Текст книги "Квест. Роман и коды к роману"

CODE-4

I.

В самый миг, когда грянул залп, Фондорин услышал по обе стороны какой-то шорох; что-то, помнилось, задело его плечи справа и слева. Однако предсмертный ужас поглотил все чувства и мысли. Самсон ждал лишь одного – гибели. Если повезёт, то мгновенной. Если не повезёт, то после тяжких мук.

И вот прогремели выстрелы.

Мгновенной гибели судьба профессору посылать не пожелала. Боль пронзила его левый бок и правую руку. Он покачнулся, но не упал.

Почему ран было только две? С расстояния в пять саженей по недвижной мишени промахнуться невозможно!

Он открыл глаза и сначала не разглядел ничего кроме густого дыма. Потом увидел у своих ног, ступенькой выше, два окровавленных тела. То были копты. Один из них лежал бездыханный. Второй закатил незрячие глаза и сипло сказал:

– Cours! Cours! [165]165
  Беги! Беги! (фр.)


[Закрыть]

Атон и Хонс заслонили меня от пуль, потрясённо подумал Самсон Данилович. Но почему?!

– Cours, – слабее повторил Хонс и уронил простреленную голову.

Опаляемый болью, полуоглушённый, мало что соображающий, профессор бросился к дверям. Его швыряло из стороны в сторону, он ударился головой о косяк, но всё-таки сумел выбежать на крыльцо.

– Держи его! Держи! – неслось сзади.

За воротами переливалась чёрным лаком карета с императорским гербом. Дверца была распахнута. На приступке, одной ногой касаясь земли, стоял Анкр в своём расшитом позументами мундире.

– Что случилось, друг мой? – крикнул он. – Кто стрелял? Где мои помощники?

Шатаясь, Самсон бежал к барону – будто в кошмарном сне, когда каждый шаг вязнет в песке или в болоте.

– Убиты…

Он знал, ему не спастись.

Погоня уж высыпала во двор. Впереди всех огромными прыжками скакал Капитан, выдёргивая из-за пояса пистолет.

– Скорее сюда! – воскликнул Анкр. – Кто это такие? Опомнитесь, канальи! Вы что, не видите герб…

Выстрела Фондорин не услышал. Вместо этого в ушах у него раздался гулкий звон, а прямо перед глазами ни с того ни с сего оказались булыжная мостовая и каретное колесо.

Пуля попала профессору в спину. Он упал, всего чуть-чуть не добежав до экипажа.

– Негодяй! Тебя повесят! – послышалось издалека.

Кто-то лепетал:

– Я не заметил, я не разглядел… Я думал…

Взволнованный голос простонал:

– Господи, у него пробито лёгкое! Он умирает! Да помогите же, идиоты!

Самсона подняли, положили на сиденье. Боли он теперь не чувствовал, всё тело онемело.

– Гони! В Кремль! Скорее! – надрывался Анкр.

Еле ворочая языком, профессор сказал ему:

– Мне конец… Вы победили… Но…

«Повремените радоваться, ещё остаётся Кира», чуть было не вырвалось у него. Умолк он даже не из осторожности – просто не хватило сил.

Жизнь быстро вытекала из погубленного тела, но сознание пока ещё цеплялось за действительность и не угасало.

Каждый вздох давался всё трудней, толчки крови в ушах были часты, но неритмичны.

Это переход преагонии в агонию, сейчас наступит гипоксия, констатировал дисциплинированный разум перед тем, как померкнуть.

Ах, Кира!

Я сделал всё, что мог. Прости…

II.

Та же комната. Тот же потолок с лепными украшениями. Те же багровые сполохи, бегущие по стенам.

Фондорин вспомнил: «Меня преследовал слепой копт. Взорвалась лавка химических товаров. Загорелся весь город».

Но ведь было что-то и после этого…

Память понемногу возвращалась.

А лаборатория графини Разумовской? Мародёры, выстрелы? Неужто всё это примерещилось?

Самсон хотел приподняться – и не смог. Сознание его понемногу прояснялось.

Он лежал на кровати совершенно раздетый. Комната действительно была та же самая. Но красные тени на потолок отбрасывал не пожар – это догорали последние отсветы заката.

