Текст книги "Квест. Роман и коды к роману"

Level 2. Ректорий

Логика рассуждений

у Гальтона была такая.

Кто послал альбиноса и как его на самом деле зовут – это частности. Про подстерегающие в Германии опасности знать, конечно, не помешало бы, но эта информация не поможет в решении основной задачи. Главное – установить, где именно вести поиск. Все прочее второстепенно.

– Где ведутся разработки экстракта? – сказал он в самое ухо умирающему. – Место, назовите место!

– Еще громче! Четче! Повторяйте ключевое слово! – вцепился ему в локоть Айзенкопф.

Норд закричал:

– Экстракт гениальности! Где? Место! Назови место!

Веко чекиста дрогнуло, широко раскрылось. Прямо на доктора смотрел розовый глаз с крошечным черным зрачком. Второго глаза не было.

– Ре…кторий, – прошелестели сухие губы.

– Что?!

Рот оставался открытым, глаза тоже, но чекист больше не двигался.

– Кончился, – мрачно объявил немец, державший палец на артерии. – Он сказал «ректорий»? Я правильно расслышал?

Внезапно послышался тихий стук в дверь. Все замерли.

Биохимик выхватил из кармана свой «браунинг». Зоя подняла пистолет, выпавший из руки застреленного чекиста.

– Кто там? – спросил Гальтон, встав сбоку от двери.

– Прошу извинить, сэр… Это стюард. Меня вызвали звонком в соседнюю каюту. Там жалуются, что вы разбудили их криком. Все ли у вас в порядке, сэр?

– Все в порядке. Просто выпили лишнего. Приношу извинения, – настороженно ответил Гальтон.

– Спокойной ночи, сэр. Это вы меня извините, – прошелестел голос.

Еще несколько минут прошли в напряженном молчании. Норд тоже подобрал с пола оружие, приложил ухо к двери.

Но в коридоре было тихо. Кажется, стюард был настоящий.

– Отбой, – сказал доктор, оборачиваясь. – Что за «ректорий»?

Айзенкопф остановил его жестом.

– Обсудим позже. Сначала нужно избавиться от трупа.

Он открыл окно, высунулся, внимательно осмотрелся. Потом ловко вылез на палубу.

– Давайте!

Принял тяжелое тело, которое Гальтон с Зоей перевалили через подоконник. Ее упругое плечо коснулось плеча доктора, и он подумал: «Если наша любовь так начинается, чем же она закончится?» О чем сейчас думала девушка, по ее лицу догадаться было невозможно.

Доктор тоже выбрался на палубу. Вдвоем с немцем они бросили мертвеца в море. Айзенкопф сразу же отвернулся, Гальтон же с полминуты смотрел в черноту, проглотившую человека, который предпочел смерть участи идиота или предателя. На его месте Норд поступил бы так же.

Доктор поежился.

– Идемте, что вы застряли? – поторопил Айзенкопф. – В окно теперь лазить незачем. Можно нормальным манером, через дверь.

Обоим не терпелось обсудить странный ответ чекиста.

– «Ректорий»? – повторил Норд. – Я не знаю такого русского слова, а вы? Rectory – это ведь дом приходского священника?

– Только не по-русски. – Айзенкопф тяжело вздохнул. – Неужели это был бред? Эх, лучше бы вы спросили, кто нас встретит в Бремерсхавене…

К каюте они вернулись в скорбном унынии – как, впрочем, и подобает могильщикам. И удивленно переглянулись. Из-за двери доносился нежный голос, напевавший:

 
«Девицы, красавицы,
душеньки, подруженьки!
Разыграйтесь, девицы,
разгуляйтесь, милые!»
 

– Что это?! – поразился Гальтон.

– «Хор девушек» из оперы Чайковского «Евгений Онегин», – угрюмо объяснил Айзенкопф. – Финальная картина первого акта. Крестьянские девушки ищут в лесу ягоды и радуются жизни. Интересно только, чему это радуется ее сиятельство?

Зоя сидела на корточках, подпоясавшись вместо передника полотенцем, и затирала тряпкой следы крови на ковре. Она взглянула на вошедших с лучезарной улыбкой, будто они застали ее за приятнейшим и невиннейшим занятием. Перевернутый стул стоял на месте, разлитые по столу чернила прикрывала сложенная в несколько слоев салфетка.

