Текст книги "Часть Азии. История Российского государства. Ордынский период (адаптирована под iPad)"

Этой вехой завершается описание событий, охваченных данным томом. С правления Ивана III начинается сущностно иная эпоха отечественной истории. В предисловии я уже объяснил, что период монгольского владычества над Русью, формально продолжавшийся до 1480 года, фактически закончился двадцатью или тридцатью годами раньше, при Василии Темном. В начале своего княжения этому государю еще пришлось кланяться Орде, чтобы получить ярлык; затем он угодил в татарский плен, где был вынужден демонстрировать победителям свою покорность; да и в дальнейшем, усилившись, он не оспаривал своего вассального статуса. Однако в поздние годы Василий Второй совершенно перестал считаться с волей слабых ханов как Большой Орды, так и Казанского ханства, не платил им дани либо отделывался мелкими подачками и давал вооруженный отпор всем попыткам ордынцев вторгнуться на московскую территорию.

Русь не завоевала свою независимость от Орды. Вернее будет сказать, что независимость созревала постепенно. К началу второй половины XV века она уже полностью созрела, оставалось ее только провозгласить, что вскоре и сделает преемник Василия Темного.

Возникает ощущение, что московскому государю было даже выгодно подольше изображать из себя ордынского вассала. Ведь великий князь продолжал исправно собирать со всех русских земель «выход», только не передавал его татарам, а оставлял себе, что еще больше обогащало и без того богатую московскую казну.

Красноречивым доказательством того, что к 1462 году никакого татаро-монгольского владычества уже не существовало, является передача престола. Иван Васильевич принял власть над Московским государством по завещанию Василия Второго, даже не подумав попросить ханского разрешения или хотя бы одобрения. Получил от отца страну, как получали родовую вотчину.

Независимости русского государства, помимо эволюционных, внутренних причин, способствовали два внешних фактора, ускоривших ход событий.

Прежде всего, конечно, распад Золотой Орды и слабость новых татарских ханств.

Во-вторых, прекращение конкуренции с Литвой. Литва продолжала оставаться сильной, но с середины пятнадцатого столетия она делает политический, религиозный, экономический, а затем неминуемо и культурный выбор, который разворачивает ее лицом к Западу и спиной к Востоку. Литовские правители принимают католичество, а элита начинает полонизироваться. «Вторая Русь» постепенно перестает быть русской – и соответственно уже не воспринимается как альтернативный Москве полюс централизации русского государства.

Окончание эпохи внешней зависимости хронологически совпало с завершением мучительной, ослабляющей государство раздробленности, которая в русской истории носит название «удельного периода». Это была общеевропейская тенденция. Примерно в то же самое время монархи нескольких других стран – Франции, Англии, Испании, той же Польши – после долгих, кровопролитных войн одолели своих соперников, подавили сопротивление крупных полунезависимых феодалов. Почти синхронно возникло несколько больших централизованных государств, которые в дальнейшем будут определять судьбы континента.

На Руси окончание удельного периода выразилось в том, что мелкие автономные феодалы один за другим отказывались от своих прав и признавали единодержавие московского государя. Тем самым они превращались из удельных в «служилые» князья, то есть признавали себя «слугами» монарха и владели своими землями просто как наследственными вотчинами. Если Василий Темный почти всю свою жизнь положил на борьбу с «удельными», то у его наследника серьезных проблем с младшими родственниками уже не будет.

Еще одним событием, имевшим огромное значение для русской истории, стал выход московской митрополии из-под патронажа константинопольского патриархата. Русские правители еще со времен Ярослава Мудрого время от времени пытались добиться церковной самостоятельности, чтобы самим решать, кто будет главой национальной церкви, но случилось это лишь в последние годы княжения Василия Второго.

Как ни странно это прозвучит, но своей независимостью русская православная церковь обязана туркам-османам, победившим Византию и захватившим Константинополь.

Тысячелетняя империя, в XIV столетии пришедшая в совершенный упадок, должна была бы рухнуть на полвека раньше, потому что османы уже тогда оккупировали почти все окрестные земли, но существование Византии несколько продлилось благодаря Тамерлану: в 1402 году он наголову разбил армию султана Баязета, победителя Косовской баталии (1389 г.), и чуть было не уничтожил самое турецкую державу.

