летчиками-смертниками.


[Закрыть].

Рейхсмаршал принадлежал к тем счастливым людям, которые ни черта не смыслили в подобных технических новациях, а посему даже не пытался разобраться в них. Зато у него хватило ума сразу же позвонить Брауну и предложить ему встретиться с «одним аэродромным умником, уже трижды подвергавшимся арестам за недисциплинированность, но, очевидно, кое-что смыслящим в технике».

– …Позволю себе напомнить, что вы сами просили господина Одинса прибыть сюда, – даже не пытался скрывать теперь своего возмущения Адриан Вильке, не понимая, почему Ракетный Барон ведет себя таким образом. – Мне еле удалось дозвониться до него. А когда я сказал ему, что звоню от самого барона фон Брауна, то доктор Одинс набрался наглости спросить: «Кто это такой – этот барон фон Браун?». – От главного конструктора Фау не ускользнуло, что фразу «Кто это такой – этот барон фон Браун?» обиженный стажер произносил с особыми, мстительными, интонациями.

– Хотите сказать, что он так и не вспомнил, кто же такой барон фон Браун? – поинтересовался конструктор, набросив на себя вуаль безразличия.

Усовершенствование, которое предложил тогда аэродромный техник, занимавшийся мелким ремонтом и техническим обслуживанием «Хейнкелей», само еще было слишком несовершенно, однако идея его оказалась вполне приемлемой. И хотя Браун был удивлен, почему она не пришла в голову ему самому, тем не менее взялся за ее усовершенствование и вскоре внедрил в приспособление для запуска.

После этой встречи Ракетный Барон решил не упускать Вильке из виду и, созвонившись с Герингом, оставил при себе в роли стажера и инженерно-технического порученца.

– …Вспомнил, естественно, но как-то не сразу и лишь после того, как я пристыдил его.

Вильке опять призывно взглянул на адъютанта, и тот не устоял.

– Все так и было, господин барон. Я присутствовал при их разговоре. И даже взял у господина Вильке трубку, чтобы напомнить штандартенфюреру СС о вашем договоре. Я ему так и сказал, что, пребывая в должности адъютанта барона фон Брауна, я лично присутствовал при состоявшемся между вами, барон, и штандартенфюрером разговоре, и слышал, как штандартенфюрер обещал господину барону…

– Хватит, – не то чтобы резко, но довольно иронично прервал его Браун, вальяжным движением руки указав Вильке на дверь. – Очевидно, вы попросту сбили его с толку моим титулом, Фрид, – обратился к адъютанту так, как обычно обращались к нему в померанском имении Браунов.

О чем бы Нейл ни докладывал Ракетному Барону, он всегда произносил свой монолог с таким вызывающим возмущением, словно своей службой в роли адъютанта делал одолжение не только Вернеру фон Брауну, но и всему рейху.

Браун привез Нейла из отцовского имения в Померании, где тот работал трактористом и водителем грузовика. Рекомендуя его сыну в роли адъютанта, отец объяснил: «Характер у этого парня вздорный, однако человек он преданный и хотя и разгильдяй, но разгильдяй исполнительный, а главное, можешь быть уверенным, что гестапо не подсунет тебе в адъютанты какого-то продажного бюргера».

Вернер, правда, был убежден, что отец подсовывал ему этого «исполнительного разгильдяя» по совершенно иной причине – чтобы получить хоть какую-то гарантию, что тот не сгинет в первом же бою где-нибудь под Смоленском или Ленинградом, а значит, вернется в имение. Но это уже было из области их семейных тайн.

А что касается характера, то у Нейла он действительно был вздорным, в этом отец был абсолютно прав.

* * *

…Хотя Одинс и дослужился до штандартенфюрера, но даже беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что ношение военной формы ему противопоказано, как, впрочем, и сама армейская служба. Перед Брауном стоял аскетического вида пятидесятилетний полустарец, с запавшими пергаментными щеками и согбенной костлявой спиной. И только лихорадочный взгляд его больших темно-коричневых глаз выдавал в нем человека решительного, волевого и по характеру своему исключительно сильного.

– Вынашиваете новый тип ракеты? – спросил он, кивком головы поприветствовав Ракетного Барона, и бесцеремонно изымая у него из-под руки два листа с чертежами и расчетами.

