Текст книги "Не прощаюсь (с иллюстрациями)"

Явка

Идти было действительно недалеко, минут десять – через Арбат и Собачью площадку в какой-то переулок (Романов прочитал на табличке название – «Трубниковский»). По дороге Веня не затыкался ни на секунду, успев сообщить массу сведений. Что его приняли в училище только в октябре, по достижении шестнадцати лет. Что дать присягу он не успел, так как сразу началась «заваруха». Что он был на баррикаде и стрелял, но попал или нет, не знает, а врать не хочет. Что в «организации» он недавно, пока находится на испытательном сроке.

Но когда Алексей спросил, что за организация, юнкер замялся.

– Это вам Иван Климентьевич… то есть господин подполковник расскажет. Я не должен. И вы ему, пожалуйста, не говорите, что я про организацию сболтнул.

– Не буду.

Снова ожив, Веня затрещал дальше.

Выяснилось, что «явка» – это, собственно, квартира, в которой он живет с сестрой Зинаидой. Она совершенно отличная, хотя немолодая уже, на девять лет старше. Тоже настоящая патриотка, от нее можно ничего не скрывать. Она не Копейщикова, а Грузинцева, по мужу. Владимир Иванович Грузинцев был прекрасный человек, между прочим, офицер генерального штаба. Убит в Карпатах, ужасно его жалко.

Романов перестал слушать чепуху. Он думал, что заговор, который может устроить такая вот «организация», никакой опасности не представляет. Обычное российское дилетантство. Зря Орлов беспокоится. Уже одно то, что по городу ходят слухи об офицерском заговоре, – верный признак несерьезности предприятия. Надо посмотреть, кто у них за главного, и по-хорошему с ним поговорить, чтоб не игрался с советской властью в игрушки, не подводил людей под монастырь. Это может плохо закончиться – время сейчас нервное.

Дом, куда его привел разговорчивый юнкер, был недавней, предвоенной постройки. Вошли в подъезд через черный ход (парадную как зимой заколотили, так и осталось, объяснил Веня). Поднялись на второй этаж.

Мальчик позвонил особенным образом: два раза длинно, три коротко. Важно сообщил:

– Это значит, свои.

Конспираторы, вздохнул Романов, готовясь к встрече с «патриоткой», наверняка экзальтированной дурой.

Дверь открыла молодая дама в сером платье с белым воротничком. Высокая, с девичьей косой через плечо, но сразу видно, что именно дама, не барышня. Алексей понял бы это, даже если бы мальчик не сказал про погибшего мужа. У девушек не бывает такого внимательного, медленного взгляда и таких морщинок у рта.

Он щелкнул каблуками, назвался, ничего больше не объясняя, да в том и не было нужды.

– Это наш человек, – выпалил Веня. – Еще один. Ты, Зина, напои его пока чаем, а я за Иваном Климентьевичем сбегаю.

Хотел сразу и бежать, но женщина остановила, удержав за рукав.

– Зинаида Андреевна Грузинцева, – сказала она гостю. – Вениамин, ты никуда не побежишь, пока не наденешь шапку и не возьмешь перчатки. Утром я не проверила, а ты и рад. Восемь градусов на термометре.

– Госсподи, Зина, что я, маленький?

Мальчик смущенно поглядел на Романова, но взял и шапку, и перчатки. Понесся вниз через две ступеньки.

– Прошу вас. – Грузинцева отступила, давая гостю войти. – Раздевайтесь, проходите в гостиную. Вы, я вижу, с вокзала. От вас паровозом пахнет. Это хорошо.

– Почему хорошо? – спросил Алексей, думая: какой цепкий у нее взгляд. Не экзальтированная и не дура.

– Значит, вы только что приехали. Не чекист. Я всё время боюсь, что Вениамин приведет какого-нибудь подсадного.

Правильно боитесь, мысленно ответил Романов.

– Зачем тогда разрешаете ему… заниматься такими вещами? – Он сделал неопределенный жест. – В самом деле, может скверно кончиться. Ваш брат меня совсем не знает. Мало ли, что я такое? Запретите ему. Я вижу, он вас слушается.

