Текст книги "Алмазная колесница"

В его голосе звучало удивление.

– С-собственно, да… А о чем желали говорить со мной вы?

Письмоводитель из белого сделался пунцовым. Сглотнул. Откашлялся.

– О капитанской дочке. – И, увидев, в глазах собеседника изумление, пояснил. – О Софье Диогеновне.

– Что случилось?

– Господин вице-консул, вы ее… вы ее рюбите?

Оттого что японец перепутал в ключевом слове «р» и «л», а еще более от самой невообразимости предположения Эраст Петрович понял смысл вопроса не сразу.

Вчера вечером, вернувшись домой из полиции, молодой человек обнаружил в спальне, на столике, сильно надушенный конверт без какой-либо надписи. Распечатал – внутри розовый листок. На нем старательным почерком, с виньетками и загогулинками четыре строчки:

 
Беда пришла, нет уж мочи сердцу,
Явись скорей, спаси меня!
А коль не явишься, то знай,
Что погибаю чрез тебя.
 

Озадаченный, Фандорин пошел справиться у Масы. Показал ему конверт, и слуга изобразил маленькую пантомиму: длинную косу, большие круглые глаза, два шара перед грудью. «Девица Благолепова», догадался Эраст Петрович. И тут же вспомнил, как она обещала переписать ему свой любимый стишок из альбома, сочиненный кондуктором со «Святого Пафнутия». Сунул листок в первую попавшуюся книгу и думать о нем забыл.

А тут, оказывается, разыгрывалась нешуточная душевная драма.

– Если вы любите госпожу Благолепову, если у вас бла-го-родные намерения, я удалюсь в сторону… Я же понимаю: вы ее со-о-те-чест-венник, вы красивый, богатый, а что могу ей предложить я? – Сирота страшно волновался, трудные слова произносил с особой тщательностью, а в глаза Фандорину не смотрел, опустил голову к самой груди. – Но если… – Его голос задрожал. – Но если вы намерены воспользоваться без-за-щит-ностью одинокой девушки… Хотите?

– Что хочу? – не поспевал за ходом беседы титулярный советник, которому дедукция давалась куда легче, чем интимные разговоры.

– Воспользоваться без-за-щит-ностью одинокой девушки?

– Нет, не хочу.

– Совсем-совсем? Только честно!

Эраст Петрович задумался, чтобы получилось совсем честно. Вспомнил толстую косу девицы Благолеповой, ее коровьи глаза, альбомный стишок.

– Совсем.

– Значит, у вас бла-го-родные намерения? – еще больше помрачнел бедный письмоводитель. – Вы будете делать Софье Диогеновне пред-ло-же-ние?

– Да с какой стати! – Фандорин начинал сердиться. – Мне нет до нее никакого дела!

Сирота на миг поднял просветлевшее лицо, но тут же подозрительно прищурился.

– И вы отправились в «Ракуэн», рисковали там жизнью, а теперь платите ей жалованье из соб-ствен-ного кармана не потому, что ее любите?

Эрасту Петровичу вдруг стало его жалко.

– И в мыслях не держал, – мягко сказал вице-консул. – Уверяю вас. Я не нахожу в госпоже Благолеповой ровным счетом ничего… – Он запнулся, не желая ранить чувства влюбленного письмоводителя. – Нет, то есть она, конечно, очень м-мила и, так сказать…

– Она – лучшая девушка на свете! – строго прервал вице-консула Сирота. – Она… она – капитанская дочка! Как Маша Миронова! Но, если вы не любите Софью Диогеновну, зачем вы столько для нее сделали?

– Да как же я мог этого не сделать? Вы сами говорите: одинокая, беззащитная, в чужой стране…

Сирота вздохнул и торжественно объявил:

– Я люблю госпожу Благолепову.

– Я уже д-догадался.

Внезапно японец торжественно поклонился – да не на европейский манер, одним подбородком, а в пояс. И распрямился не сразу, а секунд через пять.

Маша Миронова в заточении у Швабрина. Иллюстрация М. Нестерова

Теперь он смотрел Фандорину прямо в лицо, в глазах блестели слезы. От волнения все «л» и «р» снова полезли друг на друга.

– Вы браголодный черовек, господин вице-консур. Я навеки ваш доржник!