Пока Браун приходил в себя, пораженный наглостью и бесцеремонностью гостя, Карл Одинс успел бегло просмотреть начертанное, пренебрежительно отбросить чертежи и усесться в кресло у приставного столика.

– Простите, штандартенфюрер, но я не позволял вам…

– Бросьте, Браун, война завершается, и ваши боевые ракеты, коль бы совершенными они ни представали, окажутся никому не нужными.

– Прошу прощения, но, при всем уважении к вам, Одинс, я не собираюсь обсуждать с вами проблемы войны и мира.

Уже после первого телефонного разговора с начальником «Зондербюро-13» фон Брауну удалось выяснить, что в течение своей не столь уж продолжительной жизни Одинс успел побывать священником, а затем, лишившись сана, податься в монахи; какое-то время он был членом ордена нового храма», основанного неким почитателем Гитлера Либенфельсом; затем принимал участие в жизни основанного Карлом Хаусхофером ордена Братьев Света, который со временем стал называться Орденом Общества Врил, а также числился в ордене Черные рыцари Туле.

И что именно он, уже прослывший к тому времени заядлым чернокнижником, в 1933 году стал соорганизатором, вместе с профессором Германом Виртом, знаменитой выставки «Аненэрбе» («Наследие предков»), на стендах которой экспонировались древнейшие рунические и проторунические письмена, тексты коих были собраны в пещерах Анд и обнаружены в подземельях разрушенных палестинских храмов.

– Что же вы намерены обсуждать со мной?

– Вы знаете круг моих интересов.

Выставка рунических и проторунических текстов, возраст которых достигал десяти-двенадцати тысяч лет, произвела тогда огромное впечатление на ревнителей арийской культуры, под ее впечатлением было основано сначала общество «Наследие предков», а затем и научно-исследовательский институт «Аненэрбе».

– Если бы я мог предоставить вам чертежи какого-либо межпланетного корабля, способного…

– Я не для того пригласил вас, Одинс, чтобы выслушивать ваше паясничание.

Лицо штандартенфюрера приобрело вид одного из тех древнейших пергаментов, благодаря которым оно стало узнаваемым. Он явно обиделся, и лишь прирожденный такт, а возможно, только мудрая осторожность не позволили ему напомнить барону фон Брауну, что перед ним сидит старший по возрасту и чину. Впрочем, возможно, он понял, что слишком увлекся и пошел в своем легкомыслии значительно дальше того, что ему было позволено в общении с этим талантливым и властным человеком.

– Помните наш разговор о старинных тибетских манускриптах, – спросил он, с трудом пригасив собственную гордыню, – которые нашей экспедиции удалось заполучить с помощью одного тибетского ламы?..

– …Именуемого Человеком в Зеленых Перчатках?[33]33
  Речь идет о тибетском ламе, который жил до войны в Берлине и которого называли Человеком в Зеленых Перчатках. Он прославился своими точными предсказаниями, которыми охотно пользовался фюрер. Посвященные считали его хранителем ключей от королевства Агарти, то есть, в переносном смысле, хранителем знаний о Шамбале. Подробнее о нем – в моем романе «Антарктида: Четвертый рейх». – Автор.


[Закрыть]

– Спасибо, что вы так легко и быстро вспомнили, о ком идет речь, – слегка склонил голову начальник «Зондербюро-13».

Барон фон Браун действительно многое узнал об этом таинственном бюро, не поинтересовался только тем, как относятся к нему в последнее время Гитлер и его ближайшее окружение. А вот штандартенфюрер помнил, что отношение это стало опасно пренебрежительным. Разочаровавшись в истинности поддержки со стороны Высших Посвященных, прочих потусторонних и инопланетных сил, фюрер теперь готов был возненавидеть всех сотрудников «Аненэрбе», всех членов Общества наследия предков, всех предсказателей, чернокнижников и контактеров.

Одинсу уже не раз передавали мнения Гитлера, Геббельса, Бормана и даже Геринга, которые сходились в том, что все эти тайные общества, включая некогда возглавляемый самим Гитлером «Германен-Орден», а также ассоциацию тайноведов «Политика герметика», – инспирированы и жестко контролируются тайными еврейскими организациями. И нацелены они на раскол германского национал-социалистского движения, его подрыв и уничтожение. Причем некоторые коллеги Одинса уже находятся в концлагере, а часть из них даже погибла в застенках гестапо или в печах крематориев.

