Текст книги "Гибель адмирала Канариса"

– Шантаж – самое бессмысленное, к чему вы и ваши люди можете прибегнуть, находясь в стране, в которой германское влияние сильнее, как и сам авторитет Германии намного выше, нежели авторитет Великобритании.

– Очень спорный тезис. Здесь действительно не очень уважают старую амбициозную Леди, но вполне терпимо относятся к ее весьма щедрым подданным. Тем не менее обсуждать наши предложения… о неких поставках, исключительно о поставках, – англичанин уже не скрывал своей иронии, – как вы понимаете, лучше всего на свежем воздухе.

– К вопросам поставок я всегда отношусь с особой тщательностью, – заверил его Канарис. С формальностями действительно пора было кончать.

14

Несмотря на жару, англичанин был одет в темно-синий костюм с блестящими пуговицами на удлиненном пиджаке, а ворот белой рубахи тщательно стягивался строгим коричневатым галстуком. Трость в руке тоже выдавала в нем английского денди, хотя и не скрывая офицерской выправки.

Впрочем, было похоже, что лейтенант умышленно рассекречивал свое подданство, памятуя о старинном шпионском правиле: «Лучший способ конспирации – отсутствие всякой конспирации!» Тем более что, несмотря на древнюю вражду двух океанских империй, англичан в Испании действительно уважали, чего нельзя было сказать о германцах, которых здесь недолюбливали и почему-то опасались. Недолюбливали, судя по всему, за мелочную расчетливость, граничащую с жадностью. А вот почему опасались – этого Канарис понять так и не смог.

Они вышли из представительства и, молча пройдя три квартала, вошли в фойе филиала итальянского «Банка ди Рома», основной капитал которого принадлежал ватиканской «черной знати»[22]22
  К «черной знати» Ватикана принадлежат люди, являющиеся родственниками того или иного папы римского. Именно из этого круга традиционно формируется чиновничий аппарат Ватикана, его служба безопасности, банковская, дипломатическая и прочие сферы.


[Закрыть]. Только теперь Канарис вспомнил, что однажды заметил, как человек, очень смахивающий на этого английского лейтенанта, входил в этот же банк. Но тогда он не сразу сообразил, кого именно напоминает ему этот человек; к тому же сбила с толку принадлежность банка.

– В свое время вам, господин Канарис, действительно удалось заметить меня входящим в этот банк, – англичанин предельно точно уловил этот, очень важный психологически, момент опознания.

– Какая наблюдательность! – кисло ухмыльнулся Канарис, хотя должен был бы, по крайней мере, удивиться. – А вот я вас что-то не припоминаю.

– Не юлите, капитан-лейтенант, я специально подставился вам, дабы напомнить о ваших «великобританских обязательствах». Но то ли вы действительно не успели разглядеть меня, то ли специально умудрились не узнать.

– Скорее второе.

– В таком случае, напомню о себе: лейтенант О’Коннел. А еще напомню, что это не первая наша встреча.

– Я не коллекционирую псевдонимов и разведывательных кличек.

– Это не псевдоним и не кличка.

– Уж не хотите ли вы сказать, что на задания по делам разведки выезжаете под своим собственным именем?

– В этом и состоит моя конспирация.

– Сомневаюсь, что только в этом.

– О’Коннел – моя настоящая фамилия, черт возьми, – вежливо возмутился его недоверием англичанин. – В дружественные нам страны я предпочитаю приезжать под своим именем и со своими собственными документами. Советую вам, Канарис, поступать точно так же.

– Тогда, в Плимуте, мне пришлось предъявлять те документы, которые позволили мне выжить в Латинской Америке и пересечь Атлантику, – не менее вежливо объяснил ему Вильгельм.

– Фальшивые документы – не самый большой грех разведчика.

– Для него это, скорее, реквизит, как для фокусника – колода карт или платочек в рукаве.

– Очень своевременное и мудрое толкование.