«Удивительная, ни на кого не похожая», уже в который раз подумал Норд, но не с восхищением, а с тревогой.

Немец раздраженно заметил:

– Женский инстинкт всегда и всюду наводить уют по-своему прелестен. А на то, что мы остались с пустыми руками, вам наплевать. Глупые мужские заботы, да?

– Всё чудесно! – Она бросилась к Гальтону и звонко его поцеловала. – Ты гений! Как замечательно, что ты нас не послушал! Ты спросил именно то, что нужно!

– Ты поняла, что он ответил?!

– Не сразу. Но потом сообразила. «Ректорием» называется здание в московском университетском квартале. Когда-то там квартировали ректоры.

– Ну и что?

– А то, что теперь в этом доме находится Музей нового человечества и Пантеон Мозга! Это невероятно! Мы еще не добрались до советской границы, а уже знаем, где ведутся секретные работы! Не придется ехать в Ленинград, не придется проверять все научные институты подряд!

Она поцеловала Гальтона еще раз, теперь в губы.

– Ну не знаю, – проворчал биохимик. – Лучше было выяснить про Бремерсхавен. Раз нами занялись агенты Коминтерна, до Москвы мы можем и не добраться… Я ваших восторгов по поводу гениальности Норда не разделяю.

– И очень хорошо, что не разделяете, – весело ответил Гальтон, очень гордый собой. – Еще не хватало, чтобы вы кинулись меня целовать вашими синтетическими губами.

– Доктор Норд, что я слышу! – недоверчиво воскликнула княжна. – Вы пошутили?

Он расхохотался: смешно, у него получилось смешно! Глядя на него, рассмеялась и Зоя. Даже Айзенкопф фыркнул.

Ветерок шевелил занавесками открытого окна.

По ту сторону, на палубе, у самой стены, стоял мужчина со скуластым лицом. В руке он сжимал пистолет.

Мужчина прикидывал, сможет ли он через окно застрелить всех троих.

Во-первых, выходило, что не сможет. Одного – запросто. Если повезет – двоих. Но не троих, не троих!

А во-вторых, план «Б» предписывал другое.

Скуластый сопел от горя и бессильной ярости, беззвучно шепча: «Эх, товарищи, товарищи…» Потом прокусил себе до крови руку, чтобы не разрыдаться.

* * *

Последний день плавания члены группы провели не разлучаясь. Если выходили, то ненадолго и только вместе. Но предосторожности оказались излишними. Ничего угрожающего или подозрительного замечено не было.

А вечером пароход «Европа» вошел в устье реки Везер, где находился конечный пункт следования, порт Бремерсхавен.

Еще до того, как корабль пришвартовался, возникло ощущение, будто происходит нечто из ряда вон выходящее. По палубе бегали моряки, на капитанском мостике царила нервозная суета.

Всё разъяснилось за несколько минут до прибытия.

По корабельной трансляции, с тысячью извинений, объявили, что возникло непредвиденное осложнение. На берегу стачка докеров, заранее не объявленная и потому заставшая администрацию порта врасплох. Но беспокоиться абсолютно не о чем. Германия – цивилизованная страна, а немцы – законопослушный и дисциплинированный народ. Никакой опасности для господ пассажиров нет, на транспаранты и лозунги обижаться незачем, это обычная коммунистическая демагогия. Единственное неудобство состоит в том, что пока невозможно произвести выгрузку крупногабаритного багажа. Поэтому на берег могут сойти лишь те, у кого ручная кладь. Остальным, к сожалению, придется подождать, пока производственный конфликт будет улажен с представителями профсоюза.

Репродукторы еще стрекотали, рассыпаясь в извинениях, а причал надвигался все ближе и ближе. Он был двух цветов: серого и красного. Серыми были робы докеров, шумно и стройно что-то скандировавших. Яркими лоскутами над густой монохромной толпой алели знамена и транспаранты.

«Пароход жирных, проваливай обратно в свою Америку!», прочитал Норд. И еще: «Смерть мировой буржуазии!», «Да здравствует Коммунистический Интернационал!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– Из-за вашего гроба на колесах мы застрянем на борту и опоздаем на поезд, – с тревогой сказала Зоя биохимику.