– Что нового вы способны сообщить мне об этом ламе и его тибетских манускриптах?

Только теперь Одинс водрузил на столик свой огромный портфель и извлек из него объемистую папку с золотистой свастикой на черном кожаном переплете.

– Все доставленные в рейх манускрипты, созданные на санскрите, нам удалось прочесть и в значительной степени расшифровать.

«Санскрит!» – вспомнил барон. Когда он просил адъютанта связаться с начальником “Зондербюро-13”, то не знал, что речь идет о Карле Одинсе, том чудаковатом профессоре, знатоке древних манускриптов и санскрита, с которым он в свое время встречался вместе с конструктором Германом Шернером[34]34
  Речь идет о конструкторе дисколетов (по современной терминологии – летающих тарелок), одном из главных героев моего романа «Антарктида: Четвертый рейх». – Автор.


[Закрыть]. Ну конечно же, перед ним организатор не только выставки рунических текстов, но и руководитель тибетской экспедиции охотников за манускриптами!

Одинс тогда еще только приступал к расшифровке одного из манускриптов, но, полагаясь на сведения берлинского ламы, был уверен, что его группу ждут очень важные открытия.

– И что же вам удалось накопать в этих индусских молитвенниках, доктор Одинс?

– Самые важные технические знания оказались в манускрипте «Шакуна Виманас». Все, что можно было выудить из него, находится вот в этом отчете. По существу речь идет об описании конструкции двигателя огромного космического корабля и об описании строения самого корабля, используемого некоей древней цивилизацией для полетов на другие планеты.

– Это уже привлекает мое внимание, – постепенно оттаивал Браун, осознавая, что действительно был слишком жестким с этим весьма полезным ему человеком.

– По одному из дипломов я, как и вы, господин барон, машиностроитель, и мне кажется, что полностью овладеть описанной в этом докладе технологией человечество сможет только в конце следующего века. Хотя окончательный вердикт, конечно, за вами, штурмбаннфюрер Браун, и вашими специалистами.

– Понятно, что за нами.

– Кстати, мне бы очень хотелось встретиться с конструктором Германом Шернером.

Барон удивленно взглянул на Одинса. «Нет, вряд ли штандартенфюрер догадывается, на какую “мозоль самолюбия” он мне только что умудрился наступить, – попытался успокоить себя Браун. – Скорее всего, это пожелание вызвано обычным профессиональным интересом».

– Пока что это невозможно.

– Объясните, барон.

– Никаких объяснений.

– Неужели и его упрятали в концлагерь как неблагонадежного? – как бы между прочим поинтересовался знаток санскрита. – Разве можно так вести себя с оружейными конструкторами?!

– Прекратите ваши причитания, Одинс.

– Но ведь согласитесь: непозволительное расточительство умов и судеб, совершенно непозволительное.

На какое-то время их взгляды встретились. Первым желанием барона фон Брауна было – отреагировать бурно и возмущенно, как и положено реагировать на подобные предположения верноподданному служащему СС. Но перед ним сидел полковник войск СС, а главное, Браун прекрасно понимал, что на сей раз вопрос Одинса спровоцирован был фактом из его, Брауна, собственной биографии.

Судя по всему, Одинс прекрасно осведомлен, что в марте прошлого года он, Вернер фон Браун, и инженер Греттруп были арестованы агентами гестапо прямо здесь, на острове Узедом, и на самолете доставлены в Берлин, в Главное управление имперской безопасности на Принц-Альбрехтштрассе. Поскольку либеральничать с Брауном в гестапо не собирались, то на первом же допросе он был обвинен в «саботаже создания секретного оружия рейха, срыве ракетной программы вооружения вермахта и неподчинении фюреру».

Оберштурмбаннфюрер СС, которому выпало допрашивать Брауна, сам оказался выпускником машиностроительного факультета Берлинской высшей технической школы и начинал свою карьеру инженером на авиастроительном заводе. Он с интересом и нескрываемым сочувствием выслушал рассказ Брауна об удачах и технических трудностях ракетной программы фюрера и о том, как сложно продвигается создание сверхсекретного оружия по программе создания дисколетов – о которых уже был в какой-то степени наслышан… Мало того, Браун мог поклясться, что сочувствие это было искренним.