– Нам нетрудно будет договариваться – это вы хотите сказать?

– Опытные, умудренные жизнью люди, – развел руками англичанин. – Когда-то же она должна наступать – пора степенности и зрелости!

– Что привело вас ко мне, лейтенант?

– После вашего отплытия из Англии я проследил по карте путь вашего бегства из лагеря интернированных германских моряков, снятых с тонущего крейсера «Дрезден». Признаюсь, это впечатляет: остров Квириквина из архипелага Хуана Фернандеса, континентальное Чили, губительные перевалы Анд в обход чилийских и аргентинских пограничных постов.

– Поверьте, это не столь романтично, как вам представляется, лейтенант. Даже в восприятии такого романтика, какого вы видите сейчас перед собой.

– … Затем судно, на котором, выступая в роли кочегара, вы сумели наладить приятельские отношения с несколькими англичанами, дабы усовершенствовать свой английский, – все с той же долей восхищения завершил англичанин.

– Совсем уж несущественные детали.

– Не скромничайте, Канарис: совершить подобный вояж дано не каждому. Таким можно гордиться потом всю жизнь.

– С этим трудно не согласиться. При всей моей скромности.

– Почел бы за честь оказаться вашим спутником.

– Как только вновь окажусь в плену у чилийских аборигенов, сразу же телеграфирую вам, лейтенант.

– …А что касается всевозможных неприятностей, выпадавших тогда на вашу долю, – простил ему и этот выпад О’Коннел, – то ничто так не оправдывает и не облагораживает наше поведение вдали от родины, как непредвиденные обстоятельства и борьба за жизнь.

15

Англичанин чопорно уселся за столик для клиентов, стоявший у широкого окна и, прежде чем предложить второе кресло Канарису, посоветовал ему взглянуть в окно. Прямо перед ним открывалась небольшая площадь, а вправо и влево – только не перпендикулярно банку, а под углом от него – уходили вниз по склону две оживленные улицы.

Канарис мог бы признать в лейтенанте любителя уличных сценок, если бы не два любопытных момента: на площади перед банком отлично просматривались подходы к представительству, в котором служил О’Коннел, а справа точно так же хорошо просматривались подходы к зданию, в котором располагалось германское посольство.

– Прекрасное времяпрепровождение, – согласился Канарис, отодвигая свое кресло так, чтобы не закрывать лейтенанту часть пространства перед окном. – Что привело вас ко мне, лейтенант?

– Согласитесь, что мы не слишком навязчивы.

– По крайней мере, так было до сих пор.

– Вот видите, в кое-каких вопросах мы уже находим понимание.

У окошечек банка не наблюдалось ни одного клиента, зато Канарис заметил некоего крепыша, околачивающегося в дальнем углу зала, за столиком у конторки. Тот явно не был похож на человека, торопящегося снимать что-либо со своего банковского счета, а тем более – пополнять его.

– Что же заставило вас нарушить обет молчания, Британец? – без особого труда вспомнил его агентурную кличку капитан-лейтенант Кригсмарине.

– Нас интересует одна особа, именующая себя Матой Хари. Она же нидерландская подданная Маргарет Гертруда Зелле.

– Как, и вас она тоже интересует? – едва заметно ухмыльнулся Канарис. – Какое совпадение привязанностей и интересов!

– Что конкретно вы можете сообщить о ней, Канарис? Нужна хоть какая-то доза полезной для нас информации.

– Информации – море. Начнем с того, что Мата Хари – прекрасная танцовщица, сумевшая вскружить голову не одному испанцу.

– Так считают не все. Ее бывший муж, нидерландский офицер Рудольф Маклид, вполне определенно заявил: «У нее плоскостопие, и она абсолютно не умеет танцевать». Мы ему не поверили. Но вскоре наши агенты сумели получить отпечатки ступней Маты Хари, и медики убедили нас: плоскостопие в самой ярко выраженной форме! Специалисты утверждают, что женщину с таким природным недостатком вообще нельзя подпускать к танцевальным подмосткам.

