Текст книги "Тайна трагедии 22 июня 1941 года"

До сих пор десятки сотрудников следственных органов уже 60 лет пытаются найти доказательства применения пыток к Тухачевскому и его сообщникам, но так ничего найти и не могут. Ну, а как же наши знаменитые «писатели», знатоки лагерной жизни – А. Солженицын, В. Шаламов, Ю. Домбровский, Л. Разгон, – никто из них не может сказать, что их кто-то избивал или пытал, но каждый заявляет, что «не раз об этом слышали» от других. Известный своим подобострастием по отношению к Ельцину, генпрокурор А. Казанник, неоднократно и долго пытался найти документы о пытках и избиениях подследственных, но был вынужден признать: «К своему ужасу… я убедился, что тогда законность в строгом смысле слова не нарушалась». /52/.

Что же касается конкретно «дела Тухачевского», то подсудимые вынуждены были давать показания перед лицом неопровержимых фактов. Они подтверждали свои признания на очных ставках в присутствии членов Политбюро, на допросах у Генерального прокурора Вышинского, осуществлявшего надзор за следствием, а также на самом суде. Писатель В. Карпов, бывший генерал – фронтовик, ставший после войны антисталинистом, настаивая на своей версии, в качестве «прямого доказательства» ссылается на рассказ анонимного свидетеля, говорившего ему, что на суде вид у Путны, Уборевича, Эйдемана и Фельдмана был очень странный, «хотя внешне они выглядели неплохо, но была какая-то странная апатичность и в голосе, и в движениях, как будто у них были основания для того, чтобы радоваться, петь и плясать». Сами, того не замечая, лжеисторики – либералы делают из своих кумиров жалких трусов и слизняков, которые оговаривают не только себя и других, но даже боятся заявить на суде, будто к ним применялись физические меры воздействия. Уверен, что все военные заговорщики были совсем не такими, как их обрисовал В. Карпов. Напротив, на суде они вели себя вызывающе и весьма агрессивно. Так, например, в связи с намеками Якира на то, что другие подсудимые его оговаривают и делают это не совсем добровольно, председательствующий Ульрих спросил на суде: – «Подсудимый Эйдеман, вы чувствуете себя нездоровым или ненормальным?» – «Нет, я здоров и чувствую себя вполне хорошо», – ответил Эйдеман. «Вы даете показания без давления с чьей-либо стороны?» – «Да». – «А вы Уборевич?» – «Я тоже здоров». – «Вы, Путна?» – «Я здоров. Признаю себя виновным без давления следствия и трибунала». /51/.

По мнению антисталинистов «чистку» в РККА, «уничтожение командной верхушки» устроил Сталин, и поэтому, мол, Тухачевский и его соратники – генералы – жертвы репрессий. Все это чепуха, самая элементарная ложь. Любой историк-исследователь, объективно изучивший «дело Тухачевского», легко опровергает эти бредни.

Мы уже доказали, что Тухачевского сдали не немцы, а англичане и «досье на Тухачевского», стало быть, передано было через президента Бенеша не из немецкого генштаба, а английскими спецслужбами. И здесь возникает логичный вопрос: – «Помогли эти документы советскому суду в раскрытии заговора военных в СССР?». Парадокс заключается в том, что однозначного ответа по этому поводу быть не может. Дело в том, что как доказательство на судебном процессе немецкое досье о заговоре Тухачевского не могло быть использовано, так как составлено было вражеским государством и судом не могло быть принято официально как достоверный факт.

Но представленные документы использовались в частных (не официальных) беседах при ведении следствия для получения признания от подозреваемых. Так первые подозреваемые в заговоре Путна и Примаков были арестованы еще в сентябре 1936 года, а стали давать показания только в феврале 1937 года при предъявлении документов именно из немецкого досье.