Однако все, что оберштурмбаннфюрер мог сделать для своего арестованного коллеги, так это доверительно сообщить, что обвинение, подобное тому, которое ему выдвинуто, в гестапо обычно звучит как приговор. А еще инженер-эсэсовец сообщил барону, что на него и Греттрупа был донос, в котором управление гестапо извещали, что конструктор барон фон Браун не желает превращать создаваемые им ракеты в оружие рейха, рассматривая их лишь как средство для полета в космос.

А спас его другой инженер-машиностроитель, начальник Пенемюнденского центра генерал-майор Вальтер Дорнбергер. Узнав от кого-то из генералов об аресте барона фон Брауна, он несколько раз безуспешно пытался дозвониться до шефа гестапо Мюллера, пробовал увещевать кого-то из его заместителей, подступался к фюреру через кого-то из его порученцев. Но когда генерал вдруг понял, что все его усилия оказались бессмысленными и что он только зря теряет время, вместе с которым может потерять одного из талантливейших конструкторов Пенемюнде, – он решился вылететь в ставку фюрера в Берхтесгаден и пробиться на прием к начальнику штаба Верховного главнокомандования вермахта фельдмаршалу Кейтелю[35]35
  Исторический факт. Вернер фон Браун действительно был арестован гестапо 15 марта 1944 года и обвинен в саботаже ракетной программы фюрера. После войны этот недолгий арест помогал ему оправдываться перед американскими военными и научной общественностью – он выступал в роли «космического мечтателя», которого гитлеровцы заставляли работать на военную программу рейха.


[Закрыть].

Как потом выяснилось, это был единственно верный шаг. Фюрер уже знал об аресте Ракетного Барона и, проинформированный о его саботажничестве, неистовствовал от злости: теперь он понимал, почему рейх до сих пор не стал обладателем по-настоящему эффективного секретного оружия устрашения! Конечно же, он вряд ли стал бы вытаскивать опального Фау-ракетчика из подземелий гестапо. А вот Кейтель, внимательно выслушав доводы доктора Дорнбергера, к которому всегда питал некое уважение, оказался прозорливее.

Нет, о мечтаниях зарвавшегося барона фон Брауна относительно полетов в космос фельдмаршал, естественно, говорил как о «преступном стремлении уйти от ответственности за провалы в создании секретного сверхоружия рейха». Однако согласился, что лишать космических иллюзий Ракетного Барона все же выгоднее прямо там, на ракетном полигоне в Пенемюнде, нежели в тюрьме гестапо. И сумел убедить фюрера, что парни из гестапо слегка погорячились.

Однако самое удивительное ожидало Брауна впереди. Как потом выяснилось, был еще один человек, который вступился за него, причем не перед Кейтелем или гестаповским Мюллером, а перед самим фюрером. И именно его заступничество значительно облегчило задачу фельдмаршала Кейтеля. Этим человеком оказалась летчица-испытательница Ганна Райч.

Дело в том, что перед отлетом в Берхтесгаден генерал-майор Дорнбергер в порыве отчаяния позвонил и этой любимице фюрера, которая незадолго до этого приезжала в Пенемюнде и, судя по всему, тайно обсуждала с Брауном возможность полета в космос. Мало того, у Дорнбергера даже закралось подозрение, что именно она и могла проболтаться то ли самому фюреру, то ли кому-то из его окружения о космических планах Брауна.

Как бы там ни было, но в тот же день, когда генерал увещевал фельдмаршала Кейтеля, в трубке фюрера послышался звонкий голосок хрупкой, но безумно смелой обожаемой им летчицы-арийки: «Мой фюрер, вы, очевидно, не догадываетесь, какая жуткая несправедливость совершается в эти дни за вашей спиной!»

«О чем вы, Ганна?» – как можно нежнее спросил Гитлер, предполагая, что летчица в очередной раз намерена пожаловаться на рейхсмаршала Геринга, недолюбливавшего ее уже хотя бы потому, что ее просто-таки обожал фюрер.

«Люди Мюллера арестовали талантливейшего из ваших конструкторов, создателя ракет Фау штурмбаннфюрера СС Вернера фон Брауна! Мыслимо ли такое, мой фюрер?!»