Рядом с постелью стоял Анкр и, склонившись над столиком, чем-то позвякивал.

– Вы очнулись? Это я вернул вас в чувство, – сказал лейб-фармацевт, не оборачиваясь. – Мне понадобится ваша помощь во время операции. Обычно мне ассистировал Атон, но его больше нет… Ах, мои верные помощники. Какая утрата! Но зато они сберегли мне вас. Это самое главное.

Удивительно, что при полном упадке физических сил голова профессора была совершенно ясной.

– Долго я пробыл в обмороке? – спросил он, не зная, как понять странную фразу о «самом главном».

– Около получаса. Лошади скакали во весь опор. Вас только что внесли сюда, раздели. Я ввёл вам укрепляющий раствор, иначе сердце могло остановиться. Но времени терять нельзя. – Барон встал над кроватью. Его лицо было сосредоточенно. В руке с засученным рукавом посверкивал невиданный инструмент: стеклянная трубка, заканчивающаяся иглой. – Итак, коллега, вам предстоит обработать три огнестрельных раны. Одна пуля прошла через бок неглубоко, сломав ребро, но не задев важных органов. Вторая раздробила одну из костей antebrachium. [166]166
  Предплечье (лат.)


[Закрыть] Серьёзную опасность представляет пуля, пробившая лёгкое и артерию.

– Лёгочную? Но тогда непонятно, почему я до сих пор жив, – рассудительно заметил Фондорин.

– Потому что я ввёл через пулевой канал состав, который герметизировал повреждённый кровеносный сосуд. Остаётся главное: впрыснуть регенератор. Тут-то мне и понадобится ваше участие. Я буду говорить вам, когда задерживать дыхание. В некоторые моменты грудная клетка и лёгкие должны быть неподвижны.

– А что такое «регенератор»?

– Лекарство, позволяющее восстанавливать разрушенные ткани до первоначального их состояния. Когда-нибудь после я расскажу вам подробнее. А теперь, пожалуйста, сколько возможно расслабьте мышцы. Я переверну вас на живот. Вот так…

– Мне совсем не больно, – поразился Фондорин. – Жаль только, рана на спине. Я не увижу, как вы с нею работаете.

– Вам не больно, потому что я смазал травмированные участки мазью, вызывающей онемение нервов. А о своих действиях я буду вам рассказывать… Ввожу иглу в пулевой канал… Не беспокоит?

– Нимало. На какую глубину?

– До соприкосновения с пулей.

– Но ведь пулю надобно вырезать?

– Нет нужды. Срастаясь, ткани вытолкнут её тем же путём, как она вошла. Этот процесс займёт некоторое время.

– И я буду ощущать, как выходит пуля? Очень интересно!

– Нет, мой юный друг. По окончании операции я усыплю вас. Вашему организму понадобится полный покой… Не дышите, пожалуйста! Вот так, отлично…

Фондорин совсем ничего не чувствовал. Будто операцию производят над кем-то другим, а он лишь присутствует в качестве свидетеля сего хирургического чуда.

– Теперь медленно вдыхайте… Достаточно… Так же плавно выдохните… Ну вот и всё. Займёмся боком и рукой.

– А кто же оперировал вас после той ужасной раны в живот? – спросил профессор, когда Анкр перевернул его обратно на спину.

– Сам. О, это было очень неудобно. Пришлось воспользоваться зеркалом. По степени тяжести рана была сродни вашей. Но мне много раз доводилось прибегать к помощи регенератора. Им буквально пропитан весь мой организм, поэтому заживление происходит очень быстро. Вам же, увы, необходимо провести в неподвижности довольно долгое время. Зато через несколько недель от ранений не останется следа.

– Поразительно! Но это означает, что изобретённое вами лекарство решает проблему бессмертия! – вскричал профессор в благоговейном волнении.

– Не совсем. Регенератор может исцелить любые повреждения кроме разрушения мозговой массы. Мозг восстановлению, увы, не поддаётся, так что мой вам совет: всегда берегите голову. А ещё существует естественное старение. Регенератор, если принимать его регулярно, замедляет этот процесс, но не останавливает его. Тело, хоть и медленно, но всё-таки изнашивается. Так что проблема бессмертия остаётся нерешённой.

