Текст книги "Квест. Роман и коды к роману"

– Нет, – сказала княжна. – Еще рано. Кыш вы, проклятые! …Найти базу нетрудно. Почти в каждом доме есть пустые квартиры с печатью ГПУ на двери.

Немец мстительно заявил:

– Теперь не получится. Бланки и документы остались в кофре. Я взял только удостоверение для своей новой маски. И не говорите, что вас не предупреждали!

– Ну, удостоверение есть и у меня. – Зоя вынула из кармана красную книжечку. – Махоркина Клавдия Фоминишна, агент 3 разряда ОГПУ. Взяла у своей подружки. Как она там, бедная, со сломанной шеей? Фотография мало похожа, но вряд ли управдом станет вглядываться. Ему корочки хватит.

– А я теперь товарищ Сяо Линь, слушатель Университета трудящихся Китая имени Сунь Ятсена, [59]59
  Учебное заведение для китайских студентов, существовавшее в Москве с 1925 до 1930 года. Там воспитывались кадры для китайского революционного движения.


[Закрыть] – объявил Айзенкопф, наконец завершив свое превращение.

Морщины на его маске разгладились, пузыри и вмятины выровнялись. Теперь на крыше сидел пожилой китаец с узкими глазами, совершенно бесстрастным лицом, куцей седой бороденкой и жидкими, но длинными усами.

– Ни хао, – поклонился он ошеломленному Норду. – Что означает «здравствуйте»…

Наконец обернулась и Зоя. Скептически поглядела на преобразившегося биохимика.

– Даже не знаю, какая из ваших физиономий противней. Неужели нет ничего посимпатичней?

– Другие остались в чемодане, – печально молвил Айзенкопф. – Теперь я обречен быть китайцем, пока не вернусь к себе в лабораторию.

– Не расстраивайтесь. Шансов вернуться у вас немного. Кыш! Кыш! – Она снова замахнулась на беспокойных кошек. – …Проблема не в квартире. Как выбраться из этого района? Он наверняка уже наводнен агентами. Мы правильно сделали, что не стали шататься по пустым улицам на рассвете. Но не вечно же нам сидеть на крыше. Предлагаю вот что. Мы с Гальтоном спуститься вниз не можем – нас опознают. Но…

– А я говорил: надо всех прикончить, – все тем же сварливым тоном вставил германокитаец.

– …Но герра Сяо опознать невозможно. Недалеко отсюда, на площади Революции, находится «Гранд-отель», [60]60
  Гостиницы «Гранд-отель» и «Националь»


[Закрыть] там стоянка такси. Вы отправитесь туда, возьмете машину, въедете во двор. Такси проклаксонит, мы быстро сойдем вниз и сядем. Всё очень просто.

Биохимик подергал мочалкообразную бороденку, покряхтел, но, кажется, не нашел, к чему можно придраться в этом простом и легко осуществимом плане.

– Если только на гостиничной стоянке в этот ранний час найдется такси… Как я заметил, в Москве их и днем-то немного.

– Найдется. В «Гранд-отеле» единственный на весь город ресторан, работающий до утра.

– Отличное решение. Молодец! – похвалил Гальтон. – Ты у нас вообще сегодня героиня. Курт сделает, как ты предлагаешь, но чуть позже, когда на улицах будет побольше народа. А теперь давайте обсудим главное. У нас ведь еще не было возможности рассказать тебе о том, что случилось в музее…

* * *

– … «Le clé est le pharmacien du Grand Homme. CherchezOmnia-eksplanare-chez-mari-gri», – медленно повторила княжна. – Да, вторая фраза – то ли шифр, то ли просто абракадабра. Зато первая предельно ясна. Загадочный советчик недвусмысленно рекомендует нам заняться фармацевтом великого человека, то есть личным фармацевтом советского вождя товарищем Громовым. Иными словами: ключ не в Институте пролетарской ингениологии, а в его директоре. Это очень важная подсказка. Но возникает столько вопросов…

Айзенкопф нюхал вынутый из кармана платок.

– Эх, я взял на пробу жидкость из остальных флаконов, но сделать анализ теперь не сумею. Все нужные реактивы остались в чемодане, который вы мне…

– Перестаньте ныть про свой чемодан! – отмахнулась от него Зоя. – Если можете прибавить что-нибудь существенное к рассказу Гальтона, говорите. Не можете – помалкивайте.