– Да, он привык меня слушать. Когда мы остались без родителей, ему было двенадцать, а кроме меня никого. Но Вениамин уже не ребенок. Сейчас такие времена, что мальчикам нужно рано становиться мужчинами. Что я ему скажу? «Пускай всё гибнет, а ты сиди тихо, целее будешь»? Так мужчинами не становятся. Хотя, конечно, очень за него страшно… Вы садитесь, я сейчас.

Вышла.

Юнкера

Он оглядел комнату. Гостиная как гостиная, но есть две необычности. В углу нечто вроде киота, но в нем, подсвеченные лампадой, не иконы, а фотографии. Мужчина с женщиной (верно, родители) и военный с академическим знаком на кителе. Должно быть, покойный муж, хоть для Зинаиды Андреевны, пожалуй, староват. Второй необычностью была пишущая машинка с разложенными рядом стопками бумаги. Подойдя, Романов прочел начатую, но недопечатанную строчку: «МАРАТ: За каждую слезу, пролитую тобой, бедная труженица, аристократы заплатят каплей, нет, бочкой крови! Довольно ты страдала! Теперь для народа настало время утешения и расплаты!»

– Я зарабатываю перепечаткой пьес для театров, – раздался за спиной голос Грузинцевой. Она вошла так тихо, что Романов не услышал. В руках у хозяйки был поднос: чашка чая, несколько ломтиков хлеба, масло. Для голодных времен недурно. – В основном сейчас ставят всякую революционную чепуху, зато дают трудовой паек и даже приплачивают. Я научилась хорошо печатать, без помарок. Этим и живем.

Ты, верно, всё делаешь хорошо и без помарок, подумал Алексей. Дама ему очень нравилась, и настроение от этого окончательно испортилось.

Он действительно сильно проголодался, но старался откусывать поменьше и жевать медленно, прикинув, что три ломтика съест, а четвертый оставит.

– Вы не стесняйтесь. Хлеба достаточно, – сказала Зинаида Андреевна, всё посматривая на гостя, но ни о чем не расспрашивая.

– Наверное, я должен рассказать про себя?

– Придет Иван Климентьевич – расскажете. Зачем два раза?

– А… кто это – Иван Климентьевич? Ваш брат не объяснил.

Грузинцева довольно долго молчала. Романов уже пожалел, что задал вопрос.

– Отделенный командир, – в конце концов ответила она, видно, что-то для себя решив. – Вы пейте чай. Мне кажется, я вас смущаю.

И оставила его одного – должно быть, чтобы избежать других вопросов.

Четверть часа спустя из коридора донеслись звонки: дзззззз-дзззззз-дз-дз-дз. Романов поднялся и двинулся в прихожую. В такой ситуации важно получить позиционное преимущество: объект, попав в новое пространство, еще не сориентировался, не приспособил зрение к иной освещенности, и, пока щурится или моргает, можно составить о нем первое впечатление, самое важное.

Объект по имени «Иван Климентьевич», разумеется, оказался тем самым дядей в кавалерийской шинели, с бородкой. Агентурное чутье Алексея не обмануло.

– Постойте-ка, – сказал он первым, пока вошедший на него щурился. – Я вас где-то уже видел… А, в управлении, только что.

– Подполковник Зотов, – представился кавалерист. – Я боюсь, молодой человек ввел вас в заблуждение касательно… – Он неопределенно помахал рукой, покосившись на Веню Копейщикова, который стоял с виновато опущенной головой. – Молодой человек любит фантазировать.

Романов догадался, что юнкер получил взбучку за торопливость. А первое впечатление от «отделенного командира» было такое: типический армейский службист, наверняка добросовестный и исполнительный, странно только, что в таком возрасте (лет сорок восемь, а то и пятьдесят) всего лишь подполковник.

– Штабс-капитану можно верить, – сказала вдруг тихо Грузинцева. – Да и поздно уже скрытничать.

– В самом деле? – с облегчением произнес Зотов. – Я, дорогая Зинаида Андреевна, вашим суждениям привык доверять. Ну и отлично. Что это вы, чай пьете? Я бы тоже не отказался.

