Текст книги "Севастопольский конвой"

3

Выслушав командира роты Лиханова и сержанта Жодина, комбат бросил взгляд на прибрежные кручи, за которыми начинался лиман. Он уже побывал в том конце передовой и видел, что между изрезанной оврагами возвышенностью и кромкой воды пролегает узкая полоска берега. Усеянная валунами и глиняными обвалами, она позволяла врагу скрытно подбираться почти под линию окопов, поэтому ближайшую часть ее так или иначе нужно было взять под контроль.

– Значит, так: слушай приказ, старший лейтенант. Поскольку рота у тебя уже полностью сформирована, берешь два взвода и занимаешь хутор, призывая на помощь истребителей боцмана.

– В бою они будут приравнены к старой гвардии Наполеона, – воинственно улыбнулся Лиханов, уже сейчас пытаясь хоть в какой-то степени возродить в себе дух бонапартизма. – Эти поля надолго запомнят их твердую поступь, атаки и штыковые удары.

– На такой волне непобедимой веры и налаживай оборону, старший лейтенант, – подыграл ему комбат.

– Если только мне подбросят винтовок, хотя бы винтовок, чтобы не пришлось подниматься в контратаку с саперными лопатками в руках.

– Кстати, не самый худший вид оружия для рукопашной – эти саперные лопатки, – заметил Гродов. – Лично проверил.

Но, как и Лиханов, капитан вспомнил при этом о трагедии добровольческого отряда, сформированного из двухсотпятидесяти донецких шахтеров, которых совсем недавно бросили спасать их батарею, вооружив всего лишь саперными лопатками[5]5
  Эти события разворачивались в романе «Батарея» и имели под собой историческое основание.


[Закрыть] да выдав по несколько гранат, которые, впрочем, в ближнем бою оказались бесполезными.

– Одну из двух трофейных танкеток отдаю тебе вместе с трофейным же пулеметом и двумя десятками винтовок. Третий взвод, под командованием мичмана Мищенко, займет оборону на холмах, разбросанных вдоль лимана, а также перекроет доступ к прибрежной полосе.

– С одной стороны, он будет вести огонь с фланга во время наступления противника на нашу передовую, с другой – не позволит отрезать хуторской укрепрайон от основных сил, – тут же уловил суть его замысла Лиханов.

– Кроме того, прикроет ваш отход с хутора по кромке лимана, когда удерживать его уже будет невозможно.

– Лучше определите срок, товарищ капитан.

– Какой еще срок?

– Ну, сколько нам следует продержаться. Бойцам, особенно «истребителям», это важно будет знать.

– В таких случаях обычно следует ответ: держитесь, сколько позволят обстоятельства, – отрезал Гродов. – Понятно, что враги попробуют избавиться от вашего «укрепрайона», как от нарыва, – сразу же и навсегда. Тем не менее срок я определю: попытайтесь продержаться двое суток.

– Двое так двое, – на удивление спокойным, почти безразличным тоном согласился старший лейтенант. Создавалось впечатление, что, если бы прозвучало: «Семь суток», реакция была бы такой же.

– Я прикажу лейтенанту Куршинову, чтобы все шесть его «сорокапяток» были «пристреляны» по хуторским ориентирам. Во время каждого натиска на вас будем устраивать артиллерийский заслон.

– Плюс орудие и пулемет, которые имеются у танкетки, – кивнул командир первой роты. – Поинтересуюсь у ополченцев, нет ли среди них тракториста, способного уверенно водить танкетку. Краснофлотец Афонин, в руки которого мы отдали это чудо бронетехники, еще только осваивает ее.

– Жаль, Мишки Пробнева нет, – вздохнул сержант Жодин, вспомнив о погибшем ординарце комбата. – Любой техникой парень владел, на любом моторе играл, как Моцарт на балалайке. Что б я так жил…

– Ладно, «Моцарт с балалайкой», поминки после войны справлять будем, – жестко осадил его Гродов, хотя и сам в последнее время не раз вспоминал об этом парне, так и погибшем за рулем трофейной бронемашины. – Причем по всем невернувшимся – сразу.