Скоро у меня будет пол-Японии вечных должников, мысленно сыронизировал Эраст Петрович, не желая признаваться себе, что растроган.

– Одно горько, – вздохнул Сирота. – Я никогда не смогу отпратить за ваше браголодство.

– Очень даже можете. – Титулярный советник взял его за локоть. – Пойдемте-ка ко мне на квартиру. А то опять этот чертов с-сливовый дождь полил.

 
ГРЕХ ОТКРЫВАТЬ ЗОНТ,
КОГДА НЕБО СОЧИТСЯ
СЛИВОВЫМ ДОЖДЕМ.
 

ЗВЕЗДА СИРИУС

Ночь пахла дегтем и тиной – это оттого, что совсем рядом плескалась грязная речка Ёсидагава, стиснутая меж годаунами и грузовыми причалами.

Камердинер Эраста Петровича сидел в условленном месте, под деревянным мостом, думал о превратностях судьбы и ждал. Когда появится Сэмуси, господин завоет по-собачьи – Маса сам его учил. Целый час делали рэнсю на два голоса, пока в консульство не пришли от соседей и не сказали, что будут жаловаться в полицию на русских, если те не перестанут мучить бедного песика. Рэнсю пришлось закончить, но у господина получалось уже вполне прилично.

Собак в городе Йокогаме много, и по ночам они воют часто, так что ни Сэмуси, ни полицейские агенты не насторожатся. Главная забота другая – не перепутать бы с настоящей собакой. Но Маса надеялся, что не спутает. Уж вассалу-то стыдно не отличить благородный голос своего господина от воя дворняги.

Сидеть под мостом нужно было очень тихо, не шевелясь, но это Маса умел. Сколько раз в прежней жизни, еще будучи подмастерьем в почтенной банде Тёбэй-гуми, сиживал и в дозоре, и в засаде. Это совсем нескучно, потому что умному человеку всегда найдется, о чем подумать.

Шуметь и шевелиться было никак нельзя, потому что на мосту, почти что прямо над самой головой у Масы, торчал агент, переодетый нищим. Когда проходил какой-нибудь поздний прохожий, агент начинал гнусавить сутры, и очень натурально – пару раз о настил звякнула медная монетка. Интересно, сдает он потом милостыню начальнику или нет? И если сдает, поступают ли медяки в императорскую казну?

Ищейки расставлены по всей дороге, что ведет от «Ракуэна» к дому Сэмуси: по одному агенту на каждом перекрестке. Кто в подворотне затаился, кто в канаве. За Горбуном крадется главный агент, самый опытный. Он закутан в серый плащ, на ногах у него бесшумные войлочные туфли, а прятаться он умеет так быстро, что сколько ни оглядывайся, никого сзади не заметишь.

Отстав от главного агента на полсотни шагов, идут еще трое – на всякий случай, если возникнет какая-нибудь непредвиденность. Тогда старший мигнет из-под плаща фонарем, и те трое сразу подбегут.

Вот как крепко следят за Сэмуси, никуда ему от агентов не деться. Но господин с Масой подумали-подумали и придумали. Как только вдали раздастся вой вице-консула Российской империи, Маса должен будет…

Но тут вдали и в самом деле раздалось завывание, немедленно опознанное фандоринским камердинером. Выл Эраст Петрович вполне достоверно, и всё же не так, как безродные йокогамские шавки – было в этом меланхоличном звуке нечто породистое, будто издавал его бладхаунд или, по меньшей мере, бассет.

Нужно было переходить от размышлений к действию.

Маса бесшумно просеменил под настилом, чтобы оказаться за спиной у «нищего». Сделал три шажка на цыпочках, а когда агент обернулся на шорох, скакнул вперед и мягко шлепнул его ребром ладони пониже уха. «Нищий» всхлипнул, повалился на бок. Из чашки высыпалась целая горсть меди.

Монетки Маса забрал себе – для достоверности и вообще, пригодятся. Его императорское величество как-нибудь обойдется.

Присел в тени перил, возле бесчувственного тела, стал смотреть.

Накрапывал мелкий дождик, но угол, откуда должен появиться Сэмуси, был освещен двумя фонарями. Горбун пройдет по маленькому мосту, перекинутому через канал, потом пересечет пустырь и выйдет к мосту через Ёсидагаву. Справа от него, стало быть, окажется слияние речки и канала, впереди один мост, сзади другой, а слева – ничего, только темный пустырь. В чем и состоит главный смысл плана.