– Любопытно, – повел подбородком Канарис.

О плоскостопии Маргарет капитан-лейтенант и в самом деле даже не догадывался. И не мог припомнить хотя бы один случай, когда оно как-то слишком уж резко проявилось или каким-то образом бросилось в глаза.

– Кроме того, у нас есть заключение сразу нескольких специалистов из Индостана. Каждый из них самостоятельно пришел к выводу, что по уровню мастерства она не тянет даже на ученицу храмовой танцовщицы, поскольку в ученицы попадают девушки, получившие определенную подготовку. Причем, заметьте, речь шла о юных девушках, а в данном случае мы имеем дело с сорокалетней матроной.

Выслушав его, Канарис загадочно ухмыльнулся.

– Стоп, хватит, Британец. Считайте, что меня вы уже убедили. Теперь постарайтесь убедить в этом же Париж, Мадрид, Берлин, Монте-Карло…

– Мы тоже пытаемся понять, что происходит, – не стал оспаривать его аргументы англичанин. – Но единственное, что мы пока что способны констатировать, – мы ни черта не понимаем.

– Происходит массовый гипноз, порождаемый таинством таланта, – вот что на самом деле происходит, когда эта женщина выходит на подмостки парижского «Фоли бержер» или не менее знаменитой «Олимпии». И когда она обнажает свое прекрасное тело, тысячам мужчин всех национальностей и возрастов глубоко наплевать на то, есть у нее плоскостопие или нет. Как, впрочем, и на мнение ее бывшего супруга. Прочтите, что пишут об ее искусстве в «Ля пресс», «Курьер франсэ» или «Нью-Йорк геральд».

– Что тоже справедливо, – проворчал О’Коннел. – Чувствуется, что вы внимательно следите за прессой, а главное, все еще влюблены в нашу танцовщицу.

– Вынужден разочаровать: на сей раз нюх разведчика вас подводит. Лично я к танцовщице Мате Хари давно охладел, если только наши отношения с ней интересуют вас как профессионала.

– Охладели? Мы так не считаем, если учесть навязчивый интерес этой особы к английскому посольству и старой доброй Англии. Есть все основания считать, что он подогревается именно вами, Канарис. Чем холоднее вы воспринимаете ее как женщину, тем пылче интерес к ней как к шпионке.

– Вас удивляет интерес актрисы к Лондону? – пожал плечами Канарис. – А куда еще отправляться танцовщице, покорившей Мадрид, Париж и Берлин, если не в Лондон?

– С этим можно было бы смириться, если бы мы знали ее лишь как агента французской разведки.

– То есть как агент французской разведки вам она уже известна?

– Само собой разумеется.

– Вот видите, а для меня это новость.

– Не лукавьте, Канарис. Вербовка Маргарет французами действительно оказалась для вас неожиданностью. Но это уже в прошлом. А вот то, что французы завербовали эту неутомимую бордельную танцовщицу, не догадываясь, что она работает на германскую разведку, – это уже пикантно.

– Однако ни у вас, ни у французов достаточных доказательств того, что Маргарет Зелле танцует под аккомпанемент германской разведки, нет.

Прежде чем ответить, О’Коннел проводил взглядом какого-то испанца – судя по его поясу и крестьянской одежде, баска, – который, проходя мимо окна, приподнял широкополую шляпу и вытер лицо розовым платочком. При этом они встретились взглядами: контакт состоялся.

Еще через несколько мгновений англичанин взглянул на карманные часы и предложил Вильгельму перейти в небольшой ресторанчик «Карильон», располагавшийся неподалеку, на небольшой площади у старинного собора.

– Фиесты устраивать мы не станем, но самое время утолить жажду.

Канарис не возражал; действительно, самое время поговорить за стаканом вина.