Пауза, которую выдержал Гитлер после этого сообщения, была настолько долгой и томительной, что Ганна усомнилась: а не положил ли вождь трубку? И голос его летчица услышала только после того, как уже решила, что связь прервана и надо бы перезвонить.

«А вам известно, за что он арестован гестапо, Ганна?»

«Мне известно только то, мой фюрер, что арестовывать этого талантливого человека гестапо не за что. Наоборот, оно должно охранять и защищать доктора Брауна от покушения на него вражеских агентов. Очень жаль, что ваш гестаповский Мюллер так до сих пор и не понял этого. Исправьте эту несправедливость, мой фюрер. Если вы казните Брауна, Германия потеряет лучшего из своих конструкторов ракет, а все наши враги будут аплодировать его палачам».

«Почему сразу казнить? – мгновенно и довольно бурно отреагировал Гитлер, выдавая, что ему все же известно было об аресте Ракетного Барона. – Ни о какой казни не может быть и речи!»

«А у меня такое предчувствие, что завтра на рассвете его казнят».

И опять какая-то странная пауза, преодолев которую, фюрер удрученным голосом произнес: «Его не казнят, Ганна. Не должны казнить. Это всего лишь ваше предчувствие».

«Женское предчувствие, – напомнила ему отважная заступница. – Поэтому я верю в вашу мудрость».

Между звонками Райч и Кейтеля прошло не менее получаса, однако за это время фюрер так и не позвонил гестаповскому Мюллеру, еще раз подтвердив устоявшееся в близких к нему кругах мнение о том, что даже он опасался, а то и побаивался обер-гестаповца. Но зато фюрер оказался готов к разговору с Кейтелем и затем, в телефонном разговоре с непосредственным начальником Мюллера обергруппенфюрером Эрнстом Кальтенбруннером сослался именно на звонок и ходатайство Кейтеля, предоставив шефу Главного управления имперской безопасности самому вырывать доктора Брауна из подвалов гестапо.

Что же до штурмбаннфюрера СС Брауна, то он, основательно грешивший на златокудрую Ганну, так до сих пор и не понял: то ли она действительно спасала его из солидарности, то ли пыталась искупить свою вину. Впрочем, теперь это уже особого значения не имело.

– Почему вдруг вы заговорили о лагере? – холодно возмутился теперь барон, услышав предположение руководителя «Зондербюро-13».

– А что я должен был еще предположить?

– Что угодно. Только не заводить речи о концлагере. Шернера это попросту не касается, – сухо отрубил Браун, с трудом удержавшись, чтобы не добавить: «К сожалению, не касается».

Впрочем, несмотря на свою завистническую неприязнь к Шернеру, он сделал бы все возможное, чтобы тот избежал участи, которая в середине марта 1944-го уже чуть было не постигла его самого.

– В таком случае надеюсь увидеться с ним; мне нравится дикая раскованность фантазий этого парня. Особенно буйствующая в тех случаях, когда речь идет о дисколетах. Что-что, а дисколеты – мания, противостоять которой он не в состоянии.

– Вы правы: «дикая раскованность фантазий». Возможно, вскоре он вновь появится на ракетном полигоне в Пенемюнде. – Браун так и не решился известить руководителя «Зондербюро-13» о том, что Шернер уже давно находится в Рейх-Атлантиде; попросту не имел права этого делать.

– Если и в самом деле появится, – не рискнул он поверить словам Ракетного Барона. – Это поможет вам в освоении многих доселе тайных технологий прошлых цивилизаций.

– Можно подумать, что в своем «Зондербюро-13» вы уже давно подобрались к ним, – удостоил его иронического взгляда барон фон Браун.

– В любом случае конструктор Шернер… – попытался доктор Одинс высказать какую-то очередную глубокомысленную сентенцию, однако фон Браун решительно лишил его такого удовольствия.

– Лучше поведайте нам, что вы там умудрились накопать в двух остальных манускриптах?

– Эти манускрипты именуются «Самарангана сутрадхаран» и «Виманика Шастра»[36]36
  Исторический факт. По одной из версий, именно благодаря этим старинным манускриптам германским конструкторам удалось заполучить сведения, касающиеся конструкции дисколета и его двигателя.


[Закрыть].

– Не утруждайтесь, их названия мне все равно ни о чем не говорят: совершенно чуждая отрасль знаний.

– Технология, которую нам удалось позаимствовать из этих наставлений древних технократов, показалась мне более доступной и приемлемой.