Вот показался бесформенный приземистый силуэт. Горбун шел грузной, тяжелой походкой, немного переваливаясь с боку на бок.

Наверно, нелегко горб таскать, подумал Маса. А жить с этаким уродством разве легко? В детстве, наверно, мальчишки дразнили. Подрос – девушки воротили нос. Потому-то Сэмуси и получился такой подлый и злой. А может, вовсе не поэтому. На улице, где рос Маса, тоже был один горбун, подметальщик. Еще горбатей этого, еле ковылял. Но был добрый, все его любили. И говорили: он такой хороший, потому что Будда его горбом одарил. Не в горбе дело, а в том, какое у человека кокоро. Если кокоро правильное, от горба станешь только лучше, а если гнилое – возненавидишь весь белый свет.

Тем временем обладатель злого кокоро миновал маленький мост.

Слуга Эраста Петровича сказал себе: «Сейчас господин дернет за веревку» – и в тот же миг раздался грохот. Повозка, что стояла на мостике, ни с того ни с сего накренилась – видно, треснула ось. Большая бочка, стоявшая на телеге, грохнулась наземь, лопнула, из нее потекла густая черная смола, залила весь настил – ни пройти, ни проехать..

Сэмуси проворно обернулся на грохот, сунул руку за пазуху, но увидел, что ничего угрожающего не происходит. Рядом не было ни души. Должно быть, возчик с вечера оставил свой товар неподалеку от рынка, а сам засел в какой-нибудь близлежащей харчевне, где можно и подкрепиться и переночевать. А курума у него старая, ветхая, возьми да и сломайся.

С минуту Горбун стоял на месте, вертел головой во все стороны. Наконец, успокоился, зашагал дальше.

На той стороне мостика – Масе было видно – возникла серая тень. Ступила в черную лужу, да и застряла.

Еще бы! Смолу Маса покупал лично. Выбрал самую паршивую, пожиже, а уж липкая – не отклеишься.

Блеснул отсвет – это, надо думать, прилипший агент просигналил своим. Возникли еще три тени. Мечутся на берегу, а что делать не знают. Один было сунулся и тоже прилип насмерть.

Вот Сэмуси оглянулся, полюбовался картиной, пожал плечами, да и пошел себе дальше. Ему-то что. Знает, наверное, что и впереди агенты есть.

Когда Горбун подошел к самой реке, Маса зарычал и выкатился ему навстречу. В руке держал вакидзаси, короткий меч, и размахивал им так, что любо-дорого было посмотреть, как сверкал клинок в свете фонаря.

– За Тёбэй-гуми! – крикнул Маса, но не слишком громко: чтоб Сэмуси услышал, а прилипшие полицейские нет. – Узнал, Горбатый? Конец тебе!

Нарочно выскочил раньше, чем следовало, если б хотел в самом деле зарезать гада.

Сэмуси успел и шарахнуться, и вытащить револьвер, подлое оружие трусов. Но Маса револьвера не испугался – знал, что главный полицейский агент, ловкий человек, еще позавчера тайком подточил курок.

Горбун щелкнул раз, щелкнул другой, а в третий раз щелкать не стал, развернулся и пустился наутек. Сначала назад, к маленькому мосту. Потом сообразил, что увязнет в смоле и агенты не спасут, дернулся вправо, куда и следовало.

Маса его догнал и для пущего страху рубанул по руке, повыше локтя – самым кончиком. Горбун вскрикнул, отпрыгнул в сторону и уж больше не сомневался, дунул через пустырь, в темноту. Пустырь был большой, тянулся до самой Тобэмуры, где казнят преступников и после на шестах выставляют их отрубленные головы. Раньше, в бытность Барсуком, Маса был уверен, что рано или поздно тоже не минует Тобэмуры, будет пялиться сверху мертвыми глазами, пугать прохожих. Теперь-то уж вряд ли. Голове Сибаты Масахиро, вассала господина Фандорина, на шесте делать нечего.

Пару раз он рассек воздух у самого затылка Сэмуси, а потом споткнулся, растянулся на земле. Нарочно заругался, будто здорово ногу ушиб. И теперь побежал уже медленнее, прихрамывая.