Заговорщиком подполковник оказался ненамного опытнее юнкера Вени. Вместо того чтоб как следует допросить незнакомого человека, сначала рассказал о себе. Загадка несоответствия между возрастом и чином объяснилась просто. Иван Климентьевич, кадровый офицер, попал в плен в самом начале войны, в августе четырнадцатого, потому и не продвинулся по службе. Вернулся из Германии только две недели назад и «не узнал родины».

– Какую чудовищную глупость, какую страшную ошибку совершило большевистское правительство, подписав позорный мир! – горячо говорил он. – Я видел Германию изнутри, она совершенно истощена. Нам бы продержаться еще несколько месяцев – и всё, победа! Надо было отступать, но не сдаваться. Даже отдать столицу, как Кутузов! А теперь что? Национальный позор, презрение союзников. И, конечно, никакого участия в дележе трофеев. Единственное спасение России – свергнуть Советы и снова вернуться в Антанту. Я как только добрался до дому, сразу кинулся искать людей, которые понимают это и готовы действовать. Нашел. Быстро. Нас очень много, Романов, и с каждым днем всё больше!

– Зинаида Андреевна сказала, что вы отделенный командир? Что это означает?

Лишь тут подполковник спохватился.

– Погодите. Сначала расскажите, где вы служили и за что получили столь почтенные награды. – Кивнул на романовский китель.

Узнав про контрразведку, подполковник поморщился. В прежние, довоенные времена подобная служба считалась для офицера не слишком почтенной. Но, услышав, что солдатский «георгий» получен за атаку, помягчел.

– Значит, умеете не только бумажки перекладывать. Что ж, с удовольствием приму вас в отделение. Видите ли, в организации система такая. Каждый новый человек вне зависимости от чина и возраста зачисляется рядовым, но получает право привлекать других офицеров, лично отвечая за них. Как только собралась тройка, становишься отделенным. Тройка превращается в девятку – ты уже взводный. Вот я, благодаря вам (вы у меня последний), скоро пойду на повышение, – засмеялся Иван Климентьевич. – Потом дорасту до ротного, а там, глядишь, и до батальонного, то есть достигну своей бывшей должности – я перед войной кавалерийским дивизионом командовал. У нас в организации карьеру делают быстро.

– А вы, то есть мы, как-то называемся?

Романов понял, что заговор устроен не так уж глупо. Конечно, при столь неосторожной системе вербовки легко нарваться на доносчика или просто болтуна, но так же просто цепочка и оборвется. А между тем, когда каждый рядовой участник организации является вербовщиком в переполненной офицерами Москве, членство у них должно расти как на дрожжах.

– «Союз защиты Родины». Хорошее название, примиряющее все политические взгляды – кроме, конечно, большевистских. И вы не думайте, что у нас нет подразделений крупнее батальона. Есть и полки, и бригады, и даже дивизия, – значительно понизил голос Зотов, оглянувшись на дверь, хотя подслушать его могли только хозяйка и ее брат – они тактично оставили офицеров наедине.

– Даже дивизия?

Романов быстро перемножил в уме, получилось больше двух тысяч человек. Ого!

– И, возможно, даже не одна. Впрочем, точно не знаю. Так высоко с моего шестка не видно. Но уверяю вас, руководят делом весьма серьезные люди. Когда пробьет час, мы моментально захватим все ключевые пункты столицы и парализуем советскую власть. Нам хватит одного удара, как хватило им в Петрограде полгода назад. Они тогда взяли мосты, узлы связи, резиденцию правительства – и вся огромная Россия оказалась у них в руках. Мы сделаем то же самое, только четче и организованней, по-офицерски.

Нет, это совсем не любительская затея, сказал себе Романов. Сама идея массовой, тысячной организации, которая состоит из легко заменяемых дилетантов, но управляется грамотно, из единого центра, до гениальности дерзка и действенна. Можно сколько угодно гоняться за щупальцами этого спрута и обрывать их, но до головы не доберешься, а пока будешь пытаться, вылезут новые отростки.

– Я только с поезда, в Москве никого не знаю, – сказал Алексей вслух. – Мне бы где-нибудь поселиться, и буду готов выполнять любые приказы.