За время увлекательного разговора барон успел склеить раздробленное ребро и закрепить грудную клетку корсетом, после чего принялся за раненую руку: соединил перебитую кость, сшил нервы, сухожилия и мышцы. Пальцы хирурга работали ловко и быстро.

– Готово. Вы совсем обессилели. Сейчас я усыплю вас – как давеча, после сражения. Только теперь доза будет сильнее. До встречи через неделю.

Фондорин, действительно, почувствовал цепенящее изнеможение. У него не было сил даже поблагодарить волшебного врачевателя. Тот поднёс к носу больного платок, смоченный чем-то пахучим; Самсон вдохнул и сразу погрузился в сон – столь глубокий и абсолютный, что в памяти от него совсем ничего не осталось.

Профессору показалось, что он открыл глаза, едва их сомкнув. Только Анкр когда-то успел переодеться в домашний сюртук, а за окном вместо гаснущего заката золотисто мерцало осеннее небо.

– Всё идёт хорошо, – молвил барон, сидевший у кровати. – Я пробудил вас, потому что мозгу вредно оставаться без работы долее одной недели. Мы поговорим несколько минут и снова расстанемся на неделю. Ну-ка, скажите что-нибудь. Только сначала выпейте этого отвара, он смягчит вам горло.

– Мне гораздо лучше. – Фондорин прислушался к себе, осторожно подвигался. – Но тело будто не моё. Или же моё, но наполовину парализовано.

– В следующий раз вы сможете сесть. По истечении трёх недель пройдётесь по комнате. Ну а весь курс состоит из четырёх сеансов оздоровительного сна.

– Расскажите мне о вашем изобретении подробнее! – нетерпеливо попросил профессор. Именно это интересовало его больше всего. – Сколько жизней можно спасти при помощи вашего спасительного регенератора!

– Боюсь, очень немного. Запас лекарства невелик и пополняется медленно. А изобретение это не моё. Оно досталось мне по наследству. Но это слишком долгий разговор. Мы оставим его на после.

– Хорошо. Тогда расскажите, как идёт война.

– Никак не идёт. Перемирие не объявлено, но боевые действия прекратились. Ваш Кутузов стоит с армией в местечке Тарутино, в ста километрах от Москвы. Мы на русских не нападаем, они на нас тоже. Император надеется заключить мир и послал к вашему государю парламентёров… Ну всё, довольно. Покойного сна…

– Очнулись? Попробуйте сесть, – сказал барон почти тотчас же (как показалось Фондорину).

Однако за окном монотонно шелестел затяжной дождь, а к стеклу прилип кленовый листок того красного с жёлтым цвета, какой бывает в октябре.

– Браво! Согните локоть. Поверните корпус. Наклонитесь вперёд.

– И что государь? – продолжил разговор Самсон.

Но барон не сразу понял – для него-то перерыв в беседе длился целую неделю.

– Мир заключён?

– Ответа всё нет. Нет и боёв. На наших фуражиров в окрестностях Москвы каждый день нападают мужики и казаки, однако князь Кутузов заверяет, что они действуют самочинно. Можете ли вы встать? Превосходно! Нет-нет, ходить мы будем в следующий раз, а теперь ложитесь.

Фондорин мечтательно произнёс:

– Как хорошо было бы, если б война закончилась. Тогда я просился бы к вам в ученики. Анкр уже подносил к его лицу платок, пропитанный усыпляющим раствором, но при этих словах улыбнулся.

– Возьмёте?

– В ученики? Почту за честь и счастье. Впрочем, нам обоим найдётся, чему поучиться друг у друга.

Барон сидел на том же месте, но теперь был в шлафроке, а снаружи завывал ветер.

– Неделя тянулась так долго! – пожаловался Анкр. – Мне не терпелось продолжить разговор о нашем будущем сотрудничестве. Эти короткие обмены репликами с длинными перерывами невыносимы! Вам-то что, вы спите себе и спите, а я мысленно продолжаю с вами беседовать… Сегодня мы будем ходить. Вы должны встать без моей помощи.

Фондорин поднялся. Сначала очень осторожно, однако не было ни боли, ни скованности.

