Текст книги "Севастопольский конвой"

9

На берег комбат возвращался уже на закате солнца. Море в эту пору дня предавалось такому курортному штилю, что прибрежное мелководье, по которому Гродов плыл к берегу, поражало его какой-то бархатной теплотой своих вод. О том, чтобы оставить эту купель, не могло быть и речи: кто решится добровольно отказаться от такого блаженства? Теперь он жалел только о том, что совещание с гарнизоном «форта Кара-Даг» проводил в кубрике, а не в воде – сколько времени потеряно зря!

Однако блаженство блаженством, а капитана почему-то одолевало явное предчувствие того, что это купание – последнее. Вот именно, последнее. И не только потому, что заканчивается лето, заканчивается «великое одесское стояние». Он предполагал, что дальнейшие события на фронте сложатся так, что об этих освежающих заплывах в прибрежные воды придется забыть.

Впрочем, все, что должно наступить нового в жизни батальона, а значит, и его личной, наступит завтра, а сегодня, повернувшись на спину и почти неподвижно удерживаясь на воде, он с мечтательной тоской смотрел на неожиданно проклюнувшуюся в глубинах августовского неба звезду. Яркую, холодную и неописуемо одинокую. Это была тоска оказавшегося за бортом и давно затерявшегося посреди океана моряка, увидевшего сигнальный огонь случайного судна – слишком далекого, чтобы до него можно было доплыть, и слишком желанного, чтобы от него можно было отвести взгляд.

– Что, Косарин, истосковался, сидя на берегу? – спросил комбат, все еще лежа на спине, но понимая, что до берега осталось всего несколько сильных, «весельных» движений рук.

– Так ведь приказано ждать и охранять, – без какой-либо обиды в голосе напомнил ему ординарец, приближаясь к кромке воды с банным солдатским полотенцем. – Вот, жду и охраняю.

В какое-то мгновение комбату показалось, что слова эти были молвлены голосом его прежнего, погибшего несколько дней назад в бою ординарца Михаила Пробнева. Слуховая галлюцинация оказалась настолько выразительной, что, вздрогнув, он резко оглянулся. Да нет, конечно же, чуда не произошло – в нескольких шагах от него переминался с ноги на ногу краснофлотец Косарин.

– Искупнись, пока я буду приводить себя в порядок, – неожиданно проникся сочувствием к нему Гродов.

Странное дело: в поведении Косарина, в голосе и даже в способе мышления вдруг начали проявляться те же характерные признаки, которые были присущи его предшественнику, словно бы в какие-то периоды времени происходило взаимное перемещение душ.

– Я до воды, до купания неохочий. В степи, где я вырастал, ближайший пруд находился в пяти километрах от нашего села, да и тот к началу августа высыхал.

– Убийственный аргумент, – признал капитан, жестко растирая спину и торс полотенцем. – Мне-то казалось, что, наоборот, у степняка должна проявляться особая страсть к плаванию, к морю, вообще к воде…

– Наверное, должна. Но получается так, что, сидя здесь, на берегу моря, я почему-то все время вспоминаю степную долину, с двумя колодезными журавлями посредине, в которой расположена наша деревня. Наверное, береговая служба создана для таких, как я, которые молиться готовы на флотскую форменку, на морские традиции, но при этом упорно держаться берега.

Уже поднимаясь по узенькой тропинке на вершину плато, Гродов оглянулся на все еще четко вырисовывавшиеся в вечерней сумеречности очертания «Кара-Дага». Ни звука, ни огонька – ничего такого, что могло бы свидетельствовать, что давно оставленное экипажем судно вновь стало обитаемым. «Только бы не вздумали завалиться спать, – подумалось капитану, – не исключено, что ночью румыны попытаются захватить судно. Пытались же они с реквизированных рыбачьих баркасов и шлюпок высаживать десант в районе береговой батареи, так что, кто знает…» Вспомнив, что во время инструктажа гарнизона «форта» он об этой опасности не упомянул, комбат тут же подошел к телефону, установленному на западном склоне плато, и потребовал от дежурившего на полевом коммутаторе штабного телефониста связать его с судном.

