Текст книги "Не прощаюсь (с иллюстрациями)"

Красная правда

Вечека и Чеквалап

У ограды большой барской усадьбы на Поварской остановился извозтрудящийся, как теперь называли «ванек». Обернулся к седоку, перекрестился.

– Вот он, бывший графа Сологуба. Госсподи, не чаял живым добраться.

– Да, весело живете, москвичи, – сказал седок, молодой военный, спрыгивая на тротуар.

Время было рассветное, сумеречное, но город в минувшую ночь не спал. Сразу в нескольких местах густо стреляли, неслись куда-то грузовики с вооруженными людьми, а когда проезжали Самотеку, по мостовой с дроботом промолотила пулеметная очередь.

– На. Как договаривались.

Военный не глядя сунул вознице кредитку. Тот внимательно осмотрел пассажира, задержавшись взглядом на следах споротых погон.

– Сто рублей прибавить надо. Что страху-то натерпелся.

– Ага. И штаны с сапогами. Уговор есть уговор.

Молодой человек – он был высокий, светловолосый, подтянутый – взял с сиденья саквояж.

– Гляди, ваше благородие. – У извозчика сузились глаза. – Тут теперь знаешь чего? Чека. – Он кивнул на часового у распахнутых ворот. – Сейчас вот скажу, что ты вел вражеские разговоры. Я пролетарий, мне от власти доверие.

– Дерьма ты кусок, а не пролетарий. Вообще ничего не получишь.

Блондин спрятал бумажку обратно в карман.

«Ванька» разинул рот – заорать, но поглядел еще внимательней и передумал. В лице у молодого человека было какое-то не очень понятное, но тревожное противоречие. Яркие васильковые глаза смотрели вроде бы весело, но у рта пролегла твердая, угрюмая складка, на виске белел косой шрам, а еще один, неровный, самым кончиком выглядывал из-за воротника. Очень возможно, что военный был не так уж и молод.

Шепотом выматерившись, извозтрудящийся хлестнул клячу, а пассажир надел фуражку, которую доселе держал в руке, и оказалось, что он никакое не благородие, а красный командир – на околыше алела матерчатая звезда. Подошел к часовому и хрипловатым, привыкшим командовать голосом спросил:

– Где тут найти товарища Орлова?

– Проходи, там скажут.

– И документ не спросишь? – удивился военный.

– На кой? – Часовой зевнул. – К нам посторонние не ходят.

Покачав головой, краском пошел через широкий двор, с двух сторон стиснутый флигелями. Из одного, правого, вдруг повалили люди с винтовками. Первый, должно быть, начальник, оборачиваясь, кричал:

– Машин больше нет, товарищи! Придется бегом! Шевели ногами, мать вашу!

Протопали мимо. Лица у всех хмурые, усталые.

– Что-то Наташи не видать, – пробормотал блондин, провожая их взглядом. Учитель словесности в гимназии рассказывал про особняк на Поварской, что это и есть дом графов Ростовых из романа «Война и мир». Теперь к двери был криво приколочен фанерный щит, на нем белой краской, тоже криво: «Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем».

Войдя в вестибюль, посетитель поморщился. Порядка не было и здесь. У стола с табличкой «Дежурный» сгрудилась толпа, все наперебой что-то говорили, измученный человек в расстегнутом кителе отмахивался от них, кричал сорванным голосом в телефон:

– Подкрепление? Полчаса как отправили… Почем я знаю где?

Было ясно, что тут ничего не добьешься.

Терпение не входило в число достоинств блондина. Он нахмурил золотистые брови еще сердитей, повертел головой, высматривая кого-нибудь пригодного, – и быстрым, точным движением уцепил за локоть бегущего рысцой порученца с бумагами.

– Товарищ, где тут у вас Орлов?

Порученец, не оборачиваясь, дернул руку, но не высвободился и лишь тогда оглянулся.

– Зачем тебе товарищ Орлов? Ты кто? – И тоже, как давеча извозчик, задержался взглядом на плечах военного.

– Я тот, кому нужен Орлов. А зачем – я расскажу ему. Проводи-ка меня к нему, товарищ, будь ласков.

Пальцы у неизвестного были железные, а голос хоть и тихий, но какой-то очень убедительный. Сотрудник ЧК сразу стал вежлив.