– Обопритесь на меня.

Обняв Анкра за плечо, профессор довольно легко сделал несколько шагов. Пощупал бок – перелома будто и не было. На спине в месте ранения чувствовался лёгкий зуд. Правда, рука пока слушалась неважно.

Когда он сообщил о своих ощущениях, барон вздохнул:

– Славно быть молодым. Заживление идёт быстрее, чем я надеялся. Ещё одна неделя полного покоя, и вы будете совершенно здоровы. Тогда-то мы обстоятельно и поговорим – обо всём.

– Заключено ли перемирие?

– Увы. Кажется, Кутузов морочит нам голову. Ответа из Петербурга всё нет, нападения на наши обозы и коммуникации не прекращаются. Император очень сердит. Он хочет идти на Петербург, но время упущено. Началась распутица, пушки увязнут в грязи. Ваши русские дороги – лучшая защита от иноземных нашествий…

– Они стояли у окна. С деревьев в кремлёвских садах облетела почти вся листва. Часовые вокруг дворца были в шинелях и перчатках.

– Значит, война не окончена…

На сердце у Фондорина сделалось скверно. Если так, Анкр по-прежнему остаётся врагом, губительнейшим из всех врагов отечества. Раз продолжается война между армиями, должна будет продолжиться и война между учёными.

– Где моя сумка? – вскинулся профессор. – У меня был сак! Я его не выронил, когда меня ранили?

– Нет, вы вцепились мёртвой хваткой, я еле сумел разжать ваши пальцы. Ваш сак под кроватью, я к нему не прикасался. Вам нужно оттуда что-то достать? Я помогу вам.

Боже, как же трудно совершить вероломный поступок по отношению к человеку, который спас твою жизнь и вообще очень тебе нравится! Невыносимо, когда нравственное чувство вступает в противоречие с долгом гражданина!

– Не сейчас… После. Я устал. Усыпите меня, – упавшим голосом промолвил молодой человек.

Да-да, не сейчас. Самсон был рад отсрочке. Вот и правая рука ещё плоховата – без неё с модестином всё равно не управиться, малодушно сказал он себе. Пускай всё решится через неделю. Он вдохнул сонный аромат прямо-таки с облегчением.

Однако то был самообман. Никакой отсрочки не вышло. Хоть и миновала неделя, но Фондорин течения времени не ощутил и проснулся в том же смятенном настроении – словно спустя одно мгновенье.

Лейб-фармацевт стоял у кровати в странном виде: полевое пальто крест-накрест перетянуто бабьим пуховым платком; на голове вместо обычной форменной шляпы меховая ушанка.

– Поднимайтесь, друг мой. Всё готово к отъезду. Мы покидаем Москву.

Самсон встал, как после крепкого, здорового сна. Потянул затёкшие члены, подвигал раненой рукой. Она была в полном порядке, даже шрама на коже не осталось.

– Я приготовил вам тёплую одежду. Дорога предстоит длинная, не сегодня-завтра ударят холода, а ночи уже и сейчас морозные.

– Что случилось?

– Минувшей ночью он попросил у меня дозу. Ему давно следовало это сделать.

О ком говорит барон, было понятно. Фондорин замер, не до конца застегнув жилет.

– И что же?

– Нынче утром издан приказ по армии. Зимовать в сожжённом городе мы не будем, это чревато блокадой. Маршал Мортье с десятитысячным корпусом оставлен в Москве для демонстрации, а главные силы форсированным маршем уходят на запад. Нас ждут зимние квартиры в Польше. Мы пойдём дорогой, которая не разорена войной и обильна продовольствием. Мало того. Наполеон принял решение дать полякам независимость. Это пополнит наши ряды добровольцами. Не меньше двухсот тысяч сарматов, ненавидящих своих русских угнетателей, встанут под наши знамёна. Весной император двинет на Петербург обновлённую армию, и тогда царю придётся капитулировать.

Стратегический план был безупречен. Профессор, хоть и невоенный человек, сразу это понял. Переместившись на тысячу вёрст западнее, Бонапарт сможет держать в узде всю Европу. Его потрёпанные полки откормятся и отдохнут. Отовсюду – из Франции, из Италии, из германских земель – подтянутся подкрепления, а русским на своей выжженной земле новых солдат взять неоткуда.