Османам понадобилось несколько десятилетий для того, чтобы восстановить свою мощь. При внуке Баязета султане Мураде II (1421–1451) турки наконец оправились и начали сжимать кольцо вокруг жалкого куска территории, оставшегося от прежней великой Византии. Дни Константинополя были сочтены.

Битва на Косовом поле, сделавшая турок хозяевами Балкан. Картина А. Стефановича

Тогдашний император Иоанн Палеолог (между прочим, женатый на русской княжне, сестре Василия Темного) очень хорошо понимал, что единственной защитой для обреченной страны может стать Западная Европа, издавна противостоявшая мусульманской экспансии. Духовным вождем Западной Европы был римский папа, только он мог бы мобилизовать силы католического мира против османов.

От безысходности базилевс пошел на крайнюю меру: предложил понтифику объединение Западной и Восточной ветвей христианства, причем предполагалось, что православие признает верховенство папы.

Карамзин пишет: «Старец умный и честолюбивый, Евгений IV, сидел тогда на Апостольском престоле: он именем Св. Петра обещал Императору Иоанну воздвигнуть всю Европу на Турков, если Греки мирно, беспристрастно рассмотрев догматы обеих Церквей, согласятся во мнениях с Латинскою, чтобы навеки успокоить совесть Христиан и быть единым стадом под началом единого Пастыря».

Началась подготовка к объединительному съезду католических и православных архиереев, который должен был покончить с уже почти четырехвековым расколом.

В те времена всё происходило очень неспешно, особенно если речь шла об обсуждении церковных догматов. Представительный собор, открывший свои заседания в Ферраре и Флоренции, а затем переместившийся в Рим, продолжался с 1438 по 1443 год.

Еще раньше начались сложные дипломатические маневры и интриги, не прекращавшиеся в протяжение всего этого пятилетия.

Мнения московской церкви касательно предстоящего слияния патриархия не запрашивала, однако русские иерархи тоже должны были отправить своих представителей на эпохальный синклит.

Для того чтобы всё прошло гладко, Константинополю требовалось поставить в русские митрополиты надежного человека, сторонника будущей унии. Место как раз было свободно – престол пустовал.

В 1437 году в Москву приехал грек Исидор, которого безропотно приняли. Когда новый митрополит рассказал о грядущем соборе, русские епископы заволновались – они привыкли относиться к любым затеям Рима с подозрением. Но Исидор пообещал отстаивать интересы православия, и его отпустили в Феррару во главе целой миссии.

В Италии произошло то, что должно было произойти. После долгих схоластических дискуссий греческое духовенство пошло на компромиссы в вопросах догматических и, что главное, признало верховенство Святейшего престола. Христианская церковь воссоединилась, о чем Европу известила папская булла от 6 июля 1439 года.

Ученые споры продолжались еще долго, но политическая задача была выполнена, и митрополит Исидор, получивший кардинальскую шапку, отправился на Русь – присоединять ее к католическому миру. По дороге он задержался в Киеве, то есть в литовских владениях, где легко заручился поддержкой властей. Потом поехал в Москву, и здесь начались проблемы.

В 1441 году Исидор провозгласил на богослужении в Успенском соборе Кремля славословие его святейшеству папе, а потом известил собравшихся, первых лиц государства, о церковной унии.

Москве политические трудности византийского императора были безразличны, а признавать церковную власть римского понтифика, к которому на Руси привыкли относиться враждебно, никто не желал. Заволновались архиереи, заволновались миряне. Съезд русских епископов потребовал, чтобы митрополит отказался подчиняться решению Феррарско-Флорентийского собора.

Исидор упорствовал. Тогда его заключили в монастырь, откуда он бежал и после долгих мытарств вернулся в Италию.

Несколько лет Русь прожила без главы церкви. Духовенство всё надеялось, что Константинополь образумится и вернется к «отеческому преданию». Когда стало ясно, что ждать нечего, епископы сами избрали митрополита. Им стал рязанский архиерей Иона, впоследствии канонизированный русской церковью. Это произошло в 1448 году.