– Вы ведете скучный образ жизни, Канарис, – сказал англичанин, усаживаясь за свободный столик, стоявший между двумя толстыми колоннами, за которыми чернело чрево богато орнаментированного камина – большой редкости для испанских ресторанчиков.

– Не стану оспаривать.

– Скучный и скудный. Уже хотя бы потому, что вас ни разу не видели в этом ресторанчике.

– Дай-то Бог, чтобы на этом список моих прегрешений завершался. Маргарет Зелле, насколько мне известно, тоже не навещает его, – деликатно напомнил капитан-лейтенант о причине их встречи.

– Этот она пока что не навещала, тут вы правы.

– По крайней мере, так утверждает безликий тип, с которым вы общаетесь через окно «Банка ди Рома».

– Кстати, мы не стали разочаровывать наших французских коллег по поводу Маргарет и ограничились лишь мимолетным намеком.

– …Которому, однако, не доверились даже легкомысленно-доверчивые французы.

– Они тоже устроили слежку за ней, но все еще мало преуспели в этом.

– А вы, мистер О’Коннел?

Возможно, англичанин и собирался что-то ответить, но в это время приземистый седовласый официант подошел к их столику, мельком осмотрел посетителей и, распознав в них иностранцев, произнес по-английски:

– Мясо молодого быка, красное кастильское вино и много сыра. У нас это называется «обедом матадора».

– На обед матадору подают яйца убитого им быка, – напомнил ему Британец. – Или, может, я что-то путаю?

– Когда устраивают фиесту по поводу большого боя быков. Но вы мало похожи на матадора.

– Это уж как взглянуть на бой быков. И потом, кто знает, не придется ли вскармливать быка «прелестями» матадора…

Испанец вяло улыбнулся.

– Итальянцы обычно требуют еще и спагетти. Однако англичане предпочитают завершать подобные пиршества обычной яичницей, щедро усыпанной кусочками куриной грудинки.

– Принимайте нас за французов, – посоветовал Канарис официанту, желая как можно скорее отослать его от столика. Однако, запрокинув голову и победно улыбаясь, официант решительно произнес:

– Французы слишком легкомысленны, чтобы подражать им в чем-либо. Кому угодно, только не французам!

– Ни подражать, ни доверять французам нельзя, – охотно согласился с ним Канарис.

– В таком случае принесите нам по стакану хереса и по куску сыра, – степенно произнес англичанин.

Официант отходил, кланяясь и долго не решаясь повернуться к ним спиной, словно опасался выстрела в затылок.

– Что с них взять? Это же англичане! Ни черта они не смыслят ни в хорошем вине, ни в хорошем испанском сыре, – пожаловался он основательно подвыпившему кабальеро, стоявшему у края стойки, не смущаясь того, что посетители могут услышать его. Но в ответ кабальеро лишь сладко икнул.

– Вот он, испанский национализм – во всей его несуразности, – назидательно молвил О’Коннел.

– Мало чем отличающийся от английского или германского, – заметил Канарис.

– При чем здесь германский? У вас и национализма порядочного пока что нет; так, сплошное пруссачество…

16

Вино оказалось слишком теплым и кисловатым для настоящего хереса, однако Канарис старался не придавать этому значения.

– Почему вы решили заговорить о Маргарет Зелле? – поинтересовался Канарис, зажевывая винную кислятину ломтиками сыра.

– Потому что вы упорно стараетесь внедрить ее в круги английской аристократии. Английские генералы и дипломаты не столь болтливы, как французские, но ведь эта танцовщица не зря провела несколько лет в буддистском храме… – Услышав это, Канарис про себя скептически ухмыльнулся: он-то знал, что ни в одном храме мира Мата Хари ни одного дня не провела. – К тому же она подпаивает своих клиентов каким-то восточным снадобьем.

– Даже так?! – искренне удивился Канарис. Он многое знал о роковой танцовщице, однако ни о каком восточном снадобье слышать ему пока что не приходилось. – Вам пришлось испытать его на себе?

