Текст книги "Азиатская европеизация. История Российского государства. Царь Петр Алексеевич (адаптирована под iPad)"

Положение царевича делалось все более тяжелым. Отец был в нем разочарован, грозил лишить наследства «яко уд гангренный». Писал: «За мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный». Алексей отвечал, что он и не хочет царствовать, просил отпустить его в монастырь, ибо он из-за слабого здоровья «непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я».

Петр, находившийся в то время в западной Европе, потребовал сына к себе для окончательного разговора. Этим вызовом Алексей и воспользовался для осуществления кикинского плана: из России выехал, но не к отцу, а к шурину, австрийскому императору Карлу VI. Это произошло осенью 1716 года.

Не буду сейчас останавливаться на описании сложной политической ситуации, в которой произошел этот международный скандал, – об этом будет подробно рассказано в свое время, но бегство наследника, конечно, стало для отца очень тяжелым ударом. Он, так болезненно переживавший всякую неверность, был предан и опозорен собственным сыном на глазах у всей Европы!

Насчет того, что ему будут рады в Австрии, неопытный в европейской дипломатии царевич заблуждался. Император не захотел ссориться с могущественным русским царем и помог его эмиссарам выманить эмигранта обратно в Россию. Алексей не соглашался ехать, боялся наказания, но австрийцы пригрозили разлучить его с любовницей Евфросиньей, к которой молодой человек был очень привязан. Это решило дело.

На родину беглец поехал, получив от отцовских посланцев, Петра Толстого и капитана Румянцева, заверения, что ему ничто не грозит – кроме лишения прав на престол, которого Алексей и сам не желал. В сохранившемся письме Евфросинье он мечтает, что его «от всего уволят» и что «нам жить с тобою, будет бог изволит, в деревне и ни до чего нам дела не будет».

Очень возможно, что в первоначальные намерения Петра действительно входило лишь отрешение сына от престолонаследия. Алексея заставили подписать акт отречения от прав, после чего был обнародован соответствующий манифест.

Но затем повторилось то же, что было двадцатью годами ранее, после стрелецкого мятежа, когда болезненная подозрительность заставила Петра устроить повторное расследование. Там, где не было ничего кроме инфантильности, безответственности и пустых разговоров, царю мерещился некий огромный заговор, объединивший всех его врагов. Начались аресты знакомцев Алексея, а заодно под следствие попала и его монахиня-мать (это, как уже было сказано, закончилось для нее личным горем).

Взялись и за самого царевича. Его не только допрашивали, но подвергали пыткам – небывалое дело в истории российской монархии. Разумеется, истязали и остальных. Люди это были слабые, не храброго десятка, готовые признаться в чем угодно, только бы не висеть на дыбе. Чтоб избежать мук, каялся в том, что было и чего не было, сам Алексей. Однако никакого злодейства кроме досужей болтовни и составления планов эмиграции так и не выявилось. Худшую вину возвел на себя сам царевич – сознался, что желал отцу смерти. Тем, вероятно, он себя окончательно и погубил.

Царевич Алексей. Неизвестный художник. XVIII в.

Нескольких человек, объявленных соучастниками (не очень понятно чего именно), предали казни, но что было делать с родным сыном государя?

Петр принял совершенно беспрецедентное решение: отдать царевича под суд духовных и светских властей. Преступления, в которых обвиняли Алексея, могли караться только казнью, но церковные иерархи уклонились от вынесения страшного вердикта. Зато сенаторы и министры, угадывая желание государя, 24 июня 1718 года вынесли смертный приговор.

Два дня спустя при так и не установленных обстоятельствах Алексей скончался в камере Петропавловской крепости. Может быть, его финал и не был насильственным, но очень уж быстро и удобно нашелся выход из неразрешимой ситуации: проливать на эшафоте царскую кровь было нельзя; заменить смерть на тюремное заключение тоже опасно. Из тюрьмы ведь можно и выйти, и неизвестно, какие силы сделают ставку на осужденного царевича, если его отец вдруг умрет.

Скорее всего правы те историки, кто полагает, что Алексея умертвили. Но если он умер и сам по себе, вследствие перенесенных пыток, все равно виноват в этом Петр, второй сыноубийца средь русских царей после Ивана Грозного (но тот хоть пролил кровь наследника сгоряча и, в общем, ненамеренно).