Поначалу говорилось, что это мера вынужденная и временная – лишь до тех пор, пока патриарх не восстановит независимость православия. Но возврата к прежнему уже не будет. Московская церковь стала самостоятельной и отныне никого кроме московских же государей не слушалась.

Эта метаморфоза имела не только и не столько религиозное, сколько политическое значение. В существенной степени она определила историческую судьбу русского, а позднее российского государства.

В скором времени оглядываться на Царьград-Константинополь стало и не нужно, потому что звезда великого города померкла. Вернее, над ним отныне воссиял полумесяц.

Капитуляция перед Римом не спасла Византию, а лишь на короткое время отсрочила ее окончательную гибель. Великая империя и великий город так много значили в нашей истории, что было бы невежливо не рассказать о последних днях существования «Второго Рима», наследницей которого скоро объявит себя Москва.

Московский собор 1448 года. Лицевой летописный свод

Гибель Византии

Папа римский выполнил обещание, данное императору, и созвал крестовый поход. Правда, в войне приняли участие главным образом центральноевропейские страны, которых тревожило расширение османской державы. Англия и Франция были поглощены своей нескончаемой, уже столетней распрей.

В 1444 году довольно большое польско-венгерско-валашское войско, к которому присоединилось некоторое количество немецких и чешских рыцарей, двинулось на восток и недалеко от Варны встретилось с турками.

Азиатская армия превосходила европейскую дисциплинированностью и боевыми качествами. Разгром был ужасающим. В сражении полегла почти вся христианская рать. Погиб и двадцатилетний король Польши и Венгрии Владислав III, чью отрубленную голову султан потом долго держал в сосуде с медом.

Эта катастрофа предрешила участь Византии. Ждать помощи больше было неоткуда.

От страны осталась одна столица с окрестностями. По сравнению с временами наибольшего расцвета ее население сократилось раз в десять, дворцы полуразвалились, а стены, по-прежнему неприступные, было некому защищать – у императора осталось мало воинов.

Кроме того, в Константинополе царила смута. Люди отказывались посещать католические службы, духовенство в открытую бунтовало (в 1451 году униатскому патриарху даже пришлось бежать в Рим), а турки всё сжимали кольцо. Они не торопились.

Только весной 1453 года юный султан Мехмед II приступил к осаде. У него было стотысячное войско, мощная артиллерия, флот. Город был полностью блокирован. У последнего базилевса Константина IX Палеолога было меньше десяти тысяч воинов, однако капитулировать он отказался и погиб с мечом в руке.

Константинополь прекратил свое существование. Его место занял Стамбул, центр новой азиатской империи.

Въезд Мехмеда II в Константинополь. Ж.-Ж. Бенжамен-Констан

Хотя Византия находилась далеко от московских владений и давно уже перестала играть сколько-нибудь важную роль в русской жизни (в последние годы даже и церковной), крах империи оказал судьбоносное влияние на ход нашей истории.

Это событие по времени совпало с возрождением русской государственности, когда у московских великих князей росло ощущение своей значимости и своего величия. К этому прибавлялись воспоминания о былой близости к Византии, порождавшие новую государственную мифологию. Кроме того, русская церковь стала воспринимать себя как хранительницу православной веры, а русский государь начал считать себя гарантом и оберегателем этого священного огня.

Так, юридически еще оставаясь вассалом Орды, психологически Москва начинала готовиться к тому, чтобы взять на себя роль преемницы Константинополя. Но эта тема относится уже к другому периоду русской истории, и на ней я рассчитываю подробно остановиться в следующем томе.

Долго просуществовав в составе азиатской державы, когда для выживания пришлось обзавестись новыми качествами – гибкостью, приспособляемостью, способностью к мимикрии, – славянско-варяжско-византийская Русь очень сильно изменилась.

С середины тринадцатого до второй половины пятнадцатого века страны с таким названием на условной географической карте не было. Но вот страна возродилась, и обнаружилось, что, оторвавшись от Азии, обратно в Европу она возвращаться не хочет и не может.