– Так ведь я же по делу, – повинился Жодин.

– Снимайте свою роту, старший лейтенант, – обратился комбат к Лиханову, – и уводите. Окапывайтесь основательно. С особым упорством цепляйтесь за ту часть хутора, которая прилегает к лиману, причем каждый дом превращайте в дот.

– Да продержимся, комбат, продержимся, – заверил тот.

– Только не вздумай поднимать своих моряков в контратаки и устраивать показательные штыковые бои.

– Понимаю: рукопашные и штыковые – по вашей линии, товарищ капитан, – с едва заметной улыбкой ответил командир роты. – Даже не пытаюсь оспаривать ваше превосходство.

Какое-то время Гродов смотрел ему вслед, а затем перевел взгляд на Жодина, как бы спрашивая: «Ты-то чего ждешь?»

– И как вам нравится этот лайнер? – кивнул тот в сторону выбросившегося когда-то на прибрежную мель «Кара-Дага»[6]6
  О судьбе этого судна, подвергшегося нападению германской авиации, читатель может узнать из романа «Батарея».


[Закрыть].

Обгоревшее, но еще вполне прилично выглядевшее судно с зияющей пробоиной на борту находилось метрах в пятидесяти от берега, если, конечно, брести и плыть до него от подножия мыса, расположенного в ста метрах от передовой. В мирное время его уже давно сняли бы с мели, заделали на нем пробоины и отбуксировали на судоремонтный завод. Но сейчас оно лежало с креном на левый борт, в сторону моря, и закопченная мачта его тянулась к небу черным погребальным крестом.

– Хочешь устроить на нем наблюдательный пункт?

– Мне понадобится ручной пулемет и трое ребят. Подойдем на двух маленьких плотах, которые затем спрячем под левым бортом, а сами затаимся в кубриках и отсеках. Как только румыны уверуют, что на судне никого нет, попытаемся их красиво разочаровать. Или вы скажете, комбат, что план не гениальный?

Гродов посмотрел куда-то вдаль через плечо Жорки и с усталой грустью, как бы признаваясь при этом сержанту: «Как же вы мне все надоели, шутники-самоучки!», произнес:

– Доложили, что вчера вечером ты уже побывал на судне вместе с юнгой Юрашем. Было или не было?

– Сразу же признаю, что в связи с этим заплывом претендовать на звание олимпийского чемпиона не стану, – хитроватая ухмылка никогда не зарождалась на курносом, слегка веснушчатом лице Жодина и не сходила с него, а была таким же неотъемлемым признаком его, как смугловатый цвет кожи или сеть мелких ранних морщин у глаз. – Однако каюты и все прочее мы с юнгой осмотрели. Там действительно есть где притаиться, к тому же существует пространство для маневра.

– Хорошо, отбери трех бойцов из отделения разведки. Захватите с собой телефонный аппарат и катушку с кабелем. Только здесь, по берегу, кабель нужно будет зарыть в землю и замаскировать.

– А в море – притопим его, подвесив грузила. Со связью всегда веселее. Опять же, для нашей артиллерии – прекрасный корректировочный пост.

– У нас в арсенале две трофейные винтовки с оптическим прицелом.

– Знаю, обе на мамалыжниках опробовал.

– Так вот, одну из них и половину имеющихся к ним патронов возьми себе. Когда патроны к этой заморской фузии кончатся, приспособь прицел к нашей трехлинейке.

– Прямо там, в бою, и приспособим, для верности.

– Только юнгу с собой не завлекай, он и так достаточно рисковал, выполняя задания в тылу врага. Надо бы сохранить парнишку и при первой же оказии переправить в Севастополь или сразу же на Кавказ – тут уж как получится.

– Он и так догадывался, что на судно вы его не отпустите.

– А тут и догадываться нечего. Кстати, где он сейчас, что-то я давненько не видел его.