В момент смерти царевича, в 1718 году, Петру казалось, что судьба династии надежно защищена: у Екатерины, к тому времени уже законной царицы, рос мальчик Петр-младший. Но в следующем году малыш, не отличавшийся крепким здоровьем, скончался. У царя произошел тяжелый припадок его всегдашней болезни, он три дня ничего не ел и не показывался на людях.

Потом Екатерина произвела на свет еще одну, последнюю дочь (она умрет ребенком), и через некоторое время стало ясно, что детей у августейшей четы больше не будет.

У Петра возникла проблема – кому оставить державу?

Выбор был трудный. Все сыновья умерли. Был внук, но Петр испытывал к нему сложные чувства, поскольку на мальчике лежала тень ошельмованного и замученного отца. Были дочери, но малолетние и к тому же рожденные вне брака – до того, как Екатерина стала законной женой.

Царевен Петр рассматривал главным образом как полезный государственный актив – средство для заключения выгодных союзов. С этого времени возобновляется традиция бракосочетаний с иностранными правящими домами, в свое время прервавшаяся по двум причинам: во-первых, из-за строгого отношения московитов к иноверию, а во-вторых (и это главное), из-за низкого международного престижа Московского царства. Невесты и женихи из слабого «варварского» государства, имевшие нагрузку в виде своей «схизматической» религии, никому не были нужны.

Теперь всё переменилось. Россия стала важной страной, одной из великих, ну или почти великих держав, и оказалось, что иностранные женихи совершенно не возражают против того, чтобы российские невесты сохраняли приверженность вере предков.

Матримониальный спрос был так велик, что политическую ценность приобрели даже племянницы Петра, тихо жившие в скромном подмосковном дворце Измайлово со своей вдовствующей матерью. Тем больше выгод можно было извлечь из царских дочерей – Анны (р. 1708) и Елизаветы (р. 1709).

Обе они оставят, каждая на свой лад, след в российской истории.

Анна Петровна будет сосватана за гольштейн-готторпского герцога, умрет двадцатилетней, но успеет родить сына, будущего Петра III, от которого пойдут все последующие Романовы (полностью династия будет называться «Гольштейн-Готторп-Романовы»).

Елизавете Петровне отец прочил блестящую партию – хотел выдать за французского короля. Из этого проекта ничего не вышло, Елизавета останется незамужней, зато со временем займет российский престол.

В начале 1720-х годов Петр, похоже, колебался – кому передать корону. Умирать император и «отец нации» не собирался, он был еще не стар, но ему хотелось законодательно утвердить за собой право выбора наследника – контролировать даже то, что случится после его смерти.

Так в 1722 году был принят новый закон о престолонаследии, отменявший традиционный принцип старшинства по первородству и утверждавший за государем право назначать преемника собственной волей. Самодержавие стало еще тоталитарнее.

Отмена института «естественного наследника», столь важного для монархии, было довольно рискованным шагом, за который Россия заплатит в восемнадцатом столетии многочисленными переворотами: переход власти к следующему правителю почти всякий раз будет сопровождаться заговорами и потрясениями.

Вероятнее всего Петр провел эту реформу, собираясь завещать власть жене – не случайно вскоре после этого состоялась ее торжественная коронация. Безродная Екатерина не имела бы иного выбора кроме как беречь новый формат государства. Возвращение к старине для нее было бы гибельно.

Однако вышеупомянутое «дело Виллема Монса», разразившееся осенью 1724 года (почти наверняка интрига, удачно осуществленная врагами императрицы), заставило царя усомниться в правильности этого решения. Так и вышло, что в конце января 1725 года, когда царь уже находился в агонии, придворные не знали, кому достанется корона: вдове, внуку или кому-то из дочерей.

Теперь, ознакомившись с личностью и частной жизнью человека, возглавившего реформы, перейдем непосредственно к событиям, которые приведут к созданию новой государственной формации. Она окажется довольно прочной и просуществует двести лет, вплоть до 1917 года.