– Идемте, это на втором.

Пошли вверх по лестнице.

– Что это у вас пальба по всему городу? – спросил краском. – Где-то даже трехдюймовка шарашила.

– Черную гвардию кончаем. Надоели, бузотеры… Эй, Крюков! Тут товарищ к Орлову! – крикнул сотрудник на пороге секретарской, но внутри никого не было. – Вышел куда-то… – Порученец прислушался к голосу, доносившемуся из-за двери. – Вы дождитесь, когда товарищ Орлов кончит по телефону говорить, и заходите.

И вдруг спохватился, что привел к начальнику непонятно кого.

– Ваша как фамилия? Вы откуда?

– Я Романов. Вызван с Псковского фронта телеграммой, – ответил военный. – «Явиться в ВЧК к Орлову». Что за «ве-че-ка» такая, знать не знал, но приказ есть приказ. Явился.

За дверью в это время как раз шла разъяснительная работа по поводу того, что такое ВЧК.

Хозяин кабинета, мужчина лет сорока с короткой бородкой, в солдатской гимнастерке под кожаной курткой, потирая веки, втолковывал комиссару Центральной телефонной станции:

– Крошкин, долго еще твои телефонистки будут путать ВеЧеКа и Чеквалап? У нас тут аврал, судьба революции решается, а мне через раз звонят: «Это Чеквалап? Чрезвычайная комиссия по снабжению валенками и лаптями?» Собери своих дур и вколоти им, что такое ВЧК… Сам знаю, что из Питера переехало много новых учреждений, к названиям никто не привык. Но наше учреждение с другими пусть не путают. Гляди, Крошкин. Еще один звонок про валенки, и я твою башку в валенок засуну, понял?

Бухнул трубкой. Засмеялся. Потер бородку.

Снова зазвонил аппарат. На сей раз ошибки не было, телефонировал командир отряда, посланного ликвидировать анархистскую артель «Свобода», второй по важности оплот черногвардейцев.

– Ушшшел, ушшел! Иззззмена! – яростно зашипела и зазудела трубка. – У тебя, Орлов, в ЧК предатель!

– Спокойно, Шилейкис, без драматических эффектов. Что не так? Кто ушел? Ты артель разоружил или нет?

Орлов подавил зевок. У него выдалась вторая бессонная ночь подряд: с десятого на одиннадцатое на коллегии до утра разрабатывали план ликвидации, а минувшей ночью было тем более не до отдыха.

– Артель-то мы разоружили, потери – чепуха, шестеро раненых. Но Арон Воля ушел! – закричал Шилейкис, срываясь на хрип. Он был старый партиец, надежный, только немного нервный. – Мы всё перевернули, нет Воли! Я заранее поставил вокруг оцепление из твоих, одни чекисты. И какой-то гад его пропустил! Орлов, у тебя предатель!

Не выпуская трубки, хозяин кабинета наклонился над картой города, где двадцатью шестью черными кружками были помечены черногвардейские базы, и красным карандашом поставил крест еще на одной. Теперь неперечеркнутых оставалось только три.

– Успокойся, Шилейкис. Твои латыши свое дело сделали. Молодцы. А предателей у меня нету. Это я приказал Волю не задерживать.

– Что?! – охнула трубка.

– Сам подумай. Ну, шлепнули бы мы полоумного Арона. Вони бы было на всю мировую анархию. Судить его – того хуже. Пусть катится на все четыре. Без своей артели он не опасен… Короче так, Шилейкис. Я знаю, твои ребята устали, но на Дмитровке нужна подмога. Мы уже из пушки по ним лупим – не сдаются. Двигай туда, пособи. Всё, действуй.

Разъединился. Позвал:

– Крюков!

Дверь открылась, но вместо помощника вошел бравый командир в офицерской шинели без погон и ужасно удивился:

– Гвоздь, ты?!

Жесткое, насмешливое лицо человека с бородкой помягчело. Орлов посетителю не удивился, но, кажется, был ему сильно рад.

– Я, я. Заходи, штабс-капитан.

Обнялись.

– Погоди, так Орлов – это ты? – всё не мог опомниться Романов. – А я в толк не возьму, кто это меня вызывает… Но почему ты стал Орлов?