Сразу же хочу сказать, что либералы – историки нынешней России в данном случае завопят от возмущения, так как уверены, что подозреваемые в заговоре признавались под пытками. Мы уже говорили на эту тему, поэтому повторюсь, господа, вы глубоко ошибаетесь, – никаких пыток не было. Тогда еще не было. Пытки появились позднее, осенью 1937 года вместе с ежовщиной, которая родилась, как обеспечивающая бесконтрольную власть партийной номенклатуры. А все обвиняемые в заговоре не просто признавались, а признавались очень быстро. И не потому, что их сломили пытками, таких людей пытками не сломаешь, а потому, что все они, понимая, что заслуживают самой суровой кары, все же надеялись на снисходительность военного трибунала.

Дело в том, что 58-я статья УК РСФСР за контрреволюционные преступления предусматривала три совершенно различных наказания, – от 3-х лет лагерей до расстрела, включая лишение гражданства с высылкой за границу. Все зависело от того, как в конкретной ситуации Политбюро ЦК ВКП(б) оценивало политическую обстановку в стране.

Так, например, Л. Троцкий в конце 1928 года был выслан за границу, даже без лишения гражданства. На такой же основе рассматривалось судьями дело лево-троцкистского заговора в 1936 году, – никто из обвиняемых серьезных наказаний не понес.

Именно поэтому чистосердечное признание давало заговорщикам надежду на относительно мягкий приговор. Потому Тухачевский с сообщниками спешили признаваться.

В плане продолжения темы о «заговоре маршалов» необходимо рассмотреть еще один миф, придуманный Хрущевым. Прежде всего, необходимо отметить, что из всего офицерского корпуса в несколько сот тысяч человек арестовано было 45000 офицеров, из которых 1600 человек было расстреляно и уволено из Красной Армии около 30-ти тысяч офицеров. «Либералы-разоблачители» особенно любят приводить цифры расстрелянных маршалов, комбригов, генералов и полковников и называют цифру – 40 тысяч. Прекратите врать, господа!

Все дело в том, что если рассматривать реально расстрелянных в количестве 1600 старших офицеров, то и эта цифра вызывает недоумение. Откуда в Красной Армии объявилось такое количество врагов народа? Оказывается, необходимо знать по каким причинам, с чьей подачи были арестованы и расстреляны эти люди. И в данном случае следует говорить не о материальных потерях для армии, потому что эти потери были восполнены, а о колоссальном моральном ущербе как для армии, так и для страны в целом. Подобная «чистка» в Красной Армии способствовала созданию нехорошей идеологической и моральной атмосферы.

Речь идет о человеческой подлости и оговорах совершенно невинных и непричастных людей. Такая «практика» была чрезвычайно распространенной в те сложные годы, прежде всего, в советской партийной и военной среде, и вообще, среди интеллигенции. Обратите внимание, по «делу Тухачевского» было арестовано одиннадцать человек, но каждый из них считал своим долгом «привязать к своему делу» всех кого только можно, не задумываясь над тем, что он оговаривает десятки, а порой и сотни своих знакомых, сослуживцев. Доподлинно известно, что Тухачевский составил список «сопричастных» из 127 человек, а ведь все они были крупные военачальники, по долгу службы он, наверное, не вступал в деловые отношения с офицерами низшего комсостава.

Вот и получается, что во время следствия допрашиваются сотни совершенно непричастных людей и многие из них намеренно оговариваются. В свое время так и были арестованы Рокоссовский, Горбатов, симоновский герой комбриг Серпилин.

Давайте вспомним, как был арестован сам С. П. Королев, оболганный проходящими по «делу Тухачевского» своими бывшими начальниками Лангемаком и Клейменовым.

Невозможно забыть о том, с каким сочувствием обычно преподносится история об аресте А. Н. Туполева, которого совершенно «без всякой вины», непонятно «за что» посадили. Оказывается, сам Туполев хорошо знал «за что» ему было предъявлено обвинение, – «за разбазаривание больших государственных средств» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но при этом его никто не заставлял называть тех инженеров и конструкторов, которые якобы участвовали вместе с Туполевым в «антигосударственной деятельности». А Туполев назвал всех своих конструкторов, никого не забыл, – «всего-то» 55 человек сослуживцев. А затем по его же «списку» всех возвращали в Москву из сибирских лагерей.