Тот огрызнулся:

– О моем кофре не беспокойтесь, я отлично управлюсь с ним без носильщиков. А вот что будете делать вы с вашей дюжиной чемоданов, неизвестно.

– Я ведь говорила. В Советский Союз я возьму только один, вот этот.

Она показала на небольшой чемоданчик в парчовом чехле.

– Я тоже упаковал всё в один чемодан. – Норд оглядывал многолюдное сборище: суровые лица, оскаленные рты, воздетые кулаки. – Будем прорываться.

Толпа пела какую-то угрожающую, маршеобразную песню. Из слов можно было разобрать лишь многократно повторяемый, молотобойный рефрен: «Форвертс унд нихт фергессен, форвертс унд нихт фергессен» [37]37
  Вперед и не забыть, вперед и не забыть! (нем.)


[Закрыть] – а что «нихт фергессен», непонятно.

– Боюсь, это не случайное совпадение, – все больше мрачнел Гальтон. – У тех двоих, очевидно, был сообщник, который дал с борта радиограмму. Не из-за нас ли устроен этот спектакль?

Айзенкопф горько произнес:

– А я предупреждал! Нужно было спросить его о встрече в Бремерсхавене. Кабы знать заранее, можно было переправиться на берег с лоцманским катером. У вас же безлимитная чековая книжка! А про научное учреждение как-нибудь выяснили бы в России. Теперь до нее можем и не добраться… Ну ничего. Они хитры, а мы хитрее.

– Что вы предлагаете, Курт Карлович?

– Двинемся вразбивку. Сначала я. Вы поотстаньте. Она пусть идет третья.

Особенной хитрости в этом плане Гальтон не усмотрел, но ничего лучше предложить не мог.

Едва с парохода спустили трап, Айзенкопф шагнул на него одним из первых, катя за собой свой черный сундучище, похожий на поставленное ребром пианино.

Немного выждав, за биохимиком последовал Норд.

В самом центре людской массы, но отделенные от нее пустым пространством, стояли несколько человек – очевидно, руководители стачки. К ним постоянно кто-то подбегал, о чем-то докладывал, снова отбегал. Гальтон заметил, что все в этой маленькой кучке пристально смотрят в одну точку – на трап.

Вдали редкой цепочкой маячили полицейские в суживающихся кверху каскетках. Вид у шуцманов [38]38
  Шуцман


[Закрыть] был спокойный, даже скучающий.

Внезапно из вереницы первых пассажиров, ступивших на причал, выскочил кто-то в светлом полотняном костюме и, расталкивая забастовщиков, кинулся к предводителям. Его пропустили.

Он что-то говорил, махал руками. Потом обернулся. Норд узнал скуластого господина, что прошлой ночью дремал в салоне. Этот человек обшарил взглядом трап, ткнул пальцем в Айзенкопфа.

Биохимик тянул свой багаж, двигаясь спиной вперед, и не видел, что обнаружен.

– Курт! Назад! Назад! – закричал Норд, но его голос утонул в шуме и гаме.

Немец, всецело сосредоточенный на своем кофре, не поднял головы.

А полотняный уже тыкал пальцем в самого Гальтона. Его рука на миг опустилась и снова взметнулась вверх – теперь она указывала на Зою.

В центре толпы началось какое-то смутное, водоворотообразное движение.

Нужно было скорей возвращаться на корабль!

– Поднимайся! Поднимайся! – заорал Гальтон Зое.

Она смотрела на него, пожимала плечами, показывала на ухо – мол, не слышу.

Ладно, с ней успеется! Нужно вытаскивать Курта!

Толкаясь и бормоча извинения, Норд ринулся вниз. Оглянулся – и выругался. Зоя тоже перешла на бег, она грациозно скользила между людьми, причем гораздо быстрей, чем Гальтон.

А биохимик уже выкатывал чемодан на бетонный настил.

Один из предводителей стачки махнул красным платком. Это был условленный знак.

Духовой оркестр мощно заиграл «Интернационал», толпа подхватила в несколько тысяч глоток. Теперь было вообще ничего не слышно кроме истошного вопля «голодных и рабов».