– Время такое. При Николашке брал себе прозвища тоже птичьи, но мелкие – шмыг туда Грачом, шмыг сюда Дроздом или Дятлом. При Временном стал Гвоздь, потому что прибить их надо было. А теперь власть наша, парим по-орлиному. Всё небо наше, летай не хочу…

Они стояли, с удовольствием разглядывая друг друга.

– Это сильно здо́рово, Романов, что ты явился.

Ты мне вот как нужен. – Орлов провел ребром ладони по горлу. – Но сначала расскажи, командир, как с немцами повоевал.

– Хреново повоевал. – Вошедший махнул рукой. – Ни к черту наша красная гвардия не годится. Какая может быть гвардия, когда армии нет? Сам знаешь, все срока демобилизованы. Солдаты разошлись по домам… Глупость это. С немцами нам все равно воевать придется, Брестскому миру грош цена. А значит, нужна нормальная русская армия.

– Нет никаких немцев и русских, есть наши и не наши. – Орлов ткнул старого знакомца пальцем в лоб. – Вколоти ты это наконец в свою офицерскую башку. Немецкие рабочие – это наши люди. И скоро они будут вместе с нами. А нормальная армия у нас будет. Красная армия. Был на то указ Совнаркома. Всему свое время. Мы еще только разворачиваемся.

Засмеялся, потянулся.

– Чего ты такой довольный? – недоуменно спросил его Романов. – Фронт развалился, в Москве драка, у тебя в твоей комиссии бедлам, а ты скалишься.

– Я довольный, Леша, потому что я счастлив. Одного только боюсь – что проснусь утром, а всё окажется сном. Наша революция, наша победа – всё. Ведь какого слона, какого мамонта завалили! Небывалое в истории дело! Знаешь, я никогда не понимал, как это людям бывает жить скучно. Мне всегда интересно было. Но чтобы так, как теперь? Чернышевский, сон Веры Павловны! Жюль Верн, «Из пушки на Луну»! – Орлов опять засмеялся, блеснув крепкими белыми зубами. – Ты тоже на скучающего не похож. Погодишь пока стреляться? Помнишь, как летом-то, под Сморгонью, а? Еле я тогда успел тебя за руку ухватить. И потом два дня от себя не отпускал.

Лицо у Романова словно окаменело, но ненадолго, на секунду-другую. Он ответил шуткой:

– «И сия рек, гласом великим воззва: Лазаре, гряди вон!» И встал я, и пошел.

Орлов посмотрел на него очень серьезно, сам себе кивнул.

– Вижу. Вопрос «быть или не быть» с повестки дня тобою снят. Это правильно.

А коли надоест жить – зачем самому утруждаться? Желающих помочь в этом деле сколько угодно. Вот мы нынче ночью ссадили попутчиков-анархистов. Потом, чую, дойдет очередь и до эсэров. Революция – кобыла норовистая, больше одного всадника не повезет. И не факт, что один-то в седле удержится. Вот об этом я и хочу с тобой потолковать, господин штабс-капитан. Садись, в ногах правды нет.

Коллегия ВЧК

Романов сел, приготовился слушать. Веселости в хозяине кабинета не осталось совсем, одна озабоченность.

– Анархисты с эсэрами – ладно, с ними разберемся. Немцам пока тоже не до нас, их Антанта с американцами догрызают. Хуже то, что сидит наша красная власть пока некрепко. Мы почему правительство из Питера в Москву перевезли? Потому что Петроград – враждебный нам город. Там дворян, купцов, чиновников и прочей «чистой публики» чуть не четверть населения. В октябре мы их взяли врасплох, но там как на дремлющем вулкане. В Москве пропорция получше, однако тоже непросто. Считается, что одних бывших офицеров здесь не меньше сорока тысяч. И большинство, конечно, спят и видят, как бы нам выпустить кишки. Теперь представь, что некая решительная и целеустремленная сила сумеет организовать этих враждебных нам людей в один кулак. Стукнут – от нас мокрое место останется. Нас в ВЧК знаешь сколько? Сто двадцать сотрудников, а опытных, кто умеет разоблачать заговоры, – ноль. Конспираторов-подпольщиков вроде меня хватает, но мы ведь к чему приучены? Не искать, а прятаться, не догонять, а убегать. Понял теперь, почему я тебя с фронта вызвал?