– Гений есть гений, – пожал плечами Анкр, словно сочувствуя угрюмому молчанию профессора. – Мы сделаем вид, что отступаем на Можайск, а сами выйдем на Новое Калужское шоссе и повернём на Малоярославец. Весь манёвр займёт четыре дня. Кутузов, вероятно, попробует нас остановить, но ему не устоять против Наполеона. Теперь французы пойдут по нетронутым войной местностям, оставляя русским одни пожарища. Мне жаль, но ваша страна обречена. Однако мы, разумные люди, должны быть выше национальных интересов… Ну вот, совсем другое дело. Выше голову, мой юный друг! – заключил он одобрительно, видя, что Самсон расправил плечи и выставил вперёд подбородок.

А Фондорин действительно ободрился. Тяжким сомнениям настал конец. Отчизна снова была в смертельной опасности. Спасти её мог только он один.

– Что ж, сударь, я готов, – сказал профессор, поправив дужку очков.

III.

Армия хоть и уменьшившаяся в размере, но всё ещё Великая, шла сначала на запад – по безлюдной, донага обобранной фуражирами местности. Потом вдруг повернула на юг.

Леса стояли голые и притихшие, убранные поля беззащитно простирались до горизонта, по утрам солнце нестерпимо сверкало на застывших лужах, тонкая ледяная корочка хрустела под копытами, колёсами, сапогами.

Всё в эти первые дни благоприятствовало походу. Идти по прихваченной ночными заморозками дороге было весело. В небе французской расцветки – то синем, то белом, то красном – кричали птицы, летевшие в том же южном направлении. По обе стороны шоссе, держа дистанцию в несколько километров, двигались конные отряды. Партизаны нападать на них не осмеливались, робея этакой силы. Деревни вокруг были не тронуты, и впервые за осень лошадям хватало фуражу, а солдатам хлеба и мяса. Шли лихо: французы с барабанами, немцы с флейтами, итальянцы с песнями. Русская кампания оказалась тяжёлой и кровавой, но тем, кто выжил, жаловаться не приходилось. Обоз, нагруженный московскими трофеями, состоял из многих тысяч повозок, а у каждого солдата ранец был набит всякой всячиной. Ценились вещи дорогие, но нетяжёлые. Кавалеристы, у которых в седельных мешках места было больше, по неслыханному курсу меняли пехотинцам золото на серебро.

Императорский поезд держался ровно в середине тридцатикилометровой колонны. Эти места Фондорину были родные. Не столь далеко находилась усадьба, где тому двадцать четыре года он появился на свет, а ещё дальше, всего в десятке вёрст от Новокалужского тракта, располагалось имение Гольмов, Кирино приданое. Здесь молодые провели медовый месяц, главным образом потраченный на собирание полезных для лабораторного использования кореньев; здесь же, в сельской церкви, венчались.

24 октября, после ночлега, обоз, как обычно, тронулся в путь, но через несколько часов остановился, получив приказ очистить дорогу. По ней ускоренным маршем шли полки, скакала конница. Впереди, минуту от минуты нарастая, гремела канонада.

Сначала говорили, что остановка будет недолгой, но бой затягивался. Поступила команда распрягать. В деревне (Самсон её хорошо знал, она называлась Городня) развернулся императорский штаб. От ординарцев, что один за другим прибывали из гущи сражения, поступали известия: русские пробудились от спячки и пытаются загородить французам путь в неразорённые западные губернии. Ключом к Новокалужской дороге стал городишко Малоярославец, за который ныне идёт сражение. Обе армии на марше, и битва получается суматошная – то подойдёт свежая французская дивизия и захватит поселение, то подоспеют русские силы и вышибут неприятелей обратно.

Наполеон, которого профессор мог наблюдать издали, сначала был спокоен. Он расположился на завтрак и выслушивал донесения, не вставая с походного кресла. Однако дело затягивалось, а победы всё не было. Тогда император сел на коня и, сопровождаемый свитой, ускакал в направлении баталии.

Прошёл слух, что улицы городка завалены телами, что убиты генералы Дельзон и Левье, а ещё несколько военачальников ранены.