– Да кто ж его знает? – передернул неширокими костлявыми плечами Жорка. – Может, возле кухни застрял?

– Не темни, сержант, – проворчал комбат. – Его на кухню под дулом пулемета не загонишь.

– Значит, во взводе мичмана Юраша, отца то есть.

– Тоже не поверю. На глаза отцу Женька старается попадать так же редко, как и на мои. Отца побаивается, чтобы при других моряках не вздумал дать подзатыльник, а меня – потому что побаивается, как бы ни отправил в город, в детдом. Или просто в тыл, к родственникам.

– И правильно побаивается, – едва слышно пробубнил сержант.

– Ты прямо скажи: он остался на судне?

Жорка сосредоточенно, со старательностью завравшегося мальчишки, поскреб затылок.

– Он ведь юнга, а не хвост собачий.

– Потому и спрашиваю, где он сейчас.

– На корабле, конечно, где же ему быть-то? Охраняет, чтобы ночью румыны туда сдуру не сунулись. И вообще, надо учесть, что это – свой парень и живет по старой морской заповеди: «Плюй на грудь – без воды жить не могу!»

– Разве что – «плюй на грудь…» Как только доберетесь до «Кара-Дага», тут же отправь его сюда.

– И пусть только попробует ослушаться, – притворно пригрозил Жодин.

– Вы же до поры старайтесь не обнаруживать себя.

– Если только румыны сразу же не сунутся к кораблю.

– Если только… – согласился Гродов. – Но в идеальном варианте ваш огневой налет с фланга должен оказаться для противника полной неожиданностью, тем более что он попытается атаковать нас по кромке берега, по которой приближаться к окопам значительно проще, нежели по голой степи.

– Мы это учтем. Уже прикинул, что с борта прибрежная полоса простреливается неплохо.

– И не забудьте запастись сухим пайком.

4

А ведь в свое время Антонеску был уверен: как только Одессу удастся полностью блокировать с суши, ее гарнизон тут же начнет переправляться в Крым, подобно тому, как в свое время переправлялись в Одессу гарнизоны Измаила и Килии. Однако этого не произошло. Наоборот, разведка доносит, что, пусть и небольшие, но подкрепления поступают из Севастополя регулярно, и все планы главкома по быстрому и почти бескровному захвату города развеяны прахом.

Находясь на командном пункте, маршал раздраженно спросил у командующего 4-й армией корпусного генерала Чуперкэ, сколько еще дней понадобится ему, чтобы войти в город. Тот ответил не сразу, даже не пытаясь при этом демонстрировать должное уважение к вождю и главнокомандующему. Еще какое-то время он рассматривал в бинокль, как остатки одного из полков кадровой, лучшей в его воинстве, 15-й пехотной дивизии панически откатываются к своим окопам под натиском морских пехотинцев, и только потом ответил:

– Не менее месяца.

– То есть как это понимать? – побагровело и без того багровое лицо главнокомандующего.

– Фронтовые реалии, господин маршал, – перед вами.

– Но через месяц германские войска уже будут под стенами Москвы и на берегах Волги! Мало того, они захватят весь нефтеносный Кавказ.

– Сомневаюсь, что с «дранг нах остен» у них все пойдет настолько гладко. Мало того, в течение последующего месяца они основательно выдохнутся.

– Но ваши-то вояки, командарм, уже давным-давно выдохлись. Это как следует объяснять?

– Причин много, причем все они хорошо известны вам, кондукэтор, поэтому увольте, – отрубил седеющий, давно потерявший страх перед командованием генерал.

– Причин можно назвать сколько угодно, да только никого они не интересуют. Перед вами город, которому суждено стать столицей Транснистрии, и гарнизон которого уже давно потерял веру в то, что его деблокируют. Так ворвитесь же в эту столицу, добудьте ее, черт возьми! Все бредят Великой Румынией, но в то же время все ждут, когда это величие кто-то поднесет им в виде дара Господнего. Не поднесет, генерал, не поднесет, зря надеетесь!