– Потому что я служил в контрразведке. Но я ловил немецких и австрийских шпионов, а не заговорщиков. Там другая специфика. По заговорщикам – это Охранное отделение.

– Ну извини, – развел руками Орлов. – Из Охранки у меня никто не работает. Ты что, отказываешься?

Романов вздохнул.

– Я тебе тогда, под Сморгонью, сказал и сейчас повторю. Я свой выбор сделал. Я с революцией. Говори, чего конкретно от меня хочешь?

– Тебе эта служба не понравится, – предупредил Орлов.

– Не беспокойся, я барышня с прошлым. Думаешь, мне в контрразведке нравилось? Дело кровавое, грязное.

Не постучавшись, развалистой походкой вошел широколицый чернявый человек в ремнях крест-накрест.

– Кончено с Дмитровкой. Сдались, гады, – сказал он. – Всё, товарищ Орлов. Можешь докладывать.

– Ага. – Орлов подмигнул. – Гляди, кто у нас.

– Здоро́во, Крюков. И ты здесь?

Романов пожал вошедшему руку.

– А где мне быть? Где он, там и я.

– И уже не ефрейтор. – Бывший штабс-капитан с любопытством смотрел на бывшего ефрейтора – тот сильно переменился. – Чиновник особых поручений при большом начальнике. Кстати, кто ты, Орлов, теперь по чину?

– У нас чинов нет. Я – член коллегии ВЧК, Крюков – мой помощник.

– А кем буду я?

– Контриком. По нашим данным, офицерский заговор уже существует и активно расширяется. Нам нужно внедрить в подпольную организацию своего человека. Понятно, офицера. Понял теперь, что от тебя требуется?

Романов насупился, по лбу прорисовалась резкая морщина.

– Нет. Филерствовать не буду. Я с этими людьми вчера воевал вместе. Втереться к ним в доверие, а потом донести?

– Я тебе говорил, откажется, – скривил рот Крюков. – Они для него свои. Офицер – он всегда офицер.

– Помолчи, Тимофей, – одернул его Орлов. – Леша, скажи: ты в Бога веришь?

От неожиданного вопроса Романов сморгнул.

– Нет. А при чем тут это?

– Тогда второй вопрос. Как мир устроен, тебе нравится?

– Кому это может понравиться?

– Ну, а если мир плохой и Бога нету, кто будет на Земле порядок наводить?

Романов начинал злиться:

– Что ты со мной, как учитель с приготовишкой? Говори попросту.

– Я попросту. Проще не бывает. Начну с себя. Честно скажу: я в революцию пошел не для того, чтоб мир исправлять, а потому что я – это я. Мне всегда, с детства, хотелось всё перевернуть. Чтобы шурум-бурум, всё вверх тормашками. Или побывать там, где никто еще не бывал. Эх, думал в детстве, мне бы жить триста лет назад – открывал бы новые материки. Или, наоборот, жить бы на сто лет позже – летал бы на другие планеты. А однажды, уже в юности, как ударило. По-человечески устроенный мир – вот чего никто никогда не видал и где никто еще не бывал. Это и есть самое великое открытие и самое великое приключение. Устроить мир, чтобы он был не только для таких, как ты, кому повезло в чистенькой семье родиться, а для всех людей. Погляди на Крюкова. Он сызмальства жил в голоде, грязи, свинстве. Так и подох бы в навозе, если б не революция. А Крюковых у нас сто с лишним миллионов. И теперь все они будут жить, как кто расстарается – а не так, как от роду приговорено. Кто умный, толковый – тот из ничего станет всем.

Помощник слушал – блестели глаза. А Орлов заводился всё больше, чеканя слова.

– Конечно, в нашей бедной, дикой стране мы земного рая не построим. Но всё ж таки с голодухой, неграмотностью, унижением покончим. И ради этой великой, этой небывалой цели можно покорячиться, не пожалеть ни пота, ни крови, ни жизни… Ты с офицерами на фронте воевал, а я с анархистами в тюрьме сидел, с каторги бежал! Но сегодня ночью мы нанесли удар в спину своим товарищам, вместе с которыми делали революцию. Ударили исподтишка, подло… Да-да, подло! Скольких убили, а кто уцелел – будут нас проклинать и ненавидеть до конца дней. Но ради великой нашей цели мы пошли и на это! А он… он будет мне свою интеллигентскую чувствительность выказывать, мерехлюндер… Неудобно ему, видишь ли, перед господами офицерами!