Оказалось, что юнкер Веня не так уж тактичен. Дверь приотворилась, раздался звонкий голос:

– Господин штабс-капитан, а поживите у нас! Зина, ведь можно? Кабинет Владимира Ивановича все равно пустует.

– Да, конечно, – ответила из коридора Грузинцева после паузы.

До вечера Алексей отсыпался, разом за дерганые фронтовые дни и за тяжелую дорогу. Проснулся, сел на диване – накрыт стол: белейшая салфетка, симметрично разложенные приборы, на фарфоровой тарелке бутерброды с колбасой, печенье, термос с чаем. Залюбуешься. И записка мелким, но твердым, очень красивым почерком: «Есть горячая вода».

Поел, помылся в настоящей ванне, с газовым водонагревателем – давно забытая роскошь. Потом долго, с удовольствием брился, подстриг усы, привел в порядок ногти. Впервые за много месяцев ощутил себя жителем цивилизованного общества.

Вернувшись к себе, в кабинет убитого на войне генштабиста, стал расхаживать вдоль шкафов с книгами, все больше военными и историческими. Прикидывал, что делать дальше. Докладывать пока рано. Да и зачем? Все равно у Орлова никого кроме людей с винтовками нет. Они понадобятся только на завершающем этапе. Сначала нужно установить, кого и где брать. «Осьминожья» конституция удобна в смысле безопасности, но в то же время имеет слабую точку. Конечно, несколько тысяч заговорщиков установить и арестовать невозможно. Но это и не нужно. Если найти голову спрута и нанести по ней удар, можно не заботиться о щупальцах. Без управления и связи они будут беспомощны, перестанут представлять какую-либо опасность.

В кабинете было очень тихо. Пушистый ковер скрадывал шаги, резные часы не тикали. Алексей подумал, не завести ли – в детстве он очень любил заводить старинный отцовский «Мозер» бронзовым ключиком. Нет, не стоит. Если у такой аккуратной хозяйки часы стоят – значит, со смыслом. Понятным. Умер хозяин, остановилось время.

Вдруг, подумав об аккуратности Зинаиды Андреевны, сообразил, что забыл убрать за собой бритвенные принадлежности.

В носках, чтоб не шуметь, вышел в коридор, прислушался. Нигде ни звука. Время было уже позднее.

Черт, и свет в ванной не погасил!

Он приоткрыл дверь и застыл.

Зинаида Андреевна стояла подле умывальника с зажмуренными глазами, держала в руке, у самого носа, мыльный помазок. Зачем?

– Ради бога извините, – сказал Романов. – Сейчас помою.

Ее глаза раскрылись, в них было смятение.

– Это вы извините, – пробормотала Грузинцева. – Я… я совсем отвыкла от этого запаха. Мужского запаха. Веня еще не бреется…

Алексей перестал на нее смотреть, чтобы не смущать еще больше.

– Вам, должно быть, неприятно, что я разместился в кабинете вашего мужа. Я съеду, как только Иван Климентьевич найдет что-нибудь. Он обещал…

– Я думала, что будет неприятно, но почему-то… Почему-то хорошо оттого, что в доме снова живет мужчина. – Зинаида Андреевна повернула кран, стала медленно, тщательно, мыть помазок. Она тоже больше не смотрела на Романова. – Знаете, мы с Владимиром Ивановичем прожили недолго, я даже толком полюбить его не успела, хотя он был очень хороший человек. Знакомый отца. Когда папа с мамой так внезапно… Веня вам наверно рассказал?

– Нет.

– У нас было имение на Волге. Зимой всегда уезжали туда на Рождество. Последняя предвоенная зима была очень теплая, помните? Они провалились на Волге под лед, вместе с санями и лошадью. Канули, будто не было… Мне сейчас иногда кажется, что вся Россия, вся прежняя жизнь тоже ухнула в какую-то черную полынью, и… – Она содрогнулась. – Мне был двадцать один год, Вене двенадцать. Не знаю, как бы мы это перенесли, если б не Владимир Иванович. Он всё время был рядом. Выйти за него замуж казалось таким естественным. И у нас всё было бы прекрасно, я уверена. Но мы поженились в апреле, а в августе война. Потом он один раз приезжал на побывку – и всё…

Романов слушал, вздыхал. Сколько в России таких молодых вдов. И сколько еще появится.