События

Царь, который не хочет царствовать
Сентябрь 1689 – февраль 1694

Власть, за узурпацию которой Петр так ненавидел сводную сестру Софью, досталась ему не без волнений, но бескровно в начале осени 1689 года. «Младший царь» просто сидел в подмосковном Троицком монастыре и ждал, пока закончится миграция перебежчиков из лагеря Милославских в лагерь Нарышкиных. Милостиво принимал всех прибывающих, ни во что не вмешивался. Когда правительница наконец осталась одна, всеми брошенная и бессильная, Петр написал «старшему царю» брату Ивану письмо (скорее всего просто подписал), в котором была обозначена формула нового политического режима: «А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем… Тебе же, государю брату, объявляю и прошу: позволь, государь, мне отеческим своим изволением, для лучшие пользы нашей и для народного успокоения, не обсылаясь к тебе, государю, учинить по приказам правдивых судей, а неприличных переменить, чтоб тем государство наше успокоить и обрадовать вскоре». То есть Ивану объявлялось, что он будет фигурой сугубо декоративной и его даже не станут извещать о принимаемых решениях.

12 сентября 1689 года новая власть «учинила по приказам» собственных судей – выражаясь по-современному, сформировала правительство, и Петр сделался не титульным, как в предыдущие семь лет, а настоящим царем. Однако никакого желания править семнадцатилетний государь не проявлял. На несколько лет государство оказалось под властью нарышкинского клана, их родственников и сторонников.

Самой важной особой в новой администрации стал 25-летний Лев Нарышкин, возглавивший Посольский приказ, брат Натальи Кирилловны (генерал Патрик Гордон называет боярина «первым министром»). Родственник царицы Тихон Стрешнев получил Разрядный приказ, ведавший государственными назначениями; Петру Лопухину, дяде молодой царицы Евдокии, досталось управление делами царского двора; возвысился двоюродный брат Натальи Кирилловны окольничий, а затем и боярин Иван Головкин – иными словами, это было правительство родственников. Все прочие должностные лица, по выражению Куракина, остались «без всякаго повоире [pouvoir – власти] в консилии или в палате токмо были спектакулеми [зрителями]». Самый толковый деятель из окружения «младшего царя», сыгравший ключевую роль в перевороте, – Борис Голицын был не связан с Нарышкиными ни родством, ни свойством и потому оказался всего лишь главой приказа Казанского дворца (генерал-губернатором Поволжья).

При равнодушном Петре и больном Иване главой государства фактически сделалась бездеятельная царица Наталья, мало во что вмешивавшаяся. Ключевский пишет: «Всплыли наверх все эти Нарышкины, Стрешневы, Лопухины, цеплявшиеся за неумную царицу». Современник Куракин сообщает: «Правление оной царицы Натальи Кирилловны было весьма непорядочное, и недовольное народу, и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная».

Дела пошли еще хуже, чем при Софье и Голицыне. Замерла внешнеполитическая деятельность, в совершенный упадок пришла регулярная армия. Правительство не желало расходовать деньги на содержание полков «иноземного строя», их число резко сократилось. При Василии Голицыне страна держала восемьдесят тысяч солдат, а всего пять лет спустя, ко времени Азовских походов, их останется тысяч тридцать. Войско вновь, как в шестнадцатом столетии, теперь в основном состояло из мало на что годного дворянского ополчения и казачьих отрядов.

Вместо реформ страна, наоборот, откатилась назад. Всё вновь обустроилось по-старинному. Большое влияние приобрел патриарх Иоаким, человек суровых, консервативных взглядов. Он не любил иностранцев и боролся с их засилием, выслал из России иезуитов, стал жечь на кострах еретиков и «колдунов». В 1690 году Иоаким умер, понадобился новый глава церкви. Петр был за кандидатуру псковского митрополита Маркела, слывшего человеком просвещенным, но Наталья Кирилловна и ее родственники решили, что у Маркела «слишком много учености» (пишет Гордон), и поставили патриархом казанского митрополита Адриана «ради его невежества и простоты». В это время, стало быть, Петр никаким влиянием еще не пользовался и настоять на своем не умел.

Царь даже не переселился в кремлевский дворец, а продолжал оставаться в Преображенском, где ему жилось вольготней, и вовсю предавался забавам. Разница состояла только в том, что теперь он мог это делать с меньшими ограничениями и бóльшим размахом.