Член чекистской коллегии начинал задыхаться от бешенства и не мог больше говорить, сделался страшен.

Но Романов его не испугался, а лишь оттянул воротник и почесал пулевой шрам на шее.

– Ладно, ладно, не сверкай глазами. Убедил. Обойдусь без мерехлюндий. Только вот что. Я себя подлецом считать не согласен. Если бы я с кем-то, как ты, в тюрьме сидел или с каторги бежал, я о старом товарище уж как-нибудь бы позаботился. Так что предупреждаю сразу: поперек сердца ничего делать не буду. Ясно?

Орлов будто и не ярился. Он снова подмигнул Крюкову, весело.

– Ясно, что вы, товарищ Романов, еще не доросли до классовой морали, вот и фамилия у вас подозрительная. Ничего, Леша, мы с Крюковым тебя постепенно перевоспитаем. А сейчас, прямо нынче же, отправляйся-ка на рыбалку.

– На какую рыбалку? – спросил Романов.

– На вольную. В открытое море. Там плавают акулы, а где именно – мы не знаем. Ни сети тебе дать не могу, ни гарпуна, ни наживки. Нам известно лишь, что офицерский заговор существует, об этом шушукается весь город, а где ловить заговорщиков – это ты сообрази сам. Ты же профессионал.

На голый крючок

В контрразведывательной практике задание, полученное Алексеем Романовым, называлось «удить на голый крючок». Это когда имеются достоверные сведения о том, что существует вражеская шпионская сеть, но нет ни имен, ни примет, ни адресов – вообще ничего. При нормально работающей контрразведке тут создается система «маркеров» или «колокольчиков», то есть по всем подразделениям, полицейским околоткам, станциям, извозчичьим биржам, по объектам, представляющим интерес для противника, рассылаются ориентировки: регистрировать всякую подозрительную активность по таким-то и таким-то параметрам. Рано или поздно какая-нибудь из рыбок сама себя выявит, «колокольчик» звякнет, а дальше уже вопрос техники.

Забрасывать одинокую удочку с голым крючком, чтобы поймать большущую стаю рыб, Романову прежде не доводилось. С другой стороны, задачу нельзя было назвать очень уж сложной, поскольку имелось три обстоятельства, сильно ее упрощавших.

Во-первых, придется иметь дело не с профессиональными разведчиками, а с любителями, вряд ли владеющими конспиративными навыками.

Во-вторых, военный заговор, в отличие от шпионской организации, должен постоянно расширять свои ряды – ведь речь идет о захвате двухмиллионного города.

Наконец, в-третьих, известно, из какой среды заговорщики вербуют участников – из бывших офицеров. Вроде штабс-капитана Романова.

Стало быть, нужно цепляться на крючок самому и правильно выбрать место для ловли. Вот и вся хитрость.

Покончив с недолгими логическими выкладками, Романов мысленно отмотал время назад, представив себя таким, каким он был до поворотных событий минувшего лета. Вернее, до одного события, о котором напомнил ему бесцеремонный Орлов. Сам Алексей обнес этот участок памяти глухим забором и старался в ту сторону даже не оглядываться. Не стал оглядываться и теперь. Просто сказал себе: я фронтовой офицер, ни черта не смыслящий в политике, но обозленный революцией, которая развалила государство и армию. Я оскорблен хамством распоясавшейся солдатни, я считаю большевиков германскими агентами, дьявольской силой, губителями России и люто, до зубовного скрежета их ненавижу.

Орлов с Крюковым сидели тихо, наблюдая за умолкнувшим Романовым, который вдруг зажмурился.

Это Алексей вживался в роль. Когда он снова открыл глаза, мир будто переменил окраску. В красивой дворянской усадьбе, где когда-то жила Наташа Ростова, теперь хозяйничают грубые, злые, враждебные люди. Они захватили не только дом Ростовых, они опоганили весь древний, прекрасный город, всю великую тысячелетнюю страну. Ну и рожа, подумал Романов, с ненавистью глядя на Крюкова. Развалился в ампирном кресле, скот.