– Я могу кое-что прибавить. Насколько это существенно, не знаю. Однако я обратил внимание вот на какую странность: тайник закрывался очень плотно, почти герметично, а на всех поверхностях и на самих флаконах скопился слой пыли. Это значит, что пузырьки были поставлены туда очень давно. Может быть, не один год назад.

– Он прав! – воскликнул Норд. – Из этого закутка на меня дохнуло… как бы это сказать… запахом другого времени.

Доктор смутился и замолчал, понимая, что его слова прозвучали ненаучно, даже глупо.

– Что это значит, Гальтон?

– Сам не знаю. Тут всё непонятно. Одни сплошные вопросы. Кто оставил послание? Почему этот человек владеет технологией изготовления самсонита? Откуда он знал годы назад, что мы или вообще кто-то заглянет в тайник? А главная тайна – подсказка про Громова. Это уж вообще необъяснимо! Мистер Ротвеллер не сообщил мне чего-то очень важного. Это с его стороны нечестно!

– Все перечисленные тобой вопросы интересны, но второстепенны, – спокойно заметила Зоя. – Я думаю, со временем мы получим на них ответы. Пока же мы знаем главное: нужно сосредоточиться на Громове, не отвлекаясь ни на что другое. Этот совет мы получили из тайника, на который тебя вывел Ротвеллер своим упоминанием о Ломоносове. Если старик больше ничего тебе не сказал, значит, у него были на то веские причины. Давайте действовать. Дедушка Сяо, отправляйтесь-ка за таксомотором. Слышите шум улицы? Москва уже проснулась.

Кажется, лидерство в команде сменилось. Зоя подводит итоги обсуждения, отдает приказы и самое удивительное, что женоненавистник Айзенкопф их выполняет. Вот о чем не без оторопелости думал Норд, когда липовый китаец отправился за машиной.

Гальтон сидел на краю крыши, слушая звуки утреннего города. На девушку не смотрел, чтобы не выдать своих колебаний.

Двух командиров в экипаже не бывает. Сейчас, когда Курта нет, самое время объяснить это княжне. Если бы не особенные отношения, в которые Гальтон вступил с ней на пароходе, разговор было бы провести гораздо легче. Непростительная слабость и хуже того – безответственность смешивать рабочие отношения с интимными. Зоя удивительная девушка, которая поставила под серьезное сомнение Правило № 5, гласящее, что самозабвенной любви на свете не существует. Но безумие страсти, подобно опасному зверю, следует дрессировать и держать в вольере, иначе этот хищник оставит от тебя одни обглоданные кости. Об этом и нужно поговорить с Зоей. Во-первых, она умный человек и врач. Во-вторых, предана делу не меньше, чем он. В-третьих, по самому ее поведению видно, что она тоже решила оставить любовные утехи на потом. Например, минувшим вечером она повела себя очень разумно, уклонившись от близости. Гораздо разумнее, чем руководитель экспедиции.

И всё-таки необходимо расставить точки над i. Особенные отношения замораживаются до окончания миссии. Командир группы – доктор Норд. Он выслушивает мнения и советы коллег, но принимает решения единолично. Анархия и разброд исключаются.

Гальтон постарался как можно правильнее сформулировать фразу, с которой приступит к непростому объяснению. Он скажет мягко, но не допускающим возражений тоном: «Я хочу тебя кое о чем попросить. То, что между нами произошло в небе и потом в каюте, было чудесно. Но мы оба ответственные люди…». Дальше – в зависимости от ее реакции.

Решительно повернувшись, он начал:

– Я хочу тебя… – И запнулся, увидев выражение ее лица.

Зоя сидела по-турецки, вся освещенная утренним солнцем. То ли от его лучей, то ли от чего-то еще щеки раскраснелись, глаза пылали, а губы были приоткрыты и сияли влажным, жарким блеском.

– Я тебя тоже! – прошептала она. – Просто с ума схожу! Всё к черту… К черту, к черту! Только ты! Ты!

Наклонившись, она схватила его за руки и с силой потянула, так что он опрокинулся на нее. Заготовленная фраза и все правильные мысли вылетели у доктора из головы, будто их там никогда не бывало. Он мял и комкал ее юбку, Зоя тоже расстегивала его одежду. Они мешали друг другу, и оба постанывали от нетерпения и голода.

Загрохотала, задребезжала железная крыша.

Кошки оживились, задвигались. Сначала раздалось деловитое мяуканье, потом истошный, сладострастный вой.