– Что-то я разнюнилась, на меня непохоже. – Грузинцева кашлянула. – Всё запах виноват. Вы живите у нас, Алексей Парисович, сколько понадобится. Не бойтесь, я вас чувствительными разговорами больше терзать не буду. Спокойной ночи.

В общем, сломала она Романову всё оперативное планирование. Вернувшись к себе, он про дельное уже не думал. Только про то, как же это могло получиться: Орлов с Крюковым для него свои, а Зинаида Грузинцева, Зотов и Веня – чужие? Бред.

Сказка про белого бычка

– Печать «Снабарма» подлинная. И здесь тоже… – Орлов отложил удостоверение, взял мандат, дававший право проезда по железным дорогам. – У них, мерзавцев, есть свои люди и в Совете обороны, и в Наркомате путей сообщения. Хреновые дела, Крюков.

Помощник поглядел бумаги на свет.

– Мать твою! Бланки тоже настоящие. На прошлой неделе только отпечатали с водяными гербами!

Романов, стоя под окном, выпустил струйку дыма в форточку. У Орлова была жестокая простуда, от табачного запаха он начинал кашлять. Апрель перевалил за середину, но теплее пока не становилось.

– Как говорится в анекдоте, вы, ваше благородие, еще не всё знаете, – сказал Алексей, выгоняя сизое облачко рукой. – Что я выяснил за эту неделю у Зотова? Что у «Союза защиты» всюду агенты. Советская власть берет в учреждения кого ни попадя, без проверки. Один «союзник» тянет за собой другого, тот третьего. Советский аппарат, красноармейские штабы – всё червивое. Сколько вы напринимали на службу бывших офицеров и чиновников? Пять тысяч? Десять? Сами, поди, не знаете. Тем более не знаете, кто из них враг, а кто нет. Когда начнется восстание, запылает разом в сотне мест.

– Что ты предлагаешь? – угрюмо спросил Орлов.

У него в кабинете появилось новшество: железная койка у стены, накрытая солдатским одеялом. Член коллегии теперь квартировал прямо на рабочем месте.

Алексей объяснил суть своей идеи, закончив так:

– В общем, нужно выйти на их штаб. Одному мне это сделать трудно, требуются помощники.

Орлов хрипло закашлялся, тряся пальцем, что означало: погоди, сейчас догрохочу и скажу важное.

– Кх, кх, – прочистил он горло. – Мы тут времени тоже не теряем. Завели агентурный отдел, для слежки и сбора оперативных данных. Там уже целых пятнадцать сотрудников, так что помощники будут.

– Мне твои лопухи ни к чему. Только засветятся, всё дело испортят. Зотов рассказал, что в «Союзе защиты» есть специальный орган, занимающийся безопасностью. Называется «Охранный сектор». И состоят в нем профессионалы – бывшие работники полиции, жандармерии, Охранки. Чем ближе к штабу, тем строже меры предосторожности. Мне не слежка нужна, мне нужны помощники изнутри.

– Как это?

– А вот так. Я теперь у них активный кадр. Видишь, какую службу они мне устроили – чрезвычайный уполномоченный Совета рабочей и крестьянской обороны по снабжению Красной армии. Чусоснабарм, – с трудом выговорил Романов название своей должности. – Буду связным, для того и мандат. Но этого мало. У меня появилось право набрать собственное отделение. Двух человек. Втроем, изнутри, мы сделаем больше, чем твои сопливые «агенты». Найдутся у тебя среди толковых сотрудников бывшие офицеры?

– Шварц есть, – вспомнил Крюков. – Носатый такой. Который студент. Он при Керенском был прапорщик.

– Верно, Ося – парень умный. А где взять еще одного? – Орлов подергал бородку. – Больше офицеров нет.

– Отдай мне Крюкова, – попросил тогда Алексей. – Скажу, встретил боевого товарища, вместе воевали. Он хоть не офицер, но я за него-де ручаюсь. Захотят проверить – всё правда. Были вместе на фронте.