– Подбери окурок, тварь. Этому паркету полтораста лет, ты в нем дырку прожег.

– Ты чего? Ты чего? – замигал Крюков, ежась под неистовым взглядом.

А Орлов рассмеялся.

– Отлично. Идите, ваше благородие, спасайте Россию от хамов.

Романов и пошел.

За дверью, правда, остановился. Сказал себе: «Итак. Я не красный командир, а обычный демобилизованный офицер. У меня нет ни продовольственных карточек, ни денег, ни крыши над головой, ни московской родни. Куда бы я обратился?»

Ответ очевиден. Военный, привыкший к попечению государства, как собака, приученная находить корм в своей миске, отправился бы в управление военного округа. Государство-то все-таки существует, хоть и большевистское.

Где в Москве штаб округа?

Полистал телефонно-адресную книгу на секретарском столе, нашел. Улица Пречистенка. Недалеко.

Встал перед пятнистым зеркалом (об него кто-то тоже гасил окурки), внимательно осмотрел себя. Пожалуй, достаточно спороть с фуражки звезду и прицепить на китель те ордена, которые офицеру положено носить постоянно.

Шагом марш, штабс-капитан.

На большом казенном здании висела красная тряпка с надписью «Военно-учетное управление РККА». Романов остановился перед входом, озадаченно хмурясь – как это сделал бы всякий офицер при виде непонятной аббревиатуры.

Дверь всё время хлопала, люди входили и выходили.

Рядом встал еще один такой же, как Алексей – в офицерской фуражке без кокарды, в высоких сапогах со шпорами. Судя по желтому канту, драгун. Запыхтел.

– Что это «РККА», не знаете? – спросил Романов.

– Рабоче-крестьянская красная армия. Вот думаю – записываться, нет… Паек дают, – вздохнул драгун. – Жить как-то надо… Эх, пойду.

Алексей вошел за ним. В длинном коридоре толпилось много людей, по виду – сплошь бывшие офицеры. Оно и понятно: нижние чины после демобилизации просто отправились по домам, вернулись к прежней жизни, а куда деваться профессиональным военным?

Алексей стал медленно прохаживаться, приглядываясь и прислушиваясь. Разговоры были тихие, унылые: нечем жить, паек, паек, паек, до чего же мы докатились, пропала Россия, в Архангельске англичане, немцы наступают на Париж.

На Романова тоже посматривали. Вернее, на его грудь. Шинель он распахнул, стали видны боевые ордена: офицерский и солдатский «георгии», «владимир» с мечами.

– Снимите это, – посоветовал немолодой артиллерист. – Недавно комиссар накричал на георгиевского кавалера, сорвал с него крест. Зачем нарываться?

У него самого на мундире был только академический значок, от орденов остались лишь дырочки.

– Сорвать, может, и не сорвут, однако назначения точно не получите, – сказал другой.

– Мне за три месяца жалованье не выплатили! Пусть выдадут. А назначения от них мне не надо! – Романов говорил громко – не так, как остальные. – В Москве теперь главная власть – германский посол Мирбах. Что он прикажет, то большевики и делают. Это что же, я буду немцам служить? Которые моих товарищей убивали?

– У вас, верно, семьи нет, – печально вздохнул артиллерист. – А у меня трое детей. Да-с.

Второй шепнул:

– Пускай лучше заправляет Мирбах, чем Ленин с Троцким…

– Господа, господа, поосторожней, – шикнул третий. – Слыхали про ЧК? Запросто могут ходить тут, подслушивать. Мы для них подозрительный элемент.

Посол Германии в советской России граф Мирбах

Все умолкли, оглядываясь.

Романов приметил, что некий благообразный, сильно пожилой господин в длинной кавалерийской шинели, с седоватой бородкой клином действительно остановился и прислушивается. На чекистского агента он был никак не похож, да, если верить Орлову, в ЧК и не было агентов.

Специально для кавалериста, проходя мимо, Алексей презрительно пробормотал:

– Офицеры, мать их. Тьфу! Овцы…

Потом он поговорил в том же духе еще в двух местах, всё время периферийным зрением следя за пожилым. Тот близко не подходил, но и не отвязывался. Неужто клюнуло, с первого же заброса?

