Текст книги "Азиатская европеизация. История Российского государства. Царь Петр Алексеевич (адаптирована под iPad)"

В верховьях Дона, близ Воронежа, на границе Великой Степи с Великим Лесом, быстро построили верфи, согнали туда огромное количество крестьян, 26 тысяч человек, и начали с небывалой скоростью строить флот. Невзирая на морозы и лишения, от которых несчастные работники умирали массами, работы кипели днем и ночью. Дисциплина поддерживалась самыми жестокими мерами: тех, кто пытался бежать, ловили и вешали. Можно сказать, что это был первый опыт «гулагстроя» в отечественной истории. Оказалось, что принудительной мобилизацией, репрессиями и страхом можно добиться впечатляющих результатов – во всяком случае, на коротком отрезке времени. В будущем Петр будет использовать эту методику постоянно.

К весне на воду спустили 1300 (!) стругов для транспортировки войск, а кроме этих больших плоскодонных лодок, привычных для русских плотников, еще построили по голландским образцам военную флотилию: 23 гребные галеры с пушками и 4 брандера – отпугивать турецкие корабли.

Казне гигантская затея обошлась очень дорого, при этом суда из мерзлой древесины получились плохими, для однократного использования, но ради взятия Азова царь был готов на любые жертвы. Жертвы его вообще никогда не останавливали.

Армию пополнили противоположным, но, пожалуй, еще более эффективным способом – не через принуждение, а через правильное стимулирование. Было объявлено, что все крепостные и холопы, кто запишется в солдаты, получат свободу. В Преображенское, к месту сбора, немедленно хлынули толпы добровольцев. Если в прошлом году едва набрали тридцатитысячное войско, то теперь под ружье встали 70 тысяч человек.

На фоне всех этих эпохальных событий современники почти не заметили смерти (в январе 1696 года) «старшего царя» Ивана V, забытого всеми еще при жизни. Петр стал единоличным монархом, но это совершенно ничего не изменило.

Полки погрузились и отправились на юг в конце апреля.

Теперь осада была организована правильно – таким образом, что и штурма не понадобилось.

Прежняя ошибка с разделением главнокомандования была исправлена. Петр по-прежнему не взял на себя этой миссии, но назначил «генералиссимусом» боярина Алексея Шеина, который хорошо проявил себя во время первой осады (он тогда командовал преображенцами и семеновцами). Вести флотилию царь поручил адмиралу Лефорту. Оба военачальника не обладали стратегическими талантами, но других командующих взять было негде. Себя Петр скромно произвел в галерные капитаны.

Военные корабли полностью блокировали Азов с моря. Турки, у которых, видимо, совсем не было разведки, такого не ожидали. Запоздалое подкрепление из Керчи – четыре тысячи воинов с припасами – не решилось прорваться через строй галер и брандеров.

По периметру твердыни русские построили высокую, вровень со стенами, земляную насыпь. Оттуда орудия повели методичный обстрел городских укреплений. Под прикрытием этого огня понемногу засыпали рвы. После этого было уже нетрудно захватить турецкий вал – внешнее кольцо обороны. Не дожидаясь генерального приступа, турки начали переговоры о сдаче.

18 июля крепость, всего год назад казавшаяся неприступной, капитулировала. Так Петр получил очень важный урок: гарантия военного успеха – хорошая подготовка и, выражаясь по-современному, правильная логистика. Отходя от этого золотого правила из-за вечной своей нетерпеливости, он будет терпеть неудачи. Придерживаясь – побеждать.

Азовские походы 1695-1696 гг. М. Романова

В связи со взятием Азова имел место один небольшой, но примечательный эпизод, показывающий, насколько болезненно Петр относился к предательству.

Во время первой неудачной осады в турецкий лагерь перебежал голландец русской службы Яков Янсен, какой-то военный специалист (в разных источниках его называют то моряком, то инженером, то артиллеристом). Не бог весть какое событие, не бог весть какая фигура, но царя взбесило двойное предательство: не только присяге, но и вере. Дело в том, что Янсен, ради карьеры перекрестившийся в православие, с такой же легкостью принял в Азове мусульманство. К тому же ходили слухи, что это Янсен выдал страшную тайну: русские-де после обеда всегда спят. Тогда-то турки якобы и совершили ту злополучную вылазку, перебив солдат и захватив орудия.