Так было и по «заговору маршалов», которые собирались 12 мая 1937 года осуществить полный государственный переворот. По этому делу, как я уже говорил, было арестовано всего 11 человек, причем все эти маршалы и генералы имели весьма сомнительную репутацию «полководцев». А вот когда заговорщики стали называть своих ближайших помощников, а те в свою очередь называли других, и потянулся за собой «шлейф» сотен и тысяч офицеров, абсолютно непричастных к заговору. Следует также учесть, что по этому заговору были привлечены к ответственности и конструкторы вооружений различных видов, и разработчики новейшего и перспективного оружия.

И таких были тысячи, которые после следствия, а затем приговора были реабилитированы и возвращены в армию или в конструкторские бюро. Порой на это уходило много времени. Но надо понять, в конце концов, что этих людей, без всякой вины, наказывали не Сталин, и не НКВД, а свои же товарищи, коллеги, сослуживцы, которые оговаривали невинных только с одной целью, – чем больше таких будет, тем легче самим уйти от ответственности. А возможно, что оговаривали других из ненависти к государственному строю СССР и лично к И. В. Сталину.

В результате «жертвы репрессий» стали оговаривать весь советский народ, дескать «народ такой и был, только и писал доносы друг на друга», как говорят сейчас многие так называемые истинные либерал-демократы.

Еще раз хочу упомянуть о том, какой урон стране и армии нанесли «невинно репрессированные» заговорщики во главе с М. Н. Тухачевским. И какой еще могли нанести, если бы их во время не остановили. Необходимо отметить, что в раскрытии заговора военачальников, безусловно, большую роль сыграла провокация, затеянная английской службой безопасности. Конечно, англичане достигли своей цели, этого отрицать нельзя.

При этом нужно также признать, что Тухачевский и сам способствовал проведению против него провокационных выпадов. Дело в том, что в начале 1936 года, он как советский военный представитель присутствовал в Лондоне на похоронах короля Георга V. По пути туда Тухачевский сделал короткие остановки в Варшаве и Берлине, где имел встречи и беседы с польскими и немецкими генералами, в ходе которых не скрывал своих взглядов на будущие события в СССР и восхищение немецкой военной машиной.

По возвращении из Лондона Тухачевский остановился в Париже. На обеде в советском посольстве он удивил присутствовавших на нем западных дипломатов открытыми нападками на советское правительство, проводившее политику коллективной безопасности.

Сидя за столом с румынским министром иностранных дел Н. Титулеску, Тухачевский громогласно заявил: – «Напрасно, господин министр, вы связываете свою карьеру и судьбу своей страны с судьбами таких старых конченых государств как Великобритания и Франция. Мы должны ориентироваться на новую Германию. Германии, по крайней мере, в течение некоторого времени будет принадлежать гегемония на европейском континенте. Я уверен, что приход Гитлера к власти в Европе означает спасение для всех нас». Вечером того же дня расшифрованное сообщение, с грифом «срочно», лежало на столе у И. В. Сталина. Это заявление Тухачевского было записано присутствовавшим на обеде румынским дипломатом, заведующим отделом печати румынского посольства в Париже Э. Шакананом Эссезом.

Об этом же писала впоследствии в своей книге «Меня называют Кассандрой» известная журналистка Женевьева Табуи: «В последний раз я видела Тухачевского на следующий день после похорон Георга V. На обеде в советском посольстве русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром… Он только что побывал в Германии и рассыпался в пламенных похвалах нацистам. Сидя справа от меня и говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он, не переставая, повторял: «Они уже непобедимы, мадам Табуи». Почему он говорил с такой уверенностью? Не потому ли, что ему вскружил голову сердечный прием, оказанный немецкими генералами, которым нетрудно было сговориться с этим представителем старой русской школы? Так или иначе, в этот вечер не я одна была встревожена его откровенным энтузиазмом. Один из гостей, крупный дипломат, проворчал мне на ухо, когда мы покидали советское посольство: «Надеюсь, что не все русские думают так как он». /90/.