Кричал:

– Стой! Стой, трус! Всё равно не уйдешь!

Но Горбуну уже должно было стать ясно, что уйдет – причем не только от незадачливого мстителя, но и от агентов йокогамской полиции. Для того и место такое выбрано: на пустыре далеко видать, бежит сзади кто или нет.

Прокричав последнее, беспомощное:

– Ничего, в следующий раз я тебя прикончу! – Маса остановился.

Пустырь хоть и длинный, но деться с него Горбуну некуда, потому что справа река, а слева канал. На дальнем же конце, где мост к Тобэмуре, в кустах сидит Сирота-сан. Он, конечно, человек ученый, но в таких делах опыта не имеет. Нужно ему помочь.

Маса вытер рукавом пот, побежал к берегу Ёсидагавы. Там стояла лодка. Несколько взмахов шеста – и ты уже на той стороне. Если припустить со всех ног, то поспеешь как раз вовремя, это короче, чем через пустырь. Ну а припозднишься – на то там Сирота-сан. Покажет, куда повернул Сэмуси.

Нос лодки взрезал маслянистую, черную воду. Маса отталкивался шестом от упругого дна и приговаривал: «Ии-дзя-най-ка! Ии-дзя-най-ка!».

Фандоринскому камердинеру было очень весело. Золотая голова у господина. Ему бы в якудзу – большую карьеру мог бы сделать.

Ах, до чего ж потешно барахтались в смоле полицейские!

* * *

Дождь закончился, на небе проступила россыпь звезд, с каждой минутой делаясь всё ярче и ярче.

Эраст Петрович шел домой медленно, потому что смотрел не под ноги, а вверх, любовался астральной иллюминацией. Особенно красиво лучилась одна звезда, разместившаяся у самого края небосклона. Ее свет был голубоватым и печальным. Знания титулярного советника по части светил и созвездий были скудны: он умел распознавать лишь двух медведиц, Большую и Малую, поэтому название голубой искорки оставалось для него загадкой. Фандорин решил: пускай это будет Сириус.

Настроение у вице-консула было ровным и безмятежным. Что сделано, то сделано, теперь ничего не изменишь. Начальник следствия бесцеремонно и с умыслом нанес оскорбление Закону: помешал работе полиции и помог скрыться человеку, подозреваемому в тяжком государственном преступлении. Если Сэмуси уйдет от Масы и Сироты, останется лишь одно – признаться, а вслед за тем позорная отставка и, вероятно, суд.

Войдя в свою пустую квартиру, Эраст Петрович снял сюртук, брюки, в одной рубашке сел в гостиной. Свет зажигать не стал. Некоторое время спустя вдруг щелкнул пальцами, словно ему в голову пришла какая-то удачная идея, но результат озарения был странен: Фандорин всего лишь надел на волосы сеточку и стянул наусником верхнюю губу, предварительно подкрутив усики щипцами. Бог весть, зачем он всё это проделал – ложиться в постель молодой человек явно не собирался, даже в спальню не входил.

С полчаса титулярный советник просидел в кресле безо всякого смысла, вертя в руках незажженную сигару. Потом позвонили в дверь.

Эраст Петрович кивнул, будто именно этого и ждал. Вместо того чтобы натянуть брюки, сделал нечто противоположное – снял рубашку.

Колокольчик затрезвонил снова, уже громче. Вице-консул не спеша вдел руки в рукава шелкового халата, завязал пояс с кистями. Встал перед зеркалом, изобразил зевок.

Лишь после этого, наконец, зажег керосиновую лампу и направился в прихожую.

– Асагава, вы? – спросил он заспанным голосом, увидев за порогом инспектора. – Что стряслось? Я отпустил слугу, поэтому сам… Да что вы з-застыли?

Но японец не вошел. Он отрывисто поклонился и срывающимся голосом произнес:

– Мне нет прощения… Мои люди упустили Сэмуси. Я… Мне нечего сказать в свое оправдание.

Свет лампы падал на несчастное лицо Асагавы. Потерянное лицо, подумал Эраст Петрович, и ему сделалось жалко инспектора, для которого потерять лицо перед иностранцем наверняка было вдвойне мучительно. Однако обстоятельства требовали жесткости – иначе пришлось бы вступать в объяснения и неминуемо лгать.

Вице-коснул мысленно досчитал до двадцати, потом, не говоря ни слова, захлопнул перед носом у японца дверь.