Судьба изменника занимала на переговорах о капитуляции важное место. Царь требовал выдать Янсена, турки не соглашались – ведь он стал их единоверцем. В конце концов выдали, но взамен выговорили всему гарнизону свободный выход с оружием, семьями и имуществом.

Триумфально въезжая в Москву, царь предъявил подданным не трофеи и не толпу захваченных турок, а опять одного-единственного пленника. Бедного Янсена провезли по городу в чалме и цепях, а потом предали мучительной казни колесованием. Смысл демонстрации был очевиден: хуже предательства преступлений не бывает.

Азовский трофей. Рисунок И. Сакурова

Даже апологет петровского величия Н. Павленко пишет: «Пышность встречи победителей не соответствовала реальному значению одержанной победы».

Победа Петра, в самом деле, была скорее личной, чем исторической. Молодой царь доказал себе и подданным, что умеет добиваться поставленной цели, и это, конечно, много значило. Гораздо больше, чем обладание Азовом. Пожалуй, следовало бы сказать, что владение этим приморским городом обошлось России гораздо дороже его взятия.

Небезосновательно приписывая успех второй осады действиям Воронежского флота, Петр сделал из этого факта вывод, казавшийся ему несомненным: кораблестроение на Дону нужно развивать.

Денег у государства на это не было, и царь ввел еще одну новацию. Флот должно было построить всё население, на собственные деньги. Бояре и дворяне – по одному кораблю с каждых десяти тысяч крепостных хозяйств. Духовное сословие – с каждых восьми тысяч. Купцам и горожанам предписывалось коллективно оплатить двенадцать судов. За каждый корабль отвечало специально учрежденное «кумпанство» – всего их набралось пятьдесят два. По сути дела был учрежден колоссальный дополнительный налог, который лег на страну огромной тяжестью.

За время царствования Петр пытался осуществить немало гигантских проектов, в том числе несбыточных или очень странных. Какие-то из них проваливались, другие при всей фантастичности получались (например, строительство новой столицы на дальней окраине, среди пустынных болот), но эпопея Воронежского флота, пожалуй, не имеет себе равных.

В течение полутора десятилетий измученная, бедная страна тратила огромные человеческие и материальные ресурсы на строительство и поддержание призрачного флота, которому было негде плавать. На воду спустили 215 кораблей, в том числе очень больших, линейных. По большей части суда просто сгнили в пресной воде. Море они видели только маленькое и мелкое – Азовское, а повоевать ни одному так и не довелось.

Историки, которые склонны находить глубокий смысл во всех решениях Петра, предполагают, что эти чудовищные расходы были не совсем напрасны. С помощью-де Воронежского флота во время тяжелой Северной войны царь удерживал Турцию от нападения на Россию. Мол, лишь боясь этакой силы, турки вели себя смирно. На самом деле султану бояться донских кораблей было незачем. Они не смогли бы выйти в Черное море – узкий Керченский пролив надежно охранялся. Мы увидим, что, решив воевать с Россией, султан Ахмед III не испугается странной речной эскадры – а та не доставит ему никаких неприятностей. После событий 1711 года Воронежский флот свернули, понапрасну потратив миллионы рублей, погубив тысячи крестьян и вырубив вековые леса.

Нет, ничем кроме страстной петровской любви к кораблестроительству это расточительство объяснить, пожалуй, нельзя.

Польза от Воронежского флота если и была, то очень скромная. В 1699 году 46-пушечный корабль 3-го класса отвез в Константинополь царских послов, и все там очень удивились: надо же, у московитов есть настоящий корабль. А кроме того, для строящегося флота требовались кадры, поэтому Петр начал посылать за границу на обучение молодых дворян. Так появились первые российские морские офицеры.

Воронежская затея повлекла за собой и еще одно важнейшее событие, не столько флотского, сколько всероссийского значения. Царь увлекся строительством кораблей так сильно, что захотел и сам освоить эту профессию. Сделать это можно было только в Европе.

Большое путешествие
Конец 1696 – август 1698

Начало самостоятельного правления Петра сопровождалось множеством небывалых прежде деяний, но ни одно из них не могло сравниться с затеей, которая созрела в царской голове на исходе победного 1696 года: отправиться в Европу лично, чтобы посмотреть собственными глазами на этот «большой Кукуй». Русские цари никогда прежде за пределы своего государства не выезжали – разве что во время войны, с армией. Да и в Европе подобные визиты августейших персон были большой редкостью. В эпоху, когда огромное значение придавалось протоколу и декору, такая поездка монарха неминуемо становилась очень сложным и громоздким делом, ну а кроме того, всякий правитель боялся оставить государство без присмотра.