– Для взятия Одессы нам понадобится не менее месяца, – оставался непреклонным командарм, – поэтому никаких других обещаний давать не могу. Не готов к этому, уж извините.

– Но вам известен приказ о том, что захват города следовало завершить двадцать второго августа, а двадцать третьего мы уже планировали провести парад победы с возможным приглашением на него короля, фюрера, дуче.

Холеное лицо боевого генерала передернула нервная ухмылка. Только аристократическое воспитание не позволяло ему высказать маршалу все, что он думает по поводу подобных директив, назначающих победные парады в городах, к которым войска не подошли еще и на сто километров.

– Мне неизвестно, господин маршал, – твердо произнес он, – чем руководствуется генштаб, издавая подобные странные, мягко говоря, директивы.

– Это не директива, – жестко осадил его главнокомандующий, – это приказ. Вам объяснить разницу между этими понятиями, корпусной генерал?

– …Как неизвестно и то, – спокойно продолжил командарм, – на что рассчитывают штабисты, определяя дату парада еще не добытой нами победы, мой кондукэтор. И это – в городе, к стенам которого мы еще и близко не подошли.

Услышав это «мой кондукэтор», Антонеску поиграл желваками, и на испещренном багровыми гипертоническими прожилками лице его появились коричневатые пятна, как появлялись всегда, когда вождь нации преисполнялся мстительной злобой. Ион прекрасно знал, что в кругах монархически настроенного старшего офицерства, особенно в генеральской среде, недавнее провозглашение его «кондукэтором нации» было воспринято с неприкрытой враждебностью, в лучшем случае с едким сарказмом. Как, впрочем, и возведение в чин маршала. Поэтому болезненно фиксировал любое изменение интонации во время обращения к нему этого коварного старого генералитета.

– Но в вашем распоряжении находятся двенадцать лучших дивизий, в том числе – одна моторизированная, и семь бригад. Притом что вместо танков русские бросают против вас обшитые тонкой сталью трактора, вооруженные всего лишь пулеметами; что у них почти не осталось самолетов. В то время как вас поддерживают с воздуха пять бомбардировочных и четыре истребительных эскадрильи. Мало того, я попросил германское командование нацелить на этот участок фронта еще и свои четыре эскадрильи.

– Не оспариваю, прикрытие с воздуха наблюдается, – мрачно проворчал Чуперкэ, – хотя все еще недостаточное.

– Это с какой же стати вы считаете его недостаточным? – холодно вскипел Антонеску.

– Хотя бы с той, что большинство вылетов наши самолеты совершают на город, на порт или же охотятся за морскими конвоями и кораблями, поддерживающими свои прибрежные части. А кто поинтересовался, как часто они утюжат передовую и ближние тылы противника?

– Согласен, существенное замечание, принимается, – неожиданно уступил его напору маршал.

– Кроме того, нам была обещана поддержка наземных частей вермахта. Что-то мне не приходилось видеть, чтобы германцы врывались в окопы красных, особенно здесь, где оборону держат «черные комиссары». Германцы же в основном…

– …Но вы же не станете оспаривать тот факт, – не желал выслушивать его дальнейшие доводы маршал, – что штаб группы германских армий «Юг» выделил вам пехотный и саперный, а также два артиллерийских полка вермахта, которые уже действуют на вашем направлении. Что еще понадобится, чтобы ваши солдаты ворвались в окопы хотя бы этого обескровленного полка морской пехоты русских, который находится сейчас прямо перед нами?![7]7
  Антонеску действительно был настолько недоволен действиями командующего 4-й армии Николае Чуперкэ, что 9 сентября 1941 года освободил его от командования армией, назначив вместо него генерал-лейтенанта Иосифа Якобича. Под его командованием румынские войска и вошли 17 октября 1941 года в Одессу.


[Закрыть]

И тогда генерал произнес фразу, которой его как главнокомандующего словно бы хлестнул по лицу.