Теперь можно было идти в спальню. От Масы и Сироты раньше утра вестей не будет. Неплохо бы хоть немного поспать – завтра, вероятно, будет напряженный день.

Но возбуждение улеглось еще не вполне. Чувствуя, что сразу уснуть не удастся, Фандорин взял в гостиной второй том «Фрегата Паллада» – самого лучшего чтения на сон грядущий.

Иван Гончаров. Фрегат Паллада. Издание книгопродавца И. И. Глазунова. Санкт-Петербург, 1879 год

Газовый рожок в спальне зашипел, но не зажегся. Эраст Петрович не удивился – газовое освещение в Йокогаме появилось недавно и работало не идеальным образом. На такой случай у кровати имелся подсвечник.

Молодой человек в кромешной тьме дошел до столика, нащупал спички.

Комната озарилась мягким, подрагивающим светом.

Фандорин скинул на пол халат, обернулся и вскрикнул.

В постели, опершись о подушку локтем, лежала О-Юми и смотрела на него неподвижным мерцающим взглядом. На спинке кровати, в ногах, висели платье, лиф, шелковые чулки. Из-под сползшего одеяла ослепительно белело круглое плечо.

Видение приподнялось, отчего одеяло соскользнуло к поясу, гибкая рука дотянулась до канделябра, поднесла его к губам – и снова стало темно.

Эраст Петрович чуть не застонал – исчезновение прекрасной химеры отозвалось в нем пронзительной болью.

Он осторожно вытянул руку, боясь, что не найдет во тьме ничего кроме пустоты. Но пальцы коснулись горячего, гладкого, живого.

Хриплый голос сказал:

– Я уж думала, ты никогда сюда не войдешь…

Зашелестела простыня, нежные, но удивительно сильные руки обняли Фандорина за шею, притянули к себе.

У Эраста Петровича бешено застучало в висках от аромата кожи и волос.

– Откуда вы… – прошептал он, задыхаясь, и не закончил – горячие губы закрыли ему рот.

Больше в спальне не было произнесено ни слова. В мире, куда утянули титулярного советника мягкие руки и благоуханные губы, никаких слов не существовало и существовать не могло, они только помешали бы, разрушив колдовство.

После недавнего калькуттского приключения, повлекшего за собой опоздание к пароходу, Эраст Петрович считал себя опытным, видавшим виды мужчиной, однако в объятьях О-Юми он чувствовал себя не мужчиной, а каким-то невиданным музыкальным инструментом – то чарующей флейтой, то божественной скрипкой, то сладостной свирелью, и волшебная исполнительница виртуозно играла сразу на них на всех, поверяя земной алгеброй небесную гармонию.

В кратких антрактах опьяневший вице-консул пытался что-то лепетать, но ответом были лишь поцелуи, легкие касания, тихий смех.

Когда в окно стали проникать серые полоски рассвета, Фандорин невероятным усилием воли полувынырнул из дурмана. Сил хватило на один-единственный вопрос – самый важный, всё прочее не имело значения. Он взял ее ладонями за виски – так, чтобы огромные, наполненные таинственным светом глаза были совсем близко.

– Ты останешься со мной?

Она покачала головой.

– Но… но ты придешь еще?

О-Юми тоже взяла его за виски, сделала легкие круговые движения пальцами, чуть надавила, и Фандорин моментально уснул, сам этого не ощутив. Просто упал в глубокий сон и не почувствовал, как ее руки, нежно придерживая, кладут его голову на подушку.

В этот миг Эрасту Петровичу уже снился сон. Будто он мчится на голубой, сияющей ледяным блеском колеснице прямо по небу, поднимаясь всё выше и выше. Его путь лежит к звезде, которая тянет навстречу алмазному экипажу свои прозрачные лучи. Мимо проносятся мелкие золотые звезды, обдавая лицо свежим морозным ветром. Эрасту Петровичу очень хорошо, и он лишь помнит, что ни в коем случае нельзя оглядываться назад – упадешь и разобьешься.

А он и не оглядывается. Мчится вперед и вверх, навстречу звезде.

Звезда зовется Сириус.

 
СВЕТИТ, НЕ ЗНАЯ
СОБСТВЕННОГО ИМЕНИ,
ЗВЕЗДА СИРИУС.
 