Петр решил обе проблемы беспрецедентным образом, с поразительной легкостью. Чтоб обойти церемониальные сложности, царь решил путешествовать инкогнито – под именем «преображенского урядника Михайлова», якобы сопровождающего официальное посольство в качестве волонтера. Что касается управления, оно было доверено надежному человеку Федору Ромодановскому, который получил невиданный титул князя-кесаря и неограниченные полномочия.

Главной причиной удивительного предприятия были любознательность и любопытство Петра, но это не значит, что у посольства не имелось и более серьезных целей.

Одной из них, сугубо практической, была закупка современного оружия и инструментов, а также массовая вербовка необходимых России специалистов: моряков, кораблестроителей, инженеров и офицеров. Другая цель касалась большой политики. Заплатив дорогую цену за Азов, Петр задумался о дальнейших действиях. Логичней всего было продолжать войну с Турцией, но не автономно, а в координации с европейскими союзниками. Важнейшим из них был германский император Леопольд I. К нему в Вену направлялось Великое посольство, официальной миссией которого объявлялось «ослабление врагов креста господня: салтана турского, хана крымского и всех бусурманских орд». Дипломатическая подготовка к наступательному и оборонительному альянсу с императором и Венецианской республикой была уже проведена, так что успех казался гарантированным.

То ли по этой причине, то ли, что вероятнее, удовлетворяя петровскую любознательность, посольство наметило довольно странный маршрут в Вену: не напрямую, а кружным путем через всю северную Европу. Царю хотелось попасть в Голландию, страну корабельных верфей.

В начале марта 1697 года огромный караван в тысячу саней тронулся в дорогу. Номинально посольство возглавляли Франц Лефорт, глава Посольского приказа Федор Головин и самый опытный из русских дипломатов дьяк Прокофий Возницын. Первым лицом считался Лефорт – должно быть, Петр полагал, что европейцу будет легче найти общий язык с другими европейцами.

Месяц добирались до первого большого иностранного города – Риги, уже семьдесят лет принадлежавшей шведской короне.

Ливонский генерал-губернатор Эрик Дальберг, старый вояка, известный своей суровостью, принял посольство строго по протоколу. Он, конечно, знал, что под видом простого волонтера скрывается сам царь (особенного секрета из этого и не делалось), но решил: уж инкогнито так инкогнито. Когда «урядник Михайлов» со своей любовью к фортификации принялся рассматривать в подзорную трубу крепостные укрепления, которые в это время как раз перестраивались по новейшей инженерной науке, губернатор сделал ему строгое замечание. С Петром так обращались впервые, он страшно оскорбился и впоследствии обиды не забыл.

Таким образом, Европа встретила своего поклонника не слишком приветливо.

Долго Петр в Риге не задержался, переместившись в маленькую Курляндию, где герцог Фридрих-Казимир принял высокого гостя гораздо любезнее, поскольку был очень заинтересован в хороших отношениях с русским соседом.

В начале мая в Кенигсберге у царя состоялась встреча с уже более или менее значительным европейским монархом курфюрстом Фридрихом III (вскоре он станет первым прусским королем). Беседовали неофициально и тайно. Немец предложил военный союз, направленный против Швеции, но Петра в 1697 году это еще не интересовало, а курфюрсту незачем было воевать с Турцией, поэтому точек соприкосновения не нашлось.

Есть любопытный документ – письмо прусского сановника фон Фукса, дающее представление о том, как Петр держался в самом начале своего большого турне: «Я уже сообщал Вашей Курфюршеской Светлости, что у него прекрасные глаза, исключая гримасы; все части лица достаточно правильные. Всеми своими действиями он показывает, что не любит ни роскоши, ни спеси. Его одежда так проста, что дальше некуда, так что по ней его никогда нельзя принять за монарха величайшего государства в мире… Он проявил исключительную непринужденность по отношению ко всем нам, говоря с каждым достаточно непосредственно и так, будто бы мы были всю жизнь знакомы. Он немного говорит по-фламандски, но при этом его вполне можно понять. Правда, его манера вести себя, особенно за столом, немного отдает варварством, поскольку, да будет мне, как правдивому историку, дозволено рассказать обо всем, он еще чистит себе нос пальцем, и одежда маркграфа Альберта, который сидел рядом с ним, носит следы этого».