Выпадение из общеевропейского вектора государственной и социальной эволюции сказывалось на самых разных уровнях. Московия, как скоро станут называть новую Русь иностранцы, будто повисла между Западом и Востоком, вобрав в себя родовые черты обеих цивилизаций. Ничего уникального в такой исторической судьбе, впрочем, нет. В сходном положении оказались Болгария, Валахия, Сербия и Греция, поглощенные османской волной, – им будет суждено сделаться частью азиатского мира на еще более долгий срок, а бывшая столица Византии навсегда потеряет свой римско-греческий облик и превратится в символ Востока.

Заглавная тема данного сочинения не предполагает подробного описания общественной жизни Руси, но все же необходимо обозначить те изменения в структуре и внутреннем укладе русского социума, которые сыграли существенную роль в дальнейшей судьбе нашего государства.

Прежде всего следует сказать, что с XV века уже можно считать русскую нацию в целом сформировавшейся.

Русские, они же великороссы, – потомки той части русославян, которая оказалась сначала в зоне монгольской оккупации, а затем в положении ордынской колонии-провинции. (Если кому-то из читателей не по душе неуклюжий термин «русославяне», можно выразиться еще более нескладно: русские – потомки восточных и северных восточных славян.)

Остальные русославяне (если угодно, «западные и южные восточные славяне») попали под власть литовских государей и пошли иным путем, со временем разделившись на украинцев и белорусов. Процесс размежевания русославян происходил постепенно, так что совершенно невозможно сказать, начиная с какого момента прото-нация разветвилась. В конце XV и начале XVI века некоторые западнорусские земли перешли в состав московского государства, и их жители, по-видимому, безо всякого напряжения влились в состав великороссов.

В речи русославян, живших в разных областях и исторически относившихся к разным племенам, наверняка и раньше существовали диалектальные особенности, но в монгольские времена эти различия усугубились и в конце концов привели к образованию трех разных языков: русского, украинского и белорусского. Лингвистическое обособление, впрочем, завершится только в семнадцатом веке, однако уже в середине пятнадцатого великорусское общество по своей структуре сильно отличалось от малороссийского, и оба далеко ушли от древнерусской основы.

Русские, украинцы и белорусы. Гравюры XIX в.

Теперь в социальном смысле московское государство (скоро это словосочетание станет синонимом «русского государства») представляло собой жесткую пирамиду, вершиной которой являлся один-единственный человек – великий князь. В Древней Руси власть принадлежала всему княжескому роду, где великий князь считался «старшим братом», первым среди равных. Отныне же его начинают именовать «отцом», власть его приближается к абсолютной, он становится самодержцем. Это наследственный монарх, чьи поступки не ограничены ни единым для всех законом, ни каким-либо представительным органом и определяются лишь политической целесообразностью, инстинктом самосохранения, да собственной прихотью.

Централизация власти, со временем развившаяся до уровня абсолютизма, с одной стороны, произошла под влиянием монгольской модели государственного управления; с другой стороны, эта трансформация была продиктована реалиями русской политической и экономической жизни. Лишь единовластие могло вывести страну из периода раздробленности и гражданских войн.

В монгольскую эпоху совершенно изменились матримониальные обычаи русских князей. Во времена могущества Киева брачные союзы с другими европейскими династиями были для Руси обычным делом – например, Ярослав Мудрый выдал всех своих дочерей за иноземных принцев. Позднее, в период раздробленности, когда привлекательность русских женихов и невест поблекла и появилось дополнительное осложнение из-за разделения церквей, Рюриковичи стали жениться между собой либо родниться с ближайшими соседями: восточные князья – с половецкими ханами, западные – с польскими и венгерскими монархами.

Когда же восточная Русь стала монгольской провинцией, самой выгодной партией для князей считался брак с ордынской царевной, что означало повышение статуса, давало защиту от соперников и помогало обзавестись покровителями в ханской ставке.

Часто роднились с литовскими князьями, многие из которых были, собственно, такими же русскими по крови. Но поскольку политический масштаб каждого русского князя очень сузился, самым распространенным явлением были браки с непосредственными соседями.