– Кыш, кыш, кыш, кыш, кыш, кыш… – хрипло повторяла княжна, жмурясь от ослепительного сияния, лившегося с неба.

Способность рационально мыслить вернулась к Гальтону благодаря двум обстоятельствам. Первое – гудение автомобильного клаксона – не смогло прорваться в нирвану, где пребывал доктор Норд. Второе оказалось более чувствительным. Ноготки, самозабвенно царапавшие ему спину, вдруг впились в нее что-то очень уж яростно.

– Honey, – растроганно прошептал Гальтон.

Вместо стона наслаждения Зоя сказала:

– Прости, но это приехало такси. Нам пора!

И колдовство сразу кончилось. Норд встрепенулся.

Сколько времени сигналит машина? Наверное, жильцы уже высовываются из окон. Скорее вниз!

Зоя приводила в порядок растерзанную одежду, наскоро приглаживала волосы. В ее глазах поблескивали слезы – похоже, что от злости.

– Чертов Айзенкопф! Бегом он, что ли, несся? Он это сделал нарочно!

– Нет, прошло больше получаса… – удивился Норд, посмотрев на часы. Ему казалось, что безумие не длилось и минуты.

Что ж, один из первых симптомов сумасшествия – неадекватное восприятие времени.

Княжна, очевидно, подумала о том же, но выразилась более изысканно:

– The time is out of joint.

– Метко сказано, – похвалил Гальтон.

Она засмеялась, потрепала его по макушке.

– Вперед, Колобок. Серый волк близко!

* * *

Захватив металлический чемоданчик с «универсальным конструктором», они поскорей спустились во двор, где продолжала клаксонить машина.

Норд осторожно выглянул из подъезда.

За рулем черного фордовского фаэтона, [61]61
  «Форд-фаэтон» 1928 г.


[Закрыть] облокотясь о дверцу, сидел смуглый парень, у которого из-под кепки высовывался лихой черный чуб.

– Ты к каким, милок? – крикнул из окна старушечий голос.

Другой, помоложе, визгливо пригрозил:

– Перестань дудеть, ирод! Милицию вызову!

– Не иначе к Абрамовичам, у их денег куры не клюют, – предположили где-то поблизости – видимо, на первом этаже. – Кажный день на таксях ездеют.

Шофер скалил зубы (ослепительно белые, но с золотой фиксой), отвечал всем подряд:

– Я за тобой, бабка! Из крематория!

– Не трясите прической, гражданка, папильотки порастеряете!

– Не на «таксях», а на таксомоторе, лапоть!

Айзенкопф сидел на заднем сиденье, не высовывался.

– Идем!

С независимым видом, рука об руку, Гальтон с Зоей дошли от подъезда до машины.

Дом обсудил и их:

– Чьи это? Из двадцать второй, что ли, которые новые?

– …Нет, тот плешивый, а этот бритый.

– Тоща-то, тоща!

Водитель выскочил, помог уложить вещи в багажник.

– Чемодан, саквояж, сумка. По таксе полагается пятьдесят копеечек за место, но дедок сказал – платит вдвое. Значит, выйдет по рублику. Подтверждаете?

– Само собой.

Гальтон залез в машину, ему хотелось побыстрей отсюда уехать.

– Повезло, – шепнул Айзенкопф по-английски. – Нормальный парень, не коммунистический. Любит деньги. За двойную почасовую будет нас возить хоть круглые сутки.

– Браво, Курт! Свои колеса – это здорово.

– Моя звать Сяо Линь, – певуче ответил биохимик.

Разбитной таксист сел на место, обернулся, обшарив клиентов взглядом сметливых маслянистых глаз.

– Витёк, – представился он новым пассажиром. – Я чё хочу предлóжить, граждане. Если желаете, я с напарником договорюсь, буду вас хоть неделю катать. Ему десятку за смену в зубы – доволен будет. А мне сотенную, и я весь ваш, хошь днем, хошь ночью. Плюс бензин, конечно.

Предложение, вероятно, было жульническим, но Гальтона идеально устраивало. С этим плутом экспедиции, действительно, повезло. Наверное, до революции в Москве, как во всяком большом городе, водилось множество пройдох, умевших легко зашибать деньгу. Ян Христофорович гордо сказал, что «золотой дьявол» в стране большевиков растерял свои чары, но, оказывается, не для всех. Товарищам Картусову и Громову предстоит еще немало потрудиться, чтобы селекционировать новое человечество.