Из-за пакгауза вынесся грузовик-фургон, резко затормозил, немного не доехав до сборища. Из машины проворно выскочили десятка полтора дюжих парней в спецовках и встали шеренгой.

– Да стойте же вы! – Гальтон наконец догнал Айзенкопфа. – Смотрите, нас уже ждут!

В толпе произошло шевеление, она вдруг расступилась, на первый взгляд вроде бы освобождая проход. Но проход этот вел прямиком к грузовику и поджидавшим возле него молодцам.

– Стреляйте в воздух! – приказал Норд. – Это привлечет внимание полиции!

Оружие, захваченное у чекистов, он велел выкинуть за борт, чтобы избавиться от улик, но у Айзенкопфа оставался его «браунинг».

Биохимик не послушался.

– Тут стреляй не стреляй – никто не услышит. И где вы видите полицию?

Приподнявшись на цыпочки, Гальтон обнаружил, что каскетки шуцманов уже не маячат на краю причала. Оцепление, как по мановению волшебной палочки, исчезло.

А Курт волочил свой багаж вперед, очень решительно и не оборачиваясь.

– Вы с ума сошли!

Норд догнал его, схватил за руку.

– Бросьте вы эту штуку! Нужно возвращаться на корабль!

Но Айзенкопфа было не остановить.

– Вперед, только вперед! Не отставайте! – пропыхтел он. – Главное сейчас – не терять темпа.

– Какого к черту темпа?!

– Вот я вас и догнала! – весело сообщила Зоя, размахивая своим чемоданчиком, золотое сияние которого сделалось еще ярче в окружении серых роб.

Рабочие провожали троицу «буржуев» тяжелыми взглядами, однако дорогу не преграждали. Но, обернувшись, Гальтон увидел, что сзади прохода уже нет, толпа сомкнулась. Двигаться теперь можно было лишь вперед – прямиком к зловещему грузовику.

– Что вы наделали, Курт, с вашим германским упрямством! – горько воскликнул он.

Даже остановиться было уже невозможно. Стоило Норду замедлить шаг, и толпа надавила сзади, словно подталкивая навстречу гибели. При этом лиц было не видно, одни серые спины. Всё это походило на вязкий, кошмарный сон.

До шеренги боевиков оставалось не больше тридцати шагов. Уже можно было разглядеть мрачные, решительные физиономии молодчиков, которые только ждали команды, чтобы кинуться на своих жертв.

Вот и Зоя, наконец, заметила угрозу.

– Кто эти люди? Они мне не нравятся!

– Это боевики из «Ротфронта». [39]39
  Ротфронт («Красный фронт», «Союз Красных фронтовиков») – военизированная коммунистическая организация в Веймарской Германии. Создана в 1924 году. Вела активную, в том числе вооруженную борьбу с полицией и политическими противниками. С 1929 года действовала в основном нелегально.


[Закрыть] Будем прорываться, – бодрым голосом заявил Гальтон.

Ни малейшей надежды на успех не было. Скрутят, затолкают в кузов и поминай как звали.

Он вынул мундштук, спрятал обратно. Можно, конечно, усыпить одного-другого, да что толку?

Тупой Айзенкопф, кажется, сообразил наконец, что предстоит схватка. Сунул руку в карман.

Но вынул не «браунинг», а металлический свисток. Приложил к губам. Раздался тонкий, довольно противный, но зато пронзительнейший звук, который прорвался и через уханье труб, и через ор толпы.

В одном из портовых складов разъехались ворота. Из темного прямоугольника, рыча моторами, один за другим вылетели несколько автомобилей и небольших автобусов.

Они мчались к ротфронтовскому грузовику.

Дверцы разом распахнулись, из автомобилей прямо на ходу посыпались люди в одинаковых черных рубашках, с дубинками в руках. Действуя с поразительной слаженностью и что-то крича, они кинулись на коминтерновцев.

«Интернационал», всхлипнув, оборвался. Толпа рабочих зашумела, всколыхнулась, подалась назад.

Возле грузовика шла бешеная потасовка. Треск, хруст, вопли. Там падали, рычали, катались по земле, били наотмашь и рвали друг друга зубами.