В удельный период, когда для правителя важнее всего было сохранить внутреннее единство своего небольшого государства, великие князья охотно вступали в семейные союзы с собственными вассалами – удельными князьями и даже боярами, от поддержки которых всецело зависели.

Редкий случай «экспортного» брака – уже поминавшееся замужество княжны Анны, дочери Василия Темного, с греческим царевичем и будущим императором Иоанном Палеологом. Однако в этой свадьбе престижности было больше, чем выгоды, поскольку Византия давно уже ослабела и обеднела, а Москва слыла сильной и богатой.

Впрочем, зажиточность московских государей была весьма относительна – очевидно, они казались богатеями по сравнению с другими князьями. За время оккупации и несвободы Русь и ее правители сильно обнищали.

Составить представление о размерах личного имущества великих князей можно по их завещаниям, в которых перечислено всё хоть сколько-то ценное, вплоть до одежды.

Например, знаменитый скопидомством Иван Калита оставил после себя двенадцать золотых цепей, девять дорогих поясов, девять золотых сосудов, десять серебряных блюд, четыре «чума» и «чумка» (кубки, бокалы) и какую-то специально названную «коробочку» (вероятно, шкатулку). Вот и все сокровища.

Его обедневший сын Иван владел уже только пятью цепями, четырьмя поясами да всякой мелкой чепухой, среди которой поминается даже «стакан цареградский».

Великого князя окружала высшая аристократия – бояре. Это были старшие сановники, входившие в думу, ближний совет при монархе. Все бояре являлись крупными землевладельцами, а некоторым принадлежали целые волости и города.

Великокняжеские сокровища

Знатнейшие из бояр носили княжеский титул, который, однако, больше не означал владетельного статуса. Эти «служилые» князья по своему происхождению делились на три группы: бывшие «удельные» Рюриковичи, переехавшие из литовских краев Гедиминовичи и Чингизиды из числа татарских царевичей, поступивших на московскую службу.

Нетитулованные бояре были потомками старших дружинников, татарских мурз и знатных мужей, перебравшихся в Москву из других областей.

Боярское сословие по-прежнему обладало огромным влиянием, хоть уже и не таким, как в предшествующий период, когда московский государь всецело зависел от поддержки аристократии. С середины XV века монархическая власть начинает тяготиться чрезмерной мощью боярства и его анахроничными для централизованного государства привилегиями – например, правом свободного перехода к другому сюзерену. К тому же у главнейших бояр (они назывались «большими») имелись собственные вооруженные отряды, иногда значительные. Во время войны они вливались в княжеское войско, но в случае междоусобицы или мятежа могли стать угрозой для государства.

Проблема слишком сильной аристократии будет еще долго беспокоить русских самодержцев. Окончательно ее решит сто с лишним лет спустя Иван Грозный, прибегнув к крайним мерам.

В пятнадцатом столетии на Руси возникает и начинает укрепляться новое сословие, которому было суждено заменить боярство в качестве костяка и опоры российского государства: дворяне. (Сам термин в это время еще мало употребляется, и я использую его для простоты.)

Дворянство складывалось из нескольких социальных групп.

Во-первых, из младшей великокняжеской дружины – гридней.

Во-вторых, из великокняжеских слуг, находившихся в подчинении у главного управителя. Он назывался дворским – возможно, отсюда и пошло название «дворяне».

В-третьих, из «боярских детей», обедневших отпрысков боярских родов.

Кроме того, в новое сословие попадали старшие слуги татарских царевичей, а также простолюдины, получавшие награду за заслуги.

Дворяне занимали средние и мелкие должности в гражданской администрации, а в войске выполняли «офицерские» функции, не поднимаясь до «генеральских» постов, предназначенных для боярства.

Великий князь наделял дворян поместьями (землями, которые давались только на время службы), а кроме того сажал на кормление – позволял кормиться за счет занимаемой должности. (Взгляд на рабочее место как на источник личного дохода у российских государственных служителей окажется очень прочным, переживет смену всех формаций и, в общем, сохранится вплоть до нынешнего дня.)