– А катись она, ваша «эркака»! Пусть подавится моим жалованьем! – громогласно объявил Романов напоследок и пошел к выходу.

Идет сзади или нет? Оборачиваться нельзя.

Шел кто-то, шел, не отставал!

На улице Алексей остановился зажечь папиросу. Шаги за спиной тут же стихли. Снова двинулся – возобновились.

Он ощутил подзабывшееся чувство, азарт охотника – и вдруг устыдился. Господи, ведь не на чужих охотишься, а на своих, на русских, с кем еще вчера был вместе. Но теперь люди делились на своих и несвоих по иным признакам. И вообще, прав Орлов: к черту мерехлюндии.

Романов применил элементарный агентурный прием – сделал вид, что поправляет фуражку. В ладони было спрятано маленькое зеркало, чтобы смотреть назад, не оборачиваясь.

Оп-ля. «Хвостом» оказался не давешний дядя, а какой-то тощенький паренек в лыжной финской куртке. Стоит, делает вид, что изучает афишу на тумбе, а сам косит глазом. Может, показалось? Очень уж юн, совсем мальчик.

Для проверки Алексей проделал еще один трюк, тоже примитивный: снова зашагав, слегка задел плечом встречного и повернулся извиниться.

Мальчишка окончательно себя выдал – шарахнулся за тумбу.

В общем, ясно. Не загадка пляшущих человечков. Пожилой кавалерист бродит по коридору военно-учетного управления, отбирает офицеров, которые кажутся ему перспективными, а потом дает сигнал пареньку. Тот, видимо, пасется неподалеку от входа. Теперь мальчик будет таскаться по пятам, проверять: куда человек пойдет, с кем встретится, где проживает и прочее. Можно, конечно, поиграть в эту несложную игру, да времени жалко.

Поэтому Алексей поступил проще. Свернув в подворотню, спрятался в густой тени. Дождался, когда «хвост» сунется следом, – и крепко ухватил мальчишку за шкирку. Вблизи тот оказался совсем зеленым, лет семнадцати, а то и шестнадцати. Белокожий, тонкошеий, с пушком на верхней губе. Возмужает – станет красавцем, а пока как есть гадкий утенок.

– Сопливый совсем, а уже шпионишь! – прошипел Романов. – Прыщ чекистский!

Парень не испугался, а оскорбился.

– Я совсем не то, что вы подумали! Я не сопливый, я юнкер! А насчет прыщей это недостойно! – придавленно пропищал он. На лбу у него действительно розовела россыпь прыщей – за них и обиделся.

Разжимать пальцы Алексей не спешил, еще и дернул руку кверху, чтоб мальчик приподнялся на цыпочки.

– Зачем вы за мной следите, если вы юнкер?

– Я не слежу… То есть слежу, но не в том смысле… Отпустите, я задыхаюсь. Отпустите же! Я от людей, которые думают так же, как вы.

– О чем это они думают? – подозрительно спросил Романов, но ворот выпустил. – Говорите ясней.

– Я Копейщиков. Веня… то есть Вениамин Копейщиков. Юнкер Александровского училища. То есть бывший юнкер. А вы офицер, я знаю. Скажите только, вы ведь патриот?

– Коли уж вы представились… Я штабс-капитан Романов, Алексей Парисович. Что за странный вопрос про патриота? Я русский офицер, этим всё сказано.

– Я не просто так спрашиваю… – Парнишка мигал, что-то соображая. Потом решился. – Пойдемте со мной. Там с вами поговорит один человек.

– Кто? О чем?

– Такой же патриот, как вы. Идемте, Алексей Борисович, тут недалеко.

Незатейливо, подумал Романов. Это вам не германская разведка и даже не австрийская. Первого встречного сразу приглашают на явку.

– Во-первых, не «Борисович», а «Парисович». Во-вторых, если вы юнкер, то обращайтесь к старшему как положено.

– Виноват, господин штабс-капитан! – Веня Копейщиков вытянулся. – Я пробыл юнкером недолго, не успел привыкнуть. Идемте же, не пожалеете!

– Ладно, – проворчал Романов. Охотничий азарт весь куда-то подевался, осталась одна жалостливая досада. – Все равно деваться некуда. Я в Москве никого не знаю…