Лишь к вечеру, после седьмой или восьмой атаки вице-король сумел взять разрушенный городишко и удержаться в нём. Спасительная дорога на запад была открыта, но все видели, что государь вернулся в ставку мрачней тучи. В лагере говорили, что потери огромны, а впереди грядёт новое сражение, ещё более кровопролитное, ибо за ночь maréchal Koutouzoff успеет подвести всю свою армию. Значит, опять, как перед la grande bataille de la Moscova, [167]167
  Великая битва под Москвой (фр.)


[Закрыть] предстоит обстоятельная подготовка, а затем новая генеральная баталия… В победе никто не сомневался (Маленький Капрал всегда побеждает), однако настроение в войсках было угрюмое. Кому охота умирать, если ранец набит золотом, а война казалась уже законченной?

В отличие от обозных, которые весь день провели без дела, расспрашивая ординарцев и раненых да судача о будущем, Самсон Данилович на месте не сидел. У него было дело неотложной важности. Как только стало ясно, что императорская квартира остаётся на ночёвку в Городне, профессор написал записку светлейшему.

«Ваша светлость, – говорилось в письме. - Вас смеет обеспокоить тот самый Фондорин, университетский профессор, коего в канун выступления вашего из Москвы вы удостоили беседы, надеюсь вам небеспамятной. Имею честь доложить вашей светлости, что ныне я близок к цели, как никогда прежде. Главный штаб Бонапарта, при котором я состою, расположился в деревне Городня. Охраны вокруг мало, ибо войска растянуты вдоль тракта. Лесным оврагом, что тянется от реки Протвы, возможно скрытно выйти чуть не к самой деревенской околице, где я буду поджидать. Манёвр надобно осуществить ночью и дождаться рассвета, чтобы командир мог меня узнать. На мне будет приметная шляпа с белою лентою, а руку я повяжу алым платком. Повелите начальствующему офицеру исполнять то, что я скажу. Ежели предприятие с Божией помощью удастся, исход кампании будет счастливо решён».

Оставалось передать депешу по назначению. Дело представлялось не столь трудным. Едва кареты и повозки встали лагерем, за цепью охранения – на краю поля, у опушки леса, над берегом речки – замаячили верховые казаки, будто оводы, витающие над громоздкой тушей Великой армии. Они и жалили, как оводы: то пальнут издали, то налетят с гиканьем и свистом на пикет послабее. Перестрелка между казаками и дозорными не стихала в протяжение всего дня. Самсону только и надо было – выбраться за линию дозоров, не угодив под пулю с той или этой стороны. Сначала он думал прибегнуть к помощи берсеркита, но нашёл способ попроще.

Овраг, поминаемый в письме к фельдмаршалу, огибал Городню саженях в двухстах от северной околицы. Туда-то профессор и направился.

– Куда вы, доктор? – спросил его сержант из охранения. – Это опасно.

– Мне нужно поискать корней для обработки ран, – с важным видом ответствовал Фондорин, присовокупив несколько мудрёных латинских названий. – Казаков я не боюсь. Главное, чтобы ваши молодцы меня не подстрелили на обратном пути. Я специально повязал шляпу белой лентой.

От сопровождения он отказался и, не взирая на увещевания, пошёл к оврагу. Спустившись по склону, Самсон перешёл на бег, зарысил по чавкающей земле прочь от французского лагеря. Отдалившись на изрядное расстояние, достал свисток, память о бравом полицейском поручике, и стал в него дуть. Не прошло пяти минут, как наверху захрустели ветки. По склону, пригнувшись к луке, лихо слетел бородач в синем кафтане – и уж целил пикой прямо в живот профессору.

– Я свой, русский! – крикнул Самсон, держа охранную грамоту светлейшего в вытянутой руке. – К вам иду! У меня аттестат от самого Кутузова!

То ли казак не поверил, то ли не знал слова «аттестат», однако ж, отнёсся к «своему» безо всякого почтения. Пикой, правда, не пырнул, но пребольно стукнул Фондорина древком по голове, а когда молодой человек упал, спрыгнул наземь и принялся деловито шарить по его карманам. Всё, что находил – подзорную трубку, бархатный футляр от очков, даже носовой платок – засовывал себе за кушак. «Сейчас дограбит и прикончит!» в ужасе подумал профессор.