Примерно так же – как к занятному дикарю – к московскому царю будут относиться все, кто с ним встречался. Если Петр рассчитывал, что его Азовская победа впечатлила Европу, он ошибся.

В Бранденбурге «волонтер» изучал артиллерийское дело. У этой задержки имелась еще одна причина: в соседней Польше происходили выборы короля, и русских очень интересовал исход. Там соперничали две партии. Одна была за французского принца Франсуа-Луи де Бурбон-Конти, другая за саксонского курфюрста Фридриха-Августа. Если бы верх взял первый, Польша наверняка вышла бы из антитурецкой коалиции, поскольку Франция стремилась поддерживать хорошие отношения с Константинополем. Русские старались помочь Августу и даже обещали прислать ему в помощь войско. Однако курфюрст справился сам: в его распоряжении имелась собственная отличная армия, находившаяся вблизи от польских границ. Это и решило дело.

Успокоившись насчет польских дел, Петр двинулся дальше – не на юг, в сторону Вены, а на север, в Голландию, куда и прибыл в начале августа. Великое посольство, которое двигалось слишком медленно, нетерпеливый путешественник оставил позади. Его сопровождала лишь маленькая свита из нескольких человек.

Остановился «Михайлов» не в Гааге и не в Амстердаме, где могли бы состояться переговоры с правительством республики, а в городке Саардам – потому что там находилась знаменитая верфь. Корабли Петра интересовали явно больше, чем политика.

Царь Петр в Голландии. Гравюра. XVII в.

История про «Саардамского плотника» обросла многочисленными легендами, но на самом деле Петр провел в Саардаме всего восемь дней и вряд ли мог за это время много там наплотничать. Затем до Амстердама добрались послы, и царь к ним присоединился.

Четыре месяца русские оставались в этом городе, тщетно пытаясь договориться с голландским правительством о союзе и сотрудничестве. Встречного интереса со стороны Генеральных Штатов не было, так что в дипломатическом отношении приезд в Нидерланды оказался бесполезным.

Зато Петр получил то, чего так страстно хотел: прошел полный курс кораблестроения на амстердамской верфи, где специально для царя с начала до конца, от закладки до спуска на воду, построили фрегат «Петр и Павел». «Волонтер Михайлов» попробовал свои силы во всех видах работ, получил соответствующий диплом и остался очень доволен.

Однако и теперь он отправился не в Вену, а в противоположную сторону.

Петр несколько раз встретился с голландским штатгальтером Вильгельмом, одновременно являвшимся королем Англии. Лондону, как и Гааге, заключать союз с Москвой было незачем, но английские купцы вели с Россией выгодную торговлю, поэтому Вильгельм был сама любезность. Поняв, чем можно заслужить расположение странного московита, король подарил Петру яхту и пригласил в Англию, прислав для встречи дорогого гостя целую эскадру. Политического смысла в этой поездке опять-таки не было, но Петру сказали, что кораблестроительное дело в Британии поставлено еще лучше, чем в Голландии, – и в январе 1698 года царь уплывает в Лондон.

Наскоро осмотрев достопримечательности английской столицы, царь поселился в пригороде, потому что там находилась верфь, и три с половиной месяца постигал уже не практику, а теорию кораблестроения. В позднейшие годы Петр станет относиться к Британии враждебно, но при первом знакомстве островная держава произвела на него самое лучшее впечатление – прежде всего тем, что всё здесь было подчинено интересам флота. Царь побывал в знаменитом Вулвичском военно-морском арсенале, на заводе, где лили корабельные пушки, в госпитале для моряков и с завистью сказал, что лучше быть адмиралом английским, чем царем московским. Другие знаменитые учреждения Британии – парламент и Оксфордский университет – одобрения у Петра не вызвали.

В Голландии был сделан первый портрет Петра, впоследствии презентованный английскому королю и ныне хранящийся в Хэмптонкортском дворце. Пышно-царственным и величественно-спокойным царя вопреки истине изобразил модный живописец Готфрид Кнеллер, но корабли на заднем плане наверняка пририсованы по личному желанию позирующего

Гостеприимство англичан окупилось с лихвой – царь отдал им лицензию на ввоз в Россию табака и пообещал способствовать распространению курения, занятия среди русских малопопулярного, а в недавние времена и уголовно наказуемого (при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче за употребление «богомерзкого зелья» били кнутом и «урезали нос»). Маркиз Томас Кармартен (тот самый сановник, кто организовал дарение Петру чудесной яхты) получил разрешение ввозить в Россию ежегодно сначала полтора, затем два, а потом и три миллиона фунтов «травы никоцианы» по мизерной пошлине 4 копейки с фунта, притом трубки могли продаваться беспошлинно. Табак отечественного производства (его выращивали на Украине) объявлялся вне закона.