Для самодержавия дворяне, конечно, были удобнее и надежнее боярства. Они целиком зависели от государственной службы, не помышляли о вольностях и знали, что могут возвыситься только за счет своего рвения и преданности монарху.

Со временем разница между боярами и дворянами начнет стираться, а затем потомки боярских фамилий растворятся среди дворянства, но это произойдет еще очень нескоро.

К этой же эпохе относится значительное разрастание еще одного привилегированного сословия – духовенства. Священники и монахи на Руси, конечно, существовали и раньше, однако их было мало и они не играли такой важной роли в общественной жизни.

Верхушка православной церкви во главе с митрополитом обрела огромное политическое влияние, однако не была самостоятельной. Церковь стала такой могущественной, потому что вошла в тесный союз с государством. Это принесло ей богатство и власть, но в то же время поставило ее в подчиненное положение по отношению к монарху. У церкви до какой-то степени сохранялась независимость от великих князей лишь до тех пор, пока митрополитов назначал или утверждал Константинополь. Правда, русские митрополиты и тогда, следуя византийской традиции, редко вступали в конфликт с государями – ведь константинопольские патриархи тоже стремились во всем помогать базилевсам.

После того, как русские сами стали выбирать главу своей церкви, в митрополиты мог попасть только кандидат, одобренный великим князем либо попросту им же выдвинутый. Времена, когда митрополит выступал в качестве третейского судьи в споре между земными владыками, ушли в прошлое.

Численность духовенства стала быстро расти благодаря повсеместному монастырскому строительству. О культурном и экономическом значении этого явления я уже рассказывал, однако само увеличение количества монахов еще не вело к формированию устойчивого сословия – ведь иноки не заводили семей и не давали потомства. Но кроме монастырей по всей Руси, вследствие общего подъема религиозности, возводились церкви и возникали новые приходы. Представители белого духовенства были заинтересованы в том, чтобы их сыновья тоже надевали рясы. Если поповский сын не шел по стопам отца, он лишался привилегий духовного звания и превращался из «митрополичьего человека» в «княжьего человека», то есть попадал в податное состояние.

Так множилась и разрасталась прослойка, выполнявшая очень важную общественную функцию. Неверно было бы назвать духовенство самым грамотным сословием позднесредневековой Руси – фактически это было единственное грамотное сословие. Уровень книжности катастрофически упал. Люди недуховного звания, как правило, не умели ни читать, ни писать. Только в Новгороде, меньше пострадавшем от завоевания, сохранялись остатки бытовой грамотности.

Сомнительно даже, умели ли писать великие князья. Дмитрий Донской, как мы помним, «книгам неучен беаше». Про Василия Темного в летописи тоже сказано, что он и в зрячую свою пору не был «ни книжен, ни грамотен».

Священные книги читали только люди церковные. Хроники и жития писали только монахи. Литературы светской почти не было, если не считать таковой военные полуповести-полулетописи вроде «Сказания о Мамаевом побоище» или «Сказания о прихожении Тахтамыша-царя». Любовных баллад монахи не писали и сказок не сочиняли.

Боярская аристократия, дворянство (которое, повторю, еще так не называлось) и духовенство, разумеется, составляли лишь крошечный процент народа. Все остальные жители Руси были «тяглыми» людьми, то есть исполняли податные обязанности.

Особую группу составляли купцы. Она была малочисленней, чем в домонгольские времена, поскольку производство, ремесла и, соответственно, товарооборот очень сильно сократились.

Меньше стало и городов, а значит горожан. Новая Русь оказалась страной в гораздо большей степени деревенской. В киевские и владимирско-суздальские времена жители крупных городов обладали множеством вольностей. Они решали важные вопросы на вече, в случае необходимости собирали ополчение. Часто бывало, что они изгоняли князей, в том числе и великих.

Монгольское владычество всё переменило. Многие города пришли в упадок и обезлюдели, не оправившись от разорения. Помимо общих для завоеванной Руси налогов и повинностей города часто облагались еще и дополнительными поборами. А когда в пятнадцатом веке в Орду перестали посылать «выход», «татарская» дань все равно бралась, только теперь она оседала в великокняжеской казне. Былые городские свободы забылись, до поры до времени сохранившись лишь в Новгороде.