Он впервые наблюдал представителя вольного степного сословия вблизи и очень хорошо понял, почему французы относятся к казакам с такой антипатией. Самсону бородач тоже категорически не понравился. От него несло кислой овчиной, в ухе, как у дикаря, сверкала серебряная серьга, глаза были налиты кровью. Кроме того, грех сказать, у профессора возникло подозрение, что донец крутился у неприятельскою лагеря не из разведывательных или иных похвальных видов, а лишь в поисках добычи.

– У меня донесение к фельдмаршалу Кутузову! Срочное! Понимаешь ты, к Кутузову!

Казак ответил матерно. В переводе на приличный язык реплика означала «мне нет дела ни до какого Кутузова», причём фамилия заслуженного полководца была срифмована самым малопочтенным образом.

Самсон Данилович вздохнул. Трудно жить на свете без химии. Иногда и совсем невозможно.

– Выпить хочешь? – спросил он. – У меня есть.

– Где, …? – спросил казак, даже к этому короткому слову присовокупив непристойность.

Фляга с заранее смешанным берсеркитом лежала за пазухой, куда грабитель ещё не добрался. Фондорин достал её, отвинтил крышечку.

– Не отрава, не бойся. Вот, гляди, сам отпиваю.

Он сделал один глоток, и соотечественник тут же вырвал сосуд из руки пленника. Понюхал, плотоядно оскалился, но выпить уже не успел.

Упругая волна, зародившись в чреве профессора, прокатилась по всему его телу. Взор прояснился, слух внимал колыханию каждого сухого листочка на голых деревьях.

Самсон Данилович встал, скинув с себя казака, словно мешок соломы. Взял бедняжку за ворот, без труда поднял над землёй и как следует тряхнул.

– А-а-а! – заорал сын степей.

– Ты тут один? Офицер есть? Кто-нибудь грамотный есть?

– Разъездом мы, барин…

И всё устроилось. Присмиревший казак подозвал своих условленным посвистом. Начальником разъезда оказался молодой хорунжий, который отнёсся к аттестату светлейшего с должным почтением и пообещал немедля доставить депешу к начальству.

В лагерь профессор возвращался довольный результатом, но не самим собою. «Ах, сколь далеки мы, просвещённые люди, от собственного народа! – угрызался он. – Сколь мало способны находить с ним общий язык!» Теперь ему сделалось стыдно, что он так больно и обидно тряс бородача за шиворот. Неужто нельзя было найти менее унизительный способ объясниться?

В приступе самоугрызенья Самсон пнул подвернувшийся на пути пенёк. Тот разлетелся на мелкие куски.

IV.

Всю ночь профессор не мог спать – не от волнения, а от проклятого мухомора. Долго сидеть на одном месте, и то было мучительно. От лейб-фармацевта он держался на расстоянии. Во-первых, патриотизм патриотизмом, но есть ведь и совесть; трудно смотреть в глаза человеку, который спас тебе жизнь, а ты собираешься отплатить ему коварством. Во-вторых, Анкр проницателен, мог заметить состояние Фондорина и что-то заподозрить.

В общем, до самого рассвета Самсон бродил по деревне да вокруг околицы. Вернее сказать, это ему казалось, что он неторопливо бродит, а встречные оглядывались и несколько раз даже спросили, куда это он несётся и не случилось ли чего-нибудь.

Император остановился в простой избе на краю Городни. Приблизиться туда было нельзя, да профессор и не пытался. В этой шахматной партии Наполеон был, конечно, фигурой первой важности – ферзём. Но что пользы от ферзя, если убрать с доски короля?

Лагерь зашевелился ещё затемно, готовясь к выступлению. Однако Фондорин знал, что Великий Человек, не выпив кофею, с места не тронется и вообще не любит перемещаться во мраке. Раньше рассвета ставка не снимется, но все должны быть готовы.

– А, вот вы где! – приветствовал профессора Анкр, когда Самсон вернулся к экипажу. – Мне очень нужно с вами поговорить, но вы будто избегаете меня. Я вижу, вас гнетут какие-то мысли. Поговорите со мной. Возможно, я разрешу ваши сомненья.