– Бездельничаешь? – поинтересовался он, едва услышал голос Жодина.

– На то он и курорт, пусть и фронтовой, – не смутился сержант. – Еще бы девочек сюда… – и вздохнул.

– Смотри, как бы румыны не подослали тебе своих «девочек». Помнишь их попытку высадить большую группу диверсантов вблизи батареи?

– Еще как помню! Почти задушевно.

– Нечто подобное они способны предпринять и сейчас. Слишком уж важен для них этот ваш «форт», стратегически важен. Попытаются ли они подойти на шлюпке или преодолеют линию обороны по суше – просчитать трудно. Поэтому приказываю: всю ночь дежурить на ходовом мостике, с его круговым обзором.

– Вы же знаете, что в Одессе в гости ходят не спросясь и без приглашения. Так что всегда рады гостям, комбат, особенно непрошеным.

Выслушав доклады командиров рот, старшего лейтенанта Владыки и лейтенанта Дробина, комбат прошелся вдоль линии окопов, поинтересовался, в каждом ли взводе запаслись водой, поскольку завтрашний день вновь обещал быть жарким, и тут же предупредил, что ночью будут отходить бойцы первой линии.

– Каждая рота уже выдвинула дозорные посты, которые будут первыми встречать отступающих, предупреждая о проникновении румынских разведгрупп, – сообщил Владыка. – Помните, как это происходило на Дунае, на Румынском плацдарме, когда ночью румынские группы пытались подбираться к нашим окопам на бросок гранаты?

– На войне опыт приобретается быстро, – согласился с ним комбат, – поскольку приходит с кровью и прочими потерями.

– В основном с кровью, вы правы, – архиерейским басом своим подтвердил Владыка. Самые обычные слова он умудрялся произносить так, словно читал проповедь перед сотнями прихожан.

– Из первой роты, от Лиханова, какие-нибудь вести были?

– Пока никаких, но знаю, что ротный связист уже потянул кабель к хутору. По берегу лимана, так надежней. Очевидно, скоро будет связь. И вообще Лиханов – старый солдат, службу знает.

Звонок из первой роты настиг комбата уже на пороге штаба. Лиханов сообщал, что бойцы его оборону на хуторе заняли, превратив в опорные пункты шесть домов и лабаз. Танкетку они тоже загнали в полуразрушенный сарай и тщательно замаскировали.

– Ты что-то там говорил о сельском истребительном отряде, – напомнил ему Гродов.

– …Которым командует бывший боцман Кремнев, я о нем рассказывал. Как оказалось, это еще тот вояка. Он уже собрал под своей командой двадцать два бойца, из них три женщины, притом что две умеют пользоваться винтовками, а третья выступает в роли санитарки.

– Э, да тебе удалось сформировать такое ополчение, что Минин и Пожарский позавидовали бы!

– Может, и позавидовали бы. Если учесть, что неугомонный боцман обещает еще четырех старичков мобилизовать. К слову, трофейное оружие я им роздал, впрочем, некоторые уже были вооружены.

– Во время первой же атаки вражеской не разбегутся?

– Не должны. Все добровольцы настроены по-боевому. Кстати, на хуторе есть свои катакомбы, с тремя входами в разных его частях. Планируем использовать их в виде укрытий во время бомбежек и обстрелов. Вход в одну из штолен, в виде небольшой пещеры, ведет прямо с машинного двора. Там у меня будет свой командный пункт.

– Можно назвать скромнее – «ставкой».

– Шутки шутками, а мы намерены подготовиться таким образом, чтобы взять наш хутор румынам удалось лишь через месяц после взятия Одессы. Чтоб я так жил!

10

Антонеску нервно прошелся по ковровой дорожке вагона. Этому германскому генералу, фон Гравсу, легко было напоминать ему, что вопрос отношения новых властей к новым подданным Транснистрии остается открытым. Словно вождь нации сам не понимал двусмысленность его трактовки. Но что поделаешь, если вопрос о подданстве жителей Бессарабии и Транснистрии порождал так много толкований, что он и сам пока еще не пришел к единому мнению.