Если Иван Грозный, учредив кабаки, пристрастил свой народ к пьянству хотя бы во имя пополнения казны, то Петр научил подданных курить ради выгоды англичан.

Впоследствии лондонский монопольный договор 1698 года не продлили как явно убыточный для России.

Из Англии царь вернулся в Голландию и, вероятно, опять задержался бы там, но тут начали поступать тревожные вести об изменении международной ситуации. Пока Петр пятнадцать месяцев кружил по Европе, удовлетворяя свою любознательность, обучаясь разным нецарским ремеслам и откладывая визит в Австрию (там ведь не было моря), главная политическая цель Великого посольства оказалась упущенной. Если весной 1697 года император желал военного союза против турок, то к следующему лету задули иные ветры.

Великие державы начали готовиться к новой большой войне, от которой зависело будущее всей Европы. Франция при Людовике XIV сделалась слишком сильной и претендовала на европейское лидерство, что угрожало интересам Англии, Голландии и Австрии. Ситуацию обострила болезнь Карла II Испанского. После его смерти огромная колониальная империя с ее неисчислимыми богатствами должна была достаться племяннику – сыну Людовика, женатого на сестре бездетного испанского короля. Случись это, французская гегемония в мире стала бы неоспоримой. Однако на другой сестре Карла Испанского был женат Леопольд Австрийский, что тоже давало основания претендовать на испанское наследство. Чтобы развязать себе руки, Леопольд должен был замириться с Турцией, а Англия и Голландия всячески этому способствовали. На фоне столь монументальных событий предварительные обещания, данные малозначительной России, конечно, ничего не значили.

Петр, опережая посольство, поспешил в Вену, чтобы лично воздействовать на императора, но даже самый выдающийся дипломат (каковым царь никак не являлся) не справился бы с этой задачей. Император принял гостя учтиво и устроил в его честь череду празднеств, что не изменило существа дела. Союзники – Австрия, Венеция и Польша – выходили из войны. Петр требовал, чтобы по крайней мере при заключении мира были учтены интересы России. Никаких гарантий этого он не получил. Русских представителей пригласили участвовать в грядущем переговорном процессе, но дали понять, что каждый там будет за себя. Хуже того – стало ясно, что Австрии выгодно продолжение русско-турецкой войны, поскольку это оттянет силы Порты с Балкан на другой фронт.

Миссия, с которой Петр отправился в Европу, была катастрофически провалена. Вместо соучастия в дележке владений Османской империи Россия теперь рисковала остаться с этим все еще сильным противником один на один.

Наконец поняв, что в Вене ничего не добиться, Петр решил ехать в Венецию. 15 июля 1698 года он уже садился в карету, когда пришла страшная весть с родины: стрелецкие полки взбунтовались и идут на Москву. Вместо Италии царь заторопился в Россию.

Маршрут «Большого путешествия». М. Романова

Оставлять самодержавное государство на такой долгий срок без самодержца было, конечно, очень рискованной идеей. В мае, когда Петр еще находился в Амстердаме, поступил первый тревожный сигнал, к которому царь отнесся без должного внимания. Князь-кесарь сообщил, что в столицу самовольно явилась депутация от стрелецких полков, отправленных на службу к западной границе (таким образом правительство убрало подальше от Москвы воинский контингент, которому не доверяло). Для Петра, травмированного страшными детскими воспоминаниями о буйстве столичного гарнизона, стрельцы с их приверженностью старине и неуправляемостью были олицетворением всего, что он ненавидел. В свою очередь, и члены этого воинского сословия остро ощущали нерасположение верховной власти, особенно по контрасту с тем привилегированным положением, которым они пользовались при царе Алексее и в особенности при царевне Софье. На короткое время, летом 1682 года, стрельцы даже стали ведущей политической силой, совсем уже уподобившись турецким янычарам. Как те запросто свергали султанов и визирей, так и стрельцы позволяли себе врываться в Кремль, убивать царских родственников, да еще требовать за это награды.