Доктор открыл рот, чтобы согласиться с предложенными условиями, но биохимик толкнул его коленом.

– Сьто люблей – сибко много, – строго пропищал он. – Моя плати писят, а бензина пловеляй.

Он, конечно, был прав. Следовало поторговаться, чрезмерная уступчивость выглядела бы подозрительно.

Стороны сошлись на семидесяти пяти и остались полностью довольны друг другом.

Выруливая из двора, Витек поинтересовался:

– А вы, извиняюсь, кто будете? Откуда? К нам в Москву надолго? Я тут всякое-разное знаю. Могу и рассказать, и показать, отвезти куда надо, с кем надо познакомить. Если гражданочка насчет хороших духов или шмоток интересуется – организуем. Ресторан знаю, где собачатину жарят… Куда доставить прикажете?

Шоферу было ужасно любопытно, что за люди такие. Он всё поглядывал в зеркало то на хорошенькую «гражданочку», то на китайца, которому и была адресована реплика про собачатину. Гальтон на Витька большого впечатления не произвел.

– He’s too nosy. I’ll shut him up, [62]62
  Он слишком любопытен. Я его заткну (англ.)


[Закрыть] – краешком рта шепнула Зоя и мрачно заметила. – Много болтаешь, парень. Увянь. Двигай пока по Тверской.

Грубость подействовала благотворно. Водитель нисколько не обиделся, а молоть языком перестал:

– Усек. Никаких вопросов.

Что именно он «усек», выяснилось минуту спустя, когда такси повернуло на улицу Герцена. Возле дома 18 стояло несколько автомобилей, на тротуаре белели гимнастерки милицейского оцепления. Мимо такси, требовательно гудя, пронесся автобус синего цвета с надписью «Спецтранспорт».

Пассажиры таксомотора, не сговариваясь, пригнулись.

– Фартовые? – не спросил, а скорее констатировал Витек. – Ясно. Будь спок, граждане блатные, я болтливый, но не трепливый. Только уговор: если чего – мое дело сторона. Вы взяли такси, я отвез. Лады?

– Лады, – ответила Зоя и тихо, по-английски, объяснила коллегам, что водитель принял их за бандитов и лучше его не переубеждать. В России преступный мир традиционно окружен ореолом романтики и даже почтения.

– По-китайски шлепаешь? – с уважением спросил навостривший уши Витек. – Я заметил, ваш пахан по-русски не сильно рубит. Вы, братва, с Дальнего Востока? Я слыхал, там среди «деловых» много китайцев, корейцев. Слышь, а пускай пахан мне чё-нибудь закорючками китайскими накалякает, а? – Он сунул назад листок и карандаш. – Буду девчонкам показывать.

Айзенкопф с невозмутимостью Будды накарябал столбиком какие-то каракули.

– Класс!

Шофёр бережно сложил листок, для чего ему пришлось выпустить руль. «Форд» завилял по булыжной мостовой, чуть не въехал в пролетку, но в последний миг Витек успел-таки вывернуть, да еще сердито обдудел ни в чем не повинного извозчика.

– Что вы ему нацарапали? Какую-нибудь белиберду? – спросил Норд по-английски, раз уж этот язык сходил у Витька за китайский.

– Изречение Лаоцзы: «Путь Истины широк и прям, но все предпочитают кривые тропинки». – Айзенкопф погладил бороденку. – Я владею языком Поднебесной Империи. Пришлось принять двенадцать порций самсонита. Очень трудная фонетика.

Последнюю фразу (“Ит хаз э вери трики фонетикс”) Витек интерпретировал по-своему.

– Насчет хазы интересуется? Могу устроить. То, что вам надо. Чужие не ходят, легавые не сунутся. От центра, правда, неблизко. Но на машине какая разница? Верно, папаша? Десять минут, и ты хошь в ГУМе, хошь в ЦУМе.

– «Хаза» это квартира? – спросил Гальтон у Зои. – Может быть, воспользуемся?

Она кивнула. Наклонилась к шоферу.

– Что за место?

– У наших.

– У каких у «наших»? Где?

– В Цыганском Уголке, за стадионом «Динамо». Я – цыган, не видно, что ли? Поговорю с бароном, скажу, хорошие люди, кореша мои, он недорого возьмет. А хоть бы и дорого! – Витек оглянулся и подмигнул. – Я так понимаю, груши у вас имеются. И еще будут. Вы ж в столицу, поди, приехали не в планетарии ходить. – Он хохотнул. – Заметьте: вопросов не задаю. Не мое дело. Только соображайте сами. Наши мусорам не выдадут. Это во-первых. А во-вторых, коли будет хабар, барон хорошую цену даст.