В начале 1936 года Сталин довольно часто стал получать весьма «странную» информацию о «деятельности» за рубежом советских военачальников высокого ранга. Это были данные по агентуре НКВД и военной разведки. По информации, полученной из Парижа, в частности, из белоэмигрантского «Русского общевойскового союза», утверждалось конкретно, что «в СССР группой высших командиров готовится государственный переворот, во главе которого стоит маршал Тухачевский». В это же время комкор Разведупра С. Урицкий доложил Сталину и Ворошилову, что в немецком генштабе бытуют частые разговоры о реальной оппозиции высшего военного генералитета политическому руководству Советского Союза. Тут же последовал доклад наркома НКВД Н. Ежова И. В. Сталину о том, что в своей норвежской резиденции активизировался Л. Троцкий, заявивший в открытую журналистам: «В Красной Армии не все преданы Сталину. Там меня помнят».

Именно поэтому в конце 1936 года в армейских верхах начались аресты. Арестовали Путну, несколько ранее был снят с должности первого руководителя НКВД Г. Ягода. Стало известно о том, что следственные органы располагают большими материалами о существовании крупного заговора. Тухачевский, естественно, был очень взволнован всеми этими событиями. В октябре 1936 года Тухачевский экстренно встретился с одним из руководителей «бухаринского» право-троцкистского блока Крестинским и потребовал пересмотреть планы военного переворота с тем, чтобы выступить раньше, надеясь на помощь Германии. Уже в ноябре 1936 года, на Восьмом съезде Советов, Тухачевский снова виделся с Крестинским и дал понять, что его очень волнуют начавшиеся провалы, и поэтому он стоит за немедленное выступление. Крестинский дважды по почте советовался с Троцким, и тот дал согласие на подключение военной группировки. Началась непосредственная подготовка к государственному перевороту.

В марте 1937 года прошли несколько тайных встреч руководителей «бухаринской» группировки Крестинского и Розенгольца с руководителями военной группировки Тухачевским и Гамарником. Тухачевский в итоге заявил, что военной группе необходимо не более пяти-шести недель для отработки всех деталей переворота. Была названа дата переворота – 12 мая, но не позднее 15 мая. Как затем на суде показал Розенгольц, Тухачевский, главным образом, рассматривал вариант ввода вооруженной группы военных в Кремль с дальнейшим захватом телефонной станции, всех зданий, где находились квартиры и кабинеты руководителей страны, и, немедленным их расстрелом. В это самое время Гамарник должен был захватить здание НКВД и арестовать руководителей наркомата.

В этой непростой ситуации И. В. Сталин принимает единственное правильное и своевременное решение. Именно 11 мая, Тухачевский освобождается от обязанностей замнаркома обороны и направляется на новое место службы командующим Приволжским военным округом. Вместе с тем арестованы Корк и Эйдеман по обвинению в связях с немецкой военной разведкой, и многие другие участники заговора. Так за несколько дней до этого руководителям «бухаринского» право-троцкистского блока официально было предъявлено обвинение в измене, а именно, Бухарину, Рыкову и Томскому. Бухарин и Рыков были арестованы, Томский успел покончить жизнь самоубийством. А 31 мая застрелился Гамарник.

В свете всего изложенного, хотелось сказать и о роли Троцкого в завершении «дела о военном перевороте». Троцкий в своих выступлениях в печати и интервью журналистам очень часто в течение 1936–1937 годов говорил о том, что «недовольство военных диктатом Сталина ставит на повестку дня их возможное выступление». К тому же, в своей последней работе «Преданная революция» он призывал коммунистов России совершить государственный переворот, при этом указывая, что «если Германия развяжет войну против СССР, Сталину не удастся избежать поражения». Об этом Сталин был достаточно хорошо осведомлен еще до ареста Тухачевского.

Именно эта информация заставила Сталина окончательно поверить, что пронемецкий заговор в Красной Армии существует и представляет реальную угрозу. В сложившейся обстановке и на основе полученных данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Рудзутака и кандидата в члены ЦК ВКП(б) Тухачевского в участии в антисоветском троцкистском правом блоке и шпионской деятельности против СССР в пользу фашистской Германии, Сталин направил документ на согласование в ЦК ВКП(б) об исключении Рудзутака и Тухачевского из партии и передаче их дела в НКВД. В ответ было получено единогласное мнение всего состава ЦК ВКП(б). Это был по сути приговор маршалу Тухачевскому и санкция на его арест.