КОНСКИЙ НАВОЗ

Проснулся Фандорин оттого, что кто-то мягко, но настойчиво похлопывал его по щеке.

– О-Юми, – прошептал Эраст Петрович, и в самом деле увидел перед собой лицо с раскосыми глазами, но то, увы, была не ночная кудесница, а письмоводитель Сирота.

– Прошу извинить, – сказал письмоводитель, – но вы никак не хотели просыпаться, я уже начал тревожиться…

Титулярный советник сел на кровати, осмотрелся. Спальню освещали косые лучи раннего солнца. Ни самой О-Юми, ни каких-либо признаков ее недавнего присутствия.

– Господин вице-консул, я готов сделать рапорт, – начал Сирота, держа наготове какую-то бумажку.

– Да-да, конечно, – пробормотал Фандорин, заглядывая под одеяло.

Простыня скомкана, но это еще ничего не значит. Может быть, остался длинный волос, крупицы пудры, алый след помады?

Ничего.

Приснилось?!

– Согласно вашим указаниям, я спрятался в кустах, около развилки двух дорог. В два часа сорок три минуты со стороны пустыря показалась фигура бегущего человека…

– Понюхайте-ка! – перебил его Фандорин, уткнувшийся носом в наволочку. – Что это за аромат?

Письмоводитель взял подушку, добросовестно втянул воздух.

– Это аромат аямэ. Как это по-русски? Ирис.

Лицо титулярного советника озарилось счастливой улыбкой.

Не приснилось!

Она была здесь! Это запах ее духов!

– Ирис – главный аромат нынешнего сезона, – объяснил Сирота. – Им душатся женщины, им пропитывают белье в прачечных. В апреле ароматом сезона была глициния, в июне будет азалия.

Милые японскому сердцу ирисы идут к западному наряду

Улыбка сползла с лица Эраста Петровича.

– Можно продолжать? – спросил японец, возвращая подушку.

И продолжил свой рапорт. Минуту спустя Фандорин уже не думал ни об аромате ириса, ни о ночном видении.

Заливные поля нестерпимо сияли на солнце, словно вся долина превратилась в огромное треснувшее зеркало. Темными трещинками на сверкающей поверхности были межи, что делили участки на маленькие прямоугольники, и в каждом, согнувшись в три погибели, копошилась фигурка в широкой соломенной шляпе. Крестьяне пропалывали рисовые поля.

Крестьяне пропалывают поля. На холме – ворота «тории»

Посередине полей возвышался маленький лесистый холм, увенчанный красной крышей с загнутыми кверху краями. Эраст Петрович уже знал, что это заброшенный синтоистский храм.

– Крестьяне туда больше не ходят, – сказал Сирота. – Там нечисто. В прошлом году у входа нашли мертвого бродягу. Сэмуси правильно сделал, что спрятался в таком месте. Это очень хорошее убежище для плохого человека. И все подходы как на ладони.

– И что будет с храмом дальше?

– Или сожгут и построят новый, или сделают церемонию очищения. Староста деревни и каннуси, священник, еще не решили.

К храму через поля вела узкая насыпь, шириной шагов в пять, не больше. Эраст Петрович внимательно осмотрел путь до холма, потом заросшие мхом ступени, поднимавшиеся к красным деревянным воротам странной формы: как большое П; ни створок, ни забора не было. Ворота, которые ничего не отгораживают.

– Это тории, – пояснил письмоводитель. – Ворота в Другой Мир.

Ну если в Другой Мир, тогда понятно.

Бинокль у титулярного советника был превосходный, 12-кратный, память об осаде Плевны.

– Не вижу Масу, – сказал Фандорин. – Где он?

– Вы не туда смотрите. Ваш слуга вон там, на общинном участке. Левее, левее.

Вице-консул и его помощник лежали в густой траве, на краю рисового поля. Эраст Петрович поймал в сдвоенный кружок Масу. Тот ничем не отличался от крестьян: совсем голый, в одной набедренной повязке, сзади свисает веер. Разве что бока покруглее, чем у остальных работников.

Вот круглобокий крестьянин выпрямился, обмахнулся веером, оглянулся на деревню. Точно он: толстые щеки, прищуренные глазки. Кажется, совсем рядом – хоть по носу щелкай.