Например, Петр стал активно общаться с иностранцами, да и те, в свою очередь, уже не опасаясь вызвать неудовольствие Софьи, вовсю старались угодить юному царю. Это сближение происходило вовсе не так быстро, как изображают в исторических романах и фильмах. Поначалу Петр все-таки был вынужден соблюдать определенные правила. Он стал одеваться по-европейски, «от башмаков и чулок до парика», лишь после смерти сурового Иоакима, да и в гостях у иностранца (генерала Гордона) впервые побывал лишь через месяц после кончины патриарха – в апреле 1690 года. Со временем визиты в Немецкую слободу участились. Тогда же в жизни Петра появился Франц Лефорт, русский офицер женевского происхождения. Это был человек веселый, обаятельный, гораздый на выдумки, многое повидавший. По аттестации Куракина, которого так приятно цитировать, Лефорт был «слабаго ума и не капабель [неспособный]», зато «денно и нощно был в забавах». Неотесанный юноша, у которого развязность легко сменялась застенчивостью, буквально влюбился в этого блестящего кавалера. «Он ввел Петра в иноземное общество в Немецкой слободе, где царь нашел полную непринужденность обращения, противоположную русской старинной чопорности», – пишет Костомаров. Вскоре в жизни Петра появилось еще одно сильное увлечение – Анна Монс. В начале 1690-х годов царь, кажется, проводил больше времени на Кукуе, чем в своем скучном дворце. Тогда же сформировались его прочные пристрастия: к европейскому образу жизни (вернее, кукуйскому, то есть довольно специфическому), к шумным попойкам – говоря шире, ко всяческому нарушению постылых старомосковских обычаев.

Непохоже, чтобы под влиянием Лефорта и прочих подобных весельчаков царь научился чему-то полезному – разве что немного объясняться по-немецки, да и то по большей части просто вставлял в русскую речь отдельные иностранные слова и выражения, иногда безбожно их перевирая.

Кажется, главным увлечением Петра в это время были фейерверки. В ежедневных записках Гордона царь в основном упоминается в связи с очередным салютом. «Как тогда обычай был на конец кроновала или на маслянице на Пресне, в деревне их величества, по вся годы, потехи огненныя были деланы, – рассказывает и Куракин. – И, правда, надобное сие описать, понеже делано было с великим иждивением, и забава прямая была мажестé [величественная]».

Военные игры, которыми продолжал развлекаться Петр, по-прежнему оставались не более чем забавой, просто теперь выросли ее размеры.

Осенью 1690 года состоялось ристалище, в котором участвовало не менее двух тысяч человек: «потешные» и дворянская конница против стрелецкого полка.

Год спустя игра повторилась в еще большем масштабе: стрелецкой армии противостояла армия западного строя («потешные», солдаты, драгуны и рейтары). И все же маневрами назвать эти хаотические перепостроения, временами переходившие в беспорядочную потасовку, а заканчивавшиеся массовым пьянством, трудно.

Московский фейерверк. Офорт А. Шхонебека. 1697 г.

Пожалуй, единственным важным событием на этом поприще стало создание двух первых гвардейских полков, Преображенского и Семеновского (около 1691 г.), на основе которых через некоторое время возникнет настоящая армия.

Ненамного больше прока было и от другого царского увлечения – корабельного строительства. Оно тоже пока не выходило за рамки высочайшего хобби. Петр построил несколько небольших галер и плавал на них по Москве-реке. Затем переместился на просторное Плещеево озеро в ста пятидесяти километрах от Москвы – там можно было строить большие лодки и маневрировать под парусами. В 1691 году на озере заложили настоящий военный корабль, постройкой которого руководил самый серьезный из петровских собутыльников Федор Ромодановский, ради такого случая произведенный в адмиралы. Корабль построили, с помпой спустили на воду, устроили пальбу из пушек, но никакого практического смысла в военном флоте на Плещеевом озере, конечно, не было.

Петру хотелось на большую воду, на морской простор. Выбирать не приходилось. Морской порт, куда заходили настоящие европейские суда, у России имелся только один – в Архангельске. Туда Петр летом 1693 года и отправился.

Это была первая дальняя поездка царя и его первое знакомство с морской стихией, которую он полюбит на всю жизнь.