– За мной, за мной! – прикрикнул на коллег Айзенкопф, таща чемодан в обход побоища, к одному из автобусов.

– Кто это, Курт? Что это?

– Я тоже умею посылать телеграммы! Неважно, кто это. Важно, что они не подвели. Быстрей, пока толпа не очухалась!

Шофер автобуса помог ему затащить внутрь кофр, поспешил сесть за руль.

– В Бремен, на вокзал! Живо! – велел Айзенкопф.

Машина с ревом набрала скорость.

Всё произошло так быстро, что Гальтон и Зоя не успели опомниться. Биохимик и теперь не дал им такой возможности.

– До Бремена 50 километров. Это значит, у нас есть минут сорок, чтобы порвать с прошлым. Наши паспорта теперь не понадобятся. Мы рассекречены. С легальными документами нас возьмут прямо на границе. Вступает в силу запасной вариант.

Зоя кивнула и, не задав ни одного вопроса, зачем-то начала стягивать с чемоданчика чудесный чехол.

Ах, как всё это не понравилось доктору Норду!

– Что за вариант?! Почему я о нем ничего не знаю?

– Вы – начальник. Ваше дело – стратегическое руководство. Я же отвечаю за техническое обеспечение экспедиции. Каждый из нас выполняет свою работу. Так распорядился мистер Ротвеллер, и это разумно. Запасной вариант всего лишь предполагает смену легенды еще по эту сторону границы. Нам ведь так или иначе пришлось бы перейти в СССР на нелегальное положение, верно? В нынешней ситуации придется сделать это прямо сейчас.

Всё это Айзенкопф объяснял, расстегивая замочки и ремни на своем пианино.

– Держите, это набор одежды для вас. Размеры подобраны точно. – Он извлек из недр кофра аккуратный сверток. – Отныне мы – члены советской профсоюзной делегации, которая посещала немецких товарищей для обмена большевистским опытом. Я – представитель передового колхозного крестьянства, ее сиятельство – рабфаковка, [40]40
  Рабфаковка


[Закрыть] вы – РКИ, то есть рабоче-крестьянский интеллигент. Снимайте всю одежду, и нижнее белье тоже. У советских граждан оно не такое, как на Западе. Скорей, скорей! Сейчас не до стыдливости.

Зоя отшвырнула в сторону щегольской чехол. Под ним оказался простецкий фибровый чемоданчик с лиловым клеймом «Мосторг». Княжна стала доставать оттуда одежду: бумазейную юбку скучно-горчичного цвета, военного кроя блузку, грубые башмаки.

– Можно я хотя бы оставлю дессу и чулки? – сказал она, с тоской разглядывая квадратный лифчик. – Хоть я и рабфаковка, но все-таки из-за границы еду. Могла же я себя побаловать покупками?

Айзенкопф был непреклонен:

– Ни в коем случае. Это называется «буржуазные шмотки». Из-за какого-нибудь вашего шелкового чулка мы можем сгореть. Раздевайтесь!

– Тогда не пяльтесь!

Когда немец отвернулся, Зоя, хитро улыбнувшись и приложив палец к губам, вынула из кармана и спрятала в чемоданчик пудреницу «Лориган Коти».

Затем (Гальтона бросило в жар) моментально сбросила с себя всю одежду.

Автобус вильнул.

– На дорогу смотри, а не в зеркало, идиот!!! – крикнул Айзенкопф по-немецки шоферу. – Ты нас угробишь!

Он тоже разделся, обнажив поджарое, мускулистое тело. Но после этого начался стриптиз почище. Биохимик стянул с себя маску забияки-бурша, открыв свое настоящее лицо – вернее, полное его отсутствие.

Норд уже видел этот ужас раньше, а вот Зоя не удержалась, вскрикнула.

– Не нравится – не смотрите, – пробурчал Айзенкопф страшным безгубым ртом.

Норд переодевался в советского «инженерно-технического работника»: длинные синие трусы, обвислая нитяная майка, носки на застежках, сверху – белая рубашка с расшитым воротом и мешковатый костюм. Потрепанные круглоносые туфли белого цвета. На пиджаке два значка. Он перевернул их, прочитал: «ОСОВИАХИМ» [41]41


[Закрыть] и «МВТУ». [42]42


[Закрыть] Ага, первый – военно-патриотическое общество, второй – знак высшего инженерного образования.