Орлов опять закхекал, застучал себя ладонью по груди.

– Гад ты, Леша. Пользуешься моей слабостью. У больного человека последнее отбираешь… Ты как, Крюков? Согласен?

– Я не девка, меня спрашивать не надо, – ответил бывший ефрейтор. – Ты только это, жрать без меня не забывай. На улицу без лишней надобы не шастай. Порошок пей, какой доктор прописал.

– Ой, забирай его к черту! – Орлов махнул рукой. – Хоть отдохну без няньки.

А только ничего из плана с помощниками не получилось. Зотов спросил, как зовут прапорщика Шварца, и, услышав, что Иосифом Самуиловичем, сразу заявил, что евреев в организацию не принимают. Завернул и ефрейтора Крюкова – нижним чинам в «Союзе» тоже не место. Такой порядок.

– Хотел я сделать быструю карьеру – не вышло, – уныло пошутил Алексей. – Не бывать мне отделенным…

От первоначального замысла пришлось отказаться. Работать предстояло все-таки в одиночку. Стратегии это не меняло, но сильно затягивало дело.

Стратегию подсказала сама структура «Союза». Проследить всю цепочку, осторожненько, звено за звеном: от «отделенного» к «взводному», от «взводного» к «ротному», от «ротного» к «батальонному», и так до самого верха. Только не спугнуть дичь.

Зотова не надо было и выслеживать. Иван Климентьевич уже считал штабс-капитана за своего и сообщил адрес, по которому его можно разыскать в случае необходимости. Он даже проговорился, что дважды в неделю, по вторникам и пятницам, встречается с взводным командиром для доклада и получения приказов.

В ближайшую пятницу Алексей просто «повел» подполковника прямо от дома. На Патриарших тот десять минут посидел на скамейке с каким-то господином Подкрученные Усы, и оттуда Романов уже сел на хвост новому объекту. Объект доехал на трамвае до Крымской площади и вошел в здание Провиантских складов, расписавшись в журнале на проходной. По подписи его чекисты и установили: бухгалтер Бакшаев, Христофор Петрович, проживает в Большом Ушаковском переулке. Ага, бухгалтер – с такой-то выправкой.

Провиантские склады. Пропускной пункт

«Бухгалтера» Романов пас три дня, благо должность «чусоснабарма» присутствия на службе не требовала. Бакшаев встретился еще с двумя мужчинами явно офицерской наружности, но Алексей на них тратить время не стал. В свое время на контрразведывательных курсах Романов прослушал несколько лекций по визуальной дедукции, полезнейшему инструменту слежки. Даже не слыша, о чем говорят люди, можно многое определить по психопластике, то есть по движениям и мимике: примерный предмет и ход беседы, иерархический и энергетический баланс. Эти двое иерархически стояли ниже Бакшаева. Такие же «отделенные», как Зотов, – ясно. Но в воскресенье в чайной профсоюза медсанработников Подкрученные Усы посидел за одним столиком с Усами Подковой и вел себя поведенчески недвусмысленно: сначала напряженно говорил, заглядывая собеседнику в глаза (докладывает), потом так же напряженно слушал, кивая (получает приказ).

Усы Подковой оказался врачом соседнего военного госпиталя доктором Кирилловым, бывшим лекарем лейб-гвардии Кирасирского полка. На чертова эскулапа, несомненно ротного командира, ушла уйма времени, исключительно из-за Алексеевой тупости. Ни с кем, похожим на подпольное начальство, Кириллов не контактировал. Лишь на седьмой день, и то по случайности, Алексей у двери подслушал обрывок тихого разговора, в котором доктор сказал собственному фельдшеру: «Будет исполнено, Карл Петрович». Притом фельдшера этого Романов видел поблизости ежедневно, и звали его вовсе не Карлом Петровичем, а Прохор Иванычем. Он-то, выходит, и был «батальонным».

Зато со следующим звеном повезло. В тот же день липовый «Прохор Иванович» наведался в Хамовнические казармы и погулял вдоль ограды с командиром полка имени Парижской коммуны товарищем Стаднисом. В завершение разговора был поощрительно похлопан по плечу, из чего следовало, что Стаднис командует полком не только у красных, но и у заговорщиков.