11 июня 1937 года началось закрытое заседание Особого военного трибунала Верховного суда Союза ССР, перед которым предстали Маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский и семь его сообщников из числа высшего командного состава: И. Э. Якир, бывший командующий войсками Украинского военного округа; М. П. Уборевич, бывший командующий войсками Белорусского военного округа; Р. П. Эйдеман, бывший Председатель Центрального совета Осавиахима; А. И. Корк, бывший начальник Военной Академии им. М. В. Фрунзе; Б. М. Фельдман, бывший начальник Управления кадров Красной Армии; В. М. Примаков, бывший командующий войсками Харьковского военного округа; В. И. Путна, бывший военный атташе в Токио, Лондоне и Берлине.

Процесс проходил по правилам военного судопроизводства, т. е. при закрытых дверях, так как был связан с военной тайной. Председательствовал на суде В. В. Ульрих, членами Особого военного трибунала Верховного суда СССР были: Маршалы Советского Союза С. М. Буденный и В. К. Блюхер, командармы 1-го ранга Б. М. Шапошников и И. П. Белов, командармы 2-го ранга Я. И. Алкснис, П. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширин и комдив Е. И. Горячев.

Да, процесс был закрытый. Но единое мнение членов Особого военного трибунала по поводу виновности обвиняемых дает основания утверждать, что заговор существовал реально и предъявленные обвинения соответствовали этой реальности. Никто из подсудимых в своем последнем слове не говорил о несправедливости приговора или жестокости следствия, нарушении процессуальных норм или обжаловании обвинительного заключения. Никто не опровергал предъявленных обвинений. Наоборот. Каждый считал своим долгом сказать о своих заслугах перед советским народом.

Вот почему я не принимаю постоянной лжи хрущевских и горбачевских подлых последователей – фальсификаторов, которые утверждают, что обвиняемых по «заговору маршалов» запугали и беспощадно били. Не было этого и не могло быть. Во-первых, таких людей не запугаешь. Во-вторых, издевательствами можно заставить человека молчать, но не произносить речи, подобные тем, которые обвиняемые произносили в своем последнем слове.

Последнее слово комкора Примакова, по существу, стало обвинительной речью против остальных подсудимых: «Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре. Ни в истории нашей революции, ни в истории других революций не было такого заговора, как наш, ни по целям, ни по составу, ни по тем средствам, которые заговор для себя выбрал. Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Что объединило все контрреволюционные элементы, все что было контрреволюционного в Красной Армии, собралось в одно место, под одно знамя, под фашистское знамя Троцкого. Какие средства выбрал себе этот заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один – ломать диктатуру пролетариата и заменять фашистской диктатурой. Какие же силы собрал заговор для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию больше 70-ти человек – заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора… Я составил себе суждение о социальном лице заговора, т. е. из каких групп состоит наш заговор, руководство, центр заговора. Состав заговора из людей, у которых нет глубоких корней в нашей советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родина. У каждого из них персонально есть семья за границей. У Якира – родня в Бессарабии, у Путны и Уборевича – родня в Литве, Фельдман связан с Южной Америкой не меньше, чем с Одессой, Эйдеман связан с Прибалтикой не меньше, чем с нашей страной…». /91/.

Сталин категорически отказывался объяснять действия заговорщиков их идейно-политическими убеждениями. Как и на февральско-мартовском Пленуме, Сталин отвергал огульное осуждение людей за их былую приверженность к троцкизму. Сталин отверг и объяснение участия в заговоре ряда лиц их «классово чуждым» происхождением… «Энгельс был сын фабриканта – непролетарские элементы, как хотите. Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса… Маркс был сын адвоката, не сын батрака и не сын рабочего… Мы марксизм считаем не биологической наукой, а социалогической наукой». Отметая те обвинения, которые могли бы стать основой для развязывания репрессий по идейному или классовому признаку и тем самым дестабилизировать советское общество, Сталин в то же время подчеркивал, что в СССР нет условий для массового недовольства существующим строем и политикой правительства.