– Для этого мне нужен хотя бы один полк таких солдат, как «черные дьяволы» или «черные комиссары», которыми выпало командовать русскому полковнику Осипову. – И Чуперкэ вальяжно указал рукой на черневшую вдали лавину моряков, пытавшихся навязать его «непобедимым легионерам» рукопашный бой, ни в одном из которых до сих пор румынские пехотинцы так и не устояли.

– Так сформируйте же такой полк! – взъярился главнокомандующий. – Слепите его из лучших, из достойнейших подразделений и отдельных солдат, которые только изыщутся в ваших дивизиях; никаких возражений с моей стороны не последует. И вообще, в чем тут дело: в том, что бойцы Осипова служили на флоте? Что в бой они идут в черных бушлатах и в тельняшках? В какой-то особой выучке? Так, может, набрать добровольцев из состава нашего Черноморского флота или из состава Дунайской речной дивизии?

Чуперкэ немного удивило то пристрастие, с которым главнокомандующий пытается понять секрет отваги русских морских пехотинцев, но еще больше удивило предложение сформировать какой-то особый, элитный полк. Хотелось бы ему знать, из каких таких частей главком предполагает набирать солдат для этого полка, как его выделять из общей массы войск и как готовить к боям?

– Но у нас уже есть полки королевской гвардии, элитные из элитных, – хладнокровно и почти безучастно заметил командарм. – Да, можно подчистить береговые службы флота и призвать добровольцев из корабельных команд. Но что изменится, если мы и в самом деле сформируем еще один королевский гвардейский полк из служащих флота, где у нас и так нехватка хорошо подготовленных специалистов.

– Хотите сказать, что наши гвардейские части уже недостойны именоваться «королевскими»? – буквально по звуку процеживал слова Антонеску.

– Такая постановка вопроса тоже не исключается, – все еще храбрился командарм.

– Тогда облачите своих солдат в морские тельняшки, превратив их в собственную морскую пехоту. Почему вы замолчали, генерал?

Чуперкэ вставил в рот золоченый мундштук, закурил папиросу и только потом, мрачно глядя прямо перед собой, ответил:

– Недавно мои солдаты взяли в плен одного раненого русского морского пехотинца…

– А меня уверяли, – с циничной ухмылкой перебил его главнокомандующий, – что в плен они не сдаются…

– …Старого, опытного моряка торгового судна, прибывшего за несколько дней до этого со своей маршевой ротой из Севастополя. Так вот, я поинтересовался у него, действительно ли все, кто одет в тельняшки в полку Осипова и в других морских частях, служили во флоте или хотя бы ходили когда-либо на гражданских судах. Во-первых, непонятно в таком случае, где русские находят столько моряков. Если бы их списывали с судов, то Совдепия вообще осталась бы без флота. А во-вторых, пошел слух, что очень часто русские нагло блефуют: они напяливают тельняшки на степняков-новобранцев, в том числе и на бессарабцев, которые и моря-то близко не видели.

– И что же, так оно и есть на самом деле? – освежил Антонеску свою гортань порцией «Дракулы», стоявшей на столике рядом со стереотрубой.

– Во всяком случае, это не редкость. Многие степняки-колхозники или бывшие рабочие одесских заводов никакого отношения к флоту раньше не имели. Просто, попадая в подразделения морской пехоты, они проникаются ее морским духом, ее традициями. Но суть моего рассказа даже не в этом, а в словах старого моряка, который во время допроса сказал: «Нам, вообще-то, приказано было снять морское обмундирование и впредь воевать в обычном, сухопутном, то есть в общевойсковом, которое не так демаскирует в степи, как черные бушлаты. Но мы этому приказу не подчинились, заявив командованию, что морским пехотинцам тельняшки не выдают, они в этих тельняшках рождаются».

– То есть вы считаете, что создать полки морской пехоты, равной морской пехоте русских, нам не удастся? – буквально окрысился Антонеску на командарма.

– Даже если облачим их в трофейные тельняшки. Очевидно, нужно воспитать наших моряков так, чтобы они тоже чувствовали себя «рожденными в тельняшках».