Архангельск принимал за навигацию несколько десятков купеческих кораблей. В то лето их прибыло около сорока. Для царя была выстроена яхта с 12 маленькими пушками, и на этом суденышке Петр провожал англо-голландский караван в открытое море. Потом он еще сорок дней дожидался прибытия конвоя из Гамбурга и за это время заложил верфь для постройки первого русского корабля (небольшого, на 24 пушки). Тогда же в Голландию был отправлен заказ на покупку 44-пушечного фрегата.

Вся эта активность по-прежнему не имела серьезного вида, поскольку ни один, ни два собственных корабля никоим образом не решили бы проблему самостоятельной внешней торговли. С. Платонов справедливо называет петровские морские усилия этого периода «пустошным делом».

Но поездка на море имела два важных последствия. Во-первых, Петр определил себе главную цель жизни: завладеть морем. И во-вторых, на обратном пути из Архангельска он, по-видимому, и подцепил предположительный энцефалит. Во всяком случае весь конец осени и начало зимы царь был так тяжко болен, что при дворе началась паника. Что если он умрет? Тогда самодержцем останется один Иван, а с ним вернутся Милославские и грозная Софья…

Петр выжил, хоть и на весь остаток жизни обзавелся своими нервными припадками. Но 4 февраля 1694 года скончалась его мать, еще совсем не старая, сорокадвухлетняя Наталья Кирилловна. Хотел того ее сын или нет, но теперь он должен был заниматься государственными делами сам.

Можно сказать, что Петр стал самодержцем в три этапа: в 1682 году по титулу, в 1689-м по положению, а в полном смысле – лишь с 1694-го.

Первые шаги
1694–1696

Поначалу серьезных перемен в правительстве не произошло. «Хотя его царское величество сам вступил или понужден был вступить в правление, однако ж труда того не хотел понести и оставил все своего государства правление министрам своим», – пишет Куракин. Правда, утратил первенствующее положение никчемный Лев Нарышкин, «понеже он от его царскаго величества всегда был мепризирован [презираем] и принят за человека глупаго», однако сохранил за собой должность главы Посольского приказа.

По старой памяти Петр вернул и приблизил Бориса Голицына, но тот «пил непрестанно, и для того все дела неглижировал», так что пришлось заменить его все тем же Тихоном Стрешневым, который был хоть и не семи пядей во лбу, но по крайней мере трезвого поведения. Невероятно возросло значение царского друга Лефорта, который получил высшие чины – адмирала и полного генерала, однако на какую-либо власть не претендовал.

В первые месяцы самостоятельного царствования Петра продолжались все те же увеселения и игрища. Теперь не нужно было выпрашивать у матери денег, Петр мог сам распоряжаться казной, и весной он снова отправляется в Архангельск, теперь с огромной свитой. Там как раз достроили первый русский корабль, за ним спустили на воду и второй, вскоре прибыл заказанный в Голландии фрегат. Царь объявил, что флот создан, и придумал для него трехцветное сине-бело-красное знамя, попросту поменяв местами цвета с флага великой морской державы Голландии.

Траты были немалые и при этом бесперспективные. Флот на далеком северном море никак не мог решить главную политическую проблему России – отсутствие незамерзающих европейских портов. Поняв это, Петр вскоре охладеет к идее создания беломорской эскадры, немногочисленные архангельские корабли (всего их построят шесть) будут переоборудованы в обычные торговые суда.

Наплававшись по морю и чуть не утонув там во время шторма, царь в начале осени вернулся в Москву, где предался другой любимой забаве – играм военным, придав им невиданный размах.

В подмосковной деревне Кожухово построили большую крепость, куда засели семь с половиной тысяч стрельцов. Вторая армия, девять тысяч солдат европейского строя при поддержке дворянской конницы, должна была взять эту «твердыню». Нечего и говорить, что сам государь состоял в «европейском» войске, в качестве «бомбардира Петра Алексеева». Это и предопределило исход дела: гарнизон посопротивлялся некоторое время, а затем капитулировал.

С одной стороны, Кожуховское действо, длившееся целых три недели, сохранило все приметы прежних потешных побоищ – с хмельными безобразиями, с шутами и карлами, с личной перебранкой «командующих», но в то же время состоялось и нечто вроде боевых учений. Саперы строили мосты, взрывали мины, засыпали рвы, артиллеристы стреляли из пушек глиняными гранатами, пехотинцы штурмовали укрепления, конница совершала маневры. Нешуточными были и потери – несколько десятков убитых и покалеченных.