Если исходить из теории быстрой и всеобщей румынизации, а также из того, что новые земли должны стать фактором экономического возрождения страны, – всех славян, гагаузов и прочих следовало бы сразу же объявить гражданами Румынии. Возможно, это послужило бы примирению инородцев с оккупационными властями и уменьшило риск партизанской войны. Но в таком случае они должны будут пользоваться теми же правами, которыми пользуются этнические румыны. Как же тогда быть с экономической экспансией, без которой истощенной войной Румынии в ближайшие годы не подняться? А может быть, не выиграть и самой войны?

– Не секрет, что я не намерен выпускать из рук то, что приобрел. Транснистрия станет румынской территорией, точнее, мы сделаем ее румынской, выселив оттуда всех иноплеменных. Во имя этой идеи я готов вынести на своих плечах все тяжести[15]15
  Здесь цитируется одно из высказываний Антонеску по вопросу о румынизации славянских территорий. Напомню, что некоторые румынские идеологи, основываясь на исследованиях отечественных ученых, считали, что окончательная, исторически оправданная и справедливая граница Великой Румынии должна проходить по Уралу.


[Закрыть]. Конечно, мы не станем прибегать к этим мерам во время войны, процесс будет длительным и планомерным. Однако вы имеете право знать, каковы наши истинные намерения в отношении Транснистрии.

Бригадефюрер СС ухмыльнулся про себя, однако виду не подал. Он знал, что румынские идеологи уже готовят почву для претензий на территорию между Южным Бугом и Днепром; что в обмен на возможное участие румынских войск в оккупации Крыма, они уже требуют от Антонеску добиваться присоединения Крыма к Румынии. Однако знал генерал и то, что в штабе верховного командования рейха, как и в штабе группы армий «Юг», зреет недовольство тем, что румыны получили большие территории за пределами Бессарабии. Причем больше всего раздражал германский генералитет тот факт, что Румынии достается все Черноморское побережье – с его портами, курортами, пляжами и устьями судоходных рек.

В ставке фюрера об этих настроениях знали, а потому не раз намекали на то, что решение о территориальных уступках союзнику в любое время может быть пересмотрено. И что после завершения войны, скорее всего, так и произойдет. Однако вслух бригадефюрер дипломатично произнес:

– Благодарю за обстоятельный разговор, господин маршал. Можете не сомневаться, что ваши пожелания будут учтены командованием «СД-Валахии» и ее региональных отделений.

Бригадефюрер уже направился к выходу, когда Антонеску неожиданно спросил:

– Эта румыно-австрийская аристократка, которая одно время служила на яхте «Дакия», на вашем плавучем штабе?..

– Вы имеете в виду обер-лейтенанта Валерию фон Лозицки, – не спросил, а констатировал бригадефюрер. – Эту дичайшей красоты баронессу, породненную с несколькими императорскими родами[16]16
  С этой героиней читатели встречались в романах «Черные комиссары» и «Батарея».


[Закрыть].

– И как же сложилась ее судьба?

– Ею очень увлекся ваш нефтяной магнат Карл Литкопф.

– Именно поэтому она и вызывает сейчас особый интерес, причем не только у меня, – не стал скрывать причин своей любознательности диктатор.

– Недавно вместе с магнатом она оказалась в Швейцарии.

– В качестве любовницы Литкопфа или в качестве агента СД?

– Обычно нам удается счастливо соединять эти две ипостаси наших сотрудниц. Баронесса Валерия исключением не стала.

– В том числе и во время пребывания в России?

– Именно там она и оттачивала свое мастерство на высоких чинах НКВД и флотской контрразведки, к тому же была инструктором в школе контрразведки флота.

– То есть вы уверены, что баронесса не была завербована русскими?

– Почему же «не была»? Наоборот, мы смогли убедиться, что была, причем сразу же, как только оказалась на занятой коммунистами территории.

– И что же ее спасло после возвращения? Неужели и в данном случае сработала красота?

– Суть задания баронессы в том и заключалась, чтобы русские принялись вербовать ее. В этом – успех ее миссии.

– И все же странно, что эта русская агентка оказывается в числе сотрудников штаба «СД-Валахия»…

– Мы гордились тем, что среди нас появилась сотрудница, которая побывала в Союзе, проникла в органы контрразведки и как никто из нас владеет знакомствами, связями, знаниями условий работы русских разведслужб. Кто из наших коллег способен похвастаться таким практическим опытом?