Антонеску нервно пожевал нижнюю губу, опустошил еще одну рюмку «Дракулы»…

– Теперь для меня очевидно: с тем пессимизмом, каким прониклись вы, генерал, и многие ваши подчиненные, поднять дух армии невозможно. Это исключено.

Генерал понял, что только что ему по существу объявили о смещении с должности, а возможно, и об отставке. Когда будут выполнены формальности – прямо сейчас или через неделю, как только кондукэтор вернется в столицу и заставит бумагомарателей из генштаба подготовить приказ и замену, – особого значение уже не имело.

– И все же стою на своем, – слегка осипшим от волнения и обиды голосом произнес командарм Чуперкэ, – новый флотский элитный полк мало сформировать, его еще надобно воспитать, пропитать особым духом веры в силу своего оружия, духом морской пехоты.

– Вам не кажется, генерал, что вы заговорили словами одного из тех комиссаров, с которыми призваны воевать? – спросил Антонеску, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться.

– Если вы имеете в виду одного из «черных комиссаров», то меня это подозрение не оскорбляет, – в тон ему ответил генерал, понимая, что на этом поле брани терять ему больше нечего.

5

Волн вроде бы не было, однако Гродов ощущал, как та часть моря, которую он преодолевает, время от времени вздрагивала и покачивалась, обволакивая его августовским теплом, соленой влагой и настоянным на полыни степным ветром.

– Если держите курс на Стамбул, капитан, то берите правее, ориентируясь вон на тот минарет! – изощрялся поотставший от него сержант Жодин.

– Ага, на молитву муллы, как на маяк-ревун.

– То-то я удивляюсь, что вы несетесь на него, как человек-торпеда…

У комбата давно была возможность убедиться, что в воде этот одессит чувствует себя, как в родной стихии, но в эти минуты сержант явно не торопился на засевшее на мели судно, он буквально упивался возможностью хоть немного поплавать в свое удовольствие, он просто блаженствовал. Причем делал это на зависть всем тем морским пехотинцам, которые наблюдали за ними, продолжая обустраивать линию обороны.

Капитан оглянулся на ординарца Косарина, который, получив жесткий приказ охранять одежду, теперь нерешительно топтался у края миниатюрного залива, отгороженного с востока, со стороны противника, невысоким скалистым плато. Эта, покрытая слоем степной глины, скала представала метрах в двадцати от передней линии окопов, и после того как ночью бойцы погранполка войск НКВД оставят свои позиции, чтобы занять новую линию обороны, должна была оказаться на ничейной полосе. Чтобы не допустить этого, Гродов специально изогнул правый фланг передовой таким образом, чтобы она завершалась у подножия плато, на краю которого приказал оборудовать некое подобие дота.

Кроме того, за западным склоном плато артиллеристы окопали и тщательно замаскировали две «сорокапятки», которые при приближении противника к передовой могли поражать бронемашины и пехоту с фланга, не оставляя позиций. Они же должны были поддерживать группу Жодина, которая оставалась на погибшем корабле и которую моряки уже назвали «погибельной командой “Кара-Дага”».

Кстати, все они одобрили стремление комбата не отдавать остов судна без боя. Как сказал по этому поводу мичман Мищенко, тоже высказывавший желание отправиться на борт парохода, «…даже останки этого многострадального корабля должны достаться румынам жестокой кровью».

Гродов еще раз метнул взгляд на ординарца, которого от желания броситься в воду вслед за командиром удерживал только страх быть сурово наказанным этим же командиром, и подумал, что вечером надо бы устроить всеобщее купание, наподобие тех, которые он несколько раз устраивал на батарее. Пусть оно станет прощанием моряков с уходящим летом, которое им посчастливилось пережить. Да, им все-таки посчастливилось, хотя многие их собратья по оружию уже лежат – кто в степи, а кто на дне моря.