Гальтон старательно вслушивался, но многого не понимал.

– Барон? – тихо спросил он по-английски у Айзенкопфа. – Разве в СССР сохранились титулы? Или это кличка?

– Речь наверняка идет о Zigeunerbaron, [63]63
  Цыганский барон (нем.)


[Закрыть] – ответил немец, истинный кладезь познаний в самых неожиданных областях. – По цыгански «ром-баро», то есть «цыганский вожак».

Оказалось, что ушлый Витек умеет говорить и подслушивать одновременно. Уловив знакомое слово, он повернул голову.

– Правильно. Ром-баро Цыганского Уголка – это наш хоревод.

– Кто?

– По-теперешнему «худрук песенно-танцевального хора». Большой человек.

– Ты таксист или ты в хоре поешь? – запутался Гальтон.

Цыган охотно объяснил:

– Дорога, по которой мы едем, ведет в Ленинград, по-старому Питер. Сначала она называется Тверская улица, ее мы уже проехали. Сейчас гоним по Первой Тверской-Ямской. Вон Белорусский вокзал. – Доктор узнал площадь, на которую они вчера попали, сойдя с поезда. – Тут самый главный тракт проходил. По нему цари в Москву въезжали, и вся чистая публика шастала, из одной столицы в другую. А это что значит? Кого-то встречают, кого-то провожают. По русскому обычаю надо выпить, закусить. Тут были все самые разгульные рестораны: «Яр», «Стрельна», «Мавритания». А какая выпивка-закуска без цыганской песни? Наши уже больше ста лет живут за Петровским дворцом, потому место и называется Цыганский Уголок. Но мое семейство не пело, не плясало. Мы всегда ресторанные извозчики были. Эх, какую тройку держали! Не кони – еропланы! Какие чаевые получали! Русский человек, когда выпивши, быструю езду любит, денег не считает. Батю моего или деда послушаешь – завидки берут. Сейчас не то и не так. Трудовое перевоспитание придумали. Паспорта какие-то хотят завести. Тогда все наши поднимутся, и поминай, как звали. Что за ром с паспортом?… Одно время петь запретили. Сейчас снова можно, но только советские песни. Ре-пер-туарная комиссия. А кому они нужны, репертуары ихние? Рестораны теперь не те, публика – дрянь. Коней у бати еще во время Гражданки в Красную Армию забрали. Вот и кручу баранку.

Сетуя на плохие времена, Витек не забывал указывать и на достопримечательности.

– Триумфальная арка, [64]64
  Триумфальная арка на площади Белорусского вокзала


[Закрыть] – показывал он на помпезное сооружение, стоявшее у вокзальной площади. – Построена в честь победы над империалистом Наполеоном, давно ещё… Стадион «Динамо». [65]65
  Стадион «Динамо» в день футбольного матча


[Закрыть] Тридцать тыщ народу зараз садится футбол смотреть. Если московская команда побеждает, нашему брату таксисту лафа. Многие в ресторан едут, обмывать. А если проиграли, лучше сразу сваливать – звереют люди, могут в машине стекла побить… Это вон Петровский дворец. [66]66
  Петровский дворец


[Закрыть] – Справа за деревьями показалось изящное краснокирпичное здание в мавританско-готическом стиле. – Там царь Николашка перед въездом в Москву марафет наводил. Наполеон там тоже живал. А сейчас воздушная академия, красных военлетов учат…

Автомобиль ехал по широкому загородному шоссе, с двух сторон обсаженному старыми деревьями. Каменных домов стало мало, преобладали деревянные особнячки дачного вида.

– Почти приехали. Сейчас повернем в Стрельнинский переулок, а там и Эльдорадовский тупик.

Гальтон удивился странному названию:

– Эльдорадовский?

– Ресторан раньше был, «Эльдорадо». Золотое место!

Проехали фабричку, ряд двухэтажных домов, знававших лучшие времена, свернули в немощеный двор. «Форд» запрыгал по ухабам, по лужам и остановился перед бараком, который некогда, видимо, был оштукатурен и даже украшен лепниной, но облупился почти догола – до бревен. Над входом висела вывеска КЛУБ «КРАСНЫЙ ЦЫГАН».

– Посидите пока, пошуршу с бароном.