– А степень доверия к такой сотруднице? Как быть с этим?

– Видите ли, господин маршала, баронесса фон Лозицки принадлежит к тому типу космополитических аристократок, которые с одинаковым презрением относятся и к русской, и к германской разведкам, не говоря уже, извините, о румынской…

Маршал скептически улыбнулся и столь же скептически повел подбородком.

– Потрясающая характеристика.

– … К тому типу высокородных аристократок, – уточнил фон Гравс, – которые никогда и не скрывали своего презрения. Причем не только к разведкам всего мира, но и ко всему прочему миру.

– Вот как высоко возносит кое-кого из аристократок их снобизм, – назидательно молвил маршал.

Сам он прекрасно помнил, что до аристократического, а тем более – до высокородного, его дворянский род не дотягивает.

– Кстати, русские, наверное, тоже догадывались, что баронесса служит не только им. Однако же мирились с этим.

– Еще бы… Им льстило, что столь высокородная аристократка снизошла до сотрудничества с их жалким пролетарским НКВД! – так и не сумел побороть своей иронии диктатор.

– Так вот, – не стал реагировать на его ироническое невосприятие бригадефюрер СС, – секрет заключается в том, что агенток подобного типа мы обычно используем для тех деликатных поручений, которые они способны выполнять, не наступая на горло собственной гордыни. К слову, вместе с Литкопфом она была приглашена на парад победы в Одессе, увы, так и не состоявшийся, – не упустил случая вежливо позлорадствовать генерал-майор войск СС.

– Вы хотели сказать: «…время проведения которого перенесено на более поздний срок», – с той же змеиной вежливостью парировал вождь нации.

– Само собой разумеется, – не стал обострять отношения шеф «СД-Валахии».

– Днем раньше, днем позже, но город будет нашим. И, кто знает, возможно, со временем он даже станет столицей всех отвоеванных нами исторических земель. – Антонеску хотел добавить еще что-то, однако в следующее мгновение в купе-кабинете появился его адъютант.

– Срочная радиограмма из Берлина, господин маршал, – доложил он, не обращая внимания на присутствовавшего германского генерала. – От фюрера. Вот ее расшифровка.

– Неужели опять просит расширить румынское присутствие на Восточном фронте? – великодушно ухмыльнулся кондукэтор, явно набивая себе цену.

– Спасибо за беседу, господин премьер-министр, – тут же откланялся фон Гравс, прекрасно понимая, что последний вопрос относился не столько к полковнику-адъютанту, сколько к нему, представителю рейха.

11

Еще недавно в здании штаба располагался госпиталь, и это до сих пор ощущалось: в воздухе витал какой-то специфический запах лекарств и человеческих тел, на окнах и столах лежали пузырьки из-под каких-то препаратов, а по углам валялись ватные тампоны и небольшие мотки окровавленных бинтов. Комбат понимал, что надо бы заставить ординарца и штабного писаря навести в здании порядок, но для этого у него уже не было сил.

Усевшись на уставленный медиками невысокий лежак, он привалился спиной к стене и почти немедленно погрузился в забытье, сквозь которое в сознании его проявился образ женщины в медицинском халате и в белой шапочке. В таком одеянии ему могла являться только одна женщина – Римма Верникова. Доктор Верникова, начальник полевого госпиталя[17]17
  Отношения Риммы Верниковой и комбата Гродова, а также обстоятельства предполагаемой гибели доктора Верниковой воспроизведены в романе «Батарея».


[Закрыть]. Именно в таком облике капитан впервые встретил ее здесь. Происходило это совсем недавно, и какое же прекрасное время тогда было, время, которое не способна была омрачить даже война.

Конечно же, Дмитрий куда чаще вспоминал Римму такой, какой запомнил во время ночного купания под луной, да во время коротких любовных встреч. Однако из того, иного, мира эта женщина, которая, как ему сказали, погибла вместе с госпитальным судном «Пятого севастопольского конвоя», неожиданно явилась ему вот такой – строгой, сдержанной, со страдальчески грустным лицом.