Грубо сколоченный плот, на котором добирались до «Кара-Дага» ефрейтор Малюта, краснофлотцы Кротов и Погодин, еще только выходил из залива. Собственно, команду его составляли Малюта и Кротов, которые сидели на веслах. Погодин же плыл чуть позади, время от времени подталкивая плот. Вслед за ним тянулся канат, которым на берегу залива был обвязан ствол тощей акации и который на плоту проходил под металлической дугой. После того как второй конец каната будет закреплен на палубе судна, плот этот должен был превратиться в некое подобие парома, на котором ночью можно перебрасывать подкрепление, боеприпасы и продовольствие. Вместе с канатом прокладывался и телефонный кабель.

– Только юнгу возвращать на берег пока что не надо, – попросил комбата Жодин, заметив, как в проломе развороченной задней надстройки мелькнула русая голова Женьки. – Парнишка всегда мечтал служить на военном корабле, так пусть же послужит на нем, хотя бы на этом – полувоенном и навеки заякоренном.

– А до того, что он здесь рискует, тебе дела нет?

– Можно подумать, что там, в окопах, он будет рисковать меньше, – возразил сержант. – Вы же знаете, что никакие приказы и запреты в тылу его не удержат. Это же наш хлопец!

Крен палубы оставался небольшим, поэтому, придерживаясь за фальшборт, передвигаться по ней было несложно. Женька встретил их на баке и спустил небольшой канатный трап. Хотя часть его и сгорела во время пожара, однако здесь, на отмели, конец трапа достигал воды и, судя по всему, его использовали во время спасения экипажа.

– Эй, на каравелле, каким курсом идем? – поинтересовался Гродов, поднимаясь по трапу.

– На Босфор, – не растерялся юнга.

– Тогда нам явно по пути… Я так понял, что ты желаешь остаться в команде судна? – сказав это, Гродов мельком взглянул на сержанта, дескать, ладно, уважу твою просьбу.

– Еще бы! Конечно, хочу! – оживился Женька.

– В таком случае командиром судна назначаю сержанта Жодина, а тебя боцманом. Если, конечно, не возражаешь. Так что веди, показывай, что тут в твоем хозяйстве уцелело.

Ходить босиком по искореженному обгоревшему судну было опасно, поэтому комбат разрешил Малюте и Кротову искупаться и таким образом заполучил сапоги для себя и сержанта Жодина.

Как выяснилось, под водой оказались только трюм и машинное отделение «Кара-Дага», поэтому снять его с мели, подлатать и завести в док судоремонтного завода особого труда не составляло. И только надеждой команды на скорое возрождение судна можно было объяснить тот факт, что, укрытая в бронированной полубашне 45-миллиметровая пушчонка, хоть и осталась без орудийного замка, но представала вполне боеспособной. Как и установленный на баке зенитный пулемет. Никакого другого вооружения на судне не было, но и то, которое имелось, превращало его в самостоятельную огневую точку, в настоящий морской форт. Несмотря на пожар, в небольшом арсенале уцелели два десятка снарядов и четыре пулеметные колодки.

Понятно, что заниматься сейчас большими спасательными работами в порту было некому и некогда, тем более что они тут же могли быть замечены румынской авиационной разведкой. В то же время стало очевидно, что пожар на судне потушили быстро, потому что один из матросских кубриков, капитанский мостик и кают-компания от огня почти не пострадали. Особенно важен был матросский кубрик – с его лежанками, матрацами и даже несколькими одеялами, то есть всем тем, что делало форт-судно вполне пригодным для проживания.

– Жаль, что уже завтра это беззащитное судно по существу окажется перед линией обороны, – не удержался капитан. – Будь оно в нашем тылу, с удовольствием устроил бы на нем штаб батальона.

– Штаб теперь явно не получится, – признал Жодин, – однако корректировочный пост будет отличным.

Пока они осматривали судно, краснофлотец Погодин подсоединил телефонный аппарат, который установил в расположенном по левому борту – со стороны моря, а значит, наиболее защищенном от пуль противника кубрике. И комбат тут же связался с начальником штаба майором Денщиковым.