Первомайская демонстрация на Красной площади

Вся эта нескончаемая сказка про белого бычка Романову начинала сильно надоедать, тем более что Стаднис по своей официальной должности без конца встречался с разными прямыми и непрямыми начальниками, так что каждого из них, кто прежде был офицером, потом приходилось проверять. Все оказались чистыми.

Лишь на первомайской демонстрации Алексей наконец вышел на «бригадного». Когда полк имени Парижской коммуны стоял перед Историческим музеем, дожидаясь выхода на Красную площадь, командир вдруг подошел прикурить к уличному точильщику. Тот выглядел живым олицетворением Освобожденного Труда: вжикал ножиком по каменному кругу – салютовал пролетарскому празднику искрами, а на синем халате красовался кумачовый бант. Но комполка, прикуривая папиросу от простецкой самокрутки, больно долго шевелил губами, точильщик же ответил коротко и резко, после чего Стаднис виновато кивнул.

И сразу перестало быть скучно. Горячо, очень горячо! Это бригадный начальник. Огонь совсем близко!

От Зотова было известно, что на высшем уровне заговор состоит из «дивизий», а значит, оставалось подняться всего на одну ступеньку.

Интересный точильщик сразу после ритуала с прикуриванием перестал сыпать искрами и пошел с краснознаменного ликования прочь – Театральной площадью, потом дворами. За первой же подворотней Романов наткнулся на брошенный станок. Там же валялся красный бант. Высунувшись из-за угла, увидел, как идущий впереди человек скидывает халат, под которым оказался приличный чесучовый костюм.

«Ах попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети. Не расстанусь я с тобой ни за что на свете», – тихонько напевал охотник, передвигаясь стремительными, бесшумными рывками от одного прикрытия к другому. «Бригадный» то и дело оглядывался, но непрофессионально: за секунду до движения по плечам и шее угадывалось, что сейчас обернется.

На Кузнецком Мосту объект остановил извозтрудящегося, бляха 578, крикнув: «Плачу за скорость!» Коляска резво уцокала по булыжнику в сторону Трубной, но это ничего. Грамотный нелегал до пункта следования обязательно поменял бы средство передвижения, но от этих горе-конспираторов подобных тонкостей ожидать не следовало.

И точно. Бляха 578 потом рассказал чекистам, что довез щедрого пассажира до углового дома на Семеновской улице и видел, как тот здоровается с дворником.

– Бывший подполковник Гущин, живет под собственным именем, – сообщил вечером Орлов. – Москвич, долго отсутствовал, домой вернулся в конце марта. Очень возможно, что прислан с Дона. Дворник слышал, как Гущин что-то говорил жене про Новочеркасск. Это рыба уже крупная, Леша. Одна ступенька осталась, и выйдем на их штаб. Умоляю – не дай им соскочить.

– Не суйтесь под руку – не соскочат. Но у нас осложнение, – озабоченно сказал Романов. Он смог выбраться на Поварскую лишь поздним вечером, и на то имелись причины. – Отправляют в командировку. Связным, в Казань. С важным сообщением к тамошнему филиалу.

– К какому еще филиалу? – спросил Крюков.

– Был у меня сегодня с Зотовым разговор. Паршивый. – Алексей вздохнул. – У «Союза», оказывается, есть филиалы в нескольких городах. В назначенный день восстание начнется синхронно. За тем из Москвы и отправляются курьеры. Меня выбрали, потому что я бывший контрразведчик, имею опыт конспирации. В Казани я должен каждый день с девяти до девяти пятнадцати стоять под вокзальными часами. Рано или поздно ко мне подойдут, произнесут пароль. А сколько курьеров едут и в какие еще города, Зотов не знает.

Орлов нахмурился.

– Где сообщение?

– Вот. – Романов протянул картонный коробок. – На дне записано, под спичками.

Член коллегии и его помощник, сдвинув головы, уставились на комбинацию цифр.

– Зашифровано, мать-перемать! – выругался Крюков.

– А ты как думал?