«Как же плохо, что нам уже никогда не дано увидеться! – в бредовом полусне пробормотал комбат, безнадежно вздыхая. – Сложись все по-иному, возможно, из этой войны мы вышли бы самыми счастливыми людьми».

– Ротные списки личного состава мы с писарем подготовили, товарищ капитан, – уже сквозь глубокий сон услышал он голос начальника штаба Денщикова. – Будете просматривать?

– Сформированы они, как и предполагалось? – спросил Гродов, не открывая глаз и даже не просыпаясь.

– Так точно.

– Зачитайте список командиров рот и взводных.

– Комиссар батальона политрук Лукаш.

– Правильно, – тут же исправил свою оплошность Гродов, – начинать следует с должности комиссара.

– Первая рота – старший лейтенант Лиханов, вторая – старший лейтенант Владыка, третья – лейтенант Дробин. Командиры взводов: первого взвода первой роты – мичман Мищенко, второго взвода – мичман Юраш, третьего – младший лейтенант Кириллов. Вторая рота…

– Понятно, разберусь, – попытался остановить его комбат, но не тут-то было. Начштаба твердо знал, что существуют формальности, придерживаться которых следует неукоснительно.

– Надо бы утвердить вашей подписью и штабной печатью, – напомнил майор уже после того, как огласил фамилии всех командиров, и положил на столик перед Гродовым планшет со списком. – В том числе и перечень лиц командного состава батальона. Это – для штаба полка, а также для командира полка, которому надлежит издать приказ.

Обе подписи Гродов поставил, чуть приоткрыв глаза, и начальник штаба понял: комбату нужно позволить немного поспать. Судя по всему, он выдохся, а завтрашний день обещал быть трудным.

Однако поспать капитану пришлось не более двух часов. Посреди ночи его разбудил дежурный телефонист, сказав, что его срочно просит подойти к аппарату старший лейтенант Лиханов.

– К хутору подошел противник? – тут же встрепенулся Гродов.

– Никак нет, стрельба доносилась только со стороны передовой, где батарея наша осталась. А со стороны хутора ни одного выстрела, я для верности у дозорного спросил, который на прибрежном холме устроился в засаде…

– Тогда, что же там происходит? Какого дьявола?

– Старший лейтенант не объяснил. Но чтобы звонить посреди ночи просто так… Лиханов на такое не решился бы, – предостерегающе молвил телефонист.

– Мне тоже хочется верить, что он не самоубийца, – проворчал капитан. А еще через минуту сон его мгновенно развеялся.

– К нам сюда женщина из деревни пришла… – услышал он бодрый голос Лиханова и представил себе, как, запрокинув голову, старший лейтенант блаженно ухмыляется и самодовольно скребет ногтями горло, проявляя таким образом высшую форму самодовольства.

– Причем, судя по кошачьему тону твоему, не дурна собой, – проворчал комбат.

– Потрясающая.

– Не пойму только, зачем я понадобился?

– Этого я не знаю. Она же утверждает, что видеть тебя желает срочно, и по крайне важному делу. – Комроты хотел добавить еще что-то, однако женщина, очевидно, вырвала у него из рук трубку и жестким, приказным тоном произнесла:

– В том, что женщина потрясающая – можешь, комбат, не сомневаться. Прикажи своему офицеру усадить меня на броневик и срочно доставить к тебе.

– Вот так, сразу, и тоном, не допускающим возражений? – сонно зевнул Гродов.

– Если бы узнал меня по голосу, то не зевал бы, – с надеждой произнесла собеседница, как бы рассуждая вслух.

– И кто же вы, любезнейшая?

– Самая красивая женщина Румынского плацдарма – такого объяснения достаточно?

Капитан запнулся на полуслове, словно удавился непроглоченной косточкой.

– Неужто Терезия Атаманчук объявилась, – не то чтобы спросил, а просто вслух пробормотал про себя комбат. – Да только где ей, ведьме дунайской, в этих степях взяться?!

– Попробовал бы не узнать меня, комбат! – угрожающе молвила она. – Правда, мне больше нравится, когда меня называют «атаманшей». Однако «дунайская ведьма», как величали некоторые мои соперницы, тоже устроит.