– Немедленно подберите двух бойцов, умеющих обращаться с «сорокапяткой», а также двух пулеметчиков, способных разобраться с зенитным пулеметом, и перебросьте их на «Кара-Даг». Да, пусть обязательно захватят орудийный замок, десяток снарядов и четыре пулеметных колодки. Вопрос: как доставить их на судно, чтобы не отсырел порох?

– Только что мне сообщили, что батальонным плотникам удалось подремонтировать и спустить на воду старый рыбачий баркас. Парус сварганили из двух кусков парусины, весла есть. Словом, считаю, что боеприпасы следует переправлять на нем. Бойцы заверяют, что течи пока что нет, а ходу – на пятнадцать минут.

Ровно через час «погибельная команда» «Кара-Дага» пополнилась еще четырьмя бойцами и состояла теперь из девяти моряков. Таким образом, вырисовывался настоящий гарнизон форта.

– Предполагаю, что свою линию окопов противник оборудует по склону балки, расположенной в двухстах метрах восточнее судна, – объявил Гродов, собрав бойцов в кают-компании. – В любом случае, вы окажетесь на ничейной полосе. Поэтому ваша задача – продержаться как минимум сутки. Дальше – по ситуации. Днем – никаких передвижений по палубе. Каждому определиться со своим местом на судне и затаиться.

– Понятно, – поддержал комбата Жодин, – выявлять себя будем только в том случае, когда румыны попытаются высадиться на судно или когда пойдут в наступление.

– И еще приказ: артиллеристам и зенитчикам появляться у своих орудий, только когда нужно вести из них огонь. Во всех остальных случаях – действовать стрелковым оружием. Пока противник не приблизился, вся команда должна научиться действовать в зенитно-артиллерийском расчете, обеспечив полную взаимозаменяемость. Волощенко, вы – командир пулеметного расчета. Вторым номером у вас – юнга Юраш; объясните ему, что и как, обучите… Словом, задача ясна. Если вражеские самолеты не появятся, патроны зенитного пулемета израсходовать по сухопутным целям.

– Еще как израсходуем!

– Ефрейтор Малюта, помнится, еще на Румынском плацдарме вы входили в отделение снайперов.

– Потомственный охотник, – пожал тот плечами. – Правда, промысловиком никто в роду не был, не сложилось, но все же…

– В любом случае снайперская винтовка – ваша. В первую очередь, старайтесь ликвидировать командный состав противника.

– И всякого, кто станет излишне суетиться во время атаки, – дополнил его Малюта. – Впрочем, значительную часть попытаюсь перестрелять еще в окопах.

– Ты на растерзание батальона хотя бы пару вояк оставь, – иронично остепенил его Жодин.

– Предлагаю, – молвил Малюта, – первым должен вступить в бой снайпер.

– Пусть румыны поначалу думают, что только один этот вольный стрелок здесь и засел, – добавил Жодин. – Но запомни, – тут же пригрозил ефрейтору, – станешь зря патроны тратить, лишу не только снайперской винтовки, но и сухого пайка.

– Бессердечный ты человек, сержант.

– А нечего дармоедничать, харч солдатский изводить.

– Те, кого для тебя лично приберегу, сержант, будут помечены красным.

– Оттачивать остроумие будете без меня, – вмешался Гродов. – Особенно во время штурма судна, когда румыны пойдут на абордаж.

Поняв, что скучать эта компания не станет, комбат прекратил словесную пикировку и, взглянув сквозь треснувшее стекло иллюминатора на берег, на котором по-прежнему маялся его ординарец, продолжил:

– Васильков, командиром орудия назначаю вас. Федулин у вас вторым номером; на полную орудийную прислугу, увы, людей не хватает. Поскольку судно стоит с креном, вести огонь прямой наводкой будет трудно. Тем не менее каждый снаряд должен лечь с пользой для нас. Как, впрочем, и каждая очередь вашего ручного пулемета, сержант Жодин.

– Только бы эти хлопцы сунулись к нам, о тосте мы, как всегда, позаботимся.