Сталин говорил: «Вот мы человек 300–400 арестовали. Среди них есть хорошие люди. Как их завербовали?» Сталин утверждал, что завербовать могли лишь «малостойких людей». Казалось, он размышлял вслух: «Я думаю, что они действовали таким путем. Недоволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. Очень трудно иногда человеку понять меру своих сил, меру своих плюсов и минусов. Иногда человек думает, что он гениален, и поэтому обижен, когда его не выдвигают».

По поводу заговорщиков Сталин говорил: «Если бы прочитали план, как они хотели захватить Кремль.

Начали с малого – с идеологической группки, а потом шли дальше. Вели разговоры такие: вот, ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках. Ягода в руках… Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами. Московский округ, Корк и Горбачев тоже с нами. Всё у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, когда придем к власти, остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное, оно будто бы даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят московский гарнизон, и всякая такая штука, а ты останешься на мели. Точно так рассуждает в своих показаниях и Петерсон. Он разводит руками и говорит, что дело реальное, как тут не завербоваться? Оказалось, дело не такое уж реальное, но эти слабые люди именно так рассуждали: как бы, черт побери, не остаться позади всех. Давай-ка скорей прикладываться к этому делу, а то останешься на мели».

Исходя из того, что ядро заговора малочисленно, а в него вовлекались лишь немногие малостойкие люди, Сталин призывал ограничить масштабы репрессий: «Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Ему рассказали что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем – простить их». /90/.

Теперь вновь вернемся к фальшивой хрущевской реабилитации 1957 года. Официально реабилитацией по «делу Тухачевского» по заданию Хрущева занималась «комиссия Шверника»(Председатель Президиума Верховного Совета СССР в 1946–1953 гг.), которая систематически информировала своего «шефа» о ходе своих изысков и знакомила его с наиболее важными документами. Как, например, вот с этим заявлением, написанным Тухачевским собственноручно:

«Народному Комиссару НКВД Н. И. Ежову

Будучи арестован 22 мая, прибыв в Москву 24-го, впервые допрошен 25-го и сегодня, 26 мая, заявляю, что признаю наличие антисоветского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все, касающееся заговора, не утаивая никого из его участников, ни одного факта или документа. Основание заговора относится к 1932 году. Участие в нем принимали: Фельдман, Путна, Примаков, Алафузов и другие, о чем я подробно покажу дополнительно. Тухачевский.

26. 5. 37.

Заявление отбирал:

Пом. Нач. 5 отдела ГУГБ, капитан ГБ УШАКОВ.

Подпись».

К этому заявлению прилагались собственноручные показания Тухачевского на шести с половиной страницах, где бывший маршал признал наличие в армии группы лиц высшего командного состава, подобранных «кадровиком» наркомата обороны Фельдманом и готовых выполнить любой приказ Тухачевского. Связь с Троцким поддерживалась через Примакова и Путну. Цель заговора – захват власти в армии и стране, ликвидация И. В. Сталина и К. Е. Ворошилова. На следующий день, 27 мая, Тухачевский обращается к следователю Ушакову с просьбой предоставить возможность продиктовать стенографистке дополнения к своим прежним показаниям, причем заверил его честным словом, что ни одного факта не утаит.

А что же было 25 мая, в день первого допроса Тухачевского? В первый день бывший маршал во время очных ставок с Примаковым, Путной и Фельдманом отрицал участие в заговоре. Но отрицал он предъявленное обвинение очень своеобразно. В заявлении, написанном им сразу же после очных ставок, мы встречаем удивительные строки: «Прошу представить мне еще пару показаний других участников этого заговора, которые также обвиняют меня. Обязуюсь дать чистосердечные показания без малейшего утаивания чего-либо из своей вины в этом деле, а равно из вины других лиц заговора». /91/.

Следствие еще продолжалось, когда Тухачевский дал подписку лично генпрокурору Вышинскому, что признает себя виновным и никаких жалоб не имеет.

Самое интересное заключается в том, что не кто иной как Тухачевский, занимая высшие посты в военной иерархии советского государства, вынашивал планы поражения своей же армии. До последней секунды своей жизни с невероятным упорством проповедовал доктрину жесткой обороны именно на государственной границе, особо рьяно отстаивая тезис о том, что «приграничные сражения в отличие от Первой мировой войны должны принять затяжной характер и продолжаться несколько недель»?!