Кожуховские маневры. А.Д. Кившенко. 1882 г.

Самым же серьезным следствием маневров было то, что Петр уверился, будто в его распоряжении находится мощная армия, с которой можно затеять и настоящую войну.

Ломать себе голову над тем, где бы повоевать, не приходилось: Россия уже почти десять лет находилась в состоянии войны с Османской империей, просто боевые действия давно не велись.

Напомню, что первая русско-турецкая война (1672–1681) разразилась из-за столкновения интересов на Украине. После ряда кровопролитных боев обе стороны поняли, что легкой победы не будет, и заключили перемирие, договорившись о разделе сфер влияния.

Однако в 1686 году правительство Василия Голицына сочло выгодным присоединиться к антитурецкой «Священной Лиге» (Австрия, Польша, Венеция), получив в виде компенсации за помощь признание прав на Смоленщину, Левобережную Украину и Киев. Расплачиваться пришлось дорогостоящими походами в Крым (1687, 1689). Это, собственно, была не столько попытка завоевания, сколько военная демонстрация, и в этом качестве она вполне достигла цели: Россия исполнила свои союзнические обязательства и закрепила за собой серьезные территориальные приобретения.

Правительство Нарышкиных никаких активных действий против Турции не вело и, как уже было сказано, сильно сократило военные расходы.

Историки очень старались найти глубокие резоны, которые обосновали бы политический замысел Азовской эпопеи Петра: он-де стремился избавиться от турецкого плацдарма, угрожавшего безопасности России, или же получить выход к Черному морю. На самом деле турки содержали Азовскую крепость не для нападения, а для обороны: чтобы контролировать устье Дона и сдерживать грабительские набеги казачьих флотилий. В стратегическом же отношении захват этого пункта не давал России ничего кроме доступа к бесполезному в торговом смысле Азовскому морю. Взятие Азова имело бы смысл, если бы за ним последовало занятие Керчи для выхода в Черное море, а затем и контроль над проливами, ведущими в Средиземноморье, однако с этой гигантской задачей, как известно, Россия не сможет справиться и во времена, когда ее мощь достигнет апогея, а Турция придет в совершенный упадок.

В конце же семнадцатого века всерьез вынашивать подобные планы мог только безумец. Османская империя, в одиночку противостоявшая целой европейской коалиции, выводила на поля сражений 200 тысяч пехотинцев и 180 тысяч всадников, не считая 60 тысяч вассального крымского войска.

Похоже, что главным мотивом для возобновления боевых действий было всего лишь желание молодого царя проявить себя в «великом деле» и испытать свою армию в истинных, а не потешных сражениях.

События ускорило известие о том, что в Стамбуле (в феврале 1695 года) сменилась власть и что новый султан Мустафа II намерен бросить все свои силы против «Священной Лиги». В такой ситуации можно было надеяться, что турки не пришлют в Азов подкреплений и вообще махнут рукой на не слишком важный для них город, а потом будет видно, какая из этого выйдет польза.

По выражению Костомарова, Петр решился на дерзкое предприятие «со свойственной его юношескому возрасту отвагой, недолго размышляя».

На бумаге план кампании выглядел прекрасно. Объявили публично, что целью похода опять является Крым, как во времена Василия Голицына. В том направлении, к низовьям Днепра, действительно для отвлечения внимания отправилось большое, но разномастное войско Бориса Шереметева, в которое собрали дворянскую конницу, гарнизонные части и казаков украинского гетмана Ивана Мазепы.

Все лучшие силы – солдаты и отборные стрельцы – были переброшены к Азову. За последние пять лет, невзирая на петровскую любовь к военным забавам, русская армия заметно усохла. В 1689 году, при Софье, на Крым ходила армия в 112 тысяч человек. Теперь под Азов шли 30 тысяч войска «первого сорта», и еще 25 тысяч качеством похуже было у Шереметева, то есть произошло двукратное сокращение.

Готовились вроде бы основательно: построили струги, чтобы плыть до места по воде, назначили поставщиков продовольствия и фуража, мобилизовали конную тягу. Чтобы избежать заторов, разделили армию на три «генеральства», которыми командовали Франц Лефорт, Патрик Гордон и начальник «потешных» Автоном Головин.