– До снадобья дело не дошло, но…

– …Но тоже успели побывать в числе ее постельных почитателей? – прямо спросил Канарис. – Непростительная промашка для джентльмена столь безукоризненной репутации, прямо скажу – непростительная.

Англичанин отпил вина, закусил его сыром и только потом выразительно пожал плечами:

– Само собой разумеется, я тоже побывал в ее салоне на бульваре Сен-Мишель. – Британец выдержал паузу, достаточную для того, чтобы позволить разгуляться фантазии своего собеседника, и только потом добавил: – Особого впечатления эта голландка на меня не произвела, особенно если учесть, что в амурных делах я человек брезгливый.

Отведя взгляд, Канарис надолго задержал его на одной из колонн. В данном случае ему тоже стоило бы прослыть если уж не более брезгливым, то, по крайней мере, более осторожным. Ну да что уж тут!

– Но это еще не повод… – медлительно произнес он, возвращая свой взгляд из бесплодных блужданий.

– Слишком уж она обнаглела, – резко отреагировал Британец. – Когда какая-то стерва пытается обвести вокруг пальца три разведки сразу – меня это начинает раздражать. А вас, сеньор Розас?

«Интересно, за какую из возможных “шалостей” Маргарет англичанин так упорно пытается мстить ей? – подумалось капитан-лейтенанту. – И стоит ли эта ее шалость такой кровной мести?»

– Она откажется от попыток проникнуть в Лондон, – снисходительно пожал плечами Канарис, понимая, что это единственное, чем он способен помочь сейчас Маргарет. – Мои люди позаботятся об этом.

Британец мысленно улыбнулся: все же он заставил прямо признать Чилийца – именно под таким псевдонимом проходил по его картотеке Канарис, – что подстава с этой грязной колониальной потаскушкой-двойником – дело его рук.

– Ваши люди позаботятся о том, – еще жестче и повелительнее стал его голос, – чтобы она вернулась в Париж и была сдана там французской разведке. Немедленно и самым банальным образом – сдана. – Канарис иронично хмыкнул, однако британец не придал этому никакого значения. – Причем со всеми возможными компрометирующими ее как германскую шпионку… ну, скажем так, подозрениями.

Канарис угрюмо помолчал: британец требовал от него невозможного. Давненько капитан-лейтенант не испытывал такого унижения. Он отпил хереса, но теперь вино представилось ему еще отвратительнее.

– Стоит ли все настолько усложнять? Когда вы объявите миру, что изобличили известную танцовщицу в шпионаже, английскую контрразведку и английское правосудие попросту засмеют.

– Не сомневаюсь, засмеют.

– Тогда в чем смысл этой авантюры?

– В том, чтобы засмеивали контрразведку и правосудие Франции. Потому что сдавать ее вы будете французам, а не англичанам.

– Вот такой хитроумный ход? Прикажете воспринимать это за юмор в чисто английском стиле?

– Если вы этого не сделаете, господин Чилиец, то французы арестуют ее сами. Они достанут ее и здесь, в Испании. Но тогда вслед за Матой Хари будете арестованы и вы. Пребывание в общей камере с ней не гарантирую, а вот одну виселицу на двоих – вне сомнений.

– Ох, и щедры же вы, Британец…

– Национальная черта. Кстати, о национальной черте. Французам как раз нужна шумиха в прессе, которая отвлекла бы внимание общественности от бездарных действий военного командования на фронте, а заодно объяснила обывателю, почему враги-германцы так легко разгадывали замыслы французских генералов и кто в действительности становился источником информации.

– Какая новизна разработки иностранного шпиона!

– Кажется, я уже дал вам понять, что вся прелесть этой операции – в ее исключительной банальности.

– Вот тут-то перед разгневанной публикой и возникнет образ некоей колониальной танцовщицы, свившей свое змеиное гнездо в самом сердце Парижа! – все еще пытался иронизировать Канарис, однако это уже была ирония Иуды.