Зоя повязывала голову красной косынкой.

– Эта блуза называется «юнгштурмовка», – с серьезным видом сказала она, направляя на себя карманное зеркальце. – Бедные русские девушки… Хотя по-своему даже стильно.

Пока она привыкала к новому облику, Курт надел синие в белую полоску портки, потрепанные сапоги, рубаху навыпуск, перепоясался ремешком, нахлобучил картуз и стал прилаживать новую маску. Коллеги старались на него не смотреть.

– Готово, – наконец объявил биохимик. – Ну как вам колхозник?

На них смотрел пожилой дядька, почти до самых глаз заросший дремучей бородой. Из-под полуседых кустистых бровей поблескивали спокойные глаза – единственное, что осталось во внешности немца неизменным.

– Зубы придется поджелтить. И еще надо обработать одежду и бороду ароматическими отдушками. Вот… – Он достал из кофра пузырек. – Махорка, эссенция пота, кислая капуста, чуть-чуть навоза…

Зоя наморщила нос:

– Не так густо, пожалуйста!

Доктора Норда занимало другое.

– А как вы собираетесь провезти через границу весь этот арсенал? – спросил он, разглядывая коробочки, баночки, мешочки, свертки, папки, аккуратно разложенные по многочисленным ячейкам и ячеечкам монументального чемодана.

– У меня приготовлены все бумаги. Для германских властей одни, для польских другие, для советских – третьи, из которых следует, что наша делегация сопровождает партию химикатов и приборов, подарок от немецких коммунистов молодой советской индустрии. Проблем на таможне не будет.

Предусмотрительность Айзенкопфа вызывала уважение. Гальтон подумал, что с помощником ему все-таки повезло. Ротвеллеровские специалисты по подбору кадров не зря едят свой хлеб.

Автобус уже подъезжал к величественному краснокирпичному зданию с вывеской «Bremer Hauptbahnhof». [43]43
  Бременский вокзал


[Закрыть]

До отъезда берлинского поезда, к которому был прицеплен спальный вагон Бремен-Москва, оставалось вполне достаточно времени.

«Советская профсоюзная делегация» шла по перрону, провожаемая брезгливыми или откровенно неприязненными взглядами приличной публики. Зато носильщик приветственно поднял сжатый кулак, сказал: «Rotfront, Kameraden!» [44]44
  Ротфронт, товарищи! (нем.)


[Закрыть] и чуть не силой отобрал у «колхозника» кофр.

– С комприветом, товарищ! – звонко поприветствовала пролетария княжна. – Даешь мировую революцию!

Расположились в четырехместном купе второго класса.

Зоя оживилась, с удовольствием вживаясь в роль.

– Товарищ проводник! – кричала она. – Три стакана чаю! Нет, шесть! С сахаром и с лимоном! Споем, товарищи?

И завела на весь вагон: «Наш паровоз вперед летит, в Коммуне остановка!»

– Что-то ее сиятельство расшалились, – пробурчал Айзенкопф, но подхватил басом: «Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка!»

«Гей, по дороге!

По дороге войско красное идет. Гей, оно стройно! Оно стройно песню звонкую поет!», – выводил вместе с коллегами два дня спустя и доктор Норд.

За время пути он выучил немало советских песен: про красных кавалеристов, про колхозный трактор, про кузнецов-пролетариев, которые куют ключи народного счастья.

После пересечения советской границы в вагоне пели почти все, причем беспрестанно. Зоя объяснила, что это старинная дорожная традиция, восходящая к тем временам, когда ямщики везли седоков в санях по бескрайним просторам и заводили нескончаемую песню, чтоб не заснуть на облучке и не замерзнуть.

Непоющее купе выглядело бы просто подозрительно, вот члены экспедиции и упражнялись в освоении туземного фольклора. На территории России княжна оказалась в положении ведущего эксперта, мужчины слушались ее рекомендаций – Гальтон с удовольствием, Айзенкопф без. «Песенник молодого большевика», который Зоя везла с собой, разучили от корки до корки.