Витек взбежал на крылечко и шмыгнул в дверь, оставив ее нараспашку.

Норд вылез из автомобиля, чтобы разглядеть предполагаемую базу повнимательней.

Из клуба доносилась музыка. Звенели колокольцы, бренчали гитарные струны, многоголосый хор с уханьем, с подвзвизгом пел:

 
Комиссар ты мой червовый, червоненький,
Ты купи мне платок, платок новенький!
А я девчоночка, да несмышленная,
Эх, жизнь бубновая, да забубенная!
 

У пыльного окна мелькнула чья-то фигура. Звонкий крик «Гадже!» оборвал пение, и с крыльца во двор высыпала туча ребятишек и цыганок в разноцветных платьях. Звеня монистами, орава облепила машину.

Старуха с трубкой в зубах схватила Норда за руку, едва взглянула на ладонь и заголосила:

– Ай, беда, кучерявый! Любимая изменит! Друг предаст! Руки на себя наложишь! Сглазили тебя! Черный глаз отвести нужно! Я знаю, как! Пойдем со мной!

– Я не кучерявый. – Гальтон приподнял кепку, демонстрируя бритый скальп. – Вы меня с кем-то перепутали, гражданка.

Зое гадала вертлявая девка, ввинтившаяся в окно таксомотора. Айзенкопф отбивался от мальчишек, пытавшихся потянуть его за длинную китайскую бородку.

Но вот из дома вышел Витек, рявкнул по-цыгански, и вакханалия закончилась. Потеряв интерес к приезжим, хор гуськом потянулся назад в клуб.

– Барон сказал: «Пятьсот рублей платят – неделю живут».

– А где?

– В номерах. – Таксист показал на окна второго этажа. – Барон сказал: «Платят тысячу – живут одни, без соседей».

– Пойду посмотрю, – с сомнением сказал Норд.

Всю нижнюю часть дома занимало одно большое помещение, украшенное кумачовыми транспарантами и потретами коммунистических вождей: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, все цыганистого вида, особенно основоположник научного коммунизма, которому не хватало только золотой серьги в ухе, чтобы смотреться главным ром-баро всемирного пролетарского табора.

В зале было полно народу. В центре стояли скамьи для участников хора. В углу пили чай старики, на полу возились детишки, несколько чернобородых мужчин, собравшись в кучку, что-то сосредоточенно обсуждали.

На Гальтона подчеркнуто не обратили внимания. Очевидно, так предписывалось этикетом.

– Продолжим репетицию, товарищи! – объявил солидный мужчина в костюме и галстуке (уж не сам ли барон?). – «Цыганская колхозная». Сначала запев, потом Миша соло. Три-четыре!

Хор грянул – задрожали стекла:

 
Ехали цыга-а-ане
На тракторе домой, да эх домой,
На сто пейсят на пруцентов, да эх,
Сполняли план свой трудовой!
 

Дальше повел одинокий голос невыносимо пронзительной фистулой:

 
Эх, пере-перевыполнял, выполнял
Парнишка план да посевной, посевной!
В красной рубашоночике
Хорошенькай такой!
 

У Гальтона заныли барабанные перепонки.

– Ну и квартирка, – сказал он Витьку. – Как мы будем жить над этим содомом?

– Ничего это не сумдом, – обиделся цыган. – Малость шумно, зато спокойно. В вашем деле главное что? Чтоб легавые не зашухерили. А через клуб им втихую никак не пройти. Такое начнется! Сиганете через окошко, ищи потом ветра в поле. Ну чего, по рукам? Или пойдешь пахана спрашивать?

Довод был существенный, он положил конец сомнениям Норда. Кроме того не терпелось поскорей вернуться к делу, ради которого экспедиция прибыла в Москву. Возникли новые обстоятельства: самсонитовое послание и товарищ Картусов. Это требовало корректировки планов.

– По рукам.

Какой к черту план,

однако, могут разработать люди, перенесшие нешуточный стресс и проведшие бессонную ночь? Всякий врач знает: депривация сна влечет за собой нарушение мышления и восприятия, а положение требовало мобилизации всех интеллектуальных ресурсов. Поэтому, едва разместив группу на новом месте, командир экспедиции приказал всем спать, а сбор назначил на семнадцать ноль ноль.

Железный человек Айзенкопф отдыхать не желал, да и Зоя удивилась, но Гальтон был непреклонен. «Утро вечера мудренее», козырнул он русской пословицей, хотя в данном случае получалось наоборот.