– И публика ухватится за эту наживку. Грязная танцовщица, которая совращала темпераментных французских штабистов и таким образом поставляла германцам такие сведения, которые те никак не могли получить от своей фронтовой разведки[23]23
  На волне шпиономании французский суд обвинил Маргарет Зелле (Мату Хари) в том, что она выдала разведке Германии сведения, позволившие ее войскам провести операцию, в ходе которой погибло порядка пятидесяти тысяч французских военнослужащих и мирных граждан. Именно эта, явно надуманная, как считают серьезные исследователи, цифра потерь послужила основанием для сотворения мифа о Мате Хари как супершпионке.


[Закрыть]. Сведения, позволявшие германскому командованию наносить упреждающие удары по французским войскам, приведшие к немыслимым потерям. Кого такой поворот карьеры известной танцовщицы может оставить равнодушным?!

– Вы действительно намерены организовать судебный процесс против Маты Хари?

– Еще какой! Дело в том, что в ее сексуальные сети попало несколько очень уважаемых джентльменов. Поэтому мы будем рады убрать ее стараниями наших парижских союзников.

* * *

С минуту Канарис пребывал в состоянии некоей прострации. Он не знал, как ему реагировать на обвинения Британца, как вести себя, и вообще как воспринимать все здесь происходящее. Позиции англичанина крепки. В таком случае приходится уступать свои…

– Давайте порассуждаем. Считайте, что сумели убедить меня: вывести агента из-под удара ваших парижских коллег мне действительно не удастся.

– Просто не вывести из-под удара – этого уже недостаточно. Вы знали о том, что Мата Хари работает против нас, однако, будучи нашим агентом, не только не убрали ее с театра действий, но даже не поставили нас в известность. Вам не кажется, что это непорядочно?

– Знать бы, что именно в нашем с вами ремесле подпадает под это определение – «непорядочно»!

– Если просто не вывести из-под удара… В таком случае в прессе появится ваше имя, которое Маргарет неминуемо сдаст французам, и тогда как разведчик вы уже не будете представлять интерес ни для германской разведки, ни для британской. На вашей карьере будет поставлен крест. Мало того, неминуемо всплывет ваша британская вербовка, и за вами начнется охота всех европейских резидентур, способных достать вас даже в кубрике субмарины посреди Атлантики.

Возле столика вновь возник говорливый официант, однако О’Коннел обронил какую-то фразу на непонятном германцу наречии – возможно, на баскском, – и тот мгновенно ретировался.

Канарис не видел причин для того, чтобы в связи с делом Маргарет Зелле его английская вербовка неминуемо всплывала, но понял, что вести полемику по этому поводу бессмысленно: Британец нагло шантажирует его.

– А в Париже никого не интригует тот факт, что в прессу просочатся сведения о танцовщице, как агенте-двойнике французской разведки?

– Именно поэтому Сикрет Интеллидженс Сервис не желает, чтобы ваш агент оказалась в ее лондонском подвале. Доказывать, что французы заслали в Британию свою шпионку… – передернул он плечами. – Кого в наши дни это способно воодушевить?

– Да уж… – вздохнул Канарис, хотя никакой особой горести во вздохе его Британец не уловил.

– Хорошенько подумайте, сеньор Чилиец, стоит ли создавать из-за этой танцовщицы проблемы себе и нам? – поморщился британец, давая понять, что тема исчерпана, и обсуждать ее подробности не имеет никакого смысла.

– Нужно все основательно взвесить. Разоблачение Маты Хари сильно ударит по моим собственным позициям в германской разведке, – произнес Вильгельм, а мысленно добавил: «Ты, Канарис, всего лишь такой же агент-двойник, как и эта колониальная потаскушка Мата. И если ты уже ничем не способен помочь ей, то, по крайней мере, позаботься о собственной шкуре!»