– Он здесь с утра. Нанялся батраком за десять сэнов. Мы договорились: если заметит что-то особенное, повесит веер за спину. Видите, веер за спиной? Он что-то заметил!

Фандорин снова навел бинокль на холм. Стал медленно, квадрат за квадратом, осматривать убежище Горбуна.

– Из Йокогамы он направился прямо сюда? По д-дороге никуда не заворачивал?

– Прямо сюда.

Что это там белое, среди ветвей?

Эраст Петрович подкрутил колесико и тихонько присвистнул. На дереве сидел человек. Горбун? Что он там делает?

Но Сэмуси ночью был не в белом кимоно, а в темно-коричневом.

Сидящий на дереве повернул голову. Лица было не разглядеть, но блеснула выбритая макушка.

Нет, это не Сэмуси! У того волосы, стриженные бобриком.

Фандорин повел биноклем дальше. Вдруг меж зарослей что-то блеснуло. Потом еще и еще.

Чуть-чуть поправить фокусировку.

Ого!

На открытом пятачке стоял человек в кимоно с подоткнутыми полами. Он был абсолютно неподвижен, в руке держал меч. Рядом – врытый в землю бамбуковый шест.

Внезапно человек шевельнулся. Ноги и туловище не шелохнулись, но меч рассыпал солнечные искры, и с шеста полетели отсеченные кругляши: один, другой, третий, четвертый. Ну и сноровка!

Потом чудо-фехтовальщик развернулся в другую сторону – кажется, там был еще один шест. Но Эраст Петрович смотрел уже не на клинок, а на левый рукав кимоно. Тот был не то скрючен, не то подогнут.

– Почему вы ударили кулаком по земле? Что вы увидели? – азартно прошептал в самое ухо Сирота.

Фандорин передал ему бинокль, направил в нужную сторону.

– Катаудэ! – вскрикнул письмоводитель. – Сухорукий! Значит, и остальные там!

Вице-консул не слушал – он быстро строчил карандашом в блокноте. Вырвал страничку, стал писать на второй.

– Значит так, Сирота. Со всех ног в Сеттльмент. Отдадите вот это сержанту Локстону. П-подробности сообщите сами. Вторая записка – инспектору Асагаве.

– Тоже со всех ног, да?

– Нет, наоборот. От Локстона в японский полицейский участок пойдете медленным шагом, можете даже п-попить чаю по дороге.

Сирота изумленно уставился на титулярного советника. Потом, кажется, понял – кивнул.

Сержант прибыл со всем своим войском из шести вооруженных карабинами констеблей.

Эраст Петрович ожидал подкрепление на подходе к деревне. Похвалил за быстроту, коротко разъяснил дислокацию.

– Как, разве мы не пойдем на штурм? – расстроился Локстон. – Мои ребята так и рвутся в бой.

– Никакого б-боя. Мы в двух милях от Сеттльмента, за пределами консульской юрисдикции.

– Да плевал я на юрисдикцию, Расти! Не забудьте: эти трое уродов убили белого человека! Пускай не сами, но это всё равно одна и та же шайка.

– Уолтер, мы должны уважать законы страны, в которой находимся.

Сержант надулся.

– Тогда какого черта вы написали: «Как можно быстрей и возьмите дальнобойное оружие»?

– Ваши люди нужны для оцепления. Расположите их по периметру поля, скрытным образом. Пусть ваши констебли лягут на землю и прикроются соломой. Расстояние от одного до другого двести-триста шагов. Если п-преступники станут уходить по воде, открывать неприцельный огонь, загонять обратно на холм.

– А кто же будет брать разбойников?

– Японская полиция.

Локстон прищурил глаз:

– Почему же вы просто не вызвали япошек? На кой вам муниципалы?

Титулярный советник не ответил, и сержант понимающе кивнул:

– Для верности, да? Не доверяете желтопузым? Боитесь, что упустят. А то и выпустят, да?

Вопрос снова остался без ответа.

– Я буду ждать Асагаву в деревне. За остальные три стороны квадрата отвечаете вы, – сказал Фандорин.

На сей раз ждать пришлось долго – очевидно, перед посещением японского полицейского участка Сирота не только попил чаю, но еще и пообедал.

Когда солнце достигло зенита, с полей к домам потянулись работники – отдохнуть перед послеполуденным трудом. С ними вернулся и Маса.