Алексей хотел помучить их подольше, с удовольствием пуская колечки дыма, но Орлов его быстро раскусил.

– Судя по довольной роже, ты эту белиберду уже расколдовал. Ну?

– Потому и просидел допоздна. Не ждал от «Союза защиты» таких изысков. Это математическая шифровка по системе Чейза, применяется у англичан. В шестнадцатом году я работал с ними по делу о германской подводной лодке, только потому и понял. Пришлось повозиться, но разобрался.

– Что тут написано?

– Только два слова. «Первое июня».

Крюков опять выругался. Повисла зловещая пауза.

– Романов, дай папиросу! – попросил Орлов.

– Тебе нельзя, снова раскашляешься, – сказал помощник.

Тут выматерился уже член коллегии.

– …! Месяц остается, а мы еще на их центр не вышли! И ты уезжаешь! Что будем делать? Работать по Гущину без тебя?

– Ни в коем случае. Лучше отправь кого-нибудь в Казань под моим именем. Дело-то несложное. Передаст коробок, и всё.

– Нет, нельзя… – Орлов яростно взъерошил волосы. – Ты там тоже нужен. В Казани хранится золотой запас республики. Если произойдет мятеж и золото захватят враги – беда. Поезжай, Леша. Ты должен не просто отдать шифровку, а зацепить их организацию. Казанские товарищи доработают без тебя, но выведи их на след. И живо назад. Я тебя буду ждать, как ждет любовник молодой минуты верного свиданья. К Гущину соваться без тебя не будем. Слово.

И Романов поехал в Казань. Там он пробыл до 12 мая и успел много больше, чем просто «зацепить» местную организацию «Союза». Добрался до самой верхушки заговора. Его устройство было не таким осторожным, как в Москве, все нити тянулись в штаб гарнизона. Алексей вышел на одного из руководителей, помначштаба Линца, и оставалось только определить остальных, но двенадцатого поступила «молния» от Орлова с приказом немедленно возвращаться.

Обратно в столицу Романов ехал прямо как народный комиссар – литерным из одного вагона, и других пассажиров не было. Попутные поезда и даже воинские эшелоны давали дорогу, так что останавливались лишь для заправки углем. И оба раза Романов должен был давать со станции телеграмму: «Проехал Ибреси», «Проехал Муром».

В Москву прибыл днем тринадцатого. Встречал его лично Орлов, на автомобиле. В машине и поговорили.

Член коллегии сразу оборвал жалобы Романова на то, что ему не дали размотать казанский клубок до конца:

– Пускай товарищи берут кого знают, остальные – черт с ними. Не до Казани. Тут не знаешь, за что хвататься.

Он не усмехался, шуток не шутил – вообще был не похож на себя всегдашнего.

– Данные о «Союзе защиты Родины» поступают отовсюду. Не только в Москве, а в Калуге, Ярославле, Туле берем всякую контрреволюционную шантрапу – кто наболтает лишнего, кто сдуру попадется. И всякий раз нитка обрывается. Это значит, что у «Союза» все больше и больше филиалов. А сколько городов, про которые мы ничего не знаем? На ящике с динамитом сидим, Леша. Надо запал поскорее выдернуть, а он в Москве. Так что давай, дорабатывай Гущина.

Романов потянулся, откинувшись на мягком сиденье. От Мурома до самой Москвы он дрых и толком еще не проснулся.

– Ничего, время до 1 июня еще есть. – Зевнул. – Суетиться незачем. Хуже всего, если они почуют слежку. Тогда могут ударить раньше времени, а дальше по городам сдетонирует само. Не гони, Орлов. Хороший жокей скакуна перед стартом не нервирует. Я сейчас заеду домой, приму горячую ванну, попью чайку, а потом выйду на ипподром и добуду тебе приз.

Орлов малость успокоился.

– Это хорошо, что ты такой веселый. Веселые бывают двух сортов – умные и дураки. Знаешь, как отличить первых от вторых?

– Как? – улыбнулся Алексей.

– Умные ездят на авто, а дураки топают на своих двоих. Выметайся из машины.

Само собой. Не на чекистском же «паккарде» было катить в Трубниковский переулок.