– Ударит, несомненно, если не прибегнуть к тщательной разработке этой операции. Но в этом я вам попытаюсь помочь.

– Поскольку мой провал, в свою очередь, ударит по вашей карьере, – мстительно улыбнулся Канарис.

– В поле зрения французской разведки, – не придал значения его выпаду Британец, – давно попала другой ваш агент, некая Элизабет Шрагмюллер.

«А вот и шулерская “крапленая дама из рукава”!» – побледнела переносица капитан-лейтенанта от разведки. Если они возьмут в оборот Шрагмюллер[24]24
  Есть все основания считать, что именно с помощью своего агента Элизабет Шрагмюллер Канарис «по-джентльменски» сдал Мату Хари французской контрразведке, сопроводив это «предательство во имя собственного спасения» необходимыми компрометирующими материалами.


[Закрыть], проходившую по его картотеке под кличкой Кровавая Баронесса, это будет провалом значительной части агентуры во Франции и Испании. С таким трудом, такими усилиями созданной агентуры!..

– Это еще что за дама? – попытался он состроить все ту же пресловутую «хорошую мину при скверной игре».

– Вы заходите слишком далеко, Канарис, – вновь осадил его Британец.

– Вы не позволяете мне задавать уточняющие вопросы.

– Зато позволю себе уточнить, что вряд ли вам станет легче от того, что в Берлине вам, британскому шпиону, предателю Германии, придется взойти на эшафот в то же мрачное утро, что и двум вашим агентам в Париже.

Канарис конвульсивно передернул кадыком, словно петля палача уже затягивалась на его шее. Знал бы этот самый Британец, скольких врагов он сумеет ублажить своим разоблачением и с каким вожделенным трепетом они прочтут в газетах о его казни!

– Не спорю, перспектива мрачная.

– Понимаю, вам понадобится какое-то время, чтобы прийти в себя, но делать это следует по-мужски, не пытаясь сжигать мосты… через Ла-Манш.

– Мосты через Ла-Манш сжигать теперь уже действительно не стоит, – задумчиво согласился Канарис.

– Вашу госпожу Шрагмюллер французы деликатно завербуют, и с ее помощью вы сольете им всю нужную информацию об Утренней Звезде, или как там именует себя госпожа Зелле.

– Но вы не тронете Шрагмюллер.

– Одно из правил английской королевской разведки гласит: «Никогда не следует ни влюбляться самому, ни влюблять в себя своих агентурных женщин». Никакие разъяснения его не сопровождают, однако всем известно, что это слишком дрянная примета, обычно преследуемая неминуемым, умопомрачительным провалом.

– Это мое условие: вы не тронете Шрагмюллер, – не стал оправдываться Канарис.

– Если вы так настаиваете, – благодушно согласился Британец.

– Вы гарантируете, что она сумеет вернуться в Берлин.

– Лучше в Мадрид, – уже откровенно подтрунивал над ним Британец. – Ради сотворения хоть какой-то конспирации, которая понадобится больше вам, нежели Элизабет.

– Вы гарантируете это, – фанатично настаивал на своем Канарис, не вызывая этим у Британца ничего, кроме оскорбительного сочувствия.

Но и его Канарис воспринимал сейчас с благодарностью. Стремление выступить в роли спасителя Элизабет было продиктовано уже вовсе не тем, что и с Кровавой Баронессой святую заповедь английской королевской разведки он тоже умудрился нарушить. Просто таким образом он пытался спасти уже даже не Шрагмюллер, а собственную честь, остатки профессиональной порядочности и элементарной шпионской этики.

– Предлагаю вполне приемлемый вариант. После сдачи танцовщицы мы позволим госпоже Шрагмюллер благополучно – через милую вашему сердцу Испанию – вернуться в Берлин, чтобы использовать ее в самом крайнем случае, в роли связной. Между мною и вами – связной, – победно улыбнулся Британец.