За тысячу рублей в распоряжении экспедиции оказался весь второй этаж бывшего ресторана «Эльдорадо», в прежние времена, видимо, отведенный под отдельные кабинеты. В комнате, которую выбрал себе Норд, от былой игривости уцелела лишь потолочная живопись, изображавшая мясистых вакханок и булочкообразных купидонов. Под прицелом их стрел уставший Гальтон лег на пружинную кровать и немедленно уснул. Сон у доктора был идеально здоровый, можно сказать классический: стадия засыпания почти мгновенно перешла в медленный сон, с постепенным углублением.

В какой-то момент спящий чуть не пробудился от бешеного топота – это хор внизу репетировал танец «Цыганские проводы в Красную Армию». Весь дом трясся, будто тоже рвался в пляс. Но мозг Норда, даже во сне не утративший дисциплинированности, внес должную поправку в список внешних раздражителей, которые следовало игнорировать, и в дальнейшем вопли, хоровое и сольное пение, даже дружное «Пей до дна!» отдыху Гальтона не мешали.

Без четверти пять он проснулся. Ровно в пять совещание, начавшееся на крыше и прерванное последующим переездом, возобновилось.

Руководитель был свеж, бодр, энергичен. Остальные участники экспедиции выглядели хуже. Репетиция хора не позволила им расслабиться до благословенной стадии глубокого сна.

– Обсудим фактор, усложняющий выполнение миссии, – начал Гальтон. – Я имею в виду ГПУ и лично товарища Картусова. Разговор с ним произвел на меня сильное впечатление. Это опасный противник…

Он пересказал как можно подробнее свою беседу с начальником контрразведывательного департамента, не утаив от коллег и своих колебаний.

– …А о чем Картусов говорил с тобой? – спросил он княжну.

– О, со мной этот тип держался по-другому. – Зоя саркастически улыбнулась. – Психолог! Очевидно, он считает, что женщины невосприимчивыми к абстрактным идеям. (Между прочим, правильно считает.) Поэтому для начала он как следует меня припугнул. Поосновательней, чем тебя. Например, подземной тюрьмой, от сидения в которой навсегда портится цвет лица, проступают морщины и крошатся зубы. Я, действительно, испугалась. Потом милейший Ян Христофорович перешел от кнута к прянику. Про Истину и светлое будущее человечества рассказывать не стал, нечего перед бабой бисер метать. Вместо этого подробно остановился на животном начале в человеческой природе. Мол, общество подобно стаду. Во главе всегда один вожак, он же самец-лидер. Вся общественная система его поддерживает и на него работает, а взамен питается его силой. От вождя зависит не только благополучие, но и выживание стада. Это символ всесоздающей и всесокрушающей энергии. Советским людям несказанно повезло с вождями. Сначала великий Ленин, теперь великий Сталин. Но бремя вождя невыносимо тяжело, оно чревато сверхъестественными нагрузками. Ильич не выдержал такого нечеловеческого стресса, потому что наука была еще не готова решить эту физиологическую задачу. Но с тех пор советская медицина продвинулась далеко вперед. Нынешний вождь товарищ Сталин получает от нее всю необходимую помощь. Именно поэтому СССР шагает вперед семимильными шагами. Большевистское государство представляет собой идеальную пирамиду власти, увенчанную стальным навершием – Сталиным. Еще-де древние египтяне установили, что пирамида – самая устойчивая из геометрических фигур. Пускай сегодня Советский Союз в военном и индустриальном отношении отстает от буржуазных держав, но они рыхлее и слабее. Через пятнадцать—двадцать лет государство победившего пролетариата станет флагманом земной цивилизации… Предъявил он мне, значит, эту картину фаллической мощи. Должно быть, в книжках по фрейдизму прочел, что бабы млеют от демонстрации мужской силы. Ну а дальше, в полном соответствии с физиопсихологией, начал меня размягчать и увлажнять. Всё-де они в ГПУ про меня знают – и про мою трудную судьбу, и про мои выдающиеся научные способности. Льстил умно, даже красиво. Я и вправду увлажнилась. Про то, что я могу стать для них «ценным товарищем» тоже говорил. Буду работать в институте, помогать великому ученому Громову. Специалисты высокого уровня, вроде меня, на вес золота. И отношение ко мне будет соответствующее. Товарищ Сталин сказал: «У нас бедная страна, но на то, чтобы обеспечить ценным кадрам достойное существование, средств хватит».