Но настоящая война оказалась труднее Кожуховских учений. К месту вовремя прибыл один Гордон, маршировавший без хитростей, сухим путем. Остальные две дивизии столкнулись с множеством проблем: часть стругов никуда не годилась, поставщики подвели, начался падеж лошадей. Солдатам пришлось тащить пушки и возы вручную. Добирались больше двух месяцев, так что обмануть турок демонстрацией Шереметева не получилось.

В крепости стояло немалое войско, семь тысяч человек. Проблем с продовольствием и боеприпасами у него не возникало – не имея кораблей, русские не могли контролировать водные коммуникации. Укрепления были серьезные: каменные стены, перед ними земляной вал с 15-метровым рвом, деревянный частокол. На берегах Дона высились две башни, между которыми были натянуты железные цепи – чтобы казачьи лодки не могли выйти в море.

Штурм Азова. Р. Портер

Гарнизон в «каланчах» был маленький. Донские казаки-добровольцы лихой атакой взяли одну, из второй турки ушли сами.

Эта скромная победа так и осталась единственным успехом за всю осаду.

Сам Петр играл в то, что он здесь человек не главный, а простой бомбардир. Трудно сказать, чем объяснялся этот маскарад, к которому он будет прибегать постоянно: назначать начальниками других, а самому оставаться вроде бы в тени. Скромность была совсем не в характере царя, скорее речь может идти о неуверенности и страхе совершить какую-нибудь непоправимую ошибку. Так или иначе, система, при которой армия вместо главнокомандующего имела трех автономных военачальников и царя-бомбардира, ни за что не отвечавшего, но во все вмешивавшегося, работала плохо. Генералы ссорились между собой, не приходили друг другу вовремя на выручку.

Но хуже всего было то, что русская армия продемонстрировала скверные боевые качества.

Артиллерия две недели палила по крепости, но так и не пробила брешей.

Саперы вели подкопы – и от неопытности подрывались на собственных минах.

Днем войско располагалось на послеобеденный сон. Однажды турки в этот час устроили вылазку, перебили несколько сотен человек, попортили орудия, а девять даже утащили с собой.

5 августа русские предприняли штурм – получился разброд и конфуз. Храбрецы бодро вскарабкались на стены, малодушные остались сзади, кричали «ура!», но в огонь не шли, отсиживались во рву. Сказались низкая дисциплина, плохая выучка, отсутствие настоящего офицерского корпуса.

Не лучше вышло и со вторым штурмом 25 сентября. Подкоп под стену снова не удался. Штурмующие действовали разрозненно, что позволяло туркам перебрасывать подкрепления из одной точки в другую. Батальон преображенцев прорвался было в город, но не получил подмоги и был вынужден отступить.

Через два дня, утратив надежду на победу и израсходовав припасы, русская армия сняла осаду.

Отступали не лучше, чем наступали. Многие утонули на переправе через Дон, многие умерли от голода и болезней – осень в степях выдалась холодная.

Одним словом, первый военный опыт Петра закончился еще бесславнее, чем крымские походы Василия Голицына, над которыми некогда так глумились в селе Преображенском. Отвлекающий маневр Шереметева удался и то лучше: на Днепре хоть взяли четыре маленькие турецкие крепости.

Правда, царь, точь-в-точь как шестью годами ранее Василий Голицын, объявил стране о великой победе и устроил триумфальный въезд в столицу. В качестве трофея москвичам торжественно предъявили одного-единственного пленного турка.

Рубеж 1695 и 1696 годов стал для Петра переломным. Проявилось самое ценное качество сложного петровского характера, которое не раз выручит его и в дальнейшем: после поражения этот человек не опускал руки, а начинал действовать с удесятеренной энергией.

Царь решил на следующий год снова идти к крепости, которая не далась с первого раза – но теперь уже не на «авось», а с гарантией результата. Для этого был разработан ясный план действий. Царь правильно определил главные причины неудачи: то, что Азов не был блокирован с моря, и недостаточно сильная армия. На исправление этих ошибок Петр и направил все усилия. Игры закончились, началась тяжелая работа. Именно в этот момент Петр стал из «потешного» правителя настоящим.