Гродову понадобилось несколько мгновений, чтобы убедить себя, что этот голос из ночи действительно принадлежит Терезии, и что слышит его наяву, а не в потоке прифронтового бреда.

– Все же остановимся на «атаманше», поскольку это благословенное словечко понятнее, – парировал капитан, напоминая женщине, что по документам военно-морской разведки она тоже проходит под вполне естественным при ее фамилии псевдонимом – «Атаманша». – Откуда ты появилась в этих краях, да еще почти на передовой? Какими ветрами?

– Все вопросы, которые ты имел право задать по полевому телефону, ты уже задал. Остальные излишни.

– А кто бы на моем месте удержался? – пробормотал Гродов.

Судя по всему, на том конце провода уже была не та простушка, которую он ласкал на берегу великой реки, посреди гибельного плацдарма, да под азартную артиллерийскую перестрелку… До чего же основательно перевоплощаются люди на этой войне, если только судьбой позволено им это… пока еще земное, перевоплощение.

– Что-то подозрительно быстро ты умолк, – ожил в трубке голос Терезии, после небольшой и совершенно неуместной в их ситуации паузы. – Неужто надеешься, что исчезну из командного пункта твоего заместителя, как предутреннее видение?

– Скорее ожидал услышать в своей трубке голос румынской королевы, нежели твой.

– О «голосе королевы» и странных ожиданиях тебе еще «вспомнится», – шутливо пригрозила Терезия. – А пока что слушай меня внимательно: мне срочно нужно перебраться к тебе. Где ты там разместился?

– У нас это называется «штабом батальона».

– Затем в Одессу, к нашему общему знакомому.

– Уверен, что для него твой визит станет еще большей неожиданностью, чем для меня.

– Значительно меньшей неожиданностью, нежели для тебя, – озорно, интригующе заверила его Атаманша. – А пока что прикажи придать мое тело бронированному чудовищу, которое стоит рядом с командным пунктом старшего лейтенанта.

«До чего же основательно перевоплощаются люди на войне! – вернулся Гродов к своей предыдущей мысли, но при этом уточнил: – особенно если речь идет о женщине. Вот именно: о женщине, которая взлелеяна военной разведкой и привыкла работать под простушку. Хотелось бы знать, кто она, точнее, какая она… на самом деле».

Гродов понял, что под «общим знакомым» Терезия имела в виду начальника контрразведки военно-морской базы, а теперь уже и всего оборонительного района, полковника Бекетова. А еще понял, что на Рыбачьем хуторе она оказалась не по своей воле.

Вспомнив о полковнике, комбат инстинктивно потянулся к телефону, который выводил его на прямую связь с дежурным по штабу военно-морской базы, но тут же отдернул руку. И не только потому, что не решался тревожить полковника в столь поздний час. Дмитрий не сомневался, что Бекетов прикажет немедленно доставить Терезию в город, а это в его планы не входило. Так просто выпускать из своих рук эту женщину – свою, некогда в бою, на вражеской территории добытую женщину, – он не собирался.

Капитан попросил вернуть трубку Лиханову и тут же приказал ему:

– Эту красавицу – в броневик и мигом доставить сюда. Только бережно, Лиханов, бережно. И под твою личную ответственность.

– Может, позволишь оставить ее на хуторе, чтобы как можно основательнее допросить на предмет работы на румынскую разведку? – лукаво поинтересовался старший лейтенант. И Дмитрию хотелось надеяться, что изощрялся он в своем мужском снобизме уже после того, как Атаманчук вышла из его командного пункта.

– Только попытайся! Перчатка в лицо, и дуэль – до потери пульса.

– А женщина в самом деле знатная, – вздохнул командир роты. – Просто-таки редкостной красоты.

Вместо того чтобы тут же одернуть размечтавшегося подчиненного, Гродов сам мечтательно попытался возродить в памяти лицо Терезии и обнаружил, что не способен на это. Черты возникали слишком смутно и тут же расплывались в каком-то призрачно мерцающем пространстве. И все же капитан не сомневался, что оно удивительно красиво.