Тон Зои был насмешлив, но взгляд серьезен. Видно, и на нее речи Картусова произвели впечатление.

– Слушаю я вас двоих, и даже завидно становится, – проворчал биохимик. – Перед вами этот большевистский генерал вон как распинался, а меня не удостоил.

Норд задумчиво произнес:

– Зоя права. Этот человек – психолог. Он предпочитает вступать в контакт с людьми, о которых уже что-то знает. О непонятно откуда взявшемся бородаче Картусов не имел никакой информации. Он пытался, очень осторожно, выведать хоть что-то у меня.

– И у меня, – вспомнила княжна. – Небрежно так спросил: «А откуда взялся этот кулак?».

– Ну тогда ладно.

Самолюбие Айзенкопфа было удовлетворено.

Зато Гальтон остался собой недоволен. Получалось, что он все-таки клюнул на крючок «психолога». Зоя оказалась умней.

– Почему ты ему не поверила?

Она блеснула глазами:

– Потому что их главный самец совершенно не в моем вкусе. Рябой носатый коротышка с нечистыми усами. Нам, женщинам, угодить трудней, чем воображает товарищ Картусов. – И добавила уже не шутливо, а зло. – Кроме того, меня с души воротит от большевиков и их Нового Мира. Но знаете, что я вам скажу? – Зоя поежилась. – Картусов искренне верит в то, что говорит. Он, может, фанатик, но не сумасшедший. Институт Громова действительно работает исключительно на Сталина. Препарат, который мы называем «экстракт гениальности» или «сыворотка гениальности», безусловно существует. Смысл самсонитного послания, спрятанного за Ломоносовым, нужно трактовать так: без Громова не было бы никакого «великого человека». Сверхмощный двигатель, именуемый «товарищем Сталиным», не будет работать без горючего, которое поставляет бензозаправщик-фармацевт.

Гипотеза показалась Норду чересчур смелой.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь мощность этого усатого «двигателя». Обыкновенный диктатор, одержимый манией величия. Только и всего.

– Видно, ты недостаточно знаком с биографией Иосифа Виссарионовича. Этот человек не получил почти никакого образования. До революции он состоял в партии большевиков на третьих ролях и входил в Центральный Комитет всего лишь с правом совещательного голоса. Во время революции Сталин ничем себя не проявил. В первом ленинском правительстве он получил самый незначительный из портфелей – народного комиссара по делам национальностей. В Гражданской войне не командовал армиями, не поднимался выше роли политического советника, а когда пытался вмешиваться в стратегическое управление войсками, это обычно заканчивалось катастрофой. Еще 10 лет назад имя Сталина народу ничего не говорило. Ко времени, когда Ленин, этот действительно гениальный организатор, заболел и отошел от дел, Сталин состоял на второстепенной, сугубо канцелярской должности партийного секретаря. В ленинском окружении хватало ярких личностей, каждая из которых могла претендовать на роль преемника. Военный руководитель Троцкий, предводитель Коминтерна Зиновьев, главный идеолог Бухарин, председатель Совета труда и обороны Каменев, начальник тайной полиции Дзержинский, премьер-министр Рыков и еще с десяток вождей, по сравнению с которыми Сталин был пешкой. Но пешка вдруг начала очень быстро двигаться вперед и в считанные годы превратилась в ферзя. [67]67
  Сталин-пешка. До революции
  Сталин-слон. Начало 20-х
  Сталин-ферзь. Конец 20-х


[Закрыть] Когда в 1924 году умер Ленин, этот грузин уже стал важной фигурой, с которой приходилось считаться. В человека, которого привыкли считать посредственностью, будто вселилась какая-то неисчерпаемая сила. Оказалось, что он обладает феноменальной памятью, сверхъестественной работоспособностью, поразительной расчетливостью, умеет очаровывать одних и подавлять других. Он не спит по ночам, делает тысячу дел одновременно и почти никогда не допускает ошибок. При этом не болеет, не проявляет признаков усталости. Ни в одной стране современного мира нет такого сильного лидера. Муссолини по сравнению с ним просто фигляр. Это магическое превращение случилось со Сталиным поздно, на пятом десятке жизни. Так не бывает. Если человек феноменально одарен в какой-то области от природы, это начинает проявляться гораздо раньше. Можете вы представить себе художника, который двадцать лет малевал бездарные картины, а потом из-под его кисти вдруг стали появляться сплошь одни шедевры?