Облик русских городов почти не изменился, потому что зодчество не развивалось, а скорее деградировало. Правда, в нескольких политических центрах (Новгороде, Пскове, Москве, Нижнем Новгороде) появляются каменные кремли – необходимость, вызванная бесконечными войнами. Но дома, дворцы и, за редким исключением, церкви строятся из дерева, поэтому постоянно происходят большие пожары. Согласно летописи, за сорок лет (с 1413 до 1453 года) Москва из-за скученности строений выгорала семь раз: в 1413, 1414, 1415, 1422, 1442, 1445 и 1453 гг.

Новгородский кремль

Хоть с появлением централизованного государства население городов начало увеличиваться, подавляющую массу народа составляли сельские жители. Их называли «сиротами», что красноречиво описывает качество жизни главного русского сословия. Монастыри, владевшие земельными угодьями и селившие там землепашцев, именовали их просто «христианами». Примерно с конца XIV века это название – хрестьяне, затем крестьяне – распространилось на всех деревенских обитателей.

Некоторые крестьяне владели собственной землей, другие получали ее в аренду – таких было намного больше. Первые платили подати только великому князю, вторые – еще и владельцу земли (боярину, помещику или монастырю). Кроме того, арендаторы должны были исполнять трудовую повинность – барщину.

При этом крестьяне оставались лично свободными – за исключением холопов: это были неисправные должники или те, кто добровольно продался землевладельцу, а также их потомство.

Личная свобода означала, что крестьянин может переселиться на другое место. Кроме того, даже если земля не была его собственностью, крестьянина нельзя было с нее согнать – пока он выполнял установленные обязательства, то есть платил оброк и отрабатывал барщину.

Но с середины пятнадцатого века, когда централизующееся государство стало ограничивать права всех сословий, начиная с высшего, эта генеральная тенденция затрагивает и основной класс русского населения: появляются первые признаки закрепощения, то есть прикрепления крестьян к месту жительства. Сильной власти были ни к чему как вольно отъезжающие бояре, так и блуждающие крестьяне.

Раньше право передвижения арендатора ограничивалось лишь долговыми обязательствами перед землевладельцем. Расплатившись, крестьянин мог отправляться на все четыре стороны.

Потом появилась особая пошлина – пожилое, нечто вроде компенсации за потерю рабочих рук или благодарности за временное пользование участком, причем эта плата могла быть значительной.

Чтобы крестьянин не уходил до сбора урожая, бросая барщину и тем самым причиняя ущерб хозяину, право ухода вскоре ограничат коротким периодом после окончания осенних работ: две недели до Юрьева дня (26 ноября) и неделя после.

Таким образом, арендаторы фактически являлись людьми вольными всего три недели в году. Но и тот, кто владел собственной землей, сам себе не принадлежал – он назывался «человеком великого князя». Согласно монгольской традиции, перенятой Москвой, все жители страны считались слугами государя, и по-настоящему свободен был только один человек – самодержец.

В суровую эпоху всеобщей несвободы, бесправия, татарских набегов и беспрестанных междоусобиц не могли не ожесточиться нравы.

Если раньше, по «Русской правде», на Руси не существовало смертной казни даже за тяжкие преступления, то теперь умеренность прежних правил общежития стала анахронизмом, непозволительной роскошью.

Долгое время законов вообще не было, вернее властвовал лишь один закон: кто сильнее, тот и прав. С. Соловьев пишет: «от времен Василия Ярославича [сына Невского] до Иоанна Калиты отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство». Жизнь хоть по каким-то правилам возобновляется лишь с правления рачительного Ивана Даниловича. Москва потому и стала центром собирания русских земель, что воспринималась как зона относительного порядка.

Об упадке городской жизни, искусств и ремесел я уже говорил, но деградация проявлялась и на уровне бытового поведения, человеческих отношений. Нравы упростились и огрубели. В деревнях это, вероятно, ощущалось меньше, чем в городах и в высших кругах общества.