– Она оказалась бы еще более приемлемой, если бы вы извлекли ее хотя бы на полгода раньше, – проворчал Ракетный Барон, все еще не отрываясь от отчета. – Слишком поздно все мы осознали, что победа сокрыта не столько в создании огромных количеств самолетов и танков, но и в сотворении оружия особого назначения, оружия возмездия.

Сразу же после освобождения из-под ареста Брауна пожелал видеть фельдмаршал Кейтель. Если барон верно понял, то старый вояка пригласил его по настоянию Гитлера; возможно, подобный разговор был одним из непременных условий освобождения Брауна. Кроме того, Кейтель явно хотел довести до сведения конструктора, что своим освобождением тот обязан именно его сочувственному ходатайству.

«Я не знаю, – устало ворчал Кейтель, постукивая тыльной стороной карандаша по карте Советского Союза, от которой не отрывал своего взгляда, – сумеете ли вы, доктор Браун, в конце концов, отправить свою ракету в космос. Зато прекрасно знаю, что если с согласия фюрера вас во второй раз отправят в подвалы гестапо за саботаж и срыв программы создания оружия возмездия, то помочь я вам уже ничем не смогу».

«Я не саботировал осуществление этой программы и не срывал ее! – возмутился фон Браун так, словно вновь оказался перед следователем гестапо. – Просто моих собственных научных познаний, как и познаний моих подчиненных, пока еще недостаточно, чтобы создать сверхмощное оружие некоего космического образца, наподобие все тех же непобедимых дисколетов. К таким глобальным переворотам в технике приходят постепенно».

«Кто бы мог подумать?!» – саркастически «подыграл» ему фельдмаршал.

«И потом, не всегда же нам забрасывать ракетами этот чертов Лондон! Когда-то же ракеты должны будут служить науке. Вот я постепенно и нацеливаюсь на выход в космос».

Он еще говорил и говорил, поскольку Кейтель хотя и не отводил взгляда от своей «карты проигранных Советам битв», однако же и не перебивал его.

«А не пробовали вы поведать все это следователям гестапо во время ваших допросов?» – злорадно поинтересовался фельдмаршал, дождавшись, пока барон истощит свое красноречие.

«Я так все и высказал», – почти с гордостью за свою смелость объявил конструктор.

Кейтель впервые оторвал взгляд от «карты проигранных битв» и посмотрел на Брауна как раз тем омерзительно-сочувственным взглядом, которым обычно встречают появление в прихожей порядочного семейства опостылевшего всем городского сумасшедшего.

«То есть гестаповцам попросту не от чем было докладывать фюреру? А я-то думаю, почему вас так упорно держат в гестапо…»

«Не понимаю, о чем вы».

«Вот и гестаповцы тоже никак не могли взять в толк, о чем это вы».

«Простите, господин генерал-фельдмаршал, но я хотел бы прояснить смысл ваших намеков», – все еще храбрился фон Браун.

«А ведь фюрер ожидал от вас только одного: клятвенного заверения в том, что вы никогда больше не станете увлекаться вашей так называемой чистой наукой о космосе, да к тому же в ущерб выполнению программы перевооружения вермахта, который я имею честь представлять. Так что вам есть о чем поразмыслить в этом своем Пенемюнде, доктор Браун».

Барон хотел как-то возразить, однако Кейтель вдруг вспомнил, что по чину он значительно выше Брауна, и проворчал:

«Прекратите оправдываться, а лучше научитесь думать! Причем не только над своими чертежами. Все, не смею вас больше задерживать!»

– К каждой последующей ступени своего развития мы приходим тогда, когда нам позволяют к ней прийти, – философски заметил руководитель «Зондербюро-13» и секретной программы-операции «Уранус», врываясь сейчас в неприятные воспоминания технического руководителя ракетного центра. – Только тогда, когда нам это великодушно позволяют те, – указал он пальцем куда-то вверх, – кому действительно позволено… позволять.

– Убеждены, что только тогда?

– Поскольку меня в этом постарались убедить.

– Лично я никогда с таким подходом и таким пониманием не соглашался. Но и отрицать подобные сентенции становится все труднее.

– А каково нам, каждый день соприкасающимся со все новыми и новыми сведениями о появлении над Германией и союзными нам территориями летающих дисков?