Как и обещал немец, государственную границу «профделегация» пересекла без осложнений. У биохимика была заготовлена целая стопка бумаг с внушительными печатями. Он продемонстрировал таможенникам склянки с разноцветными жидкостями, какие-то мудреные инструменты, а Зоя обозвала каждый из этих предметов каким-нибудь звучным термином собственного сочинения. «Это, товарищи, бульбоспектрохроматоскоп для определения урожайности пшеницы. Это копрофекалий натрия для удобрения чернозема. Это электротерминатор для развития социалистической индустрии», и так далее. «Даешь! – сказал старший таможенник. – Утрем нос чемберленам!». Проблем не возникло.

Страна была очень большая и мало понятная. Гальтон внимательно изучал ее из окна вагона.

Первое впечатление следовало сформулировать так: во всем наблюдалось какое-то несоответствие, одни фрагменты противоречили другим и не желали складываться в общую картину.

Пейзаж был довольно тоскливый: скверно вспаханные поля, полуразвалившиеся деревни, грязные города. Люди, которых Норд видел на станциях, производили впечатление бродяг и оборванцев. В целом возникало ощущение очень старой и очень больной, а возможно, и умирающей страны, силы которой окончательно подточены гражданской войной и разрухой. Но газеты, которые доктор исправно покупал на каждой станции, излучали мощный заряд неподдельного оптимизма, а пассажиры в поезде ехали сплошь веселые, энергичные и по преимуществу молодые.

Одно место в купе было свободным. От Варшавы до Минска его занимал работник Белорусшвейпрома, ездивший в Польшу для обмена портняжным опытом. Он оживленно рассказывал Зое о новейших веяниях в советской моде. Рисовал на краешке газеты блузон «коммунарка», кепи «тельмановка», куртку «безбожник»: всё сплошь прямоугольники, углы, квадраты, ничего округлого и плавного. Зоя смотрела и слушала с большим интересом.

В Минске сел директор станкостроительного завода, парень лет двадцати восьми. Этот сразу же присоединился к хору, а в промежутках между песнями говорил исключительно о перевыполнении промфинплана. Он ехал в московский главк «воевать с беспочвенными бумажными максималистами и правооппортунистическими минималистами». В вагоне-ресторане красный директор не питался, потому что дорого. Ел захваченную с собой вареную картошку и ливерную колбасу, угощая этой гадостью соседей. Директор был членом партии и жил на скудном «партмаксимуме» – оказывается, в СССР для коммунистов существовало ограничение по зарплате. Никто, даже самый большой начальник не мог получать больше, чем квалифицированный рабочий. Это поразило Гальтона сильней всего.

Оба случайных попутчика ему очень понравились. Людей такого сорта он нигде не видел – ни в Америке, ни в других странах. Может быть, большевикам в самом деле удастся вывести небывалую прежде породу homo sapiens, превратив всю страну в своеобразный Музей нового человечества?

Чем меньше времени оставалось до прибытия в советскую столицу, тем больше Норд сосредоточивался на задании. Поговорить о деле с коллегами удавалось лишь урывками, когда попутчик выходил в уборную или на остановке отправлялся купить у торговок какой-нибудь снеди. Обстоятельный разговор решили отложить до Москвы, когда группа обзаведется собственной базой.

На эту тему состоялся короткий разговор, поставивший Гальтона в тупик. Он спросил у Зои, где удобнее остановиться. В газете «Правда» рекламируют гостиницу «Дом Востока». А вот «Известия» зазывают в «Гранд-Отель».

– Знаешь, у нас говорят: в «Правде» мало известий, а в «Известиях» мало правды, – рассмеялась княжна-рабфаковка, до такой степени вжившаяся в свою роль, что Советский Союз уже стал для нее «у нас». – Нет в Москве никаких гостиниц для случайных приезжих. Только для ответственных работников, вызванных к начальству. А реклама в СССР выполняет не ту функцию, что в капиталистических странах. Она существует не чтобы продавать товар, а чтобы обозначать его наличие. Даже если товара на самом деле нет. Это род транспаранта.

Норд подумал-подумал, ничего не понял, но углубляться не стал. Его интересовал практический вопрос.