Экипаж барона был весь занят грузом – фармацевт запасся в Москве съестными припасами, тёплыми вещами и лекарствами, поэтому ехали они верхом. Фондорину это было кстати. Он действительно избегал соседства с Анкром, а если тот пытался завязать разговор, отмалчивался и вскоре отставал. Но теперь им следовало находиться рядом.

– Я желал побыть один. Мне нужно было многое обдумать. – Фондорин поглядел вокруг. Воздух из тёмно-серого стал сизым. Ещё четверть часа, и станет светло. – Но сейчас я готов к беседе. Давайте отъедем в сторону, чтоб нам никто не помешал.

Барон воскликнул:

– Отлично! Я следую за вами.

Профессор направил коня в ту сторону, где за нешироким полем пролегал овраг. Всё складывалось лучше некуда, но на душе у Самсона было мутно. Подташнивало ещё и от усталости. Действие берсеркита закончилось, глаза начинали слипаться.

– У вас подвязана рука? – спросил фармацевт, поравнявшись. – Неужели заболела рана? Это странно.

– Да. Что-то заныла. Быть может, от сырости.

– Не должна бы. Давайте я посмотрю.

– После…

Анкр посмотрел на белую ленту, которой была обвязана шапка профессора, но ничего про неё не спросил.

– Мы отдалились достаточно, друг мой. Здесь нас никто не услышит, – сказал он, удерживая лошадь Фондорина за повод. – Я догадываюсь о причине ваших терзаний. Вас тревожит судьба вашего отечества. Это естественно для человека, живущего в кругу обыкновенных привязанностей: дом, семья, родина. Но вам придётся вырваться из этого круга. Вы не такой, как все. Вы единственный!

Признаться, Самсон слушал собеседника не очень внимательно. Он прикидывал расстояние, которое отделяло их от французской колонны и от оврага. Пожалуй, в самом деле достаточно.

– Что значит «единственный»? – переспросил профессор.

– Пришло время открыть карты. Я долго приглядывался к вам и теперь окончательно убеждён, что не ошибаюсь. Даже потеря моих драгоценных помощников не столь большая плата за то, что вы живы и находитесь рядом со мной. Но вы таитесь, не доверяете мне. Я очень боюсь, что вы вновь совершите какой-нибудь опрометчивый поступок. Поэтому и решил всё вам объяснить, хоть вы ещё и не вполне готовы… – Анкр снял очки, придвинулся ближе и проникновенно вымолвил. – Вы мне очень нужны. Вы для меня самый важный человек на свете.

– Важнее Наполеона? – иронично спросил Фондорин.

– Безусловно!

Ответ был категоричен и произнесён с таким чувством, что Самсон поневоле растерялся.

– Но почему?

– Потому что кукловод важнее куклы. Хорошую куклу можно изготовить. Талантливого кукловода нужно искать десятилетиями. И я знаю, что наконец нашёл его.

Перед избами выстраивалась цепочка лейб-жандармов – личный конвой императора готовился к выступлению. Плотные облака на восточной стороне неба с каждой минутой всё больше наливались светом.

Но поражённый загадочными словами барона, Самсон уже не глядел на овраг.

– Я не понимаю ваших аллегорий! Это Бонапарт – кукла?

– Пускай не кукла. Сосуд. Идеальный по форме и материалу. Однако наполняю этот сосуд я. «Чудо маленького корсиканца», на которое вот уже столько лет ахает весь мир, на девять десятых объясняется действием моего гипермнезического эликсира и лишь на одну десятую врождёнными талантами человека по имени Наполеоне Буонапарте. Если б не регулярные дозы эликсира, этот способный полководец и дельный администратор не стал бы богом войны и гением государственного управления. Признаю, что первая моя метафора была неверна. Император, конечно, не марионетка в моих руках, ибо не выполняет моей воли. Самая трудная и утомительная часть моей миссии состоит вовсе не в том, чтоб подпитывать его мозг в канун важных событий. Куда труднее следить, чтобы действия моего подопечного не повернули в разрушительном направлении и не нарушили хрупкий баланс сил в мире…