Жестами показал: все трое там, и с ними Горбун. Бдительно смотрят во все стороны, врасплох их не возьмешь.

Эраст Петрович оставил камердинера приглядывать за единственной дорожкой, что вела к храму. Сам же отправился за деревню, встречать японскую полицию.

Еще три часа спустя вдали на дороге появилось темное пятно. Фандорин приложил к глазам бинокль и ахнул. Со стороны Йокогамы походным маршем приближалась целая войсковая колонна. В облаке пыли посверкивали штыки, сбоку покачивались в седлах офицеры.

Титулярный советник бросился навстречу войску бегом, еще издали маша руками, чтобы остановились. Не дай Бог, с холма заметят эту ощетиненную многоножку!

Впереди ехал верхом сам вице-интендант полиции господин Кинсукэ Суга. Завидев фандоринскую жестикуляцию, поднял руку, и колонна остановилась.

Солдаты и офицеры различных армейских частей эпохи Мейдзи

Японские солдаты Эрасту Петровичу не понравились: малорослые, тщедушные, безусые, мундиры висят мешком, выправки никакой. Он вспомнил, как Всеволод Витальевич рассказывал, что воинская повинность в стране введена совсем недавно и крестьяне служить в армии не хотят. А как иначе? Триста лет простолюдинам запрещалось брать в руки оружие, за это самураи рубили голову с плеч. Вот и получилась нация, состоящая из огромного стада овец-крестьян и своры овчарок-самураев.

– Ваше превосходительство, вы бы еще артиллерию п-пригнали! – сердито подлетел к большому начальнику Фандорин.

Тот довольно усмехнулся, подкрутил ус:

– Понадобится – пригоним. Браво, мистер Фандорин! Как только вам удалось выследить этих волков? Вы настоящий герой!

– Я просил инспектора о десятке т-толковых агентов. Зачем же вы привели целый полк солдат?

– Это батальон. – Суга перекинул ногу через седло, спрыгнул. Ординарец немедленно принял поводья. – Как только я получил телеграмму от Асагавы, сразу же телеграфировал в казармы 12-го пехотного батальона, он расквартирован в миле отсюда. Отличное изобретение – телеграф. А сам поспешил на железную дорогу. Тоже очень хорошее изобретение!

Вице-интендант излучал энергию и азарт. Он отдал какую-то команду по-японски, и вдоль строя пронеслось: «Тютайтё, тютайтё, тютайтё! (Ротные, ротные, ротные! – яп.)». Придерживая у бока сабли, к голове колонны побежали три офицера.

Офицер

– Армейские понадобятся нам для внешнего оцепления, – объяснил Суга. – Ни один из злодеев не должен ускользнуть. Вы, Фандорин, зря беспокоились, я не собирался подводить солдат ближе. Сейчас ротные командиры выстроят людей цепью и расположат по большому квадрату. С холма этого видно не будет.

Недотепистые на вид солдаты двигались на удивление дружно и проворно. «Конечно, не орлы, но в муштровке недурны», скорректировал первое впечатление Фандорин.

Солдат со своим обедом в узелке

Батальон в какую-нибудь минуту перестроился в три длиннющие шеренги. Одна из них осталась на месте, две другие, сделав полуоборот в затылок, засеменили вправо и влево.

Только теперь стало видно, что в хвосте пехотной колонны кучкой стоят полицейские – десятка полтора, в том числе и Асагава, однако йокогамский инспектор среди них держался скромно, совсем не по-начальственному. По большей части это были немолодые, сурового вида служаки, из той породы, которую у нас называют «тертыми калачами». Здесь же оказался и Сирота – судя по зеленоватому цвету лица он едва держался на ногах. Еще бы: ночь без сна, нервы, да еще бесконечная беготня отсюда в Йокогаму и обратно.

– Лучшие мастера нашей полиции, – гордо показал Суга. – Скоро вы увидите их в деле.

Он обернулся к одному из помощников, заговорил по-японски.

Письмоводитель встрепенулся, вспомнив о служебных обязанностях, и подошел к титулярному советнику. Стал вполголоса переводить:

– Адъютант докладывает, что со старостой деревни уже поговорили. Крестьяне будут работать, как обычно, ничем не выдавая нашего присутствия. Сейчас будет проведено совещание. Есть очень удобное место.