– Где же мы остановимся?

– А где бы ты хотел?

– Желательно поближе к Ректорию, чтобы можно было обходиться без транспорта. В месте, где нам никто бы не мешал и где бы мы не привлекали ненужного внимания.

– Сделаем, – уверенно сказала она, но как ей это удастся, объяснить не успела – в купе вернулся красный директор.

* * *

В столицу победившего пролетариата поезд прибыл фиолетовым утром. То есть, утро-то было нормального золотистого цвета, как и полагается в ясный майский день, просто в СССР действовал особый революционный календарь, [45]45


[Закрыть] согласно которому неделя была не семи-, а пятидневной, и дни в ней обозначались разным цветом: жёлтый, розовый, красный, фиолетовый, зелёный. Каждому месяцу отводилось ровно по шесть пятидневок, так что Россия была единственной в мире страной, где существовало 30 февраля. Все излишки, прежние 31-е числа, объявлялись «безмесячными выходными». Новое общество требовало новизны во всем, в том числе и в отсчете времени. Зоя говорила, что ведутся дискуссии, не поменять ли, по примеру Французской революции, и летоисчисление – вести его с 1917 года, переломной вехи в истории человечества, или, если уж от рождества, то не какого-то выдуманного Христа, а Владимира Ильича Ленина.

Одно дело смотреть на инородный, почти инопланетный мир через окно вагона, и совсем другое – оказаться в самой его гуще.

Вблизи всё оказалось еще чуднее.

На площади, куда вышли члены ротвеллеровской экспедиции, там и сям виднелись следы недавних первомайских торжеств. В сквере уныло сидели огромные фигуры из фанеры: папа римский, буржуй в цилиндре, поп с огромным крестом на брюхе. [46]46
  Наглядная агитация


[Закрыть] Зоя сказала, что этих страшилищ во время манифестации катают по городу на грузовиках, а гигант-пролетарий лупит их картонным молотом.

В небе, рассыпая листовки, кружил аэроплан с подвешенным к нему красным полотнищем, на котором большими белыми буквами было написано «Советский энциклопедист».

– Что это? Реклама энциклопедии? – удивился Норд.

Зоя подобрала листовку.

– Нет. Авторы и редакторы «Советской энциклопедии» на полученный гонорар подарили государству аэроплан.

Доктор принял диковинную информацию к сведению, продолжая оглядываться.

Если на Белорусском вокзале [47]47
  Площадь Белорусского вокзала


[Закрыть] было грязно, а публика преобладала самая простая – с мешками вместо чемоданов, многие в плетеных соломенных лаптях, – то город выглядел вполне урбанистически.

Дома небольшие, в три-четыре этажа, но сплошь каменные. Посреди площади превосходная триумфальная арка в классическом стиле. Транспорт на привокзальной стоянке преимущественно гужевой, но имелись и такси. Зоя без труда наняла приличный «рено».

Погрузились, поехали.

– Это главная улица, называется Тверская, – тоном экскурсовода объясняла княжна. – Она является продолжением Петербургского (теперь Ленинградского) шоссе и ведет прямо к Кремлю.

Норд вглядывался в прохожих.

Толпа была и похожа, и непохожа на западную. Мужчины одеты по-другому: очень мало шляп, преобладают картузы и кепки. Пиджаков тоже мало, в основном полувоенные френчи, гимнастерки, широкие рубахи навыпуск – так называемые «толстовки», введенные в моду еще писателем Львом Толстым, всё собрание сочинений которого осело в глубинах Гальтоновой подкорки. А вот женщины были одеты примерно так же, как в Америке или Германии.

– Надо же, сколько перемен за какие-то несколько месяцев! Шляпки, туфли на каблуке, зонтики от солнца. Я в своей юнгштурмовке выгляжу чучелом, – обеспокоилась Зоя. – В этой стране всё так быстро меняется!

Что город существует в неестественно убыстренном темпе, было заметно по многим приметам, прежде всего по походке людей. Норд был уверен, что быстрей всего по тротуарам передвигаются обитатели Манхеттена, но за москвичами им было не угнаться.

Казалось, все жители коммунистического Иерусалима куда-то торопятся или от чего-то убегают.