Сюда необходимо добавить его безумно преступное отрицание белорусского направления главного удара со стороны немцев как «совершенно фантастическое».

И вообще все его взгляды на стратегию ведения войны были преступно парадоксальны. Удивительного в этом ничего нет, ведь Михаил Николаевич не имел серьезного и системного высшего образования вообще, а военного тем более, обладая при этом непомерно амбициозно тщеславием натурального выскочки и «наполеончика».

В процессе следствия Тухачевский еще успел написать весьма большую «пояснительную записку» на 168 страницах о своем «Плане поражения» Красной Армии в первые месяцы войны.

Что касается Тухачевского, необходимо добавить следующее. Его деятельность по организации заговора начиналась еще в 1930 году. Именно тогда два преподавателя академии имени Фрунзе сообщили, что Тухачевский вербует среди военных сторонников для захвата власти. Им устроили в ЦК очную ставку с Тухачевским. Они подтвердили показания, но Тухачевский отказался, а поскольку за него вступились Дубовой, Якир и Гамарник, то вопрос немедленно был закрыт. По этому поводу 23 октября 1930 года И. В. Сталин, находясь на отдыхе в Сухуми, радостно писал В. М. Молотову: «Что касается Тухачевского, то последний оказался чистым на все 100 процентов. Это очень хорошо».

А уже в 1937 году все было иначе. Тухачевского, Якира и их сообщников первым назвал Фельдман в своих показаниях, отобранных следователем Ушаковым, который в отчете в НКВД писал: «Взяв личное дело Фельдмана и изучив его, я понял, что Фельдман связан личной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом крупных командиров… Вызвал в кабинет Фельдмана, заперся с ним в кабинете и к вечеру 19 мая 1937 года Фельдман написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других». В этом же заявлении Ушаков высказал обвинение в адрес следователя Глебова, который стал сбивать Якира на отказ от дачи показаний. «Я, – пишет Ушаков, – восстановил Якира. Вернул его к прежним показаниям, а Глебов был отстранен от дальнейшего участия в следствии… Мне дали допрашивать Тухачевского, который уже 26 мая сознался у меня… Я также уверенно шел на Эйдемана и тут также не ошибся…». /91/.

Уже в 1955 году, в период хрущевской «реабилитации» председатель комиссии Шверник ознакомил своего шефа Хрущева и с содержанием «записки» «расколовшегося» арестованного комкора Фельдмана своему следователю: «Помощнику начальника 5 отдела ГУГБ НКВД Союза ССР тов. Ушакову. Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению. Уверен, что вы меня вызовите к себе и лично укажете, переписать недолго. Благодарю за Ваше внимание и заботливость – я получил 25-го печенье, яблоки и папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого не говорят, но я то знаю, от кого. Фельдман. 31. 5. 37 г».

В деле Фельдмана есть и другие свидетельства того, что он сам, без всякого принуждения, давал «чистосердечные показания».

И, наконец, последний документ, который был грубейшим и подлейшим образом сфальсифицирован и затем обнародован на XXII съезде КПСС по личному указанию Хрущева 43-летним шефом КГБ Шелепиным, документ, который заставил содрогнуться от возмущения и негодования всех без исключения пять тысяч делегатов, и благодаря которому в значительной степени они единогласно приняли резолюцию о выносе тела И. В. Сталина из Мавзолея, как «недостойного лежать рядом с Великим Лениным». Так о чем же вещал и безбожно лгал Шелепин на партсъезде в 1961 году? А вот о чем: «О жестоком отношении к людям, к руководящим товарищам, оказавшимся под следствием», говорит ряд циничных резолюций Сталина, Кагановича, Молотова, Маленкова и Ворошилова на письмах и заявлениях заключенных. Например, в свое время Якир – бывший командующий военным округом – обратился к Сталину с письмом, в котором заверял его в своей полной невиновности. Вот что он писал (по заверению Шелепина): «…я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».