Под Азовом стрелецкие полки показали, что их боевые качества невысоки, а тактические навыки безнадежно устарели. Разосланные по дальним крепостям, разлученные с родным городом и семьями, стрельцы, разумеется, были недовольны. Долгое отсутствие государя породило в их среде разные будоражащие воображение слухи: царь-де сгинул в чужой стороне и больше не вернется. Челобитчики от полков, 175 человек, отправились в Москву вроде бы с жалобой на тяготы, задержку жалования и прочее – на самом же деле выяснить, правда ли, что Петр пропал.

Власти сурово отчитали нарушителей дисциплины, но не наказали, а лишь велели возвращаться к местам службы. Стрельцы вернулись, убедившись, что царя в столице до сих пор нет и в скором времени его не ждут.

Одним словом, получив от Ромодановского сообщение, что инцидент улажен, Петр успокоился совершенно напрасно. От искры, которой стали принесенные делегатами вести, в стрелецких полках произошел взрыв.

Близ Великих Лук, на литовской границе, были сосредоточены войска, посланные для поддержки «русского» кандидата на польский трон Фридриха-Августа, в том числе здесь стояли четыре стрелецких полка, не бывшие дома больше трех лет. В начале июня, когда стало ясно, что саксонский курфюрст благополучно занял престол, из Москвы пришел приказ: солдатам и дворянам можно расходиться по домам, а стрельцы пусть остаются служить дальше.

Тут и разразился мятеж. Откуда-то появилось письмо царевны Софьи (кажется, фальшивое) с призывом всем идти на Москву, встать лагерем у стен Новодевичьего монастыря, где содержалась свергнутая правительница, и звать ее «против прежнего на державство» [то есть властвовать, как в прежние времена]. При царевне стрельцам, конечно, жилось несравненно лучше, чем при Петре.

На кругу решили полковников прогнать, выбрать собственных командиров, двинуться походом на столицу, перебить там всех иностранцев (как же без этого), бояр тоже перебить, посадить на трон матушку Софью, а Петра, если он не сгинул и вернется – убить.

Если бы стрельцы находились близко от Москвы или если б их было больше, всё это могло получиться. Но мятежников в четырех полках насчитывалось всего 2 200 человек, а путь от границы – хоть стрельцы двигались налегке, быстрым маршем – потребовал времени, и правительство, преодолев первоначальную растерянность, успело приготовиться.

17 июня близ Нового Иерусалима, в полусотне километров от Кремля, дорогу бунтовщикам преградили четыре тысячи солдат под командованием генералиссимуса Шеина и генерала Гордона.

Умирать никому не хотелось. Начались переговоры. Стрельцы уверяли, что явились просто повидаться с семьями, а потом мирно вернутся обратно на службу, но было ясно, что добром это гостевание не закончится – смутьяны перебаламутят всю Москву. В свою очередь генералы уговаривали стрельцов выдать зачинщиков и идти назад, на границу, суля прощение.

Скоро стало понятно, что боя все же не избежать: стрельцы не уйдут, а солдаты их не пропустят.

У стрельцов было всего несколько легких пушчонок, у Шеина – 25 полевых орудий. Артиллерия и решила дело. Первый залп был предупредительный, поверх голов; второй – прямо в людскую гущу. После четвертого стрельцы кинулись врассыпную, но конница их всех переловила. На том восстание и закончилось.

Разумеется, было проведено следствие, выявлены заводилы и наиболее активные участники. Всех их, 130 человек, безжалостно казнили. Прочих оставили под стражей. Царю доложили, что всё хорошо, порядок восстановлен.

Между получением известия о восстании и донесения о его подавлении прошло пять суток, в течение которых царь несся без остановок и преодолел пятьсот километров. Сообщение о победе он получил в Кракове, но не успокоился, как в прошлый раз, а лишь замедлил темп движения.

Петр твердо решил, что пора возвращаться. В Москву он прибыл 15 августа 1698 года после полуторагодовалого отсутствия.

Результаты большого европейского путешествия были неутешительными. Внешнеполитическая ситуация сильно ухудшилась, внутриполитическая тем более. Правда, удалось завербовать почти тысячу иностранных специалистов. Петр, собственно, и сам стал отчасти иностранцем, в чем скоро убедилась вся страна.

Сражение со стрельцами у Новоиерусалимского монастыря. Гравюра из «Дневника путешествия в Московию